ЧЕРНЫЕ РЮКЗАКИ П. Ласточкин

ЧЕРНЫЕ РЮКЗАКИ

П. Ласточкин

Очередное задание

В начале зимы сорок четвертого года война привела нас в Венгрию. Мы знали многое об этой стране благодаря ее великому поэту-патриоту Шандору Петефи. Мы восторгались ее героическим рабочим классом, добившимся большой победы в 1919 году. Вместе с тем нам было известно, что глава государства Хорти служил верой и правдой Гитлеру, а 15 октября уступил регентство в пользу главаря нилашистов — Салаши, еще более верного пса фашистской Германии. Располагали мы и данными чисто профессионального характера: о разведывательных и контрразведывательных органах, о некоторых разведывательных и диверсионных школах, о деятельности гитлеровского обербандита, руководителя отдела диверсий германской разведки Отто Скорцени.

Мы — военные чекисты — основательно готовились, чтобы, вступив в эту страну, с честью выполнить любое задание нашей партии, Советского правительства и военного командования. Настроение у всех было отличное, боевое: героическая Советская Армия все дальше и дальше гнала врага, несмотря на его отчаянное сопротивление.

— Товарищ майор, вы следите за тем, когда будет освобождено село Янша? — спросил меня полковник Королев. — Учтите, дело там, кажется, серьезное, и оно поручено вам.

— Только что интересовался в штабе армии, товарищ полковник. Ответили, что примерно через неделю.

— Надо войти в это село вместе с передовыми частями. Возьмете особой капитана Набатова, переводчика Оленина и шофера Клепикова. Не мало? Как думаете?

— Удастся напасть на след, попрошу подкрепление.

— И псарню с собой возьмете? — улыбнулся полковник.

— Обязательно.

— Парнас и Богема… Выдумал же им клички Оленин!

Мы уважали своего начальника. Человек он был смелый и решительный, что не раз доказывал в сложных боевых условиях. Сегодня полковник был в отличном расположении духа.

Наступала последняя фронтовая зима. Дел у нас было по горло. У нас имелись сведения, что в селе Янша размещена немецкая разведывательно-диверсионная школа. Начальник ее махровый фашистский разведчик Краммер, о деятельности которого мы знали многое.

— Вам достанется с этой школой, — будто угадав мои мысли, сказал полковник Королев, и выражение его лица снова стало серьезным и сосредоточенным. — Крепкий орешек этот Краммер. Да ничего, мы ведь его уже бивали. А пока заканчивайте побыстрее дело с этим парашютистом. Он важен и для нас и для венгров.

На след парашютиста мои товарищи уже напали. Были установлены некоторые его связи, стало известно его задание: он должен был выкрасть техническую документацию одного важного изобретения. Пожарники иногда удивляются, что из объятого пламенем дома люди часто спешат вынести всякую рухлядь, а ценные вещи забывают. Гитлеровцы, в панике удирая из города, забрали всех лошадей, фаэтоны, телеги, даже сбрую, но забыли документы. Спохватившись, они решили заполучить их и с этой целью сбросили парашютиста, хорошо знавшего завод и людей, у которых находилась вся документация.

Наша гостья Каролина

Лейтенант Аркадий Оленин, парень молодой и веселый, утром восторженно крикнул:

— Смотрите, снег!

Мы вышли на крыльцо. Двор, деревья, крыши — все было покрыто чистым, свежим снегом.

— Здорово, товарищ майор, а? Не хуже, чем у нас в Москве.

— Что же, умоемся снежком, как, бывало, в России, — сказал я.

В соседнем дворе хлопнула калитка. За невысокой оградой показалась молодая черноволосая девушка в красной спортивной шапочке — наша соседка. Мы и раньше видели ее. Хозяйка, у которой мы остановились, говорила, что девушка живет одна и часто не бывает дома.

— Девушка, защищайтесь! — крикнул Аркадий и запустил в нее комком снега. Она рассмеялась, сказала что-то по-венгерски и тоже бросила снежком. Сначала как бы нерешительно, а потом все с большим азартом она включалась в игру. При этом Аркадий обменивался с ней короткими репликами.

— Хороша девушка! — сказал я, когда мы, возбужденные и бодрые, вошли в дом.

— Девушка как девушка. — Аркадий ответил нехотя, потом вдруг нахмурился и замолчал. Может, он вспомнил в эту минуту о другой девушке, которую отняла у него война? Ее звали Олей. Она была его однокурсницей в институте, добровольцем пошла на фронт и погибла в бою, когда наша часть прорывалась из окружения. С тех пор Аркадий долгое время был неразговорчивым, хмурым. А вообще нрава он был веселого, понимал и ценил шутку, отлично играл на аккордеоне и знал наизусть уйму разных стихов. С людьми он знакомился быстро и легко, наверное, потому, что вообще с первых же слов вызывал в них симпатию. Но все-таки я удивился, когда в тот же день, вечером, к нам робко постучалась и вошла девушка, наша соседка.

