Предисловие автора к 2-му изданию «Казакстан: национальная идея и традиции» К. И. Нуров

Казакская орда, никому не подвластная,

многонародная и военная.

И. К. Кириллов, начальник Оренбургской экспедиции. 1734 г.

Сразу же после первого издания этой книги в 1995 г. вышла «разгромная» статья д.и.н. Мамбета Койгельдиева совместно с к.и.н. Н. Нуртазиной «Удобный универсализм. Чья философия?», которая полностью приведена мной в конце этого издания. Из-за неё научный руководитель моей темы д.и.н. Ж.Б. Абылхожин отложил «до лучших времён» защиту этой диссертации. В те «лихие» годы уже можно было защитить что угодно и за что угодно, но политизированный тон этой статьи задал обструкционистскую атмосферу вокруг этой работы. Со слов д.и.н. А.Т. Толеубаева, пытавшегося помочь мне с защитой в рамках этнографической специальности, её никто бы уже «не пропустил». (Рецензии Абылхожина и Толеубаева, с выражением их позиций на сегодня, также приложены в конце книги). В связи с чем выражаю глубокую признательность Б.М. Искакову за недавнее содействие в успешной защите этой работы в Йоркском университете США, штат Калифорния (Ph.D. – Historical Sciences). Хочу также выразить благодарность терпеливым организаторам 2-го издания этой книги А. Курмановой, Р. Тленшиевой и особенно Тимуру Сакенову, снабдившему меня всей необходимой специальной литературой для написания этого предисловия.

В постсоветское время казахстанская историография по-прежнему придерживалась советской концепции, что кыпчаки якобы как предки казахов сами являются, как и Русь, жертвами монголо-татарского нашествия. Поэтому утверждение, как мне казалось доказанное, что Чингисхан имеет прямое отношение к основанию казахской государственности как «казак из монголов», всем казалось бредовым. Сегодня же, по истечении всего 15 лет, почти на всех уровнях Чингисхан считается чуть ли не прямым этническим казахом. Последнее, несомненно, является мифологизацией истории Казахстана, суть которой убедительно дезавуирована Н.Э. Масановым, Ж.Б. Абылхожиным и И.В. Ерофеевой в кн. «Научное знание и мифотворчество в современной историографии Казахстана» (Алматы, 2007).

Сегодня, когда в продаже не осталось ничего от первого издания этой книги и вышло много новаторских публикаций в отношении исторических загадок происхождения казахского этноса и государственности, наступило время её второго издания. Я искренне благодарен как своим критикам, так и тем, кто зависимо или независимо от первого издания этой книги пришёл к близким мне выводам. Хочу воспользоваться этим предисловием, чтобы отразить своё отношение к современным достижениям историографии Казахстана и к основным претензиям своих критиков, так как эта книга переиздаётся без изменений и купюр, хотя и под несколько изменившимся названием.

К тому же мои взгляды за многие годы практического управления на уровне национальных корпораций несколько корректировались. Особенно это касается последней, больше публицистической и поэтической, чем научной, главы о необходимости тотальной «вестернизации» политической системы Казахстана. Многое теперь мне не видится таким простым и ясным в отношении рецептов политического реформирования республики на тот 1995 г.

* * *

Прежде всего, хотелось бы изложить обновлённое резюме казачьей концепции происхождения казахской национальности, отразить современное состояние и достижения историографии Казахстана по основным проблемам переиздаваемой книги, а также основанные на них коррективы в моих представлениях о происхождении этноса, государственности и трёхжузовости кочевых казахов.

Резюме казачьей концепции в этногенезе казахов

Упрощённая «популярная» схема представления казачьей концепции:

– Центральная Азия – это не Средняя Азия.

Географически центр Азии – на Алтае (Тыва, г. Кызыл), а не в Западном Туркестане.

Центральноазиатские Казахстан и Монголия – западная и восточная от Алтая части Великой степи.

Кыпчакская степь – прежде всего заволжская часть Великой степи.

– Этнос – это образ жизни, культурно-бытовая общность, а не кровное родство.

Язык – необходимое, но недостаточное условие этнической самоидентификации.

Государственность – достаточное, но не необходимое условие этнообразования.

Саки и древние усуни – не предки казахов.

Поздние гунны и древние тюрки – отдалённые предки казахов.

Кыпчаки – далеко не единственные и не главные предки казахов.

Отрар – не казахский город, сожжён прямыми предками кочевых казахов.

Прямые предки кочевых казахов – древние монголы, они же «татарские» каз?ки.

Местные племена (в т. ч. йемеко-кимаки, телеуты, кыпчаки) приняли или уже имели казачий образ жизни древнемонгольского суперэтноса.

– Центральноазиатское казачество – древний тюрко-монгольский образ жизни древнемонгольского суперэтноса и его субэтноса казахов.

Каз?ки – свободные «воины-добытчики» и, как правило, богатые баи – кочуют отдельными семьями-аулами, «в одиночку» от своих родов и племён (VI–VII вв.).

Внеплеменные каз?ки для военных целей всегда объединялись в «сотни» и «тысячи», избирали себе предводителей-«родоначальников», атаманов (ата-мын), для господства над родами и племенами в качестве военных вождей с дружинами.

Собственно «Каз?кия» и «казацкие ханы» впервые упоминаются в X–XI вв.

– Ханы и каганы (ханы ханов) – военные вожди из казачьих родов, избираемые родоплеменной знатью на верховную власть над их племенами.

«Волчьи» роды кыпчакских Ильбуринов (Ель-Бори) и киятских Борджигинов (Бори-Тегин) связаны с древнетюркским родом Ашина (А-Шино) и с казачьими союзами (уйшинов, аргынов и алшинов), которые, как «тысячи» Алаша (алашмыны), также выводят себя от волка.

Племён с названием «тюрк» и «монгол», с нарицательными значением «крепкий, сильный», никогда не было.

Это были обобщающие политические имена для племён, подчинившихся роду Ашина и Чингисхану.

– В XIII в. Чингисхан всех степняков сделал каз?ками: ликвидировал племенные ополчения, смешал роды и племена, разделил их по «сотням» и «тысячам» единого и профессионального «народа-войска», орды.

Эти «сотни» и «тысячи» дали начало совершенно новым, «политическим» племенам со старыми тюрко-монгольскими названиями родов и племён их военачальников.

– Своему старшему сыну Жошы (Джучи) Чингисхан выделил улус в Казахстане.

После смерти Жошы главным в улусе Жошы Чингисхан назначил второго сына Жошы – Бату, а не первого – Орду.

Батухан расширил пределы улуса Жошы вплоть до Европы и Литвы.

Батухан основал столицу улуса Джучи (Ак Орду) в г. Сарай на Волге и управлял его правым, западным от Волги крылом.

Батухан оставил в управлении Орду-Ежена Казахстан как левое крыло своего улуса Жошы (Кок Орду).

– Батухан во 2-й пол. XIII в. разделил Казахстан на три улуса: выделил внутри улуса Орду ещё два улуса от востока к западу: пятому сыну Жошы – Шибану и тринадцатому – Тука-Тимуру и подчинил их Орду.

От родственного старшинства чингизидов пошло номинальное старшинство этих трёх укрупнённых улусов среди всех прочих.

После смерти Узбек-хана в Золотой Орде (1-я пол. XIV в.) началась «Великая замятня».

Ордуид Урус-хан (прототип Алаш-хана) во 2-й пол. XIV в. сделал независимой Синюю Орду (Казахстан) от Золотой Орды и захватил Ак Орду в целях восстановления единства улуса Джучи.

Но восстановить единство Золотой Орды после смерти батуидов было уже невозможно.

«Правое крыло» батуидов исчезло, поэтому Ак Орда и Кок Орда остались за чингизидами Казахстана.

– В начале XV в. власть в Казахстане узурпировал шейбанид Абулхаир и назвал всех узбеками в честь золотоордынского узурпатора хана Узбека, ранее принятого всеми за батуида.

После реставрации внуками Урус-хана Джанибеком и Гиреем во 2-й половине того же века законной династии ордуидов три укрупнённых улуса Орду, Шибана и Тука-Тимура преобразовались в жузы под началом ордуидов-урусидов.

К этим трём улусам-жузам присоединялись в разной последовательности казачьи роды и племена в зависимости от генеалогической близости их сотников и тысячников к Чингисхану.

– Так возникли три жуза по старшинству чингизидов, а также их родоплеменные составы по старшинству близости казачьих родов и племён к чингизидам.

Старец Хорчи, он же Усун Эбуген, начальник волхвов и баксы (Бэхи Ноян), был выходцем из бааринов, самого старшего из древнемонгольских племён, и, возможно, возглавлял уйшинский союз.

Кадан тайши, он же Аргын Ага, был выходцем из ойратов и, возможно, возглавлял аргынский союз.

Эдыге Бий, выходец из мангутов (су монгол), дал начало ногаям, и его потомки, возможно, возглавляли алшинский союз.

– Старший жуз (Уйсынская Орда), Средний жуз (Аргынская Орда) и Младший жуз (Алшинская Орда) – прямые казачьи орды Жуз-Орды (Ак Орды Батухана).

Все остальные орды и улусы смешивались с оседлым населением, назывались по месту нахождения и, как правило, имели единого самовластного хана или бека.

Еке Монгол Улус – казачья метрополия мировой империи, принадлежащей золотому роду Чингисхана.

– Племена в Монголии, в отличие от Казахстана, к XV в. потеряли казачий строй, лишили власти чингизидов и китаизировались.

Закон Чингисхана – коренная религия казахов с тенгрианской верой в Вечное Небо (Кудай) и в дух предков (Аруах) – запрещает казакам оседать.

Во 2-й пол. XIX в. Россия лишает власти казахских чингизидов торе.

Жузовая иерархия политических племён казахов теряет своё значение после схода торе с политической сцены и никогда не была основой кланового трайбализма, присущего кровно-родственным отношениям.

Казахский этнос (и его жузовая организация) исторически складывались из разных народов на социальной основе кыпчак-каз?ков, монгол-казаков, могол-каз?ков, кыргыз-каз?ков, узбек-каз?ков, ногай-казаков, орыс-каз?ков и иных каз?ков без различия по национальностям и расам.

Шала-каз?ками называют только тех, кто не ведёт чисто кочевой образ жизни.

В 30-х гг. XX в. кочевые казахи подвергаются насильственному оседанию и перестают быть казаками.

– В XXI в. построить общегражданскую нацию Казахстана во главе с титульной национальностью может лишь национальная идея модернизации традиционной структуры казахов в части их индивидуальной открытости и конкуренции в культуре, политике, экономике.

Под индивидуальной открытостью как национальным свойством казахов подпишутся все национальности Казахстана.

Это национальное свойство задаст национальную миссию всем казахстанцам – быть этническим образцом информационного общества.

Национальная идея индивидуальной открытости должна пропагандироваться в образовании.

Надо привести русскую и английскую транскрипции названия страны в наибольшее соответствие с казахской: Казакстан (Кazakstan) – Свободных Стан (Freedom State).

Краткие тезисы к упрощённой схеме казачьей концепции

Этногенез казахов как кочевого тюркоязычного народа связан не с индоевропейскими саками (скифами) и, возможно, ираноязычными усунями как их потомками, а с монголоидными алтайскими племенами пратюрко-монгольской языковой общности. Для сохранения мифа о скифо-сакских корнях казахов больше нет официальных поводов, как это ни прискорбно для «золотого человека», а сходство между гуннами, древними тюрками и казахами по культурно-бытовым признакам больше не выглядит мифологическим. Сомнений в непрерывности и единстве этногенеза казахов на социальной основе казачества остаётся всё меньше. Мифотворческие тезисы «околонаучных» коллег оказались вредны больше по методам их обоснования, чем по их содержанию.

Древнетюркское слово «каз?к» пока непереводимо и имеет множество нарицательных значений в смысле «отделившегося», «лично свободного» человека («воина-добытчика», «искателя приключений»). Каз?ки были не просто беглецами от своего рода, племени и государства, а представляли собой определённое явление, особый институт» казачества (казакования), казаклык (казакламак). Хасах терген как «телега, приспособленная для казакования», выводит казачий быт кочевых казахов от древнемонголов и даже, возможно, древних тюрков. В официальной науке исходное значение термина каз?к – социальное: «изгой, который бродит по разным местам, прокармливая себя мечом своим»; «человек, который пускается в дальний и опасный путь один, без товарищей»; удалой молодец, «неутомимо, с отвагой угоняющий табуны врага». «Людей, ведших какое-то время образ жизни казака, по необходимости или доброй воле, всегда было немало. …По понятиям того времени это считалось даже похвальным». Казачество также было воинской культурой батыров. Казаковать – значило быть храбрым до безумия на войне и презирать любую власть в мирное время. Использовать эту казачью вольницу в своих интересах издревле стремились все степные ханы. Создать из неё единое государство смог только Чингисхан. Последними, кто её использовал, были московские князья, получившие ярлык на великое княжение от Золотой Орды.

В экономическом смысле казачество стало высшей стадией кочевничества, выше простого пастушества в натуральном хозяйстве и номадизма, специализированного на кочевом скотоводстве. В политическом смысле казакование всегда было социальным институтом, т. е. определённым образом жизни в обществе. Казаковали не только простые воины в поисках атаманов и военных вождей, но и сами военные вожди искали дружбы с этими «воинами-добытчиками», так как нуждались в нукерах-дружинниках. После того как каз?к давал клятву дружбы атаману (хану), тот становился для него «природным господином», т. е. законным государем, до тех пор, пока каз?к не изменит своего политического выбора. Неожиданная измена такого выбора во время военных действий считалась предательством, греховным злоупотреблением доверием со стороны доверившегося. На этой основе была создана древнетюркская империя под властью дружины позднегуннского, «волчьего» рода Ашина.

Казачья дружина Ашины была переселена на Алтай из Турфана и сплотила вокруг себя «алтайские» племена. Ашина назвал этот союз племён тюркским (Тюрк Ель), который держал в повиновении все остальные подчинённые им племена (Тюрк Бодун). Каз?ки Ашина не разрушали родов и племён, составлявших тюркский союз. Они опирались на них как их ханы. Поэтому тюркский союз племён, без «опорного» коренного племени тюрков, соответственно исчез. Собственно тюрков заменили огузы, уйгуры, кыргызы и иные древнетюркские кочевые племена. Но надплеменные каз?ки из рода Ашина ещё более размножились и в жёсткой конкуренции время от времени становились ханами и каганами древнетюркских доминирующих племён, привлекая в свои дружины каз?ков как военных слуг.

Связь аргынов, основного этнообразующего «народа-государства» (еля) в составе казахов, с родом Ашина очевидна. Племенной союз тюркют, т. е. собственно тюрки, которые к 546 г. сплотились на Алтае вокруг рода Ашина, состоял из многих телеских племён: телеутов, гаогюйских динлинов, басмылов и иных «сборных» казачьих предков аргынов. Шакарим в своей «Родословной тюрков, киргизов, казахов и ханских династий» тоже считает аргынов потомками древних тюрков хой-ху или хо-хо, т. е. кочевых «уй-гур» с арбой-повозкой, арбалы, основываясь на орхоно-енисейских надписях про Улуг Ергин, по-китайски Бай Егу (Великий Муж). При этом Шакариму было известно про род Аргынот/Ариканут в составе улусов и Джучи, и Чагатая. До создания каганата слово «тюрк» означало лишь название союза десяти. Если учесть, что слово Аргын/Аргун означает с монгольского языка также союз десяти и может быть связано с монгольской рекой Аргун (легендарная местность Эргене Кун), то недостающее звено политической связи Аргынской Орды (Среднего жуза) с «волчьим» родом Ашина будет восстановлена. Легендарная связь Усуньской Орды (Старшего жуза) и Алшинской Орды (Младшего жуза) с этим родом уже известна. Таким образом, не только древнемонгольские бааринские уйшины (уйсун) и мангутские алшины (алшун), но и телеские аргыны (аргун) оказываются легендарно связанными с древнетюркским родом Ашина. Ашина, скорее всего, и был прототипом мифического Алаша/Аланча-хана, который был, по Абулгази и Рашид ад-Дину, «предком татар и монгол».

Возможность отделения родов и племён простолюдинов в виде откочёвки пронизывает всю суть управления древнетюркских каганов. Страх перед институтом казакования заставляет их постоянно «вскармливать народ», т. е. организовывать поступление добычи, её распределение и защиту. Специализированное, по сути товарное, кочевое скотоводство не могло обойтись без торговли, а Китай выработал централизованную политику по манипулированию допуском разрозненных степных племён к торговле. Как естественное противодействие данной политике стали последовательно возникать мировые кочевые империи гуннов, древних тюрков и монголов, стремящихся удерживать за собой Великий Шёлковый путь.

В VI–VII вв. началась древнетюркская эпоха, с уже вполне развитой государственностью как надплеменным институтом верховной власти, стоящей над родоплеменным управлением. Пожалуй, в этом отношении следует, наконец, согласиться с Аманжоловым и Адильгереевым, которые ещё в 1951 г. предполагали, что каз?ки появились уже в VII в. и к X в. должны были быть более-менее организованы как сообщества. Таким образом, тюркские каз?ки как центральноазиатские «воины-добытчики» во главе с выборными атаманами, претендующими на роль военных вождей для обращающихся к ним кочевых племён, появились ранее X–XI вв., когда впервые упоминаются «Каз?кия» (Константин Порфирородный, X в.) и «казацкие ханы» (Фирдоуси, XI в.)[1]. Эти казацкие ханы и Каз?кия затерялись в анналах истории, скорее всего, потому, что стали подчинены кыпчакскому «волчьему» роду Ель Бори.

Но сами каз?ки остались. Они были всегда кочевниками, кочующими аулами, т. е. индивидуально-семейным, как правило, богатым байским способом. Они нуждались в защите от номадов, которые стояли на более низкой стадии развития кочевой цивилизации, и кочевали таборным, куренным и иными коллективными способами. Как правило, казачьи аулы в лучшие для себя времена для военных целей организовывались по «сотням», но чаще проигрывали племенам, чем выигрывали, так как не составляли государства. Поэтому каз?ки были рассеяны по всей степи, а в древнем общем тюркомонгольском языке было устойчивое словосочетание «казачья телега» (хасах терген), обозначающее беглую юрту.

В начале XIII в. каз?к Тэмуджин, он же Темиршин (Темир – «железный» и Шино – «волк»), из «волчьего» рода кият племени тайджиут, создаёт казачью древнемонгольскую империю, где все степные народы превращает из народного ополчения в профессиональную армию каз?ков и делит их по сотням и тысячам, а не по родам и племенам. Он опирается на своих каз?ков, а не на родное племя, и называет все степные племена монголами (мангу-л), чтобы обозначить политическую программу борьбы с чжурчженьской династией Китая за доступ его казаков-баев к свободной торговле с оседлым населением. Он принимает титул Чингисхан (Тенгис Каан) как Правитель Океана «всех поколений, живущих в войлочных кибитках», в т. ч. казачьих (хасах терген). Отныне его казачья империя зовётся Улусом Великих Монголов, т. е. «государством-владением», принадлежащим его потомкам из Золотого Рода (Алтын Ру) кият-борджигинов. Все роды и племена оказались разрушены, смешаны, распределены по «сотням» и потеряли свою кровно-родственную природу. Но названия родов и племён по-прежнему используются для обозначения «сотен» и «тысяч» Чингисхана, по роду племени их военачальников.

Среди турлигинов как коренных тюркоязычных племён Монголии (татары, найманы, кереи, джалаиры, кыргызы и т. п.) были и тюркомонголоязычные племена Нирунов (баарин, дуклат, ойрат, мангут, барлас, чонос, он же жаныс (?) и т. п.). Среди нирунов выделялось племя тайджиут, в котором был род кият, клан военных вождей. То есть тайджиуты составляли улус рода кият, который, в свою очередь, подразделялся на джуркинцев (юркин), чаншиутов и ясаров, происходящих от первого якобы «Всемонгольского» хана Хабула. Понятно, что подразделение «синеоких» «волчьих принцев» борджигинов (бори тегин) от отца Чингисхана выделилось искусственно и позже, благодаря завоеванию тайджиутов каз?ками Чингисхана и уничтожению знати иных подразделений рода кият.

Секрет гражданской войны в Монголии был в том, что вовсе не «кияты как клан монголов» противостояли тайджиутам. Монголами были не столько кияты, сколько каз?ки Чингисхана, и именно они противостояли степной аристократии не только племени тайджиутов, но и всех племён нирунов с турлигинами. Противостояние было много шире, социальным, а не этническим. Чингисхан мог и не быть киятом, но это всё равно бы была гражданская война между байскими аулами и племенными куренями, со всеми вытекающими жестокостями. За Чингисханом не стояло никакого племени, это придавало Монгольской империи уникальный, по сравнению с другими кочевыми государствами, характер. Древнемонгольские «тысячи» представляли собой воинские формирования на службе государства, а не племенное ополчение. Впоследствии «тысячи» снова стали преобразовываться в племена», но уже на совершенно иной, потестарно-политической, а не кровно-родственной основе.

Тот «курьёз» казахских многочисленных шежире простолюдинов кара сьёок, где до имени целого рода или племени шло совсем другое имя совершенно реального человека или где отдельному человеку, наоборот, присваивалось имя целого рода или племени, оказывается, имеет под собой вполне понятное историческое основание и объяснение. В империи Чингисхана вместо прежних родовых и племенных названий появляются названия «тысяч», которые часто именуются прежними родовыми названиями или именами их господ-тысячников. Старец Хорчи, он же Усун Эбуген, начальник волхвов и баксы (Бэхи Ноян), был выходцем из бааринов, самого старшего из древнемонгольских племён, и возглавлял, возможно, уйшинский союз. Кадан тайши, он же Аргын Ага, был выходцем из ойратов и, возможно, возглавлял аргынский союз. Эдыге Бий как беклербек и выходец из мангутов (су монгол), дал начало ногаям, и, возможно, именно его потомки возглавляли алшинский союз. Многочисленные местные племена йемеко-кимаков, телеутов, кыпчаков, кыргызов, карлуков, канглы и других кочевых, в т. ч. горных и полуоседлых, подчинились древнемонгольским союзам племён, приняли или уже имели казачий образ жизни.

В том же XIII в., по завету Чингисхана, посылаются в западный поход за Волгу второй сын Джучи – Бату и все остальные сыновья Джучи, в т. ч. первый, самый старший из них – Орду. Орду владел Казахстаном, левым от Волги (восточным) крылом Улуса Джучи. После этого похода Улус Джучи расширился от Волги до Европы, и Батый сделал свою ставку на Волге в г. Сарай, Ак Орду – столицей Улуса Джучи, называемого русскими Золотой Ордой. Эта Ак Орда также называлась Жуз-Ордой, т. е. казачьей Ордой-Сотней, так как Бату формировал армию из казаков, в т. ч. из местных. После этого похода Батухан выделяет в левом крыле Орду-Ежена ещё по улусу: Шейбану как пятому сыну Джучи, западнее Улуса Орду, и Тука-Тимуру как тринадцатому сыну, западнее улуса Шейбана. Скорее всего, эти улусы и дали начало трём жузам казахов по старшинству линии чингизидов, так как все эти улусы были номинально подчинены Орду. Родоплеменной состав этих улусов и казахских жузов в основном идентичен и, в свою очередь, связан с генеалогией древнемонгольских племён, из которых происходили сотники и тысячники Чингисхана.

От родственного старшинства чингизидов пошло номинальное старшинство этих трёх укрупнённых улусов среди всех прочих улусов, номинально им подчинённых. Позднее эти три укрупнённых улуса Орду, Шибана и Тука-Тимура преобразовались в жузы под началом ордуидов-урусидов. К этим трём улусам-жузам присоединялись в разной последовательности казачьи роды и племена. В зависимости от генеалогической близости их сотников и тысячников к Чингисхану или – реже – по времени их присоединения к чингизидам определялось их старшинство в этих улусах. Так возникли три жуза по старшинству чингизидов и их родоплеменной состав по старшинству близости казачьих родов и племён к чингизидам.

«Надплеменные» ногаи, как и «надплеменные» моголы, действительно были родственными племенами с «надплеменными» казахами, и их политическая принадлежность к торе, а также связь генеалогии их племён с генеалогией их торе были уже известны к моменту присоединения к казахам. Но как моголы, так и ногаи лишь вошли в состав Старшего и Младшего жузов соответственно, а не составили их. Только в этом смысле условность такого строгого, прямого старшинства всех родов и племён сквозь все жузы была бы приемлема как для казахов, так и для ногаев с моголами, лишившимися своих династий торе.

В середине XIV в., после усиления власти родоплеменной знати «правого крыла» Улуса Джучи и умерщвления всех батуидов ханами Тохты и Бердибеком, старшинство Орду давало право всем потомкам Орду претендовать на главный трон Золотой Орды в Сарае. Что, собственно, и сделал во 2-й пол. XIV в. Урус-хан (годы прав. 1368–1377), потомок Орду-Ежена, самого старшего внука Чингисхана. Он как прототип Алаш-хана «объявил» независимость Синей Орды (Казахстана) от Золотой Орды, когда в ней была «Великая замятня», захватил Ак Орду, чтобы восстановать Улус Джучи. Но восстановить единство Золотой Орды после смерти батуидов было уже невозможно. Ак Орда и Синяя Орда остались за чингизидами Казахстана. При этом он потерял свою родную столицу Сыгнак (Кок Орду), которую захватил тука-тимурид Тохтамыш при помощи Тамерлана. После чего Тохтамыш захватил также и Сарай (Ак Орду), изгнал Уруса, но стал враждовать с Тамерланом. Тому пришлось разрушить почти все поволжские торговые города Золотой Орды и вернуть сыгнакский трон Койричаку (Куюрчуку), сыну Уруса. С тех пор единый Улус Джучи как Золотая Орда со столицей в Сарае исчезает, а Ак Орда и Кок Орда в политико-правовом отношении смешиваются или совмещаются и становятся собственностью урусидов как династии казахских ханов.

Впоследствии (нач. XV в.) шейбанид Абулхаир-хан организовывает устранение урусида Барак-хана и узурпирует власть в Казахстане, называет его Улусом Узбеков по имени золотоордынского узурпатора шейбанида Узбек-хана, принятого всеми в своё время за батуида. В середине того же века, после смерти Абулхаира, урусиды Гирей и Джанибек восстанавливают законную династию Урус-хана в Казахстане. Но поскольку среди их узбеков-урусидов не было единого хана, постольку они стали называться не урусами, а просто каз?ками, в то время как откочевавшие в Среднюю Азию узбеки-шейбаниды торе-каз?ка Мухамеда Шейбани оставили имя Узбека себе. Таким образом, каз?ки назвали себя, наконец, именем своего социального образа жизни.

С этого момента каз?ки древнемонгольского суперэтноса локализуются в Казахстане, а их «сотни» и «тысячи» снова обретают родоплеменной характер на потестарно-политической основе. Каз?ки меняли свои названия, но всегда оставались под властью рода и Закона Чингисхана. Обозначение в послемонгольскую эпоху казахских степей как кыпчакских весьма условно, а тюркизация древнемонгольских родов и племён в них явно преувеличена как ассимиляция монголоязычных этносов. Собственно кыпчаки, в отличие от йемеков (кимаков), телеутов и иных казачьих кочевников Казахстана, жили почти полуоседло на западе за Волгой. После того как родоплеменная аристократия кыпчаков (род Ель Бори) была уничтожена монголами, то собственно кыпчаки, как и древнемонгольские татары, были рассеяны по сотням и лишены какого-либо политического и, следовательно (в условиях степного быта), этнического доминирования.

Таким образом, к началу XVI в. завершилось, а не началось формирование собственно кочевых казахов как единой национальности без какого-либо подразделения на особые народности. Все ели казахов как народы-государства были политическими племенами и не составляли особых народностей, поскольку все их культурно-бытовые признаки были полностью унаследованы ими без каких-либо отличий от образа жизни древнемонгольского суперэтноса. Более того, эти культурно-бытовые признаки идентичны даже древнетюркскому суперэтносу, за исключением социально-политического устройства древних тюрков по кровно-родственным родам и племенам. Таким образом, в XVI в. казаки превратились в собственно казахов и стали отличать себя от полуоседлых украинских и русских каз?ков, не забывая о своей исторической и социальной родственности с ними. Коренные русские казаки? («ордынские») везде, а не только на южных окраинах Руси, произошли от древнемонгольских, «татарских» каз?ков Золотой Орды и встали на службу Московской Руси лишь после её «освобождения» от монголо-татарского ига.

В составе казахов никогда не было какого-либо родоначальника или племени по имени каз?к, которое могло бы передать казахам своё имя. Это говорит о чисто социальном сложении этноса казахов, а не о его молодости. Знаменитая «откочёвка» казахских ханов в Могулистан лишь обозначила переименование кочевых узбеков в каз?ков (казахов). Социальный статус «свободного состояния» был у древних монголов и стал у кочевых казахов полноценным этническим признаком. Это вполне естественно, если полагать за основание этноса образ жизни, стереотипы поведения и иные культурно-бытовые свойства социальных общностей, а не их кровно-родственные, расовые и иные антропологические признаки, которые технически (формально-определённо) не выдерживают никакой научной критики как этнообразующие факторы более-менее больших родов, племён, народностей и т. п. Таким образом, недавно обретённая мода в издании и, соответственно, в цитировании исторических источников исправлять слова каз?к, киргиз-каз?к или кайсак на русское современное слово казах неприемлема в принципе, так как вносит неразбериху в историю, этимологию и семантику этнонима казахов.

Казахский шаруа, как и древнемонгольский карачу, есть «рядовой кочевник – юридически свободное лицо» со всеми личными и имущественными правами, но как истинный каз?к он был обязан нести воинскую повинность по ещё действующему таким образом Закону Чингисхана, и носить оружие, без которого он терял право голоса в народных собраниях. Одним словом, хан был просто верховным судьёй и главнокомандующим с обязанностью охранять общественный порядок и территорию, а также правом вести переговоры с иными странами и народами. Казачья судьба казахских чингизидов незавидна: «сегодня беглец, а завтра хан» и наоборот. Даже престарелые ханы, как «не самовластные… и не наследные», вынуждены были как батыры вызываться и погибать в поединках с молодым врагом перед битвами.

Религиозный культ Чингисхана имел колоссальное значение в жизни казахов. Шаманы-баксы во время магических обрядов призывали на помощь дух великого завоевателя, а простой люд чтил его потомков не столько даже как властителей, а именно как представителей священного рода. По этой причине казахская степь в XIX в. стала единственным местом на земле, где чингизиды сохраняли свою власть.

Как и прежде, основу улуса как «государства в наследственном владении» хана представляют орда и ель. Орда это «народ-войско», состоящее из войсковой ставки хана и военной дружины каз?ков-нукеров хана. Ель это «народ, составляющий государство», союз кочевых племён, родов и простых казаков, «уход которых означал развал, гибель улуса». Улус имеет подконтрольную территорию журт, йурт. Таких улусов в Казахстане как казачьей вольнице всегда было много, в XVII в. не менее двадцати, но все они как-то номинально были организованы по старшинству вокруг трёх укрупнённых улусов, журты которых впоследствии совпали с жузами, когда Россия, Средняя Азия и Китай замкнули накрепко свои границы вокруг казахских степей.

Единого казахского ханства никогда не было, и казахские ханства после XVI в. – это история заката Монгольской империи. Если всё начинается с таких действительно могущественных царей, как Урус-хан или Касым-хан, то заканчивается вся суверенная история на Аблай-хане и Абулхаир-хане, которые больше походили на атаманов разбойничьих шаек, нежели глав государств. Всякий, кто подробно изучал историю Казахстана XIX в., знает, что российские чиновники едва не сходили с ума в попытках обуздать барымту и установить порядок в степи. Доносами и кляузами казахов друг на друга до сих пор набиты многие российские архивы. Подлинно глубокая и красивая поэзия жырау сменяется примитивным рифмоплётством акынов. Казахи зачастую сами убивают последних пассионариев, а Алаш-Орда – подлинный цвет нации – получает мизерную поддержку среди народа. Заканчивается это всё неизбежной трагедией.

С момента потери необходимости, да и возможности откочёвок для казакования, в поисках новых государей и государств, древнемонгольские каз?ки стали превращаться в современных казахов. Вот почему пресловутые «казачьи телеги» (каз?к терген) как войлочные «кибитки на арбах» заменяются разборными юртами в том же веке, внося в культуру и быт казахов как этноса кардинальные изменения. То есть истинно новый, «неимперский» этнос стал рождаться только в XVII в. на обломках суперэтноса древнемонгольской казачьей империи Чингисхана. Этнос казахов стал присоединяться к России в 30-х годах XVIII в. и насильственно был приведён СССР к оседанию в 30-х годах XX в. В процессе седентарной коллективизации, известной как «казахстанская трагедия», в результате голощёкинского голодомора и откочёвок потеряно около двух третей численности казахов.

На наших глазах, уже в XXI в., этот новый этнос казахов для себя решает: развиваться ли ему, как и прежде, в общегражданском смысле надэтничной нации во главе с титульной, рыночно-ориентированной национальностью, или же обособиться на основе языка и государственности титульной национальности, прозябать как этнократическое, нерыночное общество? В настоящее время создать общегражданскую нацию Казахстана во главе с титульной национальностью может лишь национальная идея модернизации традиционной, казачьей культуры казахов в части их индивидуальной открытости и конкуренции в культуре, политике, экономике. Под индивидуальной открытостью как национальным свойством казахов подпишутся все национальности Казахстана. Это национальное свойство задаст общегражданской казахстанской (казахской) нации национальную миссию – стать этническим образцом информационного общества. Для начала, следуя существующей на сегодня ономастической логике, надо привести в соответствие русскую и английскую транскрипции названия страны в соответствие с оригинальной, казахской: Казакстан (Кazakstan) – Свободных Стан (Freedom State).

Национальная идея не столько создаётся, сколько открывается как реальность. Любая национальная идея, казахская, русская и т. д., состоит из признания того национального свойства, которое задаёт национальную миссию любого народа и сплачивает его как этнос на основе культурно-бытовой идентичности. Рано или поздно мы будем строго различать этничность и гражданство и признавать за национальностью лишь гражданство. Пока же необходимо различать этносы на уровне национальности и на уровне нации. К сожалению, нации как общегражданские общности с индустриальной культурой, в отличие от национальностей, как правило, не существуют без национального государства в своём начале. Поэтому внедрение каких-либо либерально-демократических ценностей будет терпеть неудачу, если не будет снабжено национальной идеей, адекватно задающей самоидентификацию населения как единого этноса. Государственное целеполагание в виде политических и экономических стратегий не заменяет национальной идеи. С другой стороны, любая национальная идея в отрыве от либерально-демократических ценностей сама будет неадекватной, так как станет противоречить глобальному историческому процессу накопления информации. Национальная идея индивидуальной открытости казахов выведет общегражданскую нацию Казахстана не только на индустриальный, но и на информационный уровень культуры общения. Именно она пропагандируется в Политике Развития Образования РК «Информационное общество-2030», изданной научно-образовательным фондом «Аспандау» (www.aspandau.kz).

* * *

После краткого изложения казачьей концепции в этногенезе казахов и модернизации их внеплеменных традиций необходимо привести анализ последних достижений казахстанской историографии в части поддержки указанной концепции.

Исследования В.П. Юдина

В 2001 г. редакционная коллегия под председательством И.Н. Тасмагамбетова издала сборник работ блестящего казахстанского исследователя Юдина Вениамина Петровича «Центральная Азия в XIV–XVIII веках глазами востоковеда». В нём впервые опубликована его статья от 1967 г. об исследовании этимологии этнонима «казах (казак)». Переоценить значение этого историко-лингвистического труда для историографии Казахстана крайне сложно.

В этой статье Юдиным представлен обстоятельный разбор 22 гипотез по этимологии этнонима «казак» с однозначным выводом: «Ни основные, ни побочные значения слова, так же как его фонетико-морфологическая структура, не содержат указания на корень, от которого оно могло бы быть производным. Именно это обстоятельство и послужило причиной того, что до сих пор не установлен даже его язык-источник» (с. 147–156). Особого внимания заслуживает вполне обоснованная новая гипотеза Юдина о связи этнонима «казак» с древнетюркским словом «казгак» (с. 161) со значением «добытый», точнее, «приёмный» (по Радлову) из рунического памятника от VIII в. с реки Уюк-Туран. Учитывая непосредственное знакомство В.П. Юдина с источниками на их оригинальных языках и соответствие этой гипотезы нарицательным общепринятым значениям этнонима «казак» («вольный» и т. п.), эта гипотеза задаёт наиболее перспективное направление научных исследований. Таким образом, Юдиным подтверждается компетентность исторического заключения Левшина о непереводимости и нарицательности значений древнетюркского слова «казак» в смысле «отделившегося, лично свободного» человека («воина-добытчика», «искателя приключений») и об излишестве этимологических споров вокруг них.

Касательно подтверждения концепции казачьего происхождения казахского этноса особенно важным нам представляется его указание, со ссылкой на Gabain А., что «в истории тюркских народов казаки были не просто беглецами, а представляли собой определённое явление, особый институт» казачества и казакования, казаклык и казакламак (с. 140). Его последующее утверждение, со ссылкой на авторитет Б.Я. Владимирцова, что «словосочетание хасаг терген «казачья, казацкая телега», «телега, приспособленная для казакования», отнюдь не «казахская телега»… употреблялось в памятниках монгольской письменности, представляло собой «параллель применению слов казак и казаки в тюркских и персидских языках» и «в фонетических вариантах сохранилось в качестве скованного словосочетания почти во всех современных монгольских языках» (с. 147), окончательно убеждает нас в обоснованности нашего вывода казачьего быта казахов не только от кыпчаков, но и от древнемонголов.

Конечно, казачья телега это «отнюдь «не казахская телега», но она лежит в материальной основе этногенеза казахов. Наряду с признанием казачества социальным институтом признание Юдиным древнемонгольской хасах терген казачьей кибиткой, т. е. беглой крытой телегой («юртой-арбой»), создаёт вполне верифицируемый (научно проверяемый) культурно-бытовой признак этнической самоидентификации и группового обособления казаков среди «всех поколений, живущих в войлочных кибитках» Чингисхана, как «отделившихся от рода и племени» кочевников. Вряд ли изначально казаки были родом войск, как допускал это В.П. Юдин (с. 155), или привилегированным военным сословием, каковым они становились только среди подвластного им оседлого населения. Скорее всего, они были, частично, до победы Чингисхана и стали, все полностью, после его воцарения, «принятыми» и выставляемыми воинами, т. е. распределёнными по сотням и тысячам, а не по родам и племенам. Это казачье социальное устройство по «сотням» коснулось не только древних монголов с кыпчаками, но и кочевых узбеков с ногаями. В рецензии на «Государство кочевых узбеков» Б.А. Ахмедова Юдин однозначно идентифицирует, со ссылкой на «Бахр ал-асрар» Махмуда бен Вали, такое специфическое название, как Жуз-Орда («Юз-Орда»), с Ак Ордой, т. е., в понимании Юдина, с Улусом Джучи (Золотой Ордой). Он переводит это выражение как «Орда-Сотня», а не «сто орд», так как последнее по законам тюркского языкознания недопустимо (с. 256–267).

Таким образом, при Чингисхане это был уже единый народ со своим устоявшимся аульным способом кочевания, общим тюрко-монгольским языком и вполне развитой государственностью. Он был назван Чингисханом сначала монголами, которых китайцы и русские упорно звали татарами, потом стал где-то узбеками, а где-то ногаями, но всегда оставался казаками по образу жизни, т. е. этнически. Казаки меняли свои названия, но всегда оставались под властью рода и Закона Чингисхана, даже тогда, когда локализовались в Казахстане. После чего казаки превратились в собственно казахов и стали отличать себя от украинских и русских казаков, татар, узбеков, кыргызов и т. п. национальностей, сложившихся от вхождения остатков ногай-казаков, узбек-казаков, киргиз-казаков (и, возможно, иных казаков) с соседними, по преимуществу оседлыми этносами.

Исходя из вышеизложенного, мы не можем согласиться с Вениамином Петровичем относительно «сравнительно недавнего сложения казахской народности» по причине отсутствия в составе казахов какого-либо господствующего рода или племени казак, которое могло бы передать «племенному союзу, перерастающему в народность», своё имя (с. 146). И по сей день почти все казахи, увлекающиеся своими родословными (шежире), каждый на свой лад, включая моего отца Илью Айсаевича Нурова, уверены, что личности человека-родоначальника с именем Казак никогда не существовало. Это говорит скорее о чисто социальном сложении этноса казахов, чем о его молодости. Также осталось неясным, почему В.П. Юдин никак не комментировал общепризнанные показания Порфирородного (Х в.) и Фирдоуси (XI в.) о «казаках», «Казакии» и «ханах казацких», когда настаивал на определённости того, что «слово казак в источниках домонгольского времени пока не зарегистрировано» (с. 144). Видимо, это категоричное заявление следует отнести только на счёт тюркских языков и источников.

В статье о персидских и тюркских источниках Юдин ясно указывает, что подданные не только позднего Абулхаир-хана, но и более раннего «Урус-хана, основателя династии казахских ханов… были кочевыми узбеками» (там же, с. 45) и что «и Гирей, и Джанибек носили титул хана» уже «в рамках империи Абулхаир-хана» (там же, с. 47). Учитывая, что эти ханы в шейбанидских источниках не указывались в числе непосредственных «вассалов» Абулхаира, можно сделать вывод не только об идентичности кочевых узбеков Узбек-хана больше с казахами, чем с узбеками, но и об автономности казахских ханов в государстве кочевых узбеков. Всё это естественно подтверждает устами такого авторитета, как Юдин, нашу гипотезу о более раннем, как минимум на 100 лет, сложении казахской народности, чем знаменитая откочёвка этих ханов в Могулистан, которая лишь обозначила завершение и переименование кочевых узбеков в кочевых казаков (казахов).

Также важными для корректировки наших представлений о связях казахов и тянь-шаньских киргизов имеют указания Юдина на их политический союз в чагатаидских источниках, когда Киргизия в 1537 г., согласно «Бадаи ал-вакаи» Зайн ад-Дина Васифи, «первоначально и носила наименование Казахстан» (там же, с. 52), а «киргизы не имели своих ханов» и «вплоть до середины XVIII в. находились в сфере политического влияния казахов» (там же, с. 53). Вследствие чего «в персоязычных нарративных источниках становится обычным употребление киргизов и казахов рядом», и «этнонимы эти… (…кыргыз бен казак, т. е. киргизы и казаки) начинают восприниматься не как два различных термина, соединённые союзом, а как единый» (с. 54). А в «Письме султанов и биев Большого жуза на имя имп. Анны о принятии их в российское подданство» от 1733 г. бии Старшего жуза сами себя называют биями киргиз-казаков (кыргыз-казакынын бiйлерiдiн), чем вызывают к жизни русский термин киргиз-кайсаки (с. 54). В рецензии на «Описание уйгурских рукописей» А.М. Мугинова есть указание В.П. Юдина, что «именно на территории Киргизии на Чу и Таласе первоначально сложилась и затем развивалась собственно казахская государственность на этнической основе формировавшихся в этот период казахской и киргизской народностей, связанных политическим союзом» (с. 255).

Таким образом, в представляемой здесь книге этническая родственность и политическая близость казахов и киргизов были значительно недооценены для исследования как истории Старшего жуза, так и близости нарицательных значений этнонимов «могол», «казак» и «кыргыз» как «степных бродяг» (по Вамбери). Полагаем, что киргиз-казаки сыграли не меньшую, если не большую, роль в формировании родоплеменного состава Старшего жуза, чем могол-казаки в отношении того же жуза, а также чем узбек-казаки в формировании состава Среднего жуза и ногай-казаки – Младшего.

К сожалению, В.П. Юдин не оставил после себя ясно аргументированной гипотезы возникновения трёх жузов казахов, но зато утвердил нас в предположении их связи с древнемонгольской империей тем, что «во взаимном расположении казахских жузов, видимо, зафиксирована последовательность распространения власти казахских ханов на территории Казахстана», и тем, что «главным в том, почему они были Старшим, Средним и Младшим, было их властно-политическое ранжирование» (с. 255).

Юдин также своими указаниями на сознательное укрывательство в степи казахскими ханами «среднеазиатских суфийских орденов» и на то, что казахов «среднеазиатские богословы особой фетвой… объявили отступниками от веры» (с. 64–65), подтверждает нашу версию о суфийском, т. е. неортодоксальном и несуннитском, происхождении казахского ислама и рода Кожа. Их суфийские корни позволили не разрывать укоренившихся связей казахов с тенгрианством («тэнерайством»), основанном больше на митраизме (восточном зороастризме), чем на шаманизме.

В статье о могулах Юдин хоть и косвенно, но весьма точно подтверждает наш вывод о древнемонгольских корнях современных как татар, так и казахов. В частности, он пишет о «переоценке волжских булгар и недооценке роли кыпчакского элемента» в «изучении этнической истории волжских татар» и при этом как бы отождествляет кыпчаков с монголо-татарами, говоря буквально: «кыпчаков (монголо-татар)» (с. 100). В представляемой нами концепции казачьего происхождения мы настаиваем на условности обозначения казахских степей как кыпчакских (Дешт-и Кыпчак) в послемонгольскую эпоху и на преувеличении тюркизации древнемонгольских родов и племён в них как ассимиляции монголоязычных этносов. По Рашид ад-Дину, древние монголы были явно не столь монголоязычны (с. 107), как современные монголы (халхамонголы). А кыпчаки, в отличие от кимаков и иных казачьих кочевников Казахстана, господствовали в казахских степях за счёт того, что в политически доминирующей основе своей жили почти полуоседло на окраинах государств Хорезмшаха (за Сыр-Дарьёй) и древнерусских княжеств (за Волгой). После того как родоплеменная аристократия кыпчаков (род Ель Бори) была уничтожена монголами, то собственно кыпчаки, как и древнемонгольские татары, были рассеяны по сотням и лишены какого-либо политического и, следовательно (в условиях степного быта), этнического доминирования.

В этом смысле доминирование мангытов (знаменитое древнемонгольское племя «мангуд») в Ногайской Орде за Волгой, которые назывались вначале ногайцы по имени хана Ногая, сына Татара, сыграло не меньшую роль, чем булгарский или кыпчакский элементы в сложении современных татар. По крайней мере, внешнее название «татары», данное русскими древнемонгольской Золотой Орде, стало самоназванием крымских, казанских и иных татар. Так что связь по имени между древнемонгольскими татарами и современными была не случайна и, возможно, существовала в своё время не только по имени. Соответственно этому связь казахов с древнемонгольским происхождением как по имени, так и по родоплеменному составу становится ещё более очевидной, чем ранее.

Учебное пособие «История Казахстана и Центральной Азии»

В том же 2001 г. и в том же издательстве под редакцией д.и.н. М.Х. Абусеитовой, д.и.н. Н.Э. Масанова и д.и.н. А.М. Хазанова вышло чуть приметное учебное пособие для студентов, аспирантов и учёных «История Казахстана и Центральной Азии». Это пособие ознаменовало собой совершение тихой революции в историографии Казахстана в отношении подтверждения вышеописанных подходов автора к рассматриваемым здесь проблемам. Конечно же, учебное пособие не сравнить с новаторскими гипотезами «переднего фронта науки», хотя там, кроме ответственных редакторов, были представлены ещё три маститых исследователя: Ж.Б. Абылхожин, С.Г. Кляшторный и Т.И. Султанов, но тем оно и ценно, что представляет собой коллективный образовательный документ, в котором каждое слово и тезис должны быть выверены и согласованы как верифицированные и консервативные положения науки.

Начнём с того, что в этом пособии чётко разделяются истории территории и этноса Казахстана, вследствие чего подразумевается и, по сути, показывается отсутствие связи этногенеза казахов с индоевропейскими саками (скифами) как «прямыми потомками андроновского населения – ариев, туров и дахов» (там же, с. 43). Про европеоидных, но, наверняка, уже тюркоязычных усуней Семиречья (первые века н. э.) сказано в основном лишь то, что они являются «непосредственными продолжателями сакских традиций» (с. 45). Это обусловлено, видимо, недостаточностью проверенных сведений по ним и тем, что «подлинное изменение этнической, расовой и культурной обстановки связано с поистине эпохальным событием – Великим переселением» (с. 45) народов с Востока, начатое гуннами (IV–VII вв.). После чего даются все необходимые ссылки на сведения из исторических источников, достаточные для необходимого установления возможности этнической связи казахов как кочевого тюркоязычного народа с монголоидными «алтайскими племенами… пратюрко-монгольской языковой общности» (с. 48): поздними гуннами, древними тюрками и монголо-татарами, не говоря уже о кочевых узбеках, ногайцах и киргизах. Таким образом, для сохранения мифа о скифо-сакских корнях в этногенезе казахов больше не остаётся официальных поводов, как это ни прискорбно для взлелеянного как предка казахов «золотого человека».

Интересным в данном пособии представляется установление, наряду с китайским, центральноазиатского хозяйственно-культурного типа (ХКТ) в виде кочевого и полукочевого скотоводства на рубеже II и I тыс. до н. э. на территориях вокруг современной «внешней» Монголии: от Восточного Туркестана с запада до Южной Маньчжурии на востоке, от Гоби и Ордоса с юга до Тувы и Забайкалья на севере (с. 50). Это укрепляет нас в предположении, что в Средней Азии и Казахстане до Великого переселения народов центральноазиатского ХКТ не было, как, впрочем, и военно-демократического устройства кочевых «алтайских» племён-государств, несмотря на общий скифский прототип материальной культуры. По крайней мере, сведения из исторических записок Сыма Цяня (135–67 гг. до н. э.) о центральноазиатских кочевниках VII–VI вв. до н. э. «ничем не напоминают обширные повествования Геродота о причерноморских скифах» (с. 50), но удивительно схожи с более поздними описаниями гуннского, древнетюркского, монголо-татарского и ногайско-узбекского быта, в социокультурном смысле связанного с казахским.

Так, со ссылкой на китайские источники пособие приводит следующие сведения о племенах Внутренней Монголии жунах и дунху: «…переходят со скотом с места на место, смотря по достатку в траве и воде… живут в круглых юртах, из коих выход обращён к востоку. Питаются мясом, пьют кумыс… кто храбр, силён и способен разбирать спорные дела, тех поставляют старейшинами. Наследственного преемствия у них нет. Каждое стойбище имеет своего начальника. От ста до тысячи юрт составляют общину… От старейшины до последнего подчинённого каждый сам пасёт свой скот и печётся о своём имуществе, а не употребляют друг друга в услужение…

В каждом деле следуют мнению женщин, одни военные дела сами решают… Войну ставят важным делом… Высшие сохраняют простоту в отношении низших, а низшие служат высшим (т. е. выборным старейшинам и вождям), руководствуясь искренностью и преданностью» (там же, с. 51).

Древнее китайское указание (VII в. до н. э.) на изначальную «сотенную» организацию общин «восточных варваров» и то, что они «не были политически объединены» (с. 51), наталкивают на следующую мысль. Над всей совокупностью более или менее лично свободных кочевников Центральной Азии обретали попеременное господство различного рода доминирующие племена, под именами которых кочевники и пребывали, пока Чингисхан не восстановил, наконец, их сотенную организацию снова, но уже в рамках единой империи без какой-либо наследственной родоплеменной аристократии.

Если учесть в отношении первого такого племенного союза, что «антропологически хунну были монголоиды, что подтверждают материалы их хуннских погребений Монголии» (с. 58) и что язык поздних «северных» гуннов, откочевавших в I в. н. э. в Семиречье и Восточный Казахстан («земли усуней»), был одинаков с древнетюркским языком гаогюйцев по вполне осведомлённому китайскому источнику (с. 69), то вышеуказанные предположения о возможных опосредствованных связях между гуннами и казахами по культурно-бытовым признакам не должны выглядеть мифологическими. (В конце концов, мифотворческие тезисы К. Даниярова и Б. Адилова вредны науке не столько по содержанию выдвигаемых ими тезисов, сколько по методам их обоснования, которые «надолго и всерьёз» отталкивают науку от смелых, интересных научных идей.)

Аммиан Марцеллин, вполне известный и авторитетный римский автор V в., подтверждает предположение о схожести быта и нравов гуннов с более поздними монголоидными и тюркоязычными кочевыми народами: «…все они отличаются плотными и крепкими членами, толстыми затылками… кочуя по горам и лесам, они с колыбели приучаются переносить холод, голод и жажду; и на чужбине они не входят в жилище за исключением крайней необходимости… они плохо действуют в пеших стычках, но зато как бы приросшие к своим выносливым, но безобразным на вид лошадёнкам, и иногда, сидя на них по-женски, они исполняют на них все обычные свои дела… если случится рассуждать о серьёзных вещах, они все сообща советуются в том же обычном порядке; они не подчиняются строгой власти царя, а довольствуются случайным предводительством знатнейших и сокрушают всё, что попадается на пути… У них никто не занимается хлебопашеством и никогда не касается сохи… кочуют по разным местам, как будто вечные беглецы, с кибитками, в которых они проводят жизнь» (там же, с. 66–67).

Приведённые показания Сыма Цяня и Аммиана Марцеллина как нельзя лучше дополняют сведения представляемой читателям книги. Если же добавить к ним показания о древнетюркских союзах, то сомнений в непрерывности и единстве этногенеза казахов на социальной основе казачества как высшей стадии кочевничества остаётся ещё меньше.

«И воссели над людьми мои пращуры Бумын-каган и Истеми-каган. Воссев на царство, они учредили Эль (Государство) и установили Тёрю (Закон) народа тюрков» – так повествует о начале тюркского эля Йоллыг-тегин, первый тюркский летописец, на двух каменных стелах в 732 и 735 гг. близ р. Орхон, посвящая их Бильге-кагану и Куль-тегину (там же, с. 74). Нет необходимости указывать на идентичность тюркского Эля по этимологическому происхождению и семантическому значению с казахским словом «ель», обозначающим кочевой «народ-государство». Примечательно, что тюркское слово «бодун» (Тюрк Бодун) означает совокупность племён, «народ, состоящий из отдельных племён» и отличается от собственно тюркского племенного союза – Тюрк Эль (с. 79), который их скрепляет. Бодун тем самым напоминает собой древнемонгольский и казахский журт в значении подконтрольной территории. Если не учитывать имперские древнемонгольские уделы (улусы) как наделы (позднее сменённые казахскими жузами), с их ордами («народ-войско») в центре управления как войсковыми ставками, то тождественность социально-политического устройства древних тюрок, монголо-татар, кочевых узбеков и казахов будет налицо. Даже тюркское Тёрю, означающее Закон, идентично с казахским Торе, означающем закон (порядок) вообще и сословие «правосудных» чингизидов, охраняющих Закон Чингисхана (Жасак) в частности. В этом отношении примечательно очередное совпадение вышеуказанных монголоидных хуннских погребений и данных тюркоязычных стел по местонахождению в Монголии, в смысле сложения антропологического типа и языковой принадлежности тюркских казаков как кочевников из разных родов и племён.

Их консолидация привела «во второй половине I тыс. к созданию тюркоязычными племенами крупных государственных образований (каганатов) на территории Южной Сибири, Центральной и Средней Азии, Нижнего Поволжья и Северного Кавказа: первого Тюркского каганата, Восточнотюркского каганата, Западнотюркского каганата, Тюргешского каганата, Уйгурского каганата, а также государств енисейских кыргызов, карлуков, кимаков и приаральских огузов (гузов). Это время принято называть древнетюркской эпохой» (там же, с. 75). Налицо этимологическая и семантическая идентичность древнемонгольского слова Каан (не путать с просто Кан, по Владимирцову) и древнетюркского слова Каган, обозначающих статус верховной власти «хана над ханами».

А сохранение в чистой форме обычая поднимать их на белой кошме, как в 551 г. Бумын был поднят при провозглашении его каганом Тюркского Эля (с. 78), сомнений насчёт единства древнетюркской эпохи (от тюркютов вплоть до древних уйгуров и кыпчаков) не оставляет. Да и сомнений в части наличия многочисленных элементов казачества, как социального института и этнического образа жизни, становится всё меньше. Различия в политических самоназваниях древнетюркских государств, повторимся сами и повторим иных (в т. ч. В.П. Юдина), проистекали от знатных родов доминирующих племён и не должны нас вводить в заблуждение относительно исчезновения целых народов.

В этом смысле крайне интересными и важными представляются сведения тюркской легенды и китайских исторических хроник от VI в. о том, что среди группы позднегуннских племён, переселённых около 460 г. из Турфана на Алтай монголоязычными жуань-жуанами (аварами), было и племя потомков Ашина, давшего начало древнетюркской государственности. При этом Ашина привели с собой этническую группу из ираноязычного индоевропейского населения согдийцев и тохар, «оказавших огромное воздействие на всю культуру и государственность древних тюрков» (там же, с. 76). Таким образом, мы имеем право предполагать не только социально-политическую, но и историко-культурную основу непрерывности этногенеза казахов как тюркских казаков от поздних гуннов до кочевых узбеков. «Само слово Ашина имеет иранскую этимологию и означает синий, тёмно-синий», что связано с царской ономастикой Восточного Туркестана, следовательно, название народа, подвластного потомкам Ашина Кок Тюрк, надо переводить по законам тюркского языкосложения не как Синие Тюрки, а как Ашина и Тюрки». На Алтае «светлый» род Ашина, якобы происшедший от волчицы, постепенно консолидировал вокруг себя местные, так называемые «алтайские» племена и дал новому, отличному от ранних и поздних гуннов, племенному союзу название Тюрк по легендарному местному названию Алтайских гор (там же, с. 75–76). Отсюда, видимо, следует совпадение мифологического происхождения мифического Огуз-кагана древних уйгуров (возможный прототип – гуннский Модэ) и реального древнемонгольского Чингисхана от серого «сивого волка» (монг. «Борте-Чино»), а также казахских «сынов Алаша» от пегого волка.

От этого иранского следа позднегуннского «волчьего» рода древних тюрков и проистекают митраистские (зороастрийские) корни древнемонгольского тенгрианства и до сих пор сохранившегося в казахском быту обозначения исламского Аллаха персидским словом «Кудай», также обозначающим единого Бога. Подтверждением тому служат необъяснимые сведения об идентичности в VII–VIII вв. культа Тенгри-Умай, Солнца и Луны, а также всех иных деталей религиозно-мифологического пантеона древних тюрков Центральной Азии (монгольские орхоно-енисейские стелы), гуннов Кавказа («История авган» Мовзеса Каганкаттваци от Х в.) и родственных им дунайских болгар (греческая эпиграфика Мадары). Среди этих схожих деталей есть детальные совпадения показаний Мовзеса о кавказских гуннах, что «наряду с проявлениями скорби (плача и царапания щёк ножом) на кладбище устраивались конные скачки, игры «по демонскому их обычаю» и «предавание разврату», с одной стороны, и аналогичных показаний китайского источника о похоронах знатного тюрка в VI в. – с другой, где «родственники умершего убивают жертвенных животных, надрезают себе в знак скорби щёки, после чего устраивают конные скачки и игры юношей и девушек», которые «носят эротический характер» и после которых «родители молодых договариваются о браках» (там же, с. 146). Особенно необъяснимо совпадение с обоими этими показаниями уникальных эротических игр казахов на публичных празднествах и сборах, включая различного рода асы (поминания).

Но если для объяснения всех этих культовых совпадений гуннов и тюрков принять положение пособия о том, что тюркоязычные этнические группы Прикавказья и Северного Кавказа IV–VI вв., к которым принадлежали гунны Дагестана, неотделимы от основной массы гунно-болгарских племён и надёжно связываются с западной миграцией части союза племён теле (тегрег), на основе которого в Центральной Азии сформировались в V–VI вв. новые племенные союзы кочевых гузов («тогуз – огуз») и древних уйгур («он уйгур»), доминировавших до монголов (там же, с. 144), то тогда следует признать правомерность представляемой читателям книги в части отождествления басмылов (теле) с казахскими аргынами, которые как центральный этнообразующий субстрат казахов не могли «никуда исчезнуть» и «внезапно появиться». Известно, что эти гаогюйские телеуты, которых назвали тележниками (кит. теле, монг. тегрег), сами называли себя огурами (огузами) и не отличались от тюрков по языку и образу жизни, были многочисленны, но не консолидированы вплоть по VI в., пока их не возглавили древние, т. е. кочевые уйгуры (там же, с. 78). Если учесть, что теле по тюркской легенде были «родичами Ашина, поселившимися на р. Чжучже» (с. 80), возможно, такими же, как кыпчаки с енисейскими кыргызами, и принять этимологическую и семантическую связь Ашина и Алаш(а), а также то, что огузы в лице басмылов или бай-егу, по родословной Шакарима, как-то доминировали над весьма многочисленными найманами во время первых кара-китайских ханов, то выведение Гумилёвым и Шакаримом аргынов от древних уйгур-огузов, или иначе телеских басмылов, выглядит обоснованным.

Интересно, что казахская степь до того, как назваться кыпчакской, была названа арабами огузской (Мазафат ал-гуз). Помимо этой детали, самоочевидно наличие как у гузов, так и у аргынов «казачьих телег» и, следовательно, казачества как социального института. Их монголоидность и тюркоязычность также основательно подтверждены выше. Не только гунны (хунну), но и коренные древние монголы (дарлекины, турлигины) во внешней Монголии были тюркоязычны, включая татар Внутренней Монголии. Согласно сохранённой Гардизи (XI в.) легенде, происхождение кимакского союза племён, имевшего большее значение для этногенеза казахов, чем кыпчакское, связано с определённым кругом древнемонгольских татар, а тюркоязычность последних, несмотря на их разноплемённость, Махмуд Кашгарский ещё в XI в., как знаток тюркских наречий, установил вполне определённо (там же, с. 108). Следовательно, несомненна тюркоязычность огузов, входивших в тюркский племенной союз и бывших гаогюйскими тележниками (теле, тегрек, басмыл) на территории Внутренней Монголии. Учитывая это, в то время даже монголоязычные древнемонгольские нируны (кияты, джаджирады, сулдузы и т. п.) разговаривали если не на тюркском, то на общем тюрко-монгольском языке, присущем всей «пратюрко-монгольской языковой общности» «алтайских» племён.

В последних терминах скрывается особо важное достоинство разбираемого пособия. Получается, что не было тюркизации древних монгол на территории Казахстана в виде их ассимиляции местными племенами, ранее входившими в огузский, кимакский, кыпчакский и др. племенные объединения. Более того, судя по тому, что родоплеменной состав казахов, по сути, полностью идентичен древнемонгольскому, «домонгольских» кыпчаков – не совпадает вообще, а современных монголов (халха) – совпадает лишь частично, следует признать правоту В.П. Юдина в части следующего предположения: «Позднее туда (в Казахстан. – Прим. авт.) прибыли дополнительные контингенты монгольских воинов с семьями, которые в отдельных случаях даже значительно превышали четырёхтысячные отряды, прежде выделенные сыновьям Чингисхана» (Юдин В.П. Центральная Азия… С. 109). Таким образом, наоборот, древние монголы распределили многочисленные местные рода и племена по своим казачьим сотням (тысячам) и тем самым этнически их ассимилировали, навязав своё социальное устройство (образ жизни) и лишив власти их родоплеменную аристократию. То же самое казаки Чингисхана из монгол-нирунов ранее уже проделывали с коренными древнемонгольскими племенами (турлигинами). То есть если о массовом переселении древних монголов говорить пока нельзя, то об отсутствии ассимиляции их (языковой и, возможно, антропологической) можно утверждать вполне определённо. Единые в культурно-бытовом отношении «алтайские племена» пратюрко-монгольской языковой общности всегда признавали над собой верховную власть родов, ведущих свою родословную от тёмно-серого, «сивого» волка древних тюрков. Борте-Чино, прозвище легендарного прародителя древних монголов, тоже означало серого волка, как и имя Ашины, которое означало не только синий цвет, но и «благородного» волка (кит. «А» и монг. «Шино»), от чего некоторые стали необоснованно находить в тотемной генеалогии чингизидов место ещё и для «сизого», «синего волка».

Надо полагать, что древние монголы в этническом отношении внесли в образ жизни местных протоказахских племён лишь социальное устройство. Они освободили «чёрную кость», то есть простой народ, от «белой кости» их родоплеменной аристократии и сделали их всех казаками: свободными воинами-добытчиками на службе у новой единой «белой кости» золотого рода Чингисхана». Казаки были распределены по сотням, военно-административным частям, а не по родам и племенам. Казаки как сословие неимущих, профессиональных военных слуг (нукеров, дружинников), надо полагать, в Казакстане уже были до монголов, но они были в меньшинстве по сравнению с родоплеменным ополчением, которое с приходом Чингисхана и введением воинской повинности, как и родоплеменная аристократия, сошло со сцены.

Быт и нравы кочевников древнетюркской, т. е. домонгольской, эпохи охарактеризованы Юсуфом Баласагунским в Х в. как «война ради добычи, усердие в её поиске и щедрость при распределении добытого среди войска» правителями (История Казахстана и Центральной Азии. С. 131). Хотя известна и более понятная причина военно-демократического устройства древнетюркских кочевников: их со времён гуннов не допускали к свободной торговле с оседлыми восточными народами, товары которых были жизненно необходимы (там же, с. 59). Древние тюрки каз?ков называли словом «кулсыг ер» (по Махмуду Кашгарскому), т. е. «подобный рабу» свободный «муж-воин», который обеднел и вынужден своим геройством добывать себе богатство в качестве дружинника на службе у родоплеменной знати. Могущество последней («атлыг» – именитые), в свою очередь, зависело от таких зависимых, но лично свободных «ер» ов, которые помогали «держать эль» и при помощи эля «возглавлять» «кара бодун», простой народ присоединённых родов и племён (там же, с. 131–137).

Что интересно, так это то, что среди простого, лично свободного народа был и слой бесправных невольников, состоящий из несвободных мужчин (кул) и женщин (кюн), которых принято считать рабами и, соответственно, именно так переводить эти слова. На самом деле они просто были в своё время захвачены в плен и обязаны были кочевать вместе со своими хозяевами, но вряд ли использовались как рабы в смысле подневольного, неоплачиваемого труда на общественных работах по примеру классического (западного) или патриархального (восточного) рабства. Они действительно были поначалу невольниками, труд которых использовался в домашнем кочевом хозяйстве, которое не отличалось строгой регламентацией, но впоследствии они становились как бы членами кочевой большой семьи без права откочёвки. Они напоминали собой скорее древнемонгольских «унаган баголов», которые выбирали путь «вечного служения» какому-либо знатному роду или человеку, чем рабов в общепринятом, «не степном» понимании. Подтверждением этому служит свидетельство арабского автора Ибн ал-Факиха от конца Х – начала XI в. о том, что «попавшие в рабство, а затем вернувшиеся» вместе со своими новыми хозяевами «в родное племя не возвращали себе прежнего статуса», потому что «время от времени какая-либо группа (тюрков) покидает своё племя и переходит в другое племя» (там же, с. 138). Таким образом, в условиях Великой степи все рано или поздно получали возможность откочевать и какое-то время казаковать, испытывая свою судьбу, а не становиться баголом (багалы) или кулом.

Так, в Онгинской надписи древнеуйгурских рунических памятников сер. VIII в. Бильге-каган увещевает: «Если ты, тюркский народ, не отделяешься от своего кагана, от своих бегов, от своей родины… ты сам будешь жить счастливо» (с. 151). Вторит ему и один из кыргызских беков в своей эпитафии: «Простой народ, будь усерден (трудолюбив)! Не нарушай установлений эля!» (с. 132). Сама идея отделения простого народа и невольников в виде откочёвки пронизывает всю суть управления родоплеменной знати и каганов, и страх перед институтом казакования заставляет их постоянно «вскармливать народ», т. е. организовывать поступление добычи, её распределение и защиту. В уцелевших фрагментах Бугутской надписи формула такого «радения» о тюркском народе повторена трижды: про Муган-кагана, Бильге-кагана и Элетмиш-кагана (с. 134). Дело в том, что, как и у кочевых казахов, у древних тюрков в почёте были богачи («байбар»), «бедность не вызывала сочувствия, более того, была презираема», а «понятие собственности… прежде всего на скот, проявляется в орхоно-енисейских надписях со всей определённостью» (с. 136). Таким образом, описание в данном пособии древнетюркской эпохи не опровергает, а подтверждает посылки автора о тюркоязычности термина «казак» и древности социального института казачества как основы этнического образа жизни и самоназвания кочевых казахов.

В отношении древнемонгольской эпохи Казахстана данное пособие подтверждает позицию автора, что русское название «Золотая Орда» относилось к Улусу Джучи от Дуная до Иртыша и в последующем называлось Узбекским улусом. Левое крыло (восточнее от р. Волга) этого улуса с центром в г. Сыгнаке на Сыр-Дарье под неформальным названием Кок Орда (Синяя Юрта как центральная ставка) было под домом Орду-Ежена. Оно было номинально зависимо от западного правого крыла с центром в г. Сарай на Волге под названием Ак Орда (Белая Юрта – центральная ставка) под домом Бату, который имел «право на золото», раз владел белым цветом.

В своё время, до похода и для похода на Русь, сам Чингисхан дал начало такому делению (по «Чингис-Наме» Утемиш Хаджи), поставив белую юрту для Бату и синюю – для Орду, оставив Орду тем самым «право на серебро» и подчинив старшего сына Джучи младшему. В этом вопросе прошейбанидскому историку можно верить вполне, оставив под сомнением его показания о немотивированной постановке Чингисханом ещё одной, серой юрты Шейбану, сыну не от старшей жены Джучи, которому вообще не было места в вопросе выбора главы Улуса Джучи. Все остальные деления Золотой Орды производились домом Бату, так как Ак Орда стала главной военной ставкой всего Улуса Джучи. Именно Ак Орда получила название Жуз-Орды, т. е. Орды-Сотни, которая должна была для похода на Русь и на Запад прирастать каз?ками, т. е. местными выходцами, отделившимися от своих родов и племён. Смешение неформальных названий домов Бату и Орду произошло от того, что чингизид Синей Орды Урус-хан, потомок Орду и основатель династии казахских ханов, в попытке снова объединить всю Золотую Орду в период безначалия (после смерти всех батуидов) захватил власть в Ак Орде в 1375–1376 гг. Затем в 80-х гг. того же века это всё-таки удалось другому чингизиду из Синей Орды Тохтамыш-хану, потомку Тука-Тимура. С тех пор «синие» ордуиды в лице казахских ханов считали себя законными претендентами на Ак Орду и, соответственно, на верховную власть в Улусе Джучи в отсутствие батуидов, так как Орду-Ежен был старшим сыном Джучи (там же, с. 173–176).

Дальнейшее внутреннее деление Кок Орды, по словам Абулгази и Махмуда ибн Вали, было произведено в Сарае уже Батуханом после возвращения из похода в Восточную Европу: к самому восточному Улусу Орду (первого сына Джучи) в районе Верхнего Иртыша и оз. Ала-Куля добавились номинально подчинённые ему Улус Шейбана (пятого сына Джучи), к востоку от р. Урал в районе Иргиза, Ори и Илека до Каракумов на Сыр-Дарье, и улус Тука-Тимура (тринадцатого сына Джучи), к западу от р. Урал в районах Северного Кавказа, Астрахани и Мангышлака (там же, с. 227–228). Были и другие деления, но они были либо не основными, либо касались иных орд и улусов. Учитывая «строгую иерархию родов и племён Центральной Азии» (с. 135), нетрудно от этого дополнительного деления Кок Орды на три основных улуса предположить происхождение трёх жузов Казахстана по порядку старшинства указанных сыновей Джучи. Касательно же родоплеменного состава этих жузов, которые также делятся по старшинству, автор несколько изменяет своё мнение относительно длительной последовательности сложения казахских жузов как казачьих орд и очерёдности поддержки Чингисхана протоказахскими родами и племенами. Такая последовательность вряд ли доказуема в обозримом будущем, но она не исключена как фон в вопросе генеалогической близости древнемонгольских военачальников протоказахских родов и племён к роду Чингисхана. В любом случае данное пособие только подтверждает предположение автора о происхождении Старшего, Среднего и Младшего жузов Казахстана от деления древнемонгольской Жуз-Орды как казачьей империи Чингисхана, сократившейся до размеров современного Казахстана. Как древнемонгольские улусы («государства-владения»), так и этнотерриториальные жузы были объединениями именно родов и племён. Если учесть это и принять при этом версию идентичности родоплеменного состава вышеуказанных Улусов Орды, Шейбана и Тука-Тимура, с одной стороны, и Старшего, Среднего и Младшего жузов – с другой, то «одна из главных загадок казахской истории» (с. 281) станет наполовину решённой на более или менее научной основе.

То, что древние монголы были каз?ками, подтверждается также и тем, что их кочевое государство в Семиречье «Моголистан», роды и племена которого влились в Старший жуз, называлось также и Страной Джете, что с монгольского означало «казачью вольницу».

В частности, Махмуд ибн Вали в XVII в. прямо заявляет: «Джете – то же самое, что Мамлакат-и Моголистан» (с. 196). Даже Тимур-Аксак (Тамерлан), славившийся своей жестокостью, в результате более чем десяти походов так и не смог подчинить себе древнемонгольскую вольницу (с. 201) ни в Могулистане, ни в Казакстане.

Касательно этимологии и семантики слова «казак» пособие также признаёт вышеизложенные положения Левшина и Юдина, которых придерживался автор при первом издании этой книги в 1995 г., когда этим положениям, особенно публично, не придавали должного и общепринятого на сегодня значения. Примечательно, что впервые на уровне учебного пособия осторожно, но авторитетно постулируется, что в русском языке это тюркское слово появляется именно от этих значений в смысле свободного «удальца, без определённых занятий» и «вольнонаёмного батрака» в конце XIV в., что «первоначальной родиной русского казачества историки признают южные окраины Руси, смежные с Кыпчакской степью» (там же, с. 249). Единственное отличие от утверждений автора: редакторы пособия так и не допустили к научной жизни самоочевидную мысль, что коренные русские казаки? («ордынские») везде, а не только на южных окраинах Руси, произошли от древнемонгольских, «татарских» каз?ков Золотой Орды и встали на службу Московской Руси лишь после её «освобождения» от монголо-татарского ига. Одним словом, пособие утверждает, что «исходное значение термина казак – социальное: изгой, который бродит по разным местам, прокармливая себя мечом своим – казак; человек, который пускается в дальний и опасный путь один, без товарищей – казак; удалой молодец, по выражению Бабура, «неутомимо, с отвагой угоняющий табуны врага» – тоже казак. Людей, ведших какое-то время образ жизни казака, по необходимости или доброй воле, всегда было немало. …По понятиям того времени, как передаёт автор Тарих-и Рашиди, это считалось даже похвальным» (с. 250). Таким образом, отличие мнения автора от мнения редакторов пособия только в одном: автор данной книги, на основании всех этих показаний, постулирует, что этот социальный статус «свободного состояния» был у древних монголов и стал у кочевых казахов полноценным этническим признаком. Это вполне естественно, если полагать за основание этноса образ жизни, стереотипы поведения и иные культурно-бытовые свойства социальных общностей, а не их кровно-родственные, расовые и иные антропологические признаки, что технически (формально-определённо) не выдерживают никакой научной критики в отношении более-менее больших родов, племён, народностей и т. п.

Культура и быт жизни каз?ка были скромными, хотя и оригинальными. Отсюда его специальное обозначение казакане, т. е. по-казацки. (Возможно, отсюда и русский казакин.) Присоединившихся к казаку товарищей также специально обозначали казакдаш. Так возникали военные сообщества из казаков, казачьи вольницы, по-мусульмански обозначаемые джама ат-и казак (с. 251). Комментарии об этнографичности данных явлений – излишни. Казачий статус керейтского Тогирил (Тогрул) хана, тайчудского Есугэя-батыра, самого Чингисхана, да и их подданных тоже, несомненен и является одной из причин, почему они пускаются в дальние путешествия одни в опасной для них степи. То, что были каз?ки могольские, киргизские, узбекские, ногайские, русские и т. п., говорит не только о нарицательности термина казак, пристающего к разным группам скитальцев, но и о том, что ранее все эти каз?ки были из одного большого древнемонгольского этноса или, вернее, суперэтноса, образованного сознательной имперской организацией степняков по сотням (тысячам). «Другими словами, из Узбекского Улуса выделилась и прикочевала в Семиречье не просто группа разрозненных племён, недовольных политикой Абулхаира… не просто политическая группировка, а субэтническая общность конгломератного типа, обособившаяся ещё до откочёвки 1459–1460 гг.», поэтому, «согласно записям известного этнографа XIX в. А. Хорошхина, казах обычно говорил: «Предки мои, начало моё – узбеки» (с. 252).

Вот почему шейбанидские узбек-казаки, откочевавшие в Маверенахр, сохранив за собой имя улуса, основанного шейбанидом (не батуидом) Абулхаиром, исчезли к XX в. как субэтнос, передав это имя оседлому населению Узбекистана, а ордуидские узбек-казаки, откочевавшие в Семиречье с потомками Урус-хана, отказались от этого имени, чтобы отличаться от шейбанидских, и приняли имя своего образа жизни, поскольку у них никогда не было и так и не возникло единого хана, который назвал бы их урусами по имени Урус-хана, основателя первого собственно казахского ханства. Все эти чисто политические группировки были субэтносами единой культурно-бытовой казачьей общности.

Религия этого казачьего метаэтноса была наиболее консервативным культурно-бытовым элементом. Как это было показано выше, тенгрианство в нём изначально было ещё в докыпчакское время гуннов и древних тюрков, оно же в нём и осталось в древнемонгольскую и казахскую эпохи, только видоизменилось и зашифровалось под ислам, поскольку он был внедрён в него насильственно и лишь внешне. Пособие обозначает, что вначале хан Берке принял ислам лично в сер. XIII в., затем хан Узбек заставил всех чингизидов принять ислам, объявив его государственной религией Золотой Орды в начале XIV в., после чего эмир Эдыге безуспешно «предпринял попытку насильственного внедрения ислама в среду кочевого населения» в начале XV в. (там же, с. 269). Кроме изначально мусульманского населения булгарских городов Поволжья и Прикамья (одни из предков современных татар), а также Хорезма (одни из предков современных узбеков), в большинстве своём казаки Золотой Орды мусульманами так и не стали, пока во 2-й половине XVIII в. российские власти по специальному указу не начали строить мечети и организованно засылать в казахские степи с севера мусульманских проповедников. В 80-х гг. того же века уже «официально действовал некий ходжа Абу-л-Джалил, носивший почётный титул пир (духовный наставник) всего киргиз-кайсакского журта» (с. 272). Россия добилась, чтобы в XIX в. казахские степи формально сделались мусульманскими. Во многом мнение автора о казахском исламе как не ортодоксальном сходится с положениями пособия, за исключением того, что автор считает казахский ислам суфийским, а не суннитским, и не понимает, почему в пособии никак не упоминается Казрет Кожа (Яссауи), имевший ранее, в «домонгольский» период, не меньшее значение в формировании казахского ислама, чем царская Россия – в «послемонгольский». При этом автор признаёт, что существенной коррекции подлежат его взгляды в отношении происхождения рода Кожа от Ходжи Ахмеда Яссави (Казрет Кожи), благодаря обоснованному утверждению пособия о том, что ходжи не имеют единой генеалогии, в отличие от чингизидов и саидов как потомков Пророка от его дочери Фатимы и четвёртого халифа Али (там же, с. 376–377).

Касательно иных сфер жизни в казахской степи через всё пособие «красной нитью» проходит, но так и не декларируется прямая преемственность, этническое единство и непрерывность истории кочевого общества на протяжении полутысячелетия с XV по XIX век. В частности, это проявляется в детальном совпадении описания общественного устройства древнемонгольских и казахских ханств (там же, с. 365–384). Так, по «Семи Установлениям» – Жети Жаргы, составленном в XVII в., по преданию, Тауке-ханом совместно с Толе Би из Старшего жуза, Казыбек Би из Среднего жуза и Айтеке Би из Младшего жуза, только чингизидам принадлежало право на ханское правление, т. е. на верховную военную власть. Гражданское управление, если таковым можно было назвать самоуправление племён, оставалось в руках местных родоначальников – биев, власть которых, как правило, не выходила за рамки разрешения споров. Почти так же, как и в Джасаке Чингисхана, в Жети Жаргы нет понятия «политических и должностных преступлений» и узаконивается «регулярное налогообложение боеспособной части населения» (с. 368), поскольку «податного» оседлого населения у кочевников не остаётся. Гражданские отношения также не получили достаточной разработки в Жети Жаргы, поскольку обычное право вполне их регулировало. Суд вершился ханами и биями, но, поскольку принудительной силы государства не существовало, исполнение их решений совершалось самими выигравшими участниками спора в виде насильственного угона скота (барымты), что считалось правомерным явлением (с. 372). Казахский шаруа, как и древнемонгольский карачу, есть «рядовой кочевник – юридически свободное лицо» со всеми личными и имущественными правами (с. 377), но как истинный казак он был обязан нести воинскую повинность по ещё действующему таким образом Закону Чингисхана и носить оружие, без которого он терял право голоса в народных собраниях. Одним словом, хан был просто верховным судьёй и главнокомандующим с обязанностью охранять общественный порядок и территорию, а также правом вести переговоры с иными странами и народами (с. 383–384), что в точности соответствует описанию ханов Золотой Орды в расцвет её мирового могущества (там же, с. 219).

Касательно экономического явления баев как всеми почитаемых богачей, а также лично несвободных «рабов» и домашнего «рабства», в рассматриваемом пособии тоже не найдено существенных отличий между до- и послемонгольскими периодами. Даже у гуннов термины были идентичны в указанных отношениях (бай, кул и т. п.). Здесь нет расхождений автора с редакторами пособия во взглядах, но, единственно, хотелось бы отметить несогласие с неточностями в некоторых интерпретациях и посылках пособия.

В частности, создаётся ощущение, что пособие, как и все и как прежде, принимает само собой разумеющимся принятие внешних арабских названий в качестве древнемонгольских и казахских самоназваний. Это касается, прежде всего, названия Дешт-и Кыпчак в отношении казахской степи, которое ей дал арабский географ Х в. Насири Хосров в ознаменование доминирования кыпчакского союза племён над огузским, а также введённого в Х в. Великими Сельджуками арабского названия сирийского происхождения султан в отношении торе, сословия чингизидов. Вряд ли древние монголы и тем более казахи называли в быту своих торе султанами, а казахскую степь – кыпчакской, особенно после поражения и откочёвки кыпчаков в Европу. В этом вопросе мусульманские источники следует воспринимать с учётом чужеродности социального восприятия степной жизни восточными оседлыми народами, примером чего служит отсутствие в них упоминания в XVI–XVII вв. казахских жузов, хотя в то время они несомненно должны были уже быть, судя по упоминаниям в русских «Расспросных речах…» от 1616 г. (с. 386–387). Поэтому считаю важным обратить внимание редакторов пособия на доказанные и авторитетные мнения Валиханова и Радлова в отношении перевода казахского слова бий или би как «судья» от глагола биiлik (судить, рассуждать) и на ошибочность выведения этого слова от тюркского бек и уж тем более приравнивания его значения к арабо-персидскому эмиру и монгольскому нойону (с. 379). Излишним было также утверждение о том, что «отдельная личность имела смысл только как часть рода, и только род был юридической единицей» (с. 378). Это утверждение является данью стереотипному рассмотрению казахов как восточного и азиатского народа, а также как традиционного общества, и не имеет под собой достаточного основания, поскольку любая личность, даже современного западного человека, апеллирует за обеспечением своих прав к обществу, в котором живёт и представителем которого является.

Касательно смены улусов как военно-административных делений, не привязанных к территории родоплеменных объединений, этнотерриториальными жузами, где союзы племён привязаны традицией к уже ограниченной территории, в пособии сказано немного. Но существенно важными указаниями являются: 1) основу улуса как «государства в наследственном владении» хана, как и прежде, представляет ель, «народ, составляющий государство», союз кочевых племён, родов и казаков, т. е. людей, «уход которых означал развал, гибель улуса»; 2) улус имеет подконтрольную территорию журт, йурт; 3) обычный улус насчитывал приблизительно 60 000 человек, а укрупнённый в виде улусного объединения – от 300 до 400 тысяч человек, при этом в XVI в. в Казахстане было около 20 обычных улусов в виде 3 укрупнённых, т. е. «единству верховной власти не соответствовало единство управления»; 4) три жуза появились не позднее конца XVI в. и поначалу возглавлялись биями, существовали одновременно с тремя укрупнёнными улусами, пока полностью не заменили собой эти улусы к XVII в.; 5) к 20-м гг. XVIII в. торе (чингизиды) возглавили жузы вместо биев, оставив последним только родоплеменное управление, после чего улусы больше никогда не возникали (там же, с. 384–387). Из этих ценных обобщающих указаний мы имеем право предположить, что жузы после наречения Ак Орды Жуз-Ордой существовали всегда, но наличие неограниченных этногеографических пространств для политической эскпансии улусных ханов не позволяло жузам жёстко зафиксировать за собой территории, так как маршруты кочёвок соответственно не были устоявшимися. Это стало необходимым и возможным только после освобождения от «монголо-татарского ига» и усиления России и Китая, которые зафиксировали свои границы с казачьей вольницей Казахстана и тем самым замкнули её территорию, если учесть, что среднеазиатские государства давно это сделали вдоль Сыр-Дарьи после завоевания их узбеками-шейбанидами. Именно поэтому не было никаких драматических эпизодов при переходе власти от торе к биям и обратно, как во времена после «Великой замятни» (смуты в Золотой Орде), когда один только сюжет рабства джучидов у Тенгиз Буги при подневольном строительстве ими мавзолея Джир-Кутлы заслуживает художественного описания. Таким образом, мы не можем согласиться с редакторами пособия в том, что речь шла о «последовательной смене форм организации казахского общества» (с. 387), так как в жузах укрупнённые улусы и их журты лишь совместились. А верховная власть как была у торе, так и осталась, впрочем, также и самоуправление племён как было под биями, так и осталось. Просто у ханов исчезла возможность образования и/или перераспределения новых улусов, «государств-владений», а казаки окончательно установили маршруты своих регулярных кочёвок в условиях их ограничения по территории. С момента потери необходимости, да и возможности откочёвок для казакования в поисках новых государей и государств древнемонгольские казаки стали превращаться в современных казахов. То есть истинно новый, «не имперский» этнос стал рождаться только в XVII в. на обломках суперэтноса древнемонгольской казачьей империи Чингисхана.

Вот почему пресловутые «казачьи телеги» (казак терген) как войлочные «кибитки на арбах» заменяются разборными юртами в том же веке, внося в культуру и быт казахов как этноса кардинальные изменения (с. 389). И поскольку нельзя согласиться с тем, что следствие определяет причину, постольку нельзя согласиться с тем, что эти изменения явились фактором образования жузов. Также нельзя согласиться с пособием, что в XVII в. улусная система кочевания была заменена аульной (с. 389). Во-первых, улус – это чисто политическое образование и улусное кочевание экономически невозможно для условий казахской степи; во-вторых, куренной способ кочевания, как и любой иной таборный способ кочевания, перестаёт существовать после победы аульного способа кочевания казаков Чингисхана на территории Монголии; в-третьих, аульный способ кочевания уже был доминирующим в кыпчако-кимакском союзе племён на территории Казахстана до образования Улуса Джучи. Повторимся, что аульный (читай байский) способ кочевания есть казачий, т. е. высший этап развития кочевого скотоводства. Казачий способ кочевания по определению доминировал во всех казачьих ордах (Старшем, Среднем и Младшем жузах).

Так что на вопрос пособия, «каким образом свершилось превращение одного из невысоких военно-административных терминов в обозначение крупных племенных (аульных) сообществ», следует ответить, что казаки изначально всегда распределялись по сотням, а не по родам и племенам. Казачьи сотни, с одной стороны, внутренне подразделялись на десятки и составляли более крупные военно-хозяйственные подразделения в виде тысячи и тумена (десять тысяч) – с другой. Именно поэтому Ак Орда как главная, «золотая» ставка Улуса Джучи, согласно Махмуду ибн Вали, называлась «Йуз-Ордой» (с. 390), т. е. Сотней-Ордой. Осталось только понять, почему старшинство между родами и жузами было по прямой линии, когда «самый последний род Улу Жуза имел преимущество перед самым старшим родом Орта Жуза и т. д.» (с. 391). Мы полагаем, что это связано с генеалогической близостью сотников и тысячников Чингисхана как родоначальников политических протоказахских племён к чингизидам, а также с последовательностью их присоединения к Чингисхану, с одной стороны, и со старшинством джучидов – ханов левого крыла Улуса Джучи: Орду, Шейбана и Тука-Тимура – с другой.

Публицистические статьи Р. Темиргалиева

Начиная с 2007 г. на простор современной историографии Казахстана врываются статьи Р. Темиргалиева (Zonakz.net). Эти статьи по стилю изложения являются публицистическими, поскольку в них не выдерживаются установленные в науке правила оформления исследований. Несмотря на это и на то, что он не имеет учёной степени (как в своё время не имел её и В.П. Юдин), глубина и острота его статей не оставляют сомнений в его непосредственном знакомстве с широким кругом источников, умении их анализировать и интерпретировать. При этом он не подпадает под власть авторов источников. Научная объективность и проработанность его статей вызывают вполне определённое уважение к его вовлечённости и работоспособности. Наконец в 2009 г. издаются две его изумительные по фактажу книги: об истории казахского ханства «Настоящая история Казахского ханства» и о феномене батырства «Эпоха последних батыров (1680–1780)». Вдохновляет, что многие из положений Р. Темиргалиева, независимо от переиздаваемой ныне книги, подтверждают её допущения и гипотезы от 1995 г., основанные на изучении узкого круга общеизвестных и доступных источников.

Приведём некоторые из его положений.

Взгляды автора близки тому, что он пишет в статье «Казахи и Россия. Было ли «добровольное присоединение»?» (Алматы, 17.07.2007) (www.zonakz.net/articles):

«Всё чаще весь период пребывания Казахстана в составе России и СССР изображается как 260 лет русского ига… В трудах М. Козыбаева, М. Магауина, К. Даниярова и др. принудительный характер присоединения Казахстана к России уже не подвергается никакому сомнению… Сам же факт вхождения Казахстана в состав России имеет в научной среде явно негативную оценку… Лишь начиная с XVIII века, со времён присоединения Казахстана к России, изучать и понимать историю казахов становится гораздо проще. Можно сколько угодно говорить о предвзятости и однобокости документов той эпохи, но по крайней мере историки уже имеют дело с точным текстом «Устава о сибирских киргизах», а не с народными легендами о кодексе «?асым ханны? ?ас?а жолы».

…К сожалению, для казахских национал-историков объективных причин для негативной оценки периода нахождения Казахстана в составе Российской империи нет… Вхождение же Казахстана в состав России действительно по большей части происходило в мирной форме». Казахские ханы «по собственной инициативе принимали российское подданство, о чем свидетельствуют не только их многочисленные присяги, но и масса других источников. …Деятельность казахских батыров по большей части безосновательно характеризуется как национально-освободительное движение. …Срым Датов, Жоламан Тленшиев, Исатай Тайманов, Жанкожа Нурмухаммедов и многие другие «борцы за независимость» в своих требованиях даже не поднимали вопроса об отделении от России. Пожалуй, единственным серьёзным носителем национально-освободительной идеологии в XIX веке можно признать лишь хана Кенесары. Но ведь его деятельность встретила сопротивление прежде всего среди самих степняков, осознавших выгоды российского подданства. Казахи составляли большую часть карательных отрядов, направляемых российскими властями для подавления его бунта… Даже простые казахи-шаруа находились в гораздо лучших условиях, чем, в частности, русские крестьяне, до 1861 года вообще находившиеся под гнётом крепостного права. …Преобразования, свершённые во время пребывания Казахстана в составе Российской империи, в принципе трудно переоценить. Согласно переписи 1897 года, численность казахов достигла 4 млн человек, т. е. небывалой доселе цифры, и это обстоятельство опровергает любые инсинуации о том, что российскими властями осуществлялся «геноцид на фазе перехода в этноцид против казахского народа», как пишет о том известный историк М. Абдиров в книге «История казачества Казахстана».

…Именно при большевиках казахи получили формальный суверенитет, обернувшийся впоследствии реальной государственностью. Тем более что такие казахи-большевики, как Т. Рыскулов, А. Джангильдин, А. Иманов, С. Сейфуллин, до сих пор считаются национальными героями. Можно было бы долго перечислять все положительные стороны сосуществования казахского и русского народов в едином политическом, экономическом и культурном пространстве. Но они и не составляют секрета для любого человека, беспристрастно изучающего историю.

…Вероятно, причины появления исторически некорректных измышлений казахских историков и публицистов кроются не только в национализме, проникающем в науку. Подобная трактовка казахско-русских отношений была выработана американскими и западноевропейскими исследователями ещё в пору «холодной войны» и вследствие геополитического соперничества с Россией. Не случайно отечественные учёные так любят ссылаться в своих работах на труды А. Боджера, Р. Пирса, М.Б. Олкотт и других иностранных историков. Фактически во многих нынешних книгах по истории казахско-русских взаимоотношений мы знакомимся с американской точкой зрения на этот вопрос».

Также взгляды автора близки к выводам Р. Темиргалиева, изложенным в статье «Джунгары в истории Казахстана. Необъективная история» от 02.05.2007 г. (www.zonakz.net/articles):

«Эпоха «актабан-шубырынды» сейчас преподносится как нечто священное и по степени своей трагичности ставится в один ряд с коллективизацией 30-х годов XX века… Национальная историческая версия гласит, что западные монголы (ойраты, джунгары, калмыки) на протяжении то ли ста, то ли двухсотпятидесяти лет пытались завоевать казахские степи… целенаправленно занимались геноцидом казахского народа, а противостоять этому мешала феодальная междоусобица. Что именно борьба с этим нашествием препятствовала развитию казахского государства и явилась главной причиной присоединения к России.

…Подобное понимание истории выработалось исключительно вследствие необъективности историков. Потому что все документальные сведения говорят лишь о том, что стычки джунгаров и казахов ничем не отличалась от таких же заурядных региональных столкновений. Противостояние казахских правителей и среднеазиатских шейбанидов приводило к ещё более масштабным и кровопролитным битвам, нежели «Ор-Булак» или «Аныракай». Да, конечно, джунгары были явно не прочь захватить стратегически важные присырдарьинские города, овладеть кочевьями, и иногда оказывались в роли инициаторов конфликтов, но «по большому счёту джунгарам невыгодно было воевать с кем-либо, поскольку в их бесконечной войне с Цинской империей на счету действительно был каждый боец. Зато кровно заинтересованы были в этом как раз китайцы, и некоторые сведения говорят об их активной политике в этой сфере… Осознанно это происходило или нет, но Джангир, Тауке, Аблай, как и другие правители, определённо действовали в интересах Китая.

…Джунгарские контайши в своих письмах хотя бы объясняли свои походы на казахов необходимостью отмщения за «прежние буйства и набеги их». Война 1698–1699 гг., к примеру, была вызвана совершенно безобразным поведением казахского хана Тауке. Последний сначала бесцеремонно ограбил несколько джунгарских караванов, а затем подло перебил посольство в 500 человек, так что джунгары были просто вынуждены начать очередную войну. Казахские ханы о причинах столкновений скромно умалчивали… Лишь позже отдельные историки выдумали версию о том, что злобные монголы хотели, оказывается, восстановить империю Чингисхана. Не удивлюсь, если в школьных учебниках вскоре будет описываться, как казахи, приняв удар диких монгольских орд на себя, спасли Европу… Очень спорный вопрос, кто кого хотел вырезать и кто кого хотел покорить. Тем более что дело закончилось чуть ли не поголовным физическим истреблением джунгаров. …Тем же ревнителям казахской истории, которые не могут отказаться от привычного понимания «актабан-шубырынды», можно напомнить о вторжении казахов в Джунгарию в 1712 году, когда те были замучены трёхгодичным периодом засух, джутов и неурожаев.

…Кстати, об «актабан-шубырынды» нет абсолютно никаких достоверных сведений. Все авторы, повествующие об этом событии, опираются на народные сказания, забывая об их изначальной художественной составляющей. …Конечно, скорее всего, факт «исхода белых пяток» действительно имел место. Однако утверждение о том, что этому событию предшествовало истребление половины казахского народа, никакими существенными доказательствами не подтверждено и серьёзно рассматриваться не может. Ведь мы не говорим о том, что когда-то на территории Казахстана обитали жезтырнаки, айдахары и мыстан-кемпиры только потому, что об этом говорят фольклорные источники. Народные сказания повествуют и о том, что юный султан Аблай убил на рыцарском поединке сына контайши Галдан-Церена – Чарча, хотя по документам известно, что детей с таким именем у правителя Джунгарии не было.

Не следует забывать и о том, что отношения джунгаров и казахов вовсе не ограничивались военными действиями. Хотя хроникёров прошлого, как и всегда, волновали больше политические события, сохранились и сведения об экономических связях. В результате торговли казахи получали для себя хлеб, яркендские ткани и верблюдов, поставляя взамен шкуры лис и корсаков. Взаимное влияние культур этих двух кочевых этносов было огромно, и даже современный казахский язык кишит словами монгольскими, так же как язык ойратов был наполнен тюркизмами. Многие обычаи и традиции этих братских народов были схожи. Что там говорить, если и знаменитое уложение «Жети Жаргы», по сути, было казахским вариантом джунгарского кодекса законов «Их Цааз». Всем, кто привык рассматривать проблему казахско-джунгарских взаимоотношений в традиционном освещении, необходимо уяснить для себя и то обстоятельство, что джунгары существенно поучаствовали в этногенезе казахского этноса. Общеизвестен тот факт, что у казахов красавицы калмычки ценились очень высоко. Баи их покупали, а бедняки добывали в набегах, поскольку были убеждены, что от межнациональных браков именно с джунгарками рождаются крепкие дети. Кроме того, выходцы из монгольских этносов традиционно составляли туленгутскую гвардию казахских султанов и ханов. Значительное количество западных монголов вошло в состав казахского народа и в результате трагических событий XVIII века. Поэтому история джунгаров и Джунгарии является, в огромной мере, и историей казахов и Казахстана.

Традиция негативного отношения к джунгарам берёт начало ещё со времён присоединения Казахстана к России. Сначала постарались историки метрополии, по вполне понятным причинам. Их оценка исторических событий также всецело зависела от идеологии государства, а «киргиз-кайсаки», в отличие от «зюнгорцев», были верноподданными инородцами империи. Впоследствии эта оценка преемственно была развита в советских монографиях с такими названиями, как «Под надёжную защиту России». …Однако мысль о том, что казахи вследствие джунгарской угрозы были вынуждены пойти под протекторат Российской империи, хотя и пользуется популярностью по сегодняшний день, на самом деле не выдерживает никакой критики. Царские власти вследствие своего шаткого положения в Сибири при всём своём желании не могли существенно помочь казахским ханам. В последовавших после принятия российского подданства войнах с джунгарами и китайцами на стороне казахов ни один русский солдат участия не принимал. Причём ханы особенного неудовольствия по этому поводу не высказывали. Потому как присоединение к России было вызвано скорее тем, что животноводы-казахи просто отчаянно нуждались в свободном доступе на российский рынок. Политика хана Абулхаира, как и других казахских властителей, была всего лишь концентрированным выражением экономики. Чтобы в этом убедиться, достаточно просто посмотреть сохранившиеся данные о колоссальных поставках скота в тот же Оренбург.

Миф о джунгарском нашествии в истории Казахстана удивительно подобен мифу о половецких нашествиях на Русь. Сколькими учёными подвергалась объективной критике эта концепция, но она оказалась несокрушима. Официальная российская наука знает, что половецкие ханы защищали Киев при вторжениях венгров и поляков, что русские князья ходили на помощь к половцам при нападениях сельджуков и монголов. Знает она и о том, что столкновений между кыпчаками и русскими было куда меньше, чем братоубийственных войн между киевскими, черниговскими или рязанскими князьями, но, тем не менее, не может отказаться от исторически неоправданных выводов».

Взгляды автора на основание казахского государства также совпадают, за исключением категоричного стиля и некоторых неточностей, с тезисами Р. Темиргалиева в статье «К вопросу об основании казахского ханства» (www.zonakz.net/articles/19246):

«Практически все труды – и сугубо научные, и научно-популярные – повествуют нам следующее: В первой половине XV века в восточной части Дешт-и Кипчака существовало так называемое «государство кочевых узбеков». Основано оно было в 1428 году ханом Абулхаиром – чингизидом шибанидской ветви (Шибан – сын Джучи-хана, внук Чингисхана). После нескольких победоносных войн Абулхаиру удалось овладеть большей частью территории нынешнего Казахстана. Однако примерно в 1457 году этот хан потерпел сокрушительное поражение в войне с ойратами (западными монголами). Сложившейся в ханстве ситуацией воспользовались вассалы Абулхаира – султаны Гирей и Джанибек и с группой своих приверженцев откочевали в пределы соседнего Моголистана. За беглецами закрепилось название «узбеки-казаки». Термином «казак» в то время обозначали степную вольницу, не входившую в состав улусов, возникших на развалинах Золотой Орды. Сам же факт откочёвки Гирея и Джанибека, по мнению историков, имел огромное значение в истории как казахского этноса, так и казахского государства.

В это трудно поверить, но все красочные описания откочёвки Гирея и Джанибека, изложенные на страницах многих десятков солидных научных книг и простых школьных учебников, опираются на один-единственный источник, а именно на «Тарих-и Рашиди – сочинение, написанное в XVI веке Мухаммад Хайдар Дуглатом. Если не считать более поздние летописи, прямо пересказывающие Мухаммад Хайдар Дуглата, других источников, упоминающих об этом событии, попросту нет. Конечно, можно сказать, что очень многие события не то что в казахской, но и в мировой истории нам известны зачастую только из одного источника. Но в том-то и дело, что современные историки имеют на руках несколько летописей, в которых описаны события, происходившие на территории Казахстана в XV веке.

Первое место среди них, безусловно, занимает «Тарих-и Абу-л-Хайр-хани», написанное Масудом бен Османи Кухистани. В этом сочинении автор подробнейшим образом описывает все более или менее значимые события, происходившие в «Узбекском» улусе в 20–60-х гг. XV века, перечисляет все племена, подчинявшиеся власти Абулхаира, называет поимённо всех придворных и военачальников, однако и словом не упоминает о Гирее и Джанибеке. Такая же картина обнаруживается и при знакомстве с трудами других шибанидских историков. Ханы шибанидской династии были заклятыми врагами казахских чингизидов, и естественно, что их придворные историки стремились отразить исторические версии, отвечающие требованиям государственной идеологии. Вот, к примеру, один из образцов описания политических противников Абулхаира в исполнении Кухистани: «Махмуд-хан и Ахмад-хан, которые были из падишахов потомства Джучи, не пошли ногою повиновения и послушания и, подняв знамя мятежа и бунта, находились на стоянке непокорности и непослушания». И очень трудно понять, почему тот же Кухистани не пожелал выставить Джанибека и Гирея простыми отщепенцами и смутьянами – «казаками-разбойниками», восставшими против власти, уполномоченной самим Всевышним. Ещё тяжелее понять, почему единственный известный истории «казахский» летописец Кадыргали Джалаири не стал упоминать о роли «отцов-основателей» в становлении Казахского ханства. Ответ на эти вопросы может быть только один.

Никакой «откочёвки» на самом деле не происходило (т. е. казахские ханы, по приводимым им источникам, не жили в Узбекском улусе, а казаковали намного западнее, за Большой Ордой, ближе к Кавказу и Чёрному морю. – Прим. авт.). Мухаммад Хайдар Дуглат либо отразил какую-то историческую байку, которых было много во все времена, либо сознательно по каким-то причинам пошёл в своём сочинении на вымысел. Следует учитывать и тот факт, что все сведения о казахах этот автор получал из третьих уст. Истины теперь уже не узнать никогда, но версию Мухаммад Хайдар Дуглата об основании Казахского ханства необходимо отбросить как не соответствующую принципам изучения исторической науки. «А как же тогда быть с фольклорными данными: легендами, поэмами, сказками, в которых центральное место занимает именно хан Азь-Джанибек –

Мудрый Джанибек?» – может спросить осведомлённый читатель. И действительно: в устном народном творчестве имеет место быть обширный материал, касающийся хана с таким именем. Видимо, на этом основании некоторые нынешние казахские историки (даже вопреки документальным свидетельствам) провозглашают главенство в ханском тандеме Гирей – Джанибек именно за последним. Но всё же трезвая оценка исторического материала позволяет с уверенностью говорить о том, что все легенды о мудром правителе имели прообразом золотоордынского хана Джанибека (годы прав. 1341–1357), который действительно был чрезвычайно популярен в народе и даже в русские летописи вошёл под именем «доброго царя».

Если же по причине полной несостоятельности миф об основании Казахского ханства Гиреем и Джанибеком будет отброшен, то глазам исследователей предстанет совершенно иная историческая картина. Очевидно, что в таком случае первым казахским ханом необходимо будет признать хана Уруса (годы прав. 1368–1377), провозгласившего столицей своей «Йуз-Орды» город Сыгнак. Кстати, практически об этом и говорит Кадыргали Джалаири. Не случайно все казахские чингизиды возводили свои родословные древа к хану Урусу. И все окрестные народы считали первым казахским ханом именно Уруса. К примеру, барабинские татары во времена покорения Сибири доводили до сведения российских властей, что являются данниками «урусовых царёвых детей».

Противники подобного утверждения могут возразить, что ордынцы времён Уруса ещё не именовали себя «казахами», но на самом деле степняки времён Гирея и Джанибека тоже не использовали этот термин в качестве самоназвания. Политический термин «казах» превратился в этноним значительно позже. А так называемые «казахи» ещё очень долго чувствовали себя единым народом и с ногайцами, и с кыпчаками Средней Азии. Так, например, в XVII веке казахского царевича Ураз-Мухаммеда «татарская» знать Московского государства считала своим без всяких кавычек, причём настолько, что за его гибель головой поплатился Лжедмитрий II.

Ещё в XVIII веке в Младшем жузе были популярны идеи откочёвки на Северный Кавказ для объединения с ногайцами. И вплоть до XIX века узбеки, являвшиеся господствующим этносом в Средней Азии, считали казахов своими, частенько «заимствуя» у них султанов и ханов, в то время как с сартами (коренными жителями Узбекистана и Таджикистана) узбеки даже не вступали в браки. Никакого самостоятельного казахского этноса в пределах нынешней территории Казахстана в те времена не существовало. Кочевые татары, узбеки, ногайцы, казахи были скорее субэтническими группами единого этноса с единым языком (кыпчакским) и культурой, разделённого в основном политическими границами. Потому такие эпические произведения того периода, как «Кобланды», «Едыге» или «Алпамыс», являются общими для многих современных народов. Образование казахского этноса и образование ханства являются совершенно различными процессами, между собой связанными, но протекавшими с разной скоростью. И совершенно напрасно многие учёные, в числе которых был и Лев Гумилёв, считали, что казахский этнос и казахское государство возникли практически одновременно в XIV–XV веках.

В принципе, ханство, которое позже стало называться казахским, существовало ещё раньше и основано было Орду-Еженом – сыном Джучи, внуком Чингисхана, но оно подчинялось Золотой Орде, и только Урус покончил с этой номинальной зависимостью от потомков хана Бату. Таким образом, хан Урус подобен московскому князю Ивану III, который считается первым суверенным правителем Руси после «монголо-татарского ига». Конечно, ханство Уруса, как и все кочевые государства, было неустойчивым и периодически распадалось, но в таком состоянии оно всё-таки сумело просуществовать до XVIII века. Первый удар по ханству нанёс Хромой Тимур сразу после смерти хана Уруса, при жизни стойко противостоявшего напору нового завоевателя мирового масштаба. Но Тимур, как известно, подчёркнуто уважительно относился к потомкам Чингиса и на престол в Сыгнаке в 1395 году посадил сына Уруса – Куюрчука. Однако новый правитель не сумел долго удержаться у власти и вскоре погиб в очередной междоусобице.

После нескольких лет смуты в 1419 году ханом стал сын Куюрчука – Барак. Новый правитель отличался энергичностью и решительностью. Ему удалось вновь отвоевать у тимуридов Сыгнак и на короткое время даже удавалось овладеть Сараем. Барак чётко позиционировал себя ханом независимого государства и продолжателем традиций хана Уруса, потому и заявлял Улугбеку: «Пастбище Сыгнака по закону и обычному праву принадлежит мне, так как дед мой Урус-хан проживал в Сыгнаке и воздвиг там постройку». В 1428 году Барак погиб, причём известные источники предлагают сразу несколько версий. По мнению одних, Барак был убит в войне с золотоордынцами, по версии других, в его гибели виновны моголы, третьи утверждают, что он был умерщвлён ногайцами, и, наконец, четвёртые говорят, что правитель пал в результате заговора собственных эмиров.

В том же году (по другим сведениям, в 1429 г.) в Тюмени при весьма туманных обстоятельствах ханом Дешт-и Кипчака был избран Абулхаир. Шибанидские летописи умалчивают о том, каким образом семнадцатилетнему султану удалось добиться трона. Притом, что ханским титулом не обладал ни один из предков Абулхаира на протяжении семи поколений. Но всё же кое-какие выводы при знакомстве с трудами уже упомянутого Кухистани, а также, например, Камал ад-Дина Али Бинаи сделать можно. Во-первых, в сочинениях этих авторов приводятся имена различных персонажей, благодаря которым «казаковавшему» Абулхаиру удалось добиться власти. Судя по всему, юный султан пользовался нешуточной поддержкой степной аристократии, и может быть, не зря из источников сообщает о гибели хана Барака от рук своего окружения. Во-вторых, верными сторонниками Абулхаира были ногайские беки, также приложившие немало сил к его воцарению. В то же время именно ногайцы были ярыми противниками хана Барака, так как последний был виновником гибели известного бека Мансура. Племянник Мансура – Ваккас – был ближайшим соратником Абулхаира. Поэтому, наверное, источники оправданно говорят и о «ногайском следе» в истории убийства хана Барака.

Обе эти версии не противоречат друг другу и позволяют прийти к мнению, что совсем не случайно гибель хана Барака и избрание ханом Абулхаира практически совпали по времени. Вполне вероятно, что если в убийстве законного властителя Абулхаир и не был замешан напрямую, то оно наверняка было совершено его союзниками. Именно поэтому с самого начала правления Абулхаиру пришлось вести борьбу с чингизидами других ветвей, видимо, не желавших признавать выскочку настоящим ханом. Естественно, что потомки хана Уруса тем более не признавали и не собирались признавать узурпатора. Вот потому шибанидские историки и не упоминали их никогда среди вассалов хана Абулхаира. Гирей и Джанибек, утратив многие позиции, сумели сохранить независимость, продолжая управлять несколькими племенами. И поскольку в глазах населения и по степным законам они являлись легитимными ханами, число их сторонников всё время росло. Лишь благодаря поддержке народных масс, после смерти Абулхаира, они так легко установили контроль над восточным Дешт-и Кипчаком.

Таким образом, правнуки Уруса никак не годятся на роль основателей ханства и могут именоваться разве что реставраторами власти своей династии. Подлинным же основателем Казахского ханства следует считать только хана Уруса, тем более что так наверняка полагали и Гирей с Джанибеком. Не говоря уж о том, что лишь с подобной точки зрения можно обрести понимание истории этого кочевого государства».

Приведённое мнение Р. Темиргалиева полностью подтверждает все положения переиздаваемой книги в данном отношении. Кроме того, Р. Темиргалиев, так же как и автор, считает вполне приемлемой версию статьи «Алаша-хан» Ж. Сабитова (Темиргалиев Р. Настоящая история… С. 111–118). Ж.М. Сабитов специально посвятил свои исследования генеалогии чингизидов и полагает, что нет никого, кроме Урус-хана, кто мог бы претендовать на прототип легендарного Алаш-хана как предводителя всех алашмынов («тысяч Алаша»), левого крыла степных племён (возможно, не огузского происхождения в отличие от правого крыла катаганов). Отождествление Урус-хана как первого хана казахов с легендарным Алашем обосновано показаниями, собранными не только Левшиным, но и Валихановым. Исторически достоверные факты из жизни Уруса вполне совпадают с легендарным описанием жизни Алаша, в т. ч. и по времени. С монгольского Алаш означает убийцу, а Урус, судя по всему, самолично убивал всех самозванцев и узурпаторов степной власти (к примеру, кията Джир Кутлу). Известный своей амбициозностью и сварливостью, Урус с таким прозвищем наверняка был светловолосым от рождения, а не светлым по характеру и настрою, почему и получил такое странное имя, присваиваемое в степи древнерусским национальностям. Поэтому легендарное звание Ак Нияз подходит ему больше, чем более позднему Хак-Назар-хану, поскольку Хак вовсе не означает Ак, т. е. белый, светлый. Единственно, где поддерживаемая нами версия Сабитова в части тождества Алаша как предводителя трёх сотен казаков-разбойников и Уруса как первого хана казахов, не вполне сильна – это отношение Уруса к трёхжузовости. При всём уважении к Урус-хану вряд ли это он подразделил казахов на три жуза и тем более назвал их жузами, он мог лишь определить или, вернее, признать их порядок старшинства.

К сожалению, Р. Темиргалиев на этих же страницах (там же, с. 117) допускает весьма вольную интерпретацию или версию, которая, мы надеемся, не отвратит читателей от доверия ко всей его изумительной по краткости и полноте «Настоящей истории Казахского ханства». Р. Темиргалиев находит термин Жуз-Орда не совсем логичным и прочитывает его как «жуз Орды» и, соответственно, как «Орта Жуз», т. е. «средний» в смысле «центральный». Он проигнорировал различие между возрастной природой понятия «средний» и топологическим характером расположения «центральный». В контексте обсуждаемого вопроса Орта Жуз как «центральный» мог быть только «старшим», а не средним. Также он спутал одинаковые по звучанию и написанию имена первого сына Джучи – Орду и военной ставки – Орда. Также он не учёл, что жуз означал не только улус как родоплеменное объединение, но и журт как подконтрольную территорию. Жуз Орду никак не мог размещаться в Центральном Казахстане на месте Среднего жуза. Более того, существует вполне ясное и точное описание В.П. Юдиным этого термина как Орды-Сотни, а не Ста Орд (Чингис-Наме). В этом вопросе знаменитому языковеду-тюркологу мы просто обязаны доверять. И если бы Р. Темиргалиев был знаком с казачьей концепцией происхождения и устройства древнемонгольского суперэтноса Чингисхана как протоказахского этноса, то, возможно, он бы отказался от подобного допущения. К счастью, это единственное во всей его «Настоящей истории Казахского ханства» явное увлечение превосходством своих открытий и прельщение своей методологией (не заявленной как положено, но до сего момента его не подводившей).

В остальном те редкие неточности, которые обнаружены у него автором, вполне профессиональны, понятны и заслуживают полемики. В частности, Р. Темиргалиев, как и советский историк С.Е. Толыбеков, полагает переход казахов от казачьих телег («юрт и шатров, установленных на телегах») к разборным юртам существенным фактором выживания, «поскольку тихоходные курени оказывались лёгкой добычей для стремительной ойратской конницы» (Темиргалиев Р. Настоящая история… С. 268). Помимо тех аргументов, которые были приведены выше в дискуссии с редакторами учебного пособия «История Казахстана и Центральной Азии», необходимо утвердить, что: 1) куренного способа кочевания в Казахстане не было уже в «монгольское» время после победы Чингисхана по всей Великой степи, 2) казачья телега как «юрта беглецов» отличалась от всех остальных древнемонгольских телег, из которых составлялись курени, именно быстроходностью. По крайней мере, «жизнь на колёсах» казачьей телеги позволяла без долгих сборов сменить место дислокации при нападении куренных таборов. В этом была суть древнемонгольской хасах(г) терген, отмеченная таким монголоведом, как Борис Яковлевич Владимирцов в книге «Общественный строй монголов…». Мы надеемся, что Р. Темиргалиев изменит свою точку зрения после более тщательного изучения этого фундаментального труда по данному вопросу.

Статья Радика Темиргалиева «Казахи и Гумилёв» также является интересной в части согласования наших взглядов в отношении кыпчаков как одного из племён казахской народности, за исключением того, что автор переиздаваемой книги не считает правомерным применение термина Дешт-и Кипчак в отношении казахской степи в древнемонгольский период её истории, и не считает кыпчаков основным фактором этнообразования казахов.

«К сожалению, рукопись Л. Гумилёва «История казахского этноса», копия которой находится в музее Евразийского университета, по настоящий день осталась неизданной… По мнению Л. Гумилёва, казахи как народ хотя и возникли в XIV–XV вв., но как неотъемлемая часть степного суперэтноса ведут своё начало с XII века, со времени пассионарного толчка, произошедшего на территории Монголии. В данное время казахи и монголы находятся в фазе инерции, когда должен наступить расцвет культуры и искусства. Автор этих строк не относит себя к числу пламенных сторонников Л. Гумилёва и скептически относится к идее пассионарных толчков или, точнее, к версии их внеземного происхождения, но с выводами, касающимися этнического возраста, трудно не согласиться, тем более что история подтверждает эти выводы.

…Необходимо допустить, что пассионарный толчок VIII века, давший начало новой Европе, каким-то образом затронул и казахскую степь…

VIII век. Толчок.

На рунических памятниках и в трудах арабских историков впервые фиксируется этноним кыпчак, что знаменует собой начало нового народа. Необходимо иметь в виду, что термин «кыпчак» достаточно условен, и в дальнейшем этот народ был известен под разными именами: шары, куманы, половцы, куны, ногайцы, татары, узбеки, казахи (курсив авт.). Некоторые из этих имён впоследствии перешли на современные народы, и поэтому автор считает необходимым в этой статье использовать термин кыпчак, что облегчает понимание целостности истории этого народа».

Автор переиздаваемой книги тоже считает, что термин кыпчак хоть и общепринятый, но действительно весьма условный. Данный термин связан лишь с так называемой и якобы имевшей место языковой «тюркизацией» древних монголов. Правильнее было бы говорить не кыпчакский, а древнетюркский суперэтнос – до Чингисхана, и древнемонгольский – после. Если учесть мнение как Радлова в XIX в., так и Махмуда Кашгарского в XI в. как непререкаемых знатоков тюркского языкознания своего времени, что «лишь те из тюрков, кто ведёт кочевой образ жизни, не общается постоянно с горожанами, сохраняют самый чистый и правильный язык» (История Казахстана и Центральной Азии… С. 157), а также то, что большую часть казахской степи в то время составляли не «относительно малочисленные кыпчаки» как лишь западная часть кимаков, а признавшие их доминирование огузы, кимаки, башкиры, басмылы, карлуки, татары, кыргызы и другие народы Махмуда Кашгарского (там же, с. 156), то определение и называние «кыпчакского» суперэтноса чисто тюркским или, вернее, древнетюркским более обоснованно. Современные казахи, как и остальные, конечно тюркские, этносы, входили в этот единый степной древнетюркский суперэтнос, но именно казахи обеспечили непрерывность исторической жизни этого целостного народа в послемонгольскую эпоху, оставаясь кочевым народом по Завету (Закону) Чингисхана и потому сохраняясь древнетюркским народом, не смешанным ни с одной оседлой или лесной культурой.

Далее Р. Темиргалиев пишет, что:

«Сам Л. Гумилёв считал кыпчаков древним народом – потомками европеоидных динлинов. …Но согласиться с Л. Гумилёвым мешают данные советской археологии, которые, хотя и говорят о наличии европеоидного компонента среди кыпчаков, но указывают, что в массе своей они были всё-таки монголоидами. …Потому больше доверия вызывает версия, предложенная С. Кляшторным, что название «половцы» было буквальным русским переводом тюркского слова «шары» («сары») – одного из самоназваний кыпчаков.

IX–XI вв. Подъём.

Кыпчаки, первоначально входившие в Кимакский каганат, обретают самостоятельность и довольно быстро покоряют всю западную часть Великой степи до Сыр-Дарьи на юге и до Дуная на западе. Несмотря на свою относительную малочисленность (курсив автора), кыпчаки становятся грозной силой, которую признают и с которой стремятся договориться земледельческие государства. Традиционная историография многих зарубежных стран до сих пор с предубеждением относится к роли кыпчаков в истории, по привычке считая их варварами, способными лишь на грабежи и убийства. Современные российские историки просто с упоением цитируют древние летописи, которые описывают половцев исключительно чёрными красками. При этом в расчёт не берётся тот факт, что авторами этих летописей были православные монахи, и это обстоятельство, естественно, отражалось на их идеологической настроенности. Не случайно летописцы так почтительно относятся к половецким ханам, перешедшим в православие, именуя их по имени-отчеству: Юрий Кончакович, Данила Кобякович, хотя их отцов называли не иначе как «погаными кощеями» и «шелудивыми псами». А русские князья сами ещё были во многом язычниками и придавали не очень большое значение религиозным пристрастиям своих верных союзников. Потому половецких принцесс в княжеских теремах было больше, чем остальных иностранок, вместе взятых. И если нам известно, каким влиянием обладала в ортодоксально-мусульманском Хорезме мать шаха Мухаммеда степнячка Тюркан-хатун, то наверняка значительную роль половчанки играли и в более либеральном древнерусском обществе. Не стоит забывать и о том, что именно кыпчаки помогли грузинам отбить нападение сельджуков, избавили Византию от печенежской угрозы и защищали Русь при вторжениях венгров и поляков».

Автор переиздаваемой книги считает, что в основе кыпчакского союза племён были казаки, так как кыпчаки в основном: 1) кочевали аулами (в экономическом плане); 2) были войсковой дружиной (ставкой-ордой), скреплявшей кыпчакский союз племён (в политическом плане); и 3) военным сословием, стремившимся либо подчинить себе Русь и Хорезм, либо служить им в качестве наёмной пограничной силы (в культурно-бытовом плане).

Далее Р. Темиргалиев пишет:

«XII–XIII вв. Перегрев.

В Дешт-и Кипчаке начинается бесконечная междоусобная война. Число пассионариев увеличивается, и они начинают мешать друг другу. В научных и художественных произведениях по истории Руси половцы зачастую изображаются как организованная и монолитная масса, но это не всегда соответствует истине, поскольку внутренних распрей среди кыпчаков было не меньше (если не больше), чем среди русских. Именно поэтому многие кыпчаки, теснимые своими сородичами, бегут из родных степей в Хорезм, на Кавказ, на Русь и в другие страны, становясь мамелюками, гулямами и берендеями. Вследствие подобного положения дел кыпчаки достаточно легко были побеждены монголами. …Монгольское завоевание, как это часто бывало в истории после завоеваний, повлекло за собой возникновение единого государства… Золотая Орда. …Кыпчакский язык приобретает международный статус, и, например, в «Повести о хождении за три моря» он используется так же естественно, как в романе «Война и мир» используется французский язык.

XIV–XV вв. Надлом.

Вследствие внутренних междоусобиц и мощных ударов извне степная империя распадается на множество улусов, среди которых появляется Ногайская Орда, Сибирское ханство, Узбекское ханство, Казахское ханство… Эти кыпчакские государства ещё достаточно сильны, хотя в мировом рейтинге конкурентоспособности скатываются уже во второй эшелон.

XVI–XVIII вв. Инерция.

Кыпчакские государства переходят к обороне и гибнут одно за другим. Казахское ханство держится дольше других, но его история – это история заката. Если всё начинается с таких действительно могущественных царей, как Урус-хан или Касым-хан, то заканчивается вся суверенная история на Аблай-хане и Абулхаир-хане, которые больше походили на атаманов разбойничьих шаек, нежели глав государств. Вместе с тем, как это и характерно, по Л. Гумилёву, для инерционной фазы этногенеза, приходит время кыпчакской «эпохи возрождения», выразившейся в расцвете поэзии жырау. В XVIII в. казахские ханы, понимая абсолютную бесперспективность дальнейшего самостоятельного существования, добровольно входят в состав Российской империи.

XIX – начало XX в. Обскурация.

Всякий, кто подробно изучал историю Казахстана XIX века, знает, что для характеристики этого времени термин «обскурация» подходит как нельзя лучше. Российские чиновники едва не сходили с ума в попытках обуздать барымту и установить порядок в степи. Доносами и кляузами кыпчаков друг на друга до сих пор набиты многие российские архивы. Подлинно глубокая и красивая поэзия жырау сменяется примитивным рифмоплётством акынов. Кыпчаки зачастую сами убивают последних пассионариев, а Алаш-Орда – подлинный цвет нации – получает мизерную поддержку среди народа. Заканчивается это всё неизбежной трагедией. Остатки кыпчаков гибнут в период коллективизации…

Такой, в общих чертах, является история кыпчакского, или староказахского, народа, если кому-то так больше нравится. Современный же казахский этнос является совершенно новой этнической системой – ребёнком в сравнении с другими народами, а не зрелым мужчиной, как предполагал Гумилёв, и не дряхлым старцем, как думает В. Ермолаев. Именно поэтому у этого этноса ещё нет собственной культурной традиции, и он вынужден заимствовать что-то у предков, что-то – у соседних народов. Конечно, юный возраст не гарантирует долгой жизни, ведь существование этноса, как и человека, может прерваться в любой момент».

Автор переиздаваемой книги также считает, что после советской деформации традиционной структуры кочевых казахов Казахстан ещё до перестройки стал полиэтничным государством с давно уже оседлой аграрно-индустриальной культурой. Поэтому у современных казахов как у титульной национальности этого постсоветского субэтноса есть выбор: либо стать информационным обществом и основать новый этнос в виде общегражданской нации на основе национальной идеи возрождения индивидуальной открытости и иных информационных ценностей традиционной казахской культуры, открытой для общения; либо остаться этнократическим государством, с риском исхода пассионарной части населения, а также потери целостности и независимости подконтрольной территории.

Статья Радика Темиргалиева «Наследие Чингисхана» (ж. «Эксперт»).

Схожесть наших взглядов в отношении культа Чингисхана, особенно в отношении религиозной природы заветов и Закона Чингисхана, подтверждаемой чингизизмом Юдина, демонстрирует следующий абзац:

«В недавнем прошлом в истории всех народов Советского Союза историческая роль Чингисхана оценивалась однозначным образом. «Борьба народов нашей страны против монголо-татарского ига» – так обычно назывались соответствующие разделы или главы в учебниках по истории СССР. В исторической науке считалось, что именно это так называемое «иго» и было главной причиной отставания в развитии народов, вошедших в Советский Союз, от народов Западной Европы, которых монголы так и не покорили.

Но данная концепция всегда очень плохо увязывалась с исторической памятью казахского народа. Ведь воспетая казахским эпосом прекрасная страна Улуг Улус (Ногайлы), герои которой, свершая свои подвиги, путешествуют в Крым и защищают Казань, – это и была треклятая Золотая Орда советских учебников. По свидетельствам очевидцев, ещё в XIX веке сказания о падении могущественной кочевой империи вызывали слезы у степняков. Старики в своих рассказах проклинали лютого хана Бердибека, поражались необычайной хитрости Ивана Калиты и восторгались отвагой Едыге.

Культ Чингисхана, удачно названный В. Юдиным чингизизмом, тоже имел колоссальное значение в жизни казахов. Шаманы-баксы во время магических обрядов призывали на помощь дух великого завоевателя, а простой люд чтил его потомков не столько даже как властителей, а именно как представителей священного рода. По этой причине казахская степь в XIX в. стала единственным местом на земле, где чингизиды сохраняли свою власть. Соседние государства и племенные союзы, где потомки Чингисхана были давно истреблены, частенько были вынуждены «заимствовать» у казахов представителей голубых кровей, которых объявляли своими ханами».

Не лишним будет также в доказательство сходства наших независимых друг от друга взглядов в отношении упомянутых выше кыпчаков привести следующий абзац:

«Необходимо отметить, что вождями кыпчаков были ханы, чья власть передавалась по наследству. О существовании особой кыпчакской династии из рода Ильбури… (Ель Бори. – Прим. авт.) сообщается в различных мусульманских и китайских летописях. По мнению же С. Кляшторного, кыпчакские ханы принадлежали к древней тюркской династии Ашина («рождённых от волчицы»), из которой происходили и болгарские цари асениды. Но эти версии, видимо, не противоречат друг другу, поскольку Ильбури переводится с тюркского «как волчий народ», «волчье племя» и могло просто в какой-то момент заменить старое название Ашина.

Правда, наличие собственной аристократии не способствовало созданию единого государства. Многие современные казахстанские историки в своих работах говорят о некоем «Кыпчакском ханстве», однако нет никаких серьёзных данных, свидетельствующих о существовании единого кыпчакского государства в домонгольский период. Каждое племя управлялось собственным ханом, и численность таких правителей в степи, судя по русским летописям, доходила до нескольких десятков человек. Соседствующие племена для ведения войны с внешним противником заключали кратковременные союзы, но, разумеется, называть подобные объединения государствами было бы некорректно. Потому представляется необходимым согласиться с мнением знаменитого историка В. Бартольда, что «движение кыпчаков представляет собой редкий пример занятия народом огромной территории без политического объединения и без создания своей государственности. Были отдельные кыпчакские ханы, но никогда не было хана всех кыпчаков».

Автор считает, что казаки из рода Кият дали всем древнемонгольским племенам нирунов и турлигинов название некогда знаменитого, но исчезнувшего племени «монгол», точно так же, как казаки из рода Ель-Бори дали в своё время всем древнетюркским племенам огузского, кимакского и карлукского происхождения имя своего племени кыпчак, выходцами из которого они являлись. Примечательно, что как те, так и другие ведут свою тотемную родословную от волка и вполне могли быть кровно-родственными поколениями древнетюркского рода Ашина.

Вот почему, как пишет Р. Темиргалиев, «самой главной целью для монголов были представители династии Ильбури, на которых монголы буквально охотились, уничтожая сопротивлявшихся и переправляя в Монголию и Китай тех, кто складывал оружие. Потомки великих тюркских каганов, «рождённых волчицей», представляли огромную потенциальную опасность для «волчьих» потомков, «рождённых от небесного луча». Кыпчакская аристократия отчаянно сопротивлялась вплоть до 1242 г., но их борьба закончилась поражением. Именно это и было главной целью западного похода хана Бату, которую часто представляют как попытку завоевания Европы. Оседлые народы были покорены, что называется, в довесок. В первую очередь завоевателям нужны были степи Западного Дешт-и Кипчака».

Далее Р. Темиргалиев пишет:

«Монголы в силу специфической степной культуры не считали кыпчаков другим народом. Так, в ходе секретных переговоров на Кавказе в 1223 г. монгольские полководцы Субэдэй и Джэбе, по сведениям Ибн ал-Асира, начали свою речь к кыпчакским ханам со слов: «Мы и вы одного рода». В свою очередь Ибн-Халдун отмечал, что «у кыпчаков издревле была тесная связь с народом татар Чингисхана и его домочадцами. По большей части кыпчаки роднились с татарами по женской линии, беря в жёны их дочерей. Поэтому Чингисхан считал кыпчаков своими однородцами».

В источниках содержится ещё множество подобных свидетельств, и не случайно, что современные историки яростно спорят о том, на каком языке разговаривали древние уйсуны, жалаиры, конраты, кереиты, найманы и т. д. Но на самом деле этот вопрос не так важен, потому что для степняков язык не являлся главным признаком этнической идентификации. Все, кто кочевал, жил в юртах, пил кумыс и верил в Тенгри, считались единым народом…»

Автор разделяет мнение об этнической идентичности древнемонголов и кыпчаков, но отрицает кровно-родственную связь древних монголов и кыпчаков, так как приведённые свидетельства источников повествуют о вполне специфических, военно-тактических целях Сыпытая и Жебе, а также о вполне известных генеалогических связях кыпчаков с определёнными племенами древнемонгольских татар, врагов Чингисхана, а не с нирунами и турлигинами Чингисхана, которые позже получили собирательное название «татар» на Руси и в Хорезме. Кроме того, автор не вполне согласен с некоторым оттенком принижения для степняков этнообразующей роли языка. Скорее всего, все названные племена на территории как Монголии, так и Казахстана говорили в то время на общем тюрко-монгольском языке.

У Джучи было два сына от главной, «старшей» жены (Орду и Бату) и семнадцать сыновей от иных жён. В этом отношении «Чингис-Наме» Утемиша Кажи можно верить вполне. Темиргалиев обоснованно утверждает, что «самыми известными из них были: Орду-Ежен, Бату, Берке, Шибан и Тукай-Тимур. Старшим являлся Орду-Ежен, который и должен был заступить на место отца. Но законный наследник не отличался особым честолюбием и добровольно уступил верховную власть своему гораздо более энергичному младшему брату – Бату. Последний после покорения западной части Дешт-и Кипчака разбил свою ставку на берегах Волги и земли отца (за исключением Хорезма) оставил под управлением своего брата Орду-Ежена. Этот улус, располагавшийся на большей части территории современного Казахстана, получил название Ак Орды (об условности последнего утверждения автором сказано выше: Кок Орда стала «совмещаться» с Ак Ордой только после смерти всех батуидов. – Прим. авт.).

Ак Орда в составе Золотой Орды находилась на привилегированном положении. Ханы из числа потомков Орду-Ежена избирались на собственных курултаях, и, соответственно, никакой возможности реально влиять на внутренние дела этого улуса у преемников хана Бату не было. Более того, как сообщает Рашид ад-Дин, в указах и распоряжениях, исходивших из столицы Монгольской империи Каракорума, имя Орду-Ежена как старшего сына Джучи-хана писали прежде имени Бату. Зависимость Ак Орды от верховного правителя Дешт-и Кипчака формально выражалась в том, что сам Орду-Ежен в своих ярлыках писал сначала имя Бату. Кроме того, правители Ак Орды должны были предоставлять войска сарайским ханам во время войн. Ак-ордынскому правителю были подчинены и улусы других его младших братьев. Так, Рашид ад-Дин пишет, что в Золотой Орде Орду-Ежен «с войском и 4 братьями Удуром, Тука-Тимуром, Шингкуром и Сингкумом составлял левое крыло армии; их до сих пор называют царевичами левого крыла». Непосредственно самому Орду-Ежену, согласно данным источников, были подчинены племена конрат, меркит, йисут, кереит, аргын, кингит и др. В это время происходил процесс глобального переименования кыпчакских племён. Орду-Ежен и его потомки называли кыпчакские племена не их старыми именами, а по привычной монгольской родовой принадлежности нойонов, управлявших новыми подданными. Любопытно, что в казахских народных сказаниях некоторые реальные исторические персонажи XIII века прямо именуются основателями тех или иных родов. Так, родоначальником уйсунов считается тысячник Чингисхана Майкы-бий, родоначальником найманов – полководец Кит-Бука, родоначальником аргынов – Кадан-тайши.

На страницах летописей стали появляться и совершенно новые, доселе неведомые названия племён. Чаще всего они получали имена своих известных родоначальников. Так, в источниках XIII–XIV вв. упоминаются имена таких видных фигур золотоордынской истории, как Таз или Йаглыбай (Жагалбай), а немного позже появляются роды и племена с аналогичными названиями, что, думается, не может быть простым совпадением. Тем более что в условиях неограниченной полигамии детей у представителей элиты рождалось много, и у знатного бека могло быть несколько сотен внуков и правнуков, которые и образовывали новый род по имени деда…

…Об истории Ак Орды известно очень мало, прежде всего потому, что там редко происходили крупные события, способные привлечь внимание на международной арене. Лишь когда в начале XIV в. в Восточном Дешт-и Кипчаке разгорелась долгая и кровавая война между потомками Орду-Ежена, события на территории современного Казахстана заинтересовали хронистов даже самых отдалённых стран. Эта смута в Ак Орде продолжалась свыше двадцати лет, пока приблизительно в 1323 г. ханом не стал потомок Орду-Ежена Эрзен. Именно он стал активно заниматься увеличением военной и экономической мощи своего улуса. Он принял ислам, возродил присырдарьинские города и стал оказывать покровительство купечеству. Началось широкомасштабное строительство мечетей и медресе в Сыгнаке, Сауране, Дженде и Барчкенде. Тогда же в этот регион был перенесён политический центр улуса. Древний Сыгнак вновь стал стольным городом восточных кыпчаков. Летние кочевья ак-ордынского хана теперь располагались в Улытау, где, видимо, по инициативе того же Эрзена на могиле Джучи-хана был воздвигнут величественный мавзолей в мусульманском стиле. С вхождением в состав улуса земледельческих районов власть ак-ордынского хана серьёзно усилилась, но, несмотря на свой авторитет в степи, Эрзен в течение всей своей жизни продолжал демонстрировать лояльность по отношению к верховному хану Золотой Орды. Как сообщает Муин ад-Дин Натанзи, «в непродолжительное время степень его (Эрзена. – Прим. Р.Т.) положения стала близкой к величию Узбек-хана, однако он таким же образом проявлял повиновение и подчинение». Около 1338 г. Эрзен умер, и на его место заступил его брат Мубаррак-ходжа. Новому правителю была не по душе гибкость покойного хана. Заняв сыгнакский престол, Мубаррак-ходжа решился на отчаянный шаг. Ак Орда была провозглашена независимым улусом. Как и полагалось в таких случаях, началась чеканка собственной монеты с именем правителя государства.

Проявление сепаратизма не могло не вызвать ответных мер со стороны центрального правительства. В поход на Ак Орду выступил сын Узбека Тыныбек. Последовавшая война закончилась полным поражением Мубаррак-ходжи, который бежал и умер в скитаниях. Встревоженный произошедшим мятежом, Узбек решил поменять правящую династию, и новым ханом Ак Орды и Хорезма назначил своего сына и официального преемника – Тыныбека. Этим решением хан невольно погубил своего наследника. Когда в 1341 г.

Узбек умер, Тыныбек оказался слишком далеко от Сарая, и его младший брат Джанибек, составив заговор, захватил власть в свои руки. Спешивший в столицу Тыныбек был встречен в Сарайчике и убит эмирами, переметнувшимися на сторону Джанибека. Вероятно, за деятельную поддержку своей кандидатуры новым ханом Ак Орды Джанибек назначил Чимтая, сына благочестивого Эрзена. Таким образом, власть в Ак Орде вновь вернулась в руки потомков Орду-Ежена. В их руках она и оставалась до времён страшного хаоса, названного в русских летописях «Великой замятней».

Золотоордынский хан Бердибек, убивший в 1357 г. собственного отца Джанибека, в страхе за свою жизнь истребил практически всех потомков Батухана, но это ему не помогло. В 1359 г. Бердибек погиб, а борьба за власть приобрела невероятно ожесточённый характер, потому что в ней принимали участие не только представители других чингизидских ветвей, но и откровенные самозванцы. Ханы сменяли друг друга, и никому из них не удавалось навести порядок в стране.

В итоге в течение первой половины 60-х гг. XIV в. все вассальные правители отказались подчиняться Сараю. Естественно, что Ак Орда не могла оставаться в стороне от этих процессов. Однако Чимтай, на всю жизнь напуганный печальным концом своего дяди, боялся даже подумать об отделении от Золотой Орды. Робость ак-ордынского хана вызывала возмущение даже в его собственной семье. Сын Чимтая Урус неоднократно ссорился с отцом, предлагая совершить поход на Волгу и восстановить государство. Но Чимтай был неумолим. И лишь когда в 1368 г. ак-ордынский хан умер, его сын Урус, заняв престол, повелел чеканить собственную монету. С этого момента началась история нового государства, хотя сам Урус-хан этого ещё не осознавал. Для него чеканка монеты была лишь способом заявить о своих претензиях на престол в Сарае. Но добиться возрождения державы Батухана, несмотря на все старания, ему и его потомкам не удалось. Золотая Орда должна была погибнуть, так же как Ак Орда должна была жить (т. е. погиб Улус Джучи, Золотая Орда в широком смысле государства-владения рода Бату, а Ак Орда, она же Золотая Орда в узком смысле центра (столицы) и права на управление единой страной, перешла в руки джучидов Кок Орды. – Прим. авт.).

Надо отметить, что среди историков нет единой точки зрения в вопросе генеалогического происхождения Урус-хана. Часть учёных полагают, что он являлся потомком не Орду-Ежена, а его брата Тука-Тимура. В доказательство этого мнения приводятся известные средневековые труды, посвящённые генеалогическим древам чингизидов. Однако при этом удовлетворительного объяснения по тому поводу, когда и каким образом потомки Тука-Тимура могли заменить в Сыгнаке правящую династию, не существует. Бескровно вывести из политической борьбы огромный и влиятельный клан было невозможно, а физическое устранение всех царевичей из дома Орду-Ежена вряд ли могло остаться незамеченным. Существующие письменные источники, описывающие политические события, подтверждают тот факт, что власть в Восточном Дешт-и Кипчаке продолжала оставаться в руках потомков Орду-Ежена. О происхождении Урус-хана, вероятно, свидетельствовали и не сохранившиеся до сегодняшнего дня казахские родословные. По крайней мере, такой исследователь, как М. Тынышпаев, тесно связанный с самыми образованными представителями сословия торе конца XIX – начала XX в., писал, что у «казаков, а особенно чингизидов, осталась память о каком-то хане Ежене (некоторые тюринцы считают его даже предком, между тем Тука-Тимур совсем неизвестен)». То обстоятельство, что потомки Орду-Ежена сумели сохранить свою власть в Восточном Дешт-и Кипчаке, определялось авторитетом этой ветви, считавшейся наиболее родовитой после пресечения рода Батухана. Никто не мог подвергнуть сомнению право ордуидов на ханский титул. И отчасти поэтому история Ак Орды, впоследствии переименованной летописцами в Казахское ханство, оказалась необычайно длительной в сравнении с историей остальных кочевых улусов, возникших на развалинах Золотой Орды».

Автор хотел бы отметить особую ценность уверенности Р. Темиргалиева в доказывании происхождения Урус-хана, отца-основателя Казахского ханства, от Орду-Ежена, самого старшего сына Джучи, что придаёт истории казахского народа и государственности единую основу и логику. Р. Темиргалиев довольно смело ставит под сомнение репрезентативность сведений из такого исторического источника, как «Чингиз-Наме» Утемиша Хаджи (Р. Темиргалиев. Настоящая история… С. 68), хотя именно этот источник высоко оценивал такой непререкаемый авторитет, как В.П. Юдин. Позже, в 2011 г., С. Акимбеков в своей совершенно великолепной по анализу книге «История степей» лишь поставит под сомнение утверждение Юдина, Абусеитовой и др. исследователей в том, что Урус-хан произошёл от Тука-Тимура, тринадцатого, а не первого сына Джучи. Придерживаясь мнения Т. Султанова, Акимбеков чисто аналитически предположил генеалогию Уруса от Орду, основываясь на том, что «ханы левого крыла Чимтай, Баян, Куйинчи (Куинджи), Сасы Бука известны по другим источникам» (Акимбеков С. История степей. С. 480). В то время как Темиргалиев вполне уверенно это утверждает, основываясь на источниковедческом разборе всех известных источников в отношении данного вопроса. Разница между точным знанием и самым обоснованным предположением (с 99-процентной вероятностью) остаётся намного более важной и зачастую непреодолимой проблемой, чем разница между всеми остальными степенями достоверности версий и гипотез, не только для науки, но порою и для отдельного человека.

Радик Темиргалиев. Казахское ханство и казачья идея (ж. «Эксперт»).

Мнения автора об общем проистекании самоназваний русских казак?в и казахов (каз?ков) от древнетюркского термина казак, а также об этническом значении казачества как социального института скорее подтверждаются, а не опровергаются изысканиями Темиргалиева:

«Как известно, в досоветский период казахский народ в России был известен под именем киргизов или киргиз-кайсаков. Так впервые стали называть казахов ещё в первой половине XVIII века, и хотя, по мнению И. Ерофеевой, произошло это вследствие казусного случая (это был не казус: казахи Старшего жуза действительно называли себя киргиз-казаками. – Прим. авт.), термин очень быстро укрепился и распространился в делопроизводстве и впоследствии в обществе, поскольку давал возможность избежать путаницы и неразберихи. Ведь в летописях допетровской Руси казахов именовали казаками. И если даже в наши дни некоторые историки иногда не могут разобраться, о казаках или казахах идёт речь в тех или иных документах, легко представить, какие затруднения могли возникать у московских чиновников в XVI–XVII вв., географические знания которых были весьма ограниченными. Современный термин казах стал компромиссным результатом терминотворчества первых лет советской власти, когда управленцы старались вернуть казахскому народу его историческое название и при этом хотели избежать неудобств. Но в языках восточных народов и по сию пору, идёт ли речь о казахах или о представителях, к примеру, Войска Донского, употребляется одно и то же слово «казак». И лишь для уточнения казаки могут быть названы русскими казак?ми. Идентичность терминов давно привлекала внимание учёных к вопросам общности истории казахов и казаков, но многочисленные субъективные и не имеющие отношения к науке обстоятельства часто создавали неблагоприятную атмосферу для серьёзных исследований в этом направлении. Между тем без понимания истории и культуры казачества невозможно в полной мере понять всю историю Казахского ханства.

Считается, что этноним «казах» появился во второй половине XV в., после того как потомки Урус-хана, султаны Джанибек и Гирей, образовали собственный улус, получивший в истории название Казахского ханства. В доказательство обычно приводится следующий отрывок из «Тарих-и Рашиди»: «В то время в Дашт-и Кипчаке владычествовал Абу-л-Хайр-хан (годы прав. 1428–1468. – Прим. Р.Т.). Он причинял много беспокойства султанам джучидского происхождения. Джанибек-хан и Кирай-хан бежали от него в Могулистан. Исан-Буга-хан охотно принял их и предоставил им округ Чу и Козы-Баши, который составляет западную окраину Могулистана.

В то время, как они благоденствовали там, Узбекский улус после смерти Абулхаир-хана пришёл в расстройство; [в нём] начались большие неурядицы. Большая часть [его подданных] откочевала к Кирай-хану и Джанибек-хану, так что число [собравшихся] около них [людей] достигло двухсот тысяч человек. За ними утвердилось название узбеки-казахи (узбак-казак). Начало правления казахских султанов – с восемьсот семидесятого года (1465–1466 гг. – Прим. Р.Т.), а Аллах лучше знает».

Но это сообщение, которое приобрело в научном мире канонический характер, на самом деле не столько проливает свет на события тех лет, сколько порождает дополнительные вопросы, остающиеся без ответа. Где же тогда, получается, находились эти султаны до своего прибытия в Моголистан? Мнение многих авторов, что Джанибек и Гирей могли до поры сохранять лояльность по отношению к Абулхаиру, не подтверждается ни одним из источников. Если бы такой факт имел место в реальности, шибанидские историографы, всегда очень критично относившиеся к династии урусидов, не преминули бы об этом рассказать и заклеймить позором султанов, предавших своего господина. Но даже чрезвычайно подробная «Тарих-и Абу-л-Хайр-хани», написанная Масудом бен Османи Кухистани, хранит полное молчание по этому поводу. В этом сочинении автор подробнейшим образом описывает все более или менее значимые события, происходившие в «Узбекском» улусе в 20–60-х гг. XV века, перечисляет все племена, подчинявшиеся власти Абулхаира, называет поимённо всех придворных и военачальников, однако и словом не упоминает о Гирее и Джанибеке. И странно было бы ждать от последних повиновения. Ведь отец Джанибека – Барак-хан – был убит мангытскими беками (по некоторым сведениям, вместе с Бараком был убит и отец Гирея – Булат), которые возвели на трон Восточного Дешт-и Кипчака представителя шибанидской ветви Джумадука. Последний через некоторое время был убит, а новым ханом стал другой шибанид Абулхаир.

Для Джанибека и Гирея это был выскочка, узурпировавший принадлежавший им престол. Они не могли ему противостоять, поскольку за ним стояли могущественные мангыты, но подчиняться юному хану тоже не собирались. И есть данные, позволяющие сделать некие предположения относительно местопребывания Гирея и Джанибека после убийства Барак-хана. К примеру, такой средневековый автор, как Константин из Островицы, оставил следующие сведения, относящиеся к 1459 г.: «Трапезунд, как и Синоп, лежит по эту сторону Чёрного моря, трапезундская земля гориста и обширна, со всех сторон она окружена погаными, все татары, такие, как Великий Хан и Узунхасан, Джанибек Гирей (выделено Р.Т.); эти татарские властители предпочитали иметь соседом трапезундского императора, нежели турецкого султана, хотя он и был их поганой веры». Комментаторы записок Константина, столкнувшись с именами Джанибек и Гирей в данном отрывке, предположили, что автор сочинения допустил ошибку, упомянув крымского хана Джанибек-Гирея, вступившего на престол лишь в 1477 г. Лишь автор работы «Астраханское ханство» И. Зайцев отметил: «Очень возможно, что здесь имеются в виду братья – казахские Джанибек и Гирей, хотя в этом случае непонятно, как они могли граничить с Трапезундом или османами». Между тем сообщение Константина находит подтверждение и в творчестве такого легендарного поэта, как Асан-Кайгы. В приписываемом ему произведении «Обращение к хану Джанибеку» описывается тяжёлая и немотивированная откочёвка народа по повелению хана. И маршрут пролегает через Эмбу, Уил, Волгу… На данный момент точно неизвестно, где конкретно могли остановиться со своими немногочисленными подданными беглые султаны. Может быть, выбор пал на территорию северо-западного Кавказа. Эта местность, судя по всему, была родиной казачества. Так, именно на Кубани весной 1445 г. сумел быстро и без затруднений нанять две тысячи казаков казанский хан Улуг-Мухаммед для войны с Москвой. Туда же в «Черкесы» спустя несколько месяцев бежали и сыновья хана, спасая свои жизни.

Кем же были эти казаки? Собственно термин казак с тюркских языков обычно переводится как «свободный», «скиталец», «бродяга» и т. п. В узком смысле так называли и степных разбойников, и легкую иррегулярную конницу, и просто смельчаков-одиночек. Но казачеством называлась и особая воинская культура Дешт-и Кипчака. Казаковать – значило быть храбрым до безумия на войне и презирать любую власть в мирное время. В казачьи коши уходили монархи, мятежники, авантюристы, преступники, в общем, все, кому на какое-то время или навсегда необходимо было покинуть родные места. Нетрудно представить род занятий этих людей. Грабежи караванов и набеги на соседей – вот и всё, чем сначала занимались казаки. Первыми использовать эту буйную степную вольницу в своих интересах догадались московские князья.

Московский князь Василий Дмитриевич (1389–1425) и особенно его сын Василий Васильевич Тёмный давали беглым «царям» и «царевичам» целые области в так называемое «кормление» и даже платили им «выход». Взамен ордынцы брали на себя обязательство защищать Русь от любых врагов. Такая «татарофильская» политика вызывала серьёзный ропот среди древних княжеских и боярских фамилий, но и эти недовольные голоса затихли после того, как казаки несколько раз показали свою боеспособность. Убедившись в эффективности новых подданных, Василий Тёмный создал в пограничных со степью землях новый улус, назначив его ханом Касыма. Имя последнего впоследствии превратилось в название этого ханства. Касимовские казаки стали настоящим кошмаром для Казани, Крыма и Большой Орды.

Что же касается вольных казачьих республик, то они также стали постепенно трансформироваться из анархических сообществ в более устойчивые объединения с собственными политическими целями. Первые казачьи союзы, как это видно из источников, возглавлялись степняками, как легендарный запорожец казак Мамай или первый донской атаман Сары-Азман. Однако впоследствии в течение XVI в., под влиянием ужесточения крепостного права и разгула опричнины на Руси, в казачьем движении стало всё больше появляться выходцев из славян, которые существенно изменили прежние порядки. Они распространяли православную религию, и этот фактор сыграл огромную роль в истории казачества. Степняки, придерживавшиеся традиционных верований, могли после некоторого периода казакования возвращаться в родные улусы, а принявшим христианство об этом помышлять не приходилось. Так в сознании степной вольницы «своей» начала становиться Москва.

И ориентирующихся на неё казаков с каждым годом становилось всё больше и больше.

Но вернёмся к Джанибеку и Гирею, длительный казачий период жизни которых подтверждается и фактом необразованности их детей. Они жили в седле, когда дети и внуки хана Абулхаира получали действительно превосходное образование у преподавателей, приглашавшихся из всех мусульманских стран. Лишь после тридцати лет скитаний удача повернулась лицом к урусидам. В 1457 г. Абулхаир потерпел страшное поражение в войне с ойратами, и это губительным образом отразилось на авторитете хана. Благодаря «узун-кулаку» вести быстро разнеслись по всей необъятной кыпчакской степи. И в скором времени Гирей с Джанибеком уже получили всю полноту информации о состоянии дел в лагере своего противника. Но заявлять о своих правах на престол было ещё рано. Слишком уж грозен и крут на расправу был Абулхаир. Сначала необходимо было найти союзников. Могольский хан Есен-Бука охотно пошёл на контакт с Гиреем и Джанибеком и даже предложил султанам перебраться на его территорию. Конечно, подобное предложение было сделано не только по доброте душевной. Моголистан подвергался постоянным нападениям ойратов и кыргызов, борьба с которыми складывалась не слишком успешно, и Есен-Бука рассчитывал использовать Гирея и Джанибека с их приверженцами как пограничников. Кроме того, могольский правитель имел все основания опасаться агрессии и со стороны Абулхаира.

Договорённость была достигнута, и султаны приблизительно в 1460 г. сумели перебраться на территорию Моголистана. Сведения об этой откочёвке, о прощании с Волгой также сохранились в поэзии жырау – в одной из песен, автором которой считается знаменитый Каргабойлы Казтуган. На новом месте, как и рассказывается в Тарих-и Рашиди, количество сторонников Гирея и Джанибека начало расти, что не могло не вызвать реакции со стороны Абулхаира. В 1468 г. хан решил расправиться со старыми врагами и их покровителем, ханом Моголистана, и отдал приказ собирать войско. Но в походе Абулхаир простудился и вскоре умер. Новым ханом стал сын покойного правителя – Шайх-Хайдар. Для многочисленных врагов покойного хана эта новость стала сигналом для выступления. Спустя некоторое время Шайх-Хайдар был убит, а власть в улусе перешла в руки Гирея и Джанибека.

Шибаниды категорически не желали смиряться с утерей степи. Любимый внук Абулхаира Мухаммад Шейбани после покорения Мавераннахра и Хорезма организовывал против детей Гирея и Джанибека одну военную кампанию за другой. По его повелению племена, подчинявшиеся урусидам, были лишены возможности торговать с оседлым населением Средней Азии. Также они были объявлены немусульманами, и духовенство даже издавало специальные постановления о признании борьбы против потомков Урус-хана джихадом против язычников. Более того, именно по распоряжению Шейбани представители династии урусидов при дворе стали именоваться казаками. Впервые это было сделано на страницах «Записок бухарского гостя» (1509 г.) Ибн Рузбехани. О годах молодости Шейбани его историки тоже писали как о славных временах казачества. Но в этом случае акцент делался на молодечестве и удали хана, который, скитаясь по всей степи, противостоял многочисленным врагам. Называя же казаками сыновей Джанибека и Гирея, придворные историки старались принизить их статус, явно фальсифицируя события недавнего прошлого. …Таким образом, не Абулхаир, а Гирей и Джанибек были объявлены узурпаторами-казаками. Новое название быстро вошло в моду среди других авторов, поскольку опять же давало удобную возможность различать узбеков, перекочевавших в Мавераннахр, от их собратьев, остававшихся в пределах Дешт-и Кипчака.

И всё же старания Шейбани принизить статус соперничавшей династии (обозвать урусидов казаками. – Прим. авт.) могли бы и не увенчаться успехом, если бы новым правителем Восточного Дешт-и Кипчака в 1511 г. не стал Касым-хан, сын Джанибек-хана. Он являлся одним из самых знаменитых персонажей истории Дешт-и Кипчака и Центральной Азии, не уступавшим по значению таким великим своим современникам, как Бабур или Шейбани. Как писали летописцы, никто после Джучи-хана не обладал столь могущественной властью, и около миллиона кочевников, ранее входивших в различные улусы, признали власть хана Касыма. Но в казахских преданиях Касым-хан в первую очередь прославился как автор чрезвычайно почитаемого казахами свода законов «Каска жол» («Чистый путь»). Даже само название свода, кажется, говорит нам о замыслах законодателя, о его желании очистить степное право от различного рода чуждых элементов. Может быть, конечно, что это название законы хана Касыма обрели лишь позже в народной среде, но и в этом случае понятно, что благоговейное к ним отношение в обществе возникло неспроста.

Психология Касыма, родившегося и выросшего в скитаниях, была психологией чистого казака. Так, могольскому хану Султан-Саиду, предлагавшему завоевать и поделить Мавераннахр, Касым ответил: «Мы жители степи; у нас нет ни редких, ни дорогих вещей, ни товаров, главное наше богатство состоит в лошадях; мясо и кожа их служат нам лучшею пищею и одеждою, а приятнейший напиток для нас – молоко их и то, что из него приготовляется, в земле нашей нет ни садов, ни зданий; место наших развлечений – пастбища скота и табуны коней, и мы ходим к табунам любоваться зрелищем коней». Видимо, именно при Касыме в казахском праве был провозглашён и окончательный отказ от суровых принципов Ясы – Закона Чингисхана. Но отвергнут был и шариат, который был признан достойной альтернативной правовой концепцией среди других джучидских фамилий. Взамен были узаконены чисто казачьи принципы. «С Дону выдачи нет», – заявляли наследники Сары-Азмана, а казахский хан Аблай (XVIII в.), отказываясь выдавать беглецов российским и китайским властям, говорил, что по степным законам казахи не могут возвращать даже собак, по собственной воле убежавших от хозяев.

Существенные изменения произошли и в принципах политического устройства. Ханский титул получили братья Касыма Джаныш, Таниш, Усек, Джадик. Значительную роль стали играть и предводители племён. Фактически верховный хан Касым был не столько правителем, сколько военным предводителем, до самой старости принимая личное участие в походах и сражениях. Такие необычные порядки только способствовали укреплению нового названия, и Ак Орда (Заяицкая Орда, Урусов юрт, Узбекский улус) быстро превратилась в загадочную и дикую Казачью Орду. В «Трактате о двух Сарматиях» (1517 г.) Матвей Меховский уже счёл необходимым отметить, что «татарских орд четыре и столько же их императоров. Это именно: орда заволжских татар, орда перекопских, орда козанских (Cosanensium) и четвёртая орда ногацких. Добавляют ещё и пятую, не имеющую императора, и называют её казакской (Kazacka)».

В русских летописях времён великого князя Василия III (1505–1533) хан Касым также стал называться «царём казацким».

Но следует отметить, что термин казак в восточных источниках долгое время употреблялся только в отношении самих урусидов, а не подвластного им народа. Так, Искандар Мунши, касаясь известных событий конца XVI в., писал: «Таваккул-хан казах возомнил, что нет в Мавераннахре достойного государя, собрал из племён Туркестана и степняков-узбеков с тугими луками бесчисленное и несметное войско». Политический смысл термина казак чётко обозначается и во многих русских документах той эпохи, где казахи именуются «татарами Казачьей Орды».

Несмотря на быстро укоренившееся название, ни представители династии урусидов, ни подвластное им население долго не признавало навязанного со стороны термина. В сочинении «Джами ат-Таварих» (начало XVII в.) казахского историка Кадыргали-бека термин казак даже не упоминается. Вместо него автор предпочитает использовать этноним «узбек». В исторических же сказаниях в основном используется название «ногай». Лишь в песнях Жиембета-жырау (начало XVII в.) подданные хана Есима впервые называются «казахами» (каз?ками. – Прим. авт.). Таким образом, потребовалось более ста лет, чтобы народ свыкся со своим именем и постепенно стал гордиться им как признанием своего необыкновенного свободолюбия. И это имя сплотило дулатов и жалаиров, аргынов и найманов, кыпчаков и алшинов в единый народ, желавший жить по своим законам и в своём государстве».

Таким образом, судя по всем вышеприведённым положениям, вольно или невольно Р. Темиргалиев является скорее сторонником, чем противником концепции казачьего происхождения казахской государственности и национальности (этноса), выдвинутой в переиздаваемой книге.

«История степей» Султана Акимбекова

Накануне выхода этого переиздания, в начале 2011 г., вышло в свет масштабное по охвату территории и периодов, великолепное по анализу исследование С.М. Акимбекова «История степей: феномен государства Чингисхана в истории Евразии». Эта книга оформлена с научной точки зрения как положено, так как Султан Магрупович является профессиональным историком и имеет научную степень. Заочно зная его, можно с уверенностью предположить, что он никак не был знаком с концепцией казачьего происхождения Казахстана, поскольку ни одной ссылки на автора переиздаваемой книги он не сделал. Но тем ценнее его работа в части подтверждения выводов и посылок автора переиздаваемой книги. Попытаемся кратко выразить своё понимание сути его исследования.

Акимбеков исходит из правомерной, хоть до конца и необоснованной посылки, что реформы в Китае в III в. до н. э. стали непосредственной причиной появления кочевых империй в Монголии как степном приграничье Китая. Специализированное, по сути товарное, кочевое скотоводство не могло обойтись без торговли, а указанные реформы позволили Китаю выработать централизованную политику по управлению разрозненными степными племенами посредством манипулирования допуском их к торговле: «нет дани, нет торговли». Как естественное противодействие данной политике стали последовательно возникать мировые кочевые империи гуннов, древних тюрков и монголов. «В монгольскую эпоху Чингисхана вошли одни племена, а вышли принципиально другие», так как «были разрушены границы традиционных кочевых племён» (Акимбеков С.М. История степей… С. 2). Это разрушение родоплеменного устройства коснулось, несомненно, и Казахстана. Монгольская империя заимствовала основы китайской политической организации и распространяла их на все остальные завоёванные территории (провинции). Естественно при этом, что на степные племена как на народ метрополии, переустроенной по сотням и тысячам, это не распространялось, что делает это смелое и широкое полотно «Истории степей…» умозрительным и потому несколько спекулятивным, т. е. основанном на чистом допуске. В частности, трудно согласиться с передачей Московии «восточной деспотичности» от Золотой Орды, которая сама не переняла таковой у Китая, а также с тем, что древнерусские общины были потенциалом западного пути развития России (там же, с. 579–580), поскольку как с теоретической, так и с фактологической точек зрения разобщённые и замкнутые общины на огромных пространствах, наоборот, представляли собой основу восточного типа государственности не только на Руси.

К счастью, это никак не портит глубины анализа и интерпретаций умопомрачительного круга общедоступных источников и специальной литературы, использованной в работе Акимбекова, особенно относительно обоснования торговой природы кочевых империй и связи их войн с Великим Шёлковым путём. Источников открылось и проведено исследований так много, что действительно качественного их анализа и обобщения явно не хватало. Поэтому остаётся только поблагодарить С.М. Акимбекова за этот фундаментальный труд и перейти к отдельным, менее масштабным, но относящимся к нашим проблемам его тезисам.

Касательно подтверждения казачьей концепции этногенеза казахов С. Акимбеков приводит интересные сведения о сложении в Восточной Монголии прототюркоязычного и надплеменного, политического по природе военного сословия, которое эта концепция идентифицирует с институтом казачества. Касательно монголоидных племён пратюркомонгольской языковой общности, к которой автор относит поздних гуннов, Акимбеков однозначно выводит: «…в любом случае, обладал ли древний прототюркский язык общими корнями с древнемонгольским языком или только соседствовал с ним, его носители располагались между теми, кто, с одной стороны, говорил на иранских языках, а с другой – теми, кто использовал протомонгольские языки. Следовательно, логично предположить, что население Восточной Монголии, расположенной между Западной Монголией (Джунгарией. – Прим. авт.) и Маньчжурией, как раз и являлось носителем прототюркских языков» (там же, с. 66). Таким образом, если спорам о тюркоязычности ранних гуннов ещё нельзя полагать предела, то такие споры о коренных древнемонгольских племенах, особенно «турлигинов»/«дарлекинов», следует прекратить ввиду определённости их тюркоязычия.

Далее, Акимбеков называет племя тюркют, т. е. собственно тюрков, «которые к 546 г. сплотились на Алтае вокруг рода Ашина», «одним из многих телеских племён» (там же, с. 103), что имеет особое значение для автора переиздаваемой книги в части выведения аргынов как основного этнообразующего «народа-государства» (еля) в составе казахов от телеутов-гаогюйских динлинов и, соответственно, басмылов. Получается, что Акимбеков, так же как Виктор Маглинов, считает связь гаогюйских телеутов с Ашиной очевидной. Более того, Акимбеков пишет, что «среди тюркоязычных племён Монголии возглавляемое Бумыном племя Ашина было одним из многих, которое, в свою очередь, входило в состав кочевого объединения, сложившегося в V в. на Алтае. До создания каганата слово «тюрк» означало лишь название союза десяти… Это значение сохранялось и в эпоху каганатов… Название вполне конкретного племенного объединения стало общим для огромного массива различных тюркоязычных племён, которые к моменту образования каганата уже распространились в Евразии вплоть до причерноморских степей» (там же, с. 89). Если учесть, что слово аргын/аргун означает с монгольского языка также союз десяти и может быть связано с монгольской рекой Аргун (легендарная местность Эргене Кун), то недостающее звено политической связи Аргынской Орды (Среднего жуза) с «волчьим» родом Ашина будет восстановлена. Легендарная связь Усуньской Орды (Старшего жуза) и Алшинской Орды (Младшего жуза) с этим родом давно известна. Таким образом, не только древнемонгольские бааринские уйшины (уйсун) и мангутские алшины (алшун), но и телеские аргыны (аргун) оказываются легендарно связанными с «душегубом» Алаша/Аланча-ханом, который был, по Абулгази и Рашид ад-Дину, «предком татар и монгол». Шакарим в своей «Родословной тюрков, киргизов, казахов и ханских династий» тоже считает аргынов потомками древних тюрков хой-ху или хо-хо, т. е. кочевых «уй-гур» с арбой-повозкой, арбалы, основываясь на орхоно-енисейских надписях про Улуг Ергин, по-китайски Бай Егу (Великий Муж). При этом Шакариму было известно про род Аргынот/Ариканут в составе улусов и Джучи, и Чагатая. Вслед за Гумилёвым Акимбеков называет среди телеских племён «уйгуров, бугу, тонгра и байырку» (бай егу) и сеяньто, и что кочевые «уйгуры стали доминирующей силой в Монголии» в 646 г. (там же, с. 96–97).

Но мнение Акимбекова об этнических связях рода Ашина не так важно, как его мнение о том, что обобщающее название тюрк для всех тюркоязычных племён «после распада Тюркского каганата осталось… в то время как такого племени, как тюрк или тюркют, мы больше в истории не встречаем». При этом характерно, что все остальные племена «сохранили свою целостность и идентичность», в т. ч. телеские племена на востоке и болгары на западе. «…Получается, что в каганате периодически шла внутриполитическая борьба между различными тюркоязычными племенами и собственно тюркютами, которые, в свою очередь, поддерживали борющихся за власть отдельных представителей рода Ашина». «Фактически ханы из рода Ашина выполняют функции надплеменной политической надстройки… Для успешного выполнения этой функции наличие собственного племени не всегда может быть плюсом» (там же, с. 102–103). Таким образом, был ханский род Ашина как сословие верховных правителей в Великой степи, который опирался на тюрк ель как на собственно тюркский союз племён, державших в подчинении весь тюрк бодун, совокупность и объединение остальных родов и племён. Собственно тюркского племени, скорее всего, не было изначально, раз роль аппарата принудительной силы исполняло не родное племя правителей, а союз определённых племён, который тут же распался, не оставив после себя хотя бы наследного племени-правопреемника. Вот почему наряду с распределением торговых преимуществ «распространение власти Тюркского каганата на огромные степные пространства не сопровождалось большими перемещениями больших масс войск и населения и при этом произошло за чрезвычайно короткий период времени». «Напомним, что болгары и хазары покорились тюркам добровольно, были лояльны им почти до самого конца Тюркского каганата, а после его гибели хазары сохранили у власти ханов из рода Ашина», как и многие другие более поздние родоплеменные объединения типа болгар или кыпчаков. Отсутствие такого собственного или родного племени под именем тюрков как раз и делало политические позиции ханов Ашина весьма уязвимыми, в отличие от поддерживающей их степной аристократии племён. Так «…новое укрепление империи Тан при императоре Сюань-цзуне убедило данные племена, что в тюркской политической надстройке, представленной семьёй Ашина, нет особой необходимости» (там же, с. 104–105).

Вот почему все эпитафии дренетюркских каганов, и не только тюркютских, пронизаны страхом отделения от их элей родов и племён, по сути, самостоятельно избирающих свою политическую принадлежность. Вот почему Темир-Кутлуг, хан приволжской Большой Орды, когда пишет литовскому князю Витовту письмо с просьбой выдать бежавшего Тохтамыша, сетует на казачью судьбу чингизидов: «Сегодня беглец, а завтра хан» и наоборот, надо полагать. Намного позднее даже такой могущественный хан Младшего жуза, как Абулхаир, когда у него посол Тевкелев спросил мотивы того, почему он без согласования с биями и батырами подал прошение о присоединении к России, ответил тем, что казахские «ханы не самовластные… и не наследные», что Абулхаир хотел бы изменить присоединением к России. К примеру, уже немолодой Джангир-хан был вынужден как батыр вызваться и умереть в поединке с 17-летним джунгаром. Таким образом, в истории древнетюркского института казачества всё оказывается намного сложнее: прежде чем появиться просто каз?кам как разбогатевшим кочевникам, свободно кочующим аилами или аулами (отдельными кровно-родственными семьями), сначала или параллельно появились каз?ки-батыры как свободные «воины-добытчики», ищущие приключений и друзей-дружинников в стяжательстве своего собственного «государства-владения». То есть собственно тюрки Ашина, после того как их из Турфана переселили на Алтай, были для алтайских племён всегда казаками – военным сословием, исполняющим в условиях военно-демократического строя степных племён роль профессиональных военных вождей (тюрк. ханов и хаканов или монг. канов и каанов). В этом состоит разгадка, почему более поздние древнемонгольские ханы разъезжают в степи в одиночку, как и положено батырам, из-за чего стало возможным знаменитое отравление татарами отца Чингисхана Есугэ Баатыра, основателя «золотого рода» (алтын ру) Кият-Борджигинов. Считаем важным, в качестве заслуживающей разработки версии, выдвинуть тезис об этнополитической связи древнетюркского волчьего рода Ашина с древнемонгольским волчьим родом Кият. Основанием этому служит не только созвучие имён Аланча-хана, «предка татар и монгол» по Абулгази, и Алаша-хана, атамана трёх казачьих сотен алашей или алашмынов, с которыми Валиханов связывает происхождение казахов.

Кроме этого созвучия, явно просматривается ещё единая казачья природа военных вождей из этих родов в надплеменной сущности самоназваний тюрков и монголов. Помимо «тюркского вопроса» внезапного исчезновения племенного союза тюрков после начала древнетюркской эпохи, Акимбеков с присущей ему дотошностью поднимает ещё и «монгольскую проблему» исторического отсутствия среди монголоязычных племён такого племени, как монгол. Он вполне основательно предполагает, что «конкретного племени монгол среди множества племён Монголии в начале XII в. не существовало. В то же время семья основателя монгольской империи Чингисхана относилась к крупному тюркомонголоязычному племени тайджиут. По своему статусу его предшественники, скорее всего, являлись военными вождями тайджиутов», которые, по выражению Б.Я. Владимирцова, «были эфемерными вождями неопределённых групп с неопределённой, всегда оспариваемой властью… главным образом на время войны, т. е. для наездов, набегов разбоя». «Поэтому так много у того же Рашид ад-Дина историй про то, как сыновья Хабул-хана Хутула-хан и Кадан Багатур пошли на свои юрты в земли племени куралас и вступали в войну с племенем уклат всего с 20 нукерами». Все они были выходцами из тайджиутов, и лишь после мирового воцарения Чингисхана эти казаки-батыры были названы «задним числом» общемонгольскими ханами, не связанными со своим родным племенем, которое в первую очередь имело право называться монголами, но при этом было первым врагом Чингисхана (там же, с. 140–141).

Кстати, об истории, этимологии и семантике термина «монгол». Акимбеков обоснованно считает, что Чингисхан специально продумал и искусственно ввёл звание монгол для обозначения политической, по сути «общегражданской», общности всех «поколений, живущих в войлочных кибитках», подпавших под власть не его родного племени, а его дружинников-нукеров, казаков из разных племён. Есть свидетельства официальной монгольской истории Рашид ад-Дина и тайной истории анонима «Сокровенного сказания» монголов, в которых проглядывается этническое тождество и искусственное противопоставление монголов и тайджиутов. Кроме них, также даёт показания китайский писатель Мэн Хун, современник Чингисхана, о том, что «это имя сначала было неизвестно его подданным и выдумано только во время принятия им императорского титула». Акимбекову понятно, что «…это было субъективное решение хана. Причём старое тунгусское обобщающее название мангу, мэнва, мэн-у, скорее всего, было выбрано потому, что оно сохранилось в исторической памяти кочевников. …Возможно, такое решение было напрямую адресовано именно тунгусоязычным чжурчженям (китайской династии Цзинь. – Прим. авт.) и оно вполне могло быть подсказано киданьскими перебежчиками, как предполагал В. Васильев (в сер. XIX в. – Прим. авт.) …преследовало цель напомнить цзиньцам о временах их войны с киданями в начале XII в., в которой кочевники Монголии принимали самое активное участие. …Несмотря на языковую близость, для нового государства было невозможно признать свою преемственность по отношению к империи Ляо (монголоязычная династия Китая, предшествующая Цзинь. – Прим. авт.). Поэтому название мангу, которое активно употреблялось чжурчженями в период их войны с Ляо, позволяло напомнить о данной преемственности, но при этом подчеркнуть самостоятельную идентичность кочевников Монголии… В связи с тем, что одной из главных целей данного государства, объединившего всех кочевников Монголии, была война с империй Цзинь, то данное название было адресовано именно ей. Это был своего рода вызов, заявка на равный статус… В целом речь фактически идёт о попытке создать новую надплеменную идентичность, связанную исключительно с государством. Хотя это попытка в целом оказалась неудачной, её следствием стало появление новой этнической общности – монголов» (там же, с. 144–145). В целом следует согласиться со всей цепочкой рассуждений Акимбекова, за исключением определения попытки создать «надплеменную» идентичность неудачной по причине, насколько правильно мы поняли, появления этноса монголов. Во-первых, имеется в виду, что не монголов, а древних монголов. А во-вторых, попытка была настолько удачна, что из этой «надплеменной», чисто политической, самоидентификации закономерно возник древнемонгольский суперэтнос, впоследствии распавшийся на современные этносы монголов и казахов. Казахи, кстати, оказались по родоплеменному составу, политическому устройству, языку и религии намного ближе к древним монголам, поскольку не были китаизированы и до сих пор называют бога Кудаем.

Интересно, что, по мнению Зориктуева, одно из нарицательных значений мангу как «крепкий, сильный» совпадает с аналогичным нарицательным значением слова тюрк, хотя первично слово мангу означает «сильную воду» и мангу-л должно переводиться как «люди, живущие на реке Мангу», т. е. с бассейна рек Амура и Аргуни. Васильев в XIX в. писал, что «в низовьях Амура и ныне обитает племя мангуты, что означает «речные». Отсюда, возможно, пошло не только название славного имени мангудов (мангытов, ногайцев), но и древнемонгольская фобия перед речной водой (запрет купаться или стирать бельё в реке во время грозы и т. п. наследуют даже кимаки на Иртыше, которых Ахинжанов считает монголоязычными племенами си из Маньчжурии). Таким образом, на легендарную Эргенэ Кун претендует именно бассейн реки Аргунь, связанной со всем Амуром. И, возможно, именно из Маньчжурии когда-то перекочевали в Монголию многие монголоязычные племена нирунов. Тем не менее ни нируны, ни турлигины себя монголами до Чингисхана не называли, ну а для собственно китайцев, по Мэн-да бэй-лу, в те времена «император Чингис, а также все его полководцы, министры и сановники являются чёрными татарами». Заметьте, не шивей, как для монголоязычных киданей, и не мэнгу, как для тунгусоязычных чжурчженей. Все племена татар (кит. Дада): белых (в степях Внутренней Монголии), чёрных (в степях внешней) и диких (в лесах) – происходят от особого тюркоязычного рода шато, что говорит о преемственности между тюрками и монголами как историческими противниками Китая. Скорее всего, именно политический род Шато был уничтожен Чингисханом, а не все татары вообще, как это принято описывать. Сунский чиновник Ли Синь Чуань так и пишет, что «теперь татары называют себя Великим монгольским государством», хотя вышеупомянутый Мэн Хун точно знал от татар, что «монголы (мэн) уже давно истреблены и исчезли» (там же, с. 126–132). Кстати, для всего мира монголы ещё надолго так и останутся татарами, с «лёгкой руки» Китая и Руси. О своём политическом самоназвании монгол (мангул, могол, могал и, возможно, даже моал) будут знать точно только сами степняки.

Таким образом, среди тюркоязычных коренных племён Монголии турлигинов (татары, найманы, кереи, джалаиры, кыргызы и т. п.) были и тюркомонголоязычные племена нирунов (баарин, дуклат, мангут, барлас, чонос, он же, возможно, жаныс (?) и т. п.), среди которых было племя тайджиут, в котором был род кият, клан военных вождей, возможно, тюркоязычных и связанных с тайджиутами скорее политически, а не кровно-родственно. То есть тайджиуты составляли как бы улус рода кият, который, в свою очередь, подразделялся на джуркинцев (юркин), чаншиутов и ясаров, происходящих от первого якобы «всемонгольского» хана Хабула. Понятно, что подразделение «синеоких» борджигинов от отца Чингисхана выделилось искусственно и позже, благодаря завоеванию тайджиутов казаками Чингисхана и уничтожению знати иных подразделений этого рода. Более того, Чингисхану пришлось уничтожить даже ближайших родичей своей кости. В частности, Таргутая Кирилтуха, в рабстве у которого он был и которого тайджиуты считали своим «природным господином», т. е. законным государем. Вот почему Чингисхан просто смешивает и присоединяет тайджиутов к своему казачьему улусу монголов, наравне с другими племенами, хотя они ему принадлежали по праву и теоретически он мог на них опираться. Всё дело в том, что, как бы весьма искусно и полезно ни упрощала ситуацию такой ведущий современный монголовед, как Скрынникова (там же, с. 142), вовсе не «кияты как клан монголов» противостояли тайджиутам (они же нукузы или чонос, связь которых с протоказахскими племенными союзами усун, аргун и алшун необходимо исследовать). Монголами были не столько кияты, сколько казаки Чингисхана, и именно они противостояли степной аристократии не только племени тайджиутов, но и всех племён нирунов с турлигинами. Противостояние было много шире и было социальным, а не этническим. Чингисхан мог и не быть киятом, но это всё равно бы была гражданская война между байскими аулами и племенными куренями со всеми вытекающими жестокостями в целях установления господства казачества как высшей стадии кочевничества в политическом и экономическом устройстве кочевой цивилизации.

В этом отношении Акимбеков, как и Гумилёв, честно отмечает, что за Чингисханом «не стояла никакая племенная структура, и этот факт сам по себе придавал последующему созданию Тэмуджином Монгольской империи уникальный, по сравнению с другими кочевыми государствами, характер». То есть за монголами стояли люди «длинной воли» Гумилёва, вследствие «деградации племенной структуры» «кочевавшие отдельными семьями» и в определённой степени утратившие связь с племенами (там же, с. 147–149). Чтобы подкрепить данное мнение, необходимо напомнить, что ещё Иакинф Бичурин, которого трудно заподозрить в симпатиях к казачьей концепции этногенеза казахов, считал, что «дом Монгол вовсе не принадлежал к племенам того народа, которому в начале XIII столетия сообщил народное название, доныне им удерживаемое». На этом следует закончить анализ сходства казачьей природы монголов рода Кият-Борджигин и тюрков рода Ашина и перейти к отличию древнемонгольского суперэтноса «сотен и тысяч» казаков от древнетюркского суперэтноса родов и племён.

«Тысячи» империи Чингисхана, как пишет Акимбеков в отношении улуса Чагатая, «комплектовались выходцами из различных кочевых племён… а во главе них ставились надёжные люди, которые должны были пройти школу гвардейцев – кешиктенов. Главным образом они… принадлежали к самым разным племенам, в основном небольшим, в лояльности которых у семьи Чингисхана не было сомнений… но очень мало представителей крупных племён Монголии, найманов, кереитов, татар и других, представители которых наиболее упорно сопротивлялись власти семьи Чингисхана. Соответственно, логично предположить, что составленные в основном из тюркских кочевников новые «тысячи», которые возглавляли тысячники из числа барласов, джалаиров, аргынов, хунгиратов и других выходцев из степной Монголии, получали своё название по племенной принадлежности последних» (с. 345–347).

Монгольские «тысячи» улуса Хулагу «были лишены обычной племенной нестабильности, они представляли собой воинские формирования на службе государства», а не племенное ополчение. «Фактически они были армией, военным сословием государства, сохранившим при этом кочевой образ жизни… Впоследствии, когда монгольская традиция управления стала переживать серьёзный кризис, «тысячи» стали преобразовываться в племена» снова (с. 330–331), но уже на совершенно иной, потестарно-политической, а не кровно-родственной основе. Тот «курьёз» казахских многочисленных шежире простолюдинов кара сьёок, где до имени целого рода или племени шло совсем другое имя совершенно реального человека или где отдельному человеку, наоборот, присваивалось имя целого рода или племени, оказывается, имеет под собой вполне понятное историческое основание и объяснение. Поэтому научному миру следует изменить своё несколько скептическое и ироническое отношение к шежире каждого казаха. Шежире вполне реальны, их можно и нужно исследовать, они подлежат верификации и согласованию между собой. Интересно, что все они если не выдуманы, то в большинстве своём приводят нас в древнемонгольское время к именам сотников и тысячников Чингисхана и Урус-хана, подтверждая казачью концепцию происхождения казахов от древнемонгольского суперэтноса.

Поэтому автор хотел бы принести извинения своему отцу И.А. Нурову, которому многие годы не доверялся на слово в том, что казахские дулаты (дуклаты, доглаты) восходят к некоему Майкы Бию, военачальнику уйсынского войска Чингисхана, и к некоему Байдибеку, современнику Урус-хана. Илья Айсаевич исходил из даты рождения своего отца Айсы в 1900 г. и из того, что в течение века может смениться только три поколения, так как дедушкой (ата) можно стать уже в 37 лет. Он утверждает, что наши академики «пишут чушь», относя Байдибека к более ранним временам и называя его ханом. Особенно он выступает против приводимых в национальных энциклопедиях «линейных» шежире, словно у наших предков было всего по одному сыну. История казахов – это уникальный, редкий пример того, как простые люди знают больше учёных, но не способны научно аргументировать и оформить свои «мифологические» доводы, а учёные очень медленно, «шаг за шагом» вынуждены признавать и на научной основе доказывать их правоту. Как же наивен был автор, когда, издавая эту книгу в 1995 г., он хотел вернуть казахам их историю… Она всегда оставалась при них. Б.Я. Владимирцов об основании этого «курьёза» шежире писал, что «в империи Чингисхана вместо родовых и племенных названий теперь появляются названия «тысяч», которые часто именуются прежними родовыми названиями, но также часто обозначаются по имени их ноянов, господ-тысячников» (с. 230).

Единственно, хочется поспорить с утверждением Акимбекова о сложности «интеграции в состав Монгольской империи… кочевых тюрков на территории Дешт-и Кипачака». Он предполагает, что «если этническая составляющая осталась прежняя, в основном кыпчакская, и количество пришельцев извне было минимальным, то все основные изменения здесь были связаны не с этническими, а с политическими или организационными переменами, которые, в свою очередь, оказали непосредственное воздействие на этническую историю (курсив автора) данного региона» (там же, с. 229). Во-первых, ничего отдельного и особо сложного, в отличие от интеграции самой Монголии и «оседлых» стран, не было зафиксировано, так как уничтожался в основном лишь кыпчакский род Ель Бори за Уралом в сторону Поволжья и Причерноморья. Во-вторых, этническая составляющая было та же, что и в древней Монголии, т. е. древнетюркская кочевая, и тогда и сегодня условно и не вполне корректно называемая внешними наблюдателями «кыпчакской». В-третьих, «тюркизации» монголов в смысле их языковой ассимиляции местными племенами не было, как это было выше указано со ссылкой на Юдина. Тем более, её не могло быть в этническом смысле культурно-бытовой ассимиляции, так как монголы в Казахстане политически доминировали. Собственно кыпчаки из Поволжья и Причерноморья были рассеяны по монгольским «сотням» и «тысячам», и их было, по признанию самого же Акимбекова, «сравнительно немного и они не играли важной роли», впрочем, как и некогда не менее могущественные «карлуки, канглы и уйгуры» из Семиречья (там же, с. 458). В-четвёртых, в экономическом плане в степях Казахстана все, как правило, по-казачьи уже кочевали аулами. В-пятых, количество пришельцев было немалым, если учесть вышеуказанное предположение Юдина о приходе в Казахстан монголов числом более «изначальных» 4 «тысяч» и что у верховного хана Толу ещё по указанию Чингисхана в распоряжении была только 101 «тысяча» из 129 «тысяч» монгольской армии. Очевидно, что остальные 28 «тысяч», т. е. около 150 тысяч человек, учитывая семьи «воинов-добытчиков», скорее всего, были посланы на запад от Монголии. В-шестых, политический фактор выбора для себя своего законного государя («природного господина») не мог не составлять в древнетюркском степном суперэтносе основу этнообразования, поскольку все иные хозяйственные и духовные факторы степного социума были идентичны почти у всех родов и племён древней Монголии и Казахстана. (Кровно-родственные и иные антропологические факторы не обсуждаются, поскольку в основе образования даже малых этносов лежат социальные факторы культурно-бытовой самоидентификации.) Акимбеков также пишет, что «между воинами многочисленных «тысяч» джучидской армии, расположенных от границ с Литвой до Сыр-Дарьи, не существовало никакой принципиальной разницы – ни этнической, ни культурной, ни религиозной, ни языковой. Ориентация на тех или иных чингизидов была для них главным идентификационным фактором, т. е. носила ярко выраженный политический характер» (там же, с. 453).

Интересно, что когда Акимбеков настаивает на чисто политической связи казахов с древнемонголами, а не на этнической, он всё равно оговаривает её «непосредственное воздействие на этническую историю». Данное противоречие демонстрирует, что его научная объективность внутренне цензурируется субъективно привнесёнными извне в его сознание стереотипами общественного восприятия. Он проделал огромную работу, чтобы обосновать политическую связь древних монголов и казахов, но ему не хватает смелости назвать её этнической. Благо, что в обоснование его позиции можно спрятаться за осторожностью и консервативностью научного подхода.

Касательно социально-политического устройства древнемонгольского казачьего суперэтноса как преемника древнетюркского степного суперэтноса Акимбеков пишет: «Монгольская империя, с точки зрения её основателей, в первую очередь состояла из народа, организованного в армейские «тысячи». То есть под народом империи подразумевались воины-кочевники, входившие в состав армии. Для всех прочих основной обязанностью было платить налоги» (там же, с. 243). Нельзя не согласиться с этим обобщением многочисленных свидетельств, что феодального закрепощения монголов Чингисханом в смысле внеэкономического принуждения и эксплуатации их труда не было и быть не могло в силу технической невозможности этого в отношении казаков, свободных «воинов-добытчиков». Когда устанавливался запрет на переход из одной сотни и тысячи в другие, тогда преследовалась цель предупредить как самовольную смену казаками своей гражданской принадлежности, так и казакование сотников и тысячников. Никто не должен был нарушать целостность Великого Монгольского государства (Yeke Mongol Ulus), раз все роды и племена основательно перемешаны и их «золотопоясная аристократия» изведена в корне. Конечно же, улус как «государство-владение» считался собственностью определённого рода или личности, но эта собственность несравнима с феодом, так как не связана с землёй и улусные люди как свободные воины всегда могли откочевать и, став беглецами, казаковать в поисках нового улуса. Естественно, что даже в расцвет могущества этой монгольской империи народ казаков в метрополии был обложен Угэдэй-ханом минимально со словами: «Не будем обременять государство… введём порядки, необременительные для народа. Пусть взнос в государственную продовольственную повинность – шулен – будет в одного двухгодовалого барана со стада. Равным образом по одной овце от каждой сотни овец пусть взыскивают в налог для неимущих и бедных…» (там же, с. 243). Как видим, армия здесь – и народ, и государство всех «тысяч» разноплеменных казаков, которых впоследствии также пытался обложить и Тауке-хан посредством Жети Жаргы и ради которых, собственно, и было создано Великое Государство Монголов.

Касательно провинций типа Китая, России, Хорезма, Ирана и т. п. налоги по нынешним и тогдашним меркам также были вполне терпимы, но уже существеннее, так как в этом была вторая цель всех завоеваний (после торговой цели доступа к рынкам и защиты Великого Шёлкового пути): добыть для «народа-войска» тагар и иные виды дани и, соответственно, журт с «податным» оседлым населением. При этом «интересно, что историки из числа завоёванного монголами местного оседлого населения стремились подчеркнуть в качестве преимущества того или иного монгольского правителя его способность быть ответственным правителем и уважать интересы местного населения». Рашид ад-Дин подчёркивает, что во время похода против Барак-хана Абага-хан «постановил, чтобы ни одна душа не причиняла вреда даже одному колосу», а на обратном пути он так пошёл назад… «что в пути от такого множества войск и челяди ни одной твари не было нанесено ни на кончик волоса беспокойства» (там же, с. 326). Понятное дело, что армии вольных казаков это не всегда нравилось. Газан-хан, пытаясь подавить их мятежные волнения, так обращался к ним: «Я-де не держу сторону райятов-тазиков. Ежели польза в том, чтобы всех ограбить, то на это дело нет никого сильнее меня. Давайте будем грабить вместе. Но ежели вы в будущем будете надеяться на тагар и столовое довольствие и обращаться ко мне с просьбами, то я с вами поступлю жестоко. Надобно вам поразмыслить: раз вы райятов обижаете, забираете их волов и семена и травите хлеба, то что вы будете делать в будущем» (там же, с. 333). Те казаки, которые внимали подобным речам чингизидов, оставались внутри оседлых территорий и становились военным сословием и элитой местных этносов. Те, кто не внимал, уходили в иные места или на территорию Казакстана, который был казачьей вольницей и местом призыва новых армий степняков. Кстати, «Стояние на Угре» в 1480 г. закончилось для Ахмет-хана уходом из Руси по причине отсутствия поддержки из Казакстана, левого крыла Золотой Орды. После чего «многие чингизиды и их воины» как военное сословие начинают служить уже Москве и переходят под её юрисдикцию (там же, с. 452). Не патриотично, конечно, но такова была их казачья сущность, тем более что чингизиды составили «татарскую знать» России и только они имели право называться царями до тех пор, пока Иван Грозный как Великий князь наконец не осмелился принять этот титул сам и выступать не от их имени. Таким образом, если вернуться к централизованному налогообложению метрополии и провинций, введённому ещё киданем Елюй Чуцаем при Угэдэй-хане, то после распада Великомонгольской империи на улусы и далее она приказала долго жить, но оставила после себя централизованные Китай, Иран, Россию и другие страны, пребывавшие до того в феодальной раздробленности, чего не скажешь про Казакстан, оставшийся казачьей вольницей под водительством чингизидов-ордуидов торе вплоть до сер. XIX в.

Эту казачью вольницу, она же левое крыло Улуса Джучи, она же Кок (Синяя) и впоследствии Ак (Белая) Орда, никто так и не смог покорить, включая Тамерлана. Поскольку все оседлые богатые территории (Русь, Крым, Булгария и Хорезм) изначально входили в правое, западное крыло Золотой Орды и лишь впоследствии отошли к московским князьям и тимуридам, постольку после смерти всех легитимных батуидов ордуиды как наиболее легитимные джучиды со своими каз?ками «стремились захватить власть во всём Улусе Джучи» (там же, с. 424). В «Чингис-Наме» Утемиша-Хадши прямо говорится, что ордуид Хызр-хан дал указание «своим каз?кам» разломать Белую Юрту (Ак Урге, Ак Орду) Узбек-хана (доставшейся, возможно, от Батухана) и поделить между ними золото с порога этой наследной святыни Золотой Орды. Впоследствии не только ордуиду Урус-хану удалось объединить под своей властью правое и левое крылья Улуса Джучи. Сесть на сарайский престол получилось и у шибанида Арабшаха, и тука-тимурида Тохтамыша из иных династий левого крыла, номинально подчинённых ордуидам в порядке старшинства. Железный Хромец (Тамерлан), монгол-казак из племени барлас, объединивший среднеазиатские чагатайские «тысячи», стратегически понимал как бесполезность войны с казачьей вольницей, так и опасность овладения ею городами Поволжья и Хорезма. Поэтому он просто физически уничтожил эти города и перегнал их население в Среднюю Азию, чтобы Великий Шёлковый путь больше не проходил через улус Джучи. С тех пор правое крыло Улуса Джучи юридически, да и географически больше не восстанавливалось (если не иметь в виду её осколок в виде Большой Орды Темир-Кутлуга), а Кок Орда совместилась с Ак Ордой и стала впоследствии «государством кочевых узбеков» под властью узурпатора шибанида Абулхаир-хана. Под контроль узбеков-казаков и впоследствии просто казаков время от времени переходили жизненно важные для казахской торговли, но уже «периферийные» от мировой торговли присырдарьинские города. «Такая политика Тимура оставила Улус Джучи без аппарата чиновников, без ремесленников и торговцев» (там же, с. 447), а присоединение к России как наследнице Золотой Орды в торговых целях стало лишь делом времени, связанного с технологическим отставанием казачества как последней стадии развития кочевой цивилизации.

Касательно последующего казачьего этногенеза казахов Акимбеков пишет, что «процесс образования новых этнических групп на обломках монгольской государственной традиции занял длительный период времени, как, впрочем, и окончательная ассимиляция той части военного сословия чингизидских улусов, которая оказалась на службе в оседлых государствах, таких, как Литва и Московское государство. …С процессом кризиса монгольской традиции тесно связано… появление термина казак, который впоследствии стал именем нового этноса (казахов. – Прим. авт.), объединившего большую часть кочевников… и, одновременно, названием специфического военного сословия в России и на Украине… Определённо название казак широко распространилось именно в XV в. и именно в государствах с монгольской традицией… В обоих случаях термин весьма отдалился от своего первоначального содержания» (там же, с. 461–462). Полагаем, что после такого само собой разумеющегося для 2011 г. признания идентичности самоназвания современных казахов и русских казак?в никто больше не будет подвергать осмеянию вполне явную историческую связь между ними, а также казачью концепцию этногенеза казахов. Жаль только, что Акимбеков не указал, в чём же конкретно термин удалился по содержанию от своего первоначального и общего значения «вольный, свободный» в среде обоих этих культурно-бытовых общностей. По поводу его большей частью немотивированного отказа признать каких-либо «касогов», «казацких ханов», «Казакию», «казачьи телеги» и иные упоминания о казаках из вполне достоверных источников в качестве свидетельств существования термина казак до XV в., можно сказать лишь, что оно вполне стандартно для официального научного работника. «Классическая» привязка Акимбекова к откочёвке Джанибека и Гирея уже была беспощадно развенчана выше Темиргалиевым как миф, но именно она приводит весь логичный анализ «Истории степей…» к весьма противоречивым выводам относительно этнонима казак.

Во-первых, указание «Зафар-Наме» о сбежавшей во время войны от Тамерлана к могольским казакам Камар ад-Дина «казакской тысячи» является хоть и «единичным», но не единственным свидетельством существования и тяготения казаков к Великой степи до XV в. Выше уже указывалось указание «Чингис-Наме» о «казаках» Хызр-хана, прикочевавших в Сарай из иных, чем Семиречье, областей «степной вольницы» ещё до XV в. Во-вторых, то, что все улусы имели друг против друга своих казаков, не означает, что эти казаки не были идентичны и не имели культурно-бытовой самоидентификации. В-третьих, невозможно было превращаться в казаков как род войск только на период военных действий, так как чтобы, по Самарканди, «устраивать везде грабёж» и «опять уходить назад» или «неутомимо с отвагой угонять табуны врага» по Бабуру, который хвалил своих «молодцов-казаков» из окрестностей Оша, нужно жить как казак и «быть постоянно в форме». Акимбеков сам предполагает, что казачество как институт, скорее всего, было связано «с… социализацией молодого поколения, которое через «казакование» обучалось навыкам ведения военных действий в сложных условиях» (там же, с. 464–466).

Самоочевидно, что такая «социализация» не могла протекать в отдельно взятых от народного быта специальных военных мероприятиях и школах, раз о них нет никаких исторических свидетельств. Если и были какие-либо процедуры подобной инициации, то они существовали не только в послемонгольскую эпоху, но и на протяжении всей «истории степей». Такая социализация могла образовывать джигитов только во вполне народном исполнении и посвящала их именно в «казаки», т. е. включала их в свой «народ-войско». А в таком смысле она была вполне «этнична» и «фольклорна».

Именно в этом надо искать ответ на искусно поставленный вопрос Акимбекова, «почему именно за сторонниками Джанибека и Гирея впоследствии закрепилось название казак»… термин, «некогда являвшийся общим для всей территории, где признавалась монгольская политическая традиция» (там же, с. 467). Почему казахи гордятся своим древним самоназванием казак так же, как когда-то их прямые предки, древние монголы, гордились данным им Чингисханом политически обобщающим именем монгал. В этом отношении Акимбеков приводит весьма показательное свидетельство Гильома де Рубрука: «…желая своё название, т. е. моал, превознести выше всякого имени; не желают они называться и татарами» (там же, с. 465). В заключение дискуссии о термине казак Акимбеков приводит свидетельство персидского историка Рузбехани о последнем походе узбеков-шибанидов против узбек-казаков в 1509 г., окончательно разделивших их: «Мощь и полное бесстрашие казахского (в первоисточнике должно быть «казакского». – Прим. авт.) войска, которое в минувшие времена, в начале выступления Чингисхана, называли татарским войском». Акимбеков заключает, что «именно у казахов (каз?ков) связь с монгольской традицией, с семьёй Чингисхана, оказалась самой длительной в истории» (там же, с. 468). Комментарии излишни: С.М. Акимбеков, при всей своей приверженности «классической» точке зрения, может быть одним из основателей формирующейся в казахстанской историографии «древнемонгольской» научной школы, наряду с Р. Темиргалиевым, Ж. Сабитовым и, возможно, иными, более маститыми, историками, упомянутыми выше при анализе пособия по истории Казахстана. Автор переиздаваемой книги, который придерживается казачьей концепции в этногенезе казахов как более радикальной формы проявления этой школы, также почёл бы за честь входить в число её последователей.

Но если вернуться к вопросу Акимбекова, почему казак остался за казахами, а не за узбеками, моголами или ногаями, то следует заключить, что оно было не только политически, но и социально обобщающим названием. В этом смысле оно было более этничным, чем чисто политическое название узбек, могол или ногай для тех «сотен» и «тысяч» казаков, которые отозвались на призыв Мухаммеда-Шейбани поделить наследие тимуридов и стать военным сословием в богатой Средней Азии. Приток этих могол-казаков и узбек-казаков из казахских степей был настолько колоссален, что выбил тимуридских казаков во главе с Бабуром в Индию, где он, собственно, и основал со своими казаками знаменитую империю и династию Великих Моголов. Эти «воины-добытчики» Мухамеда Шейбани-хана, порвавшие с Казакстаном, выбрали судьбу военного сословия среди сартов (тазиков, татчиков и иных оседлых райатов-насельников), фактически сами были сначала узбек-казаками для сартов и лишь потом, много позднее (ближе к XX в.) смешавшись с сартами, стали просто узбеками. Они считали Мухамеда Шейбани законным наследником Узбекского улуса и любимым внуком основателя «государства кочевых узбеков» Абулхаир-хана. При этом есть все основания полагать, что узурпатор сарайского престола в Золотой Орде знаменитый Узбек-хан, давший Москве ярлык на «великое княжение», также был шейбанидом, а не батуидом.

Понятно, что узбек-казаки, могол-казаки, кыргыз-казаки, ногай-казаки и иные казаки, оставшиеся в степи под властью ордуидов-урусидов Джанибека и Гирея, реставрировавших законную династию Урус-хана, рано или поздно должны были остаться под внешним названием казак и свыкнуться с ним в условиях отсутствия единого над ними хана-урусида, который дал бы им звание урусов. И дело здесь не только в политических пристрастиях казахов, а в том, что каз?ком можно было остаться, только следуя завету Чингисхана не оседать, а кочевать в степи, чтобы оставаться морально «крепкими, сильными» (тюркют, мангул) и, главное, свободными «воинами-добытчиками», каз?ками. А это, извините, не только политическая, но и вполне классическая культурно-бытовая основа этнообразования, которая, в отличие от языка, более точно идентифицирует этносы. Язык – необходимое, но недостаточное условие этнической самоидентификации, в то время как собственная государственность – достаточное, но не необходимое условие этнообразования.

Кстати, в отношении родоплеменного состава узбеков-шибанидов Акимбеков указывает, что в «Шейбани-Наме» Бенаи приводятся названия тех (племён), которые ушли на территорию Узбекистана: «кушчи, найман, уйгур, курлеут, дурмен, кият, туман, мангыт, кунграт, кытай, тангут, чимбай» (там же, с. 502). Как мы видим из этого, здесь нет названий ни одного из этнообразующих племенных казачьих союзов: усуней (хушин, уйшун), аргынов (аргун, арикан, аргынот) и алшинов (алшун, алшин), которые собственно и составили основу трёх казахских жузов: Старшего, Среднего и Младшего. Эти три жуза назывались также «прямыми» казачьими ордами, а именно: Усуньской, Аргынской и Алшинской соответственно, в отличие от остальных орд и казаков, в т. ч. русских.

Теперь осталось только разобраться в отношении Акимбекова к числу и старшинству казахских жузов. И здесь необходимо признать титаническую по анализу и обобщению работу Акимбекова, который классифицировал подходы к этой так и неразрешённой, по авторитетному мнению Т. Султанова, загадке казахской истории. «Гипнотический» критерий старшинства жузов никому не даёт построить сколь-нибудь последовательное, хотя бы внутренне непротиворечивое, объяснение проблемы трёхжузовости и загнал её «в тупик», по меткому выражению Ю. Зуева. Даже такая величина, как В. Бартольд, в 20-х годах XX в. установил только, что «кочевья этих орд располагались в порядке с востока на запад», где Старшая занимала «самую восточную часть степи», а Младшая – «самую западную»; и что «орды получили своё название не по числу принадлежащих к ним кочевников (Младшая Орда была самой многочисленной), но по старшинству входивших в их состав родов» (там же, с. 542).

С классификацией основных подходов к этой проблеме, произведённой Акимбековым, следует в целом согласиться, за исключением его несколько надуманного деления их на «легендарно-исторический» и «естественно-исторический» (там же, с. 543). Данное деление даже терминологически не вполне корректно и может дезориентировать многих увлекающихся историей не на профессиональной основе. Научный подход вовсе не отрицает, а, наоборот, включает в себя изучение, проверку и обоснованную опору на изустные традиции передачи исторической информации в виде народных преданий и легенд, особенно если этот народ не имел своих письменных исторических источников. Это с одной стороны.

А с другой – «формационная теория», основанная на советском учении об «общественно-экономических формациях» и «историческом материализме» Маркса, в отношении прямого старшинства родов и племён казахских жузов неприменима и обусловлена чисто идеологическими и политическими факторами, что как раз к научному подходу не относимо. Благо, что Акимбеков сам это деление в своей классификации не жёстко реализует в смысле отнесения «легендарно-исторического» подхода к не научному, а «естественно-исторического» – к научному, и добросовестно приводит проявления каждого из них во всех своих существенных чертах.

«Устная традиция» начинается у него с классической версии, зафиксированной Левшиным в «Описании киргиз-казачьих орд и степей» от 1832 г.: «Имя хана, который разделил народ на три части, было «Орус». Причём по времени этот хан якобы жил после Тамерлана… и был сначала полководцем некого ногайского хана Улянты, который проживал в окрестностях Урала, Илека и Ори, затем ушёл от него и стал самовластным правителем». Акимбеков пишет, что «упомянутая здесь мифическая фигура «Орус-хана», скорее всего, была связана с именем главы левого крыла Улуса Джучи Урус-хана, деда первых казахских ханов Джанибека и Гирея, хотя он, безусловно, и не мог жить после времён Тимура» (там же, с. 543). Используя последнее обстоятельство, Акимбеков предполагает, что эта легенда была записана Левшиным в Оренбургской области, где он работал, и, следовательно, со слов казахов именно Младшего жуза, которые в основном, по версии Акимбекова, родом из Ногайской Орды, и полностью на этом основании отвергает версию Левшина. Акимбеков не берёт в расчёт изложенное нами выше удивительное для легенды совпадение биографий мифического Алаша-хана и вполне реального Урус-хана. Урус-хан действительно без поддержки ногайских мурз вряд ли мог захватить Сарай, и его предки действительно могли быть среди джучидов – «каторжан» кията Тенгиз Буги. Конечно, жизнь Уруса после Тимура, который умер позже Уруса, невозможна, но это не говорит о том, что все легенды мы должны принимать во всём полностью или никак. Кстати, идентичность имён Орус и Урус несомненна и является буквальным совпадением, а не «скорее всего» связанным. Не факт, что Урус-хан разделил казахов на жузы и/или является Алашой-ханом, как это считает Ж. Сабитов, но то, что Орус-хан есть Урус-хан, нельзя проблематизировать. Историографических проблем в казахстанской науке и так хватает, и усложнений «на ровном месте» она вряд ли потерпит. Видимо, здесь сказалось предвзятое отношение Акимбекова к «легендарно-историческому» подходу.

Ко второй версии «легендарно-исторического» подхода Акимбеков относит показания известного поэта Шакарима Кудайбердиева в его «Родословной тюрков, киргизов, казахов и ханских династий» от 1911 г., в которых, со слов уже восточных казахов из района Семипалатинска, «опять фигурирует личность хана, который, собственно, своим субъективным решением и разделил казахов на три части. Причём в этой роли выступает некий Ахмет-хан, известный ещё под именем Алаша…», т. е. «душегуба» «для устрашения калмаков». В то же время известно, что у казахов такого хана не было, а именем Алача называли Султан Ахмад-хана, одного из могольских ханов, сына Юнус-хана, брата правителя Ташкента Султан Махмуд-хана, который участвовал в борьбе за тимуридское наследство и в том числе боролся с ойратами (калмыками) в районе Иртыша. Согласны с Акимбековым, если он эту версию отклоняет, но не потому, что она со слов восточных казахов, а потому, что даже в ней самой времена образования жузов, которые связываются с легендарным Алаш-ханом, привязаны намного к более поздней эпохе борьбы с джунгарами, о которой есть уже немало достоверных сведений.

К третьей, наиболее целостной версии «легендарно-исторического» подхода, Акимбеков относит работу видного деятеля Алаш-Орды М. Тынышпаева «История казахского народа» от 1925 года. Тынышпаев утверждает, что «можно считать бесспорной генетическую связь между «косогами» Святослава, Мстислава, Константина (Порфирородного, X в. – Прим. авт.) и Фирдоуси (XI в. – Прим. авт.) – с «казаками» XV в.». Акимбеков считает данное утверждение «околоисторическим», так как «поиск различных ассоциаций по названиям является одним из методов легендарно-исторической традиции». Мы же полагаем, что подобный поиск является околоисторическим только в случае надуманности ассоциации, её несогласованности с историческими фактами и оторванности от действительности. К сожалению, здесь смешиваются понятия необходимых и достаточных условий. Поиск «ассоциаций по названиям» недостаточен, но необходим. Мы согласны с В.П. Юдиным в его споре с Ю. Зуевым, что историография, впрочем, как и всё общество, пока не может, к сожалению, обойтись без ассоциаций как основной формы мышления и без названий (имён) как способа обозначения явлений. К тому же Константин Порфирородный и Фирдоуси говорили не просто о «косогах», а о «казакии» и «казацких ханах». То, что мы не можем объяснить и связать эти необъяснимые сведения из X и XI веков с вполне объяснимыми сведениями из XV в., не означает, что более ранних сведений нет. Наоборот, они вынуждают нас как историков либо аргументировать их недостоверность, либо продолжать исследование подобной «ассоциации по названию», особенно если она связана не с «бытовым» созвучием и не с произвольным разделением единого слова на иные «слоги-слова». И если Тынышпаев, намного ближе, чем мы, стоящий к событиям казахской истории, её преданиям и быту интеллигент, говорит о генетической, а не просто этнической, культурно-бытовой и иной социальной связи «косогов» и «казаков», то это заслуживает исследования.

Относительно происхождения жузов Тынышпаев указывал, что «Жузы, или Орды, имеют более древнее происхождение и относятся ко временам Батыя. По Лен-Пули-Стенлю, номинальным главой Улуса Джучи считался старший сын Орду-Ежен (так называемая Белая Орда, занимавшая восточную часть улуса). Это старшая линия. В неё входили джалаиры, канлы, другие более мелкие роды (между прочим, дурмены, ушедшие в Узбекистан) – это Старшая Орда. Самому младшему сыну, Токай-Тимуру, достались Кавказ и Крым, откуда, собственно, и вышли первые казаки, или ногаи, главную массу которых составляли алчыны. Таким образом, на западе утвердилась Младшая Орда. В промежутке между владениями Орду-Ежена и Токай-Тимура находились владения средних сыновей – Батыя и Шейбака. На этом пространстве кочевали кыпчаки, конраты, мангыты, ширины, баарины (последние ушли частью в Казань, частью в Крым) – это Средняя Орда». Акимбеков пишет, что эта версия Тынышпаева уже «всё же связывала историю происхождения жузов с эпохой… монгольского государства», объединяла «с известной ему информацией о распределении отдельных (курсив автора) казахских племён по тем или иным жузам», упоминала связи Младшего жуза с ногаями, хотя Тука-Тимур «никак не мог получить в XIII в. в наследство Крым и Кавказ» «от Джучи-хана», так как тука-тимурид Тохтамыш сел на сарайский трон только в 1380 г. (там же, с. 545).

С последним обстоятельством следует согласиться, но оно опять приводит нас к мысли, учитывая отношение Акимбекова к «легендано-историческому» подходу, что он всё-таки не поддерживает версию Тынышпаева, в то время как мы считаем её весьма референтной, если уточнить её в деталях.

Во-первых, Тынышпаев говорит о временах Батыя, а не о получении Тука-Тимуром Улуса от Джучи. Во-вторых, Тука-Тимур сам, намного ранее тука-тимурида Тохтамыша, действительно получил от Бату западную часть «левого крыла» Улуса Джучи после возврата из «Западного похода». В-третьих, тогда же Бату действительно выделил Шейбану (Шибану) центральную часть левого крыла Улуса Джучи, оставив его восточную часть Орду-Ежену и номинально подчинив Орду, как самому первому сыну Джучи, улусы Шейбана как пятого сына и Тука-Тимура как тринадцатого сына Джучи, по старшинству. В-четвёртых, Бату (Батый) оставался над всеми в Золотой Орде (Белой Юрте, имеющей «право на золото»), как глава всего Улуса Джучи в целом и как глава его правого крыла, к западу от Волги, поэтому улус Батыя не мог размещаться рядом с «Шейбаком», т. е. к востоку от Волги. В-пятых, ничего не говорится об уйсунях и аргынах, хотя Тынышпаев в своих материалах по «истории казахского народа» прямо упоминает их как заглавных в Старшем и Среднем жузах, поэтому Акимбеков тонко замечает, что речь идёт только об «отдельных» родах и племенах. В-шестых, ясно говорится о том, что алшыны составляли основу ногайцев, т. е. мангытов. Следовательно, алшыны как прямые политические наследники ударных «тысяч» Чингисхана действительно по праву считаются истинными каз?ками из древнемонгольского племени мангуд (мангу-т), «речных» су монголов. Мангуды Чингисхана считаются «младшими» либо по изначальной родословной от Бодончара, либо, что менее вероятно, из-за присоединения к «великим» еке монголам после бааринов (баринцев) во главе с великим волхвом «Старцем Усунем», и после аргынов. Последних Тынышпаев также выводит от древнемонгольского племени аргун (возможно, из состава тайджиутского союза племён, он же нукуз, он же чинос, шонос [волки], если верить ведущему современному монголоведу Скрынниковой). Таким образом, Тынышпаев существенно дополняет Левшина в части того, что хотя, кроме Уруса, некому претендовать на прототип Алаш-хана и все протожузы должны были ему номинально подчинены, тем не менее поделил казахов на протожузы не он, а Батый.

Понятно, что в советской России «нельзя было согласиться со столь явной связью казахов с Монгольской империй», и «в 1935 г. появляется работа С. Асфендиярова «История Казахстана». Она «оказала огромное влияние на развитие казахской исторической мысли в последующие годы» как образец исторического материализма, хотя её автор, как и Тынышпаев, был репрессирован в 1937 г.

По мнению Асфендиярова, «иерархия казахских жузов по старшинству была обусловлена архаическими пережитками из более ранней эпохи», однако не имела «практического смысла» и была вторична «по отношению к способу производства, в данном случае к трём естественным для Казахстана зонам ведения кочевого хозяйства», грубо говоря: Урало-Актюбинской, Чуйско-Ишимо-Тобольской и Джетысуйской. Поэтому, по Асфендиярову, «действительные причины невозможности полного политического объединения, конечно, лежали в способе производства». Акимбеков относит эту версию к «естественно-историческому», т. е. уже научному подходу в его понимании, хотя и оговаривает, что для иных научных вариантов просто «нет прямых указаний источников» (там же, с. 546). Поэтому мы имеем развитие именно этого «формационного» подхода в разных вариациях последующих за Асфендияровым учёных.

Так, в частности, В. Востров и М. Муканов, изучавшие «Родоплеменной состав и расселение казахов» в 1968 г., полагали, что «огромные территории», «слабые экономические связи» и отсутствие центральной власти «привели к усилению… трёх обособленных географических районов, являвшихся когда-то древними этническими центрами трёх групп племён». Поэтому «основу Старшего жуза составили древние уйсуны, жившие в Семиречье… Средний жуз сложился на базе древнего кыпчакского союза племён в Северном и Центральном Казахстане… ну а Младший жуз, соответственно, на базе племени алшын, жившем в Западном Казахстане». Они предприняли вполне научную попытку привязать легендарные данные о родах и племенах к «формационной» теории, тем более что заложенный Асфендияровым компромисс это позволял. Только на этом пути можно было вести действительно научные исследования жузов, по мере ослабления влияния марксистской идеологии и методологии истории, но Акимбеков счёл их версию весьма сомнительной, используя явные ошибки в их посылках. Так, нет никаких оснований полагать, что древние ираноязычные усуни, как потомки андроновской культуры, возможно также кочевые, имели отношение к пришедшим в Семиречье почти через тысячелетие древнемонгольским уйшунам (хушин). Не говоря уже о том, что «сотенная» организация «тысяч» древних монголов смешала все прежние рода и племена, без шансов на восстановление в прежних формах (там же, с. 552–553). Тем более, вряд ли и алшыны (мангут) оказались на Урале ранее уйшинов в Семиречье. Странным выглядит также приписывание ими Среднего жуза как Аргынской Орды кыпчакам, явно доминирующим до монголо-татар не столько за Уралом, сколько вообще за Волгой, и составившим один из основных факторов этнообразования современных татар России. Тем не менее путь, обозначенный Мукановым и Востровым, был конкретно-эмпирическим, не схематичным и потому очень важным направлением исторической науки, которое теперь уже можно и нужно развивать.

Т. Султанов существенно развил «формационный» подход тем, что предположил (1982) и развил (2000) последовательную смену улусов жузами в связи с «переходом от кочевания в кибитках на колёсах к разборным юртам». Этот переход каким-то особым образом привязал казахов, как единую политическую общность с внутренними генеалогическими связями, к «границам относительно устойчивых зон постоянных перекочёвок». Это обстоятельство возвысило биев как «больших людей» пастбищных общин, которые отнюдь не стремились разрушить улусную систему военно-политического деления, но для обозначения зональных сообществ, выходивших за рамки родоплеменного устройства, использовали термин «жуз», «сотня». Султанов не называет прямо «эти три естественные зоны», как Асфендияров, но полагает последовательное становление жузов, с Семиречья через центр на запад, причиной генеалогических ступеней и потому остаётся в рамках «формационной теории». «Сама идея перехода от улусов чингизидов к казахским жузам выглядит весьма привлекательно», хотя так и не обоснованной (там же, с. 551). С этим вердиктом Акимбекова пока следует согласиться.

Также и И. Ерофеева в своём «Хане Абулхаире» от 1999 г. существенно дополняет «формационный» подход «хронологической последовательностью образования этих этнотерриториальных объединений» (жузов), чем устраняет полностью достигнутый Асфендияровым и сохранённый Султановым компромисс между легендарной и естественной версиями, по мнению Акимбекова (там же, с. 548). Это просто значит, что после опять же пресловутой откочёвки Джанибека и Гирея «Старший жуз образовался первым, вторым –

Средний и лишь потом Младший», что выглядит для Акимбекова «достаточно убедительно и доказательно». Полагаем это мнение поспешным, поскольку ещё Юдин, не будучи противником «формационного» подхода, показал, что при назывании Среднего жуза Средним необходимо было планово зарезервировать место «младшего» для ещё одного, третьего жуза, и быть уверенным в его согласии на это. Как видим из этого, ни места, ни времени для процесса «постепенного формирования жузов как экономической формы хозяйственного освоения территории» (там же, с. 549) в истории Казахстана нет. Древнее не значит долгое.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.