— Я Каролина. А где ваш молодой товарищ? — спросила она по-русски.

— Подождите немного, сейчас придет. — Она была в той же красной спортивной шапочке, в синей куртке с капюшоном. Немного вздернутый нос, серые глаза. Симпатичное и очень приятное лицо.

Через несколько минут пришли Набатов и Оленин.

— О, у нас гостья, — весело сказал Аркадий, — ну, давайте чай пить.

Но девушка отрицательно покачала головой и сказала ему по-венгерски:

— У меня к вам серьезный разговор.

— Что-нибудь случилось?

— Да…

И Каролина горячо и сбивчиво стала рассказывать. Раньше они жили вдвоем с отцом, она училась в гимназии. Потом отец — он был врачом — стал помогать партизанам и ушел в горы. Там, в одной из стычек с карателями, он был убит. Девушка сначала жила одна, а перед нашим приходом стала жить у дяди Ласло, двоюродного брата ее матери. Хотела тоже уйти в горы, но это было нелегко… И вот в последнее время она стала замечать что-то неладное. К дяде приходят какие-то люди, приходят ночью, тайком. Однажды она видела, как он прятал оружие в своем саду. А недавно к нему снова приходил какой-то человек, и они говорили с дядей долго и громко. Самого незнакомца она не видела, но слышала его голос, басистый и грубый. Тот угрожал дяде. Речь шла о каком-то парашютисте. Дядя отказывался, говорил, что это рискованно, что у него совсем другая задача и он вовсе не намерен раньше времени рисковать своей шкурой. Но, наконец, дядя согласился. Дело, о котором они говорили, назначено в ночь на 7 ноября. Сегодня 6-е, значит, оно совершится этой ночью.

Лейтенант Оленин вопросительно посмотрел на меня.

— Продолжайте, — сказал я Каролине.

— Утром, когда я вошла в комнату дяди, чтобы прибрать ее, я обнаружила большой беспорядок: пустые бутылки на столе, полная пепельница окурков. А на стуле лежал черный рюкзак, в котором было что-то тяжелое. Я хотела убрать его, но дядя торопливо сказал: «Я сам», — и вынес его из комнаты.

— Как фамилия вашего дяди?

— Корда.

Набатов многозначительно посмотрел на меня. Сегодня, докладывая мне о связях парашютиста, он говорил о некоем Ласло Корде, которого фашисты оставили в городе с заданием. И вообще, почти все, что рассказала девушка, нам было известно. Парашютиста, которому так и не удалось выполнить своей задачи, и его проводника сегодня ночью решено было задержать. Но о ночном пришельце мы слышали впервые.

— Вы говорите, что они разговаривали громко? Значит, дядя вам доверяет?

— Он не обращает на меня внимания. К тому же считает, что я многим ему обязана. Ведь если бы не он, то я как дочь партизана была бы арестована.

— Не упоминались ли в их разговоре какие-нибудь имена?

— Кажется, нет. Впрочем… — девушка помедлила. — Имена они не называли, но незнакомец смеялся над каким-то толстяком, от которого убежала с немецким офицером молодая жена. Он говорил, что этот толстяк — просто клад.

— Что вы еще слышали?

— Я все рассказала.

— А этот ночной гость не собирался прийти к дяде еще?

— Нет. Он сказал, что уезжает той же ночью.

— Почему вы не пришли к нам раньше?

— Я не решалась.

— Боялась нас? — с улыбкой спросил Аркадий.

Каролина совсем смутилась и ответила, что о русских здесь говорили очень плохо, что, нет, она, конечно, не верила, и ее отец говорил совсем другое, но все-таки…

А сегодня она решилась. Хотела сказать днем, но нас не было дома.

— Вот что, Каролина, — сказал я, — вы сделали хорошо, что пришли…

Девушка посмотрела на нас и кивнула головой.

Ласло Корда знает не все

Поздно вечером того же дня был задержан сначала парашютист, а затем и Ласло Корда.

На допросе парашютист сначала пытался все отрицать: он просто шел ночью по улице, и вдруг его задержали. А то, что у него при обыске нашли пистолет, это к делу не относится: сейчас война, и оружие у него осталось с того времени, как он сбежал из венгерской армии, убедившись в бесполезности сопротивления. И вообще, он честный мадьяр, ненавидит фашистов, а в этом городе живет временно, ожидая, когда русские освободят его родной Будапешт.

Это был человек высокого роста, с крупными чертами лица, на вид — лет тридцати.

Заметив, что мы недоверчиво улыбаемся, он замолчал и сразу стушевался.

Я приказал ввести Ласло Корду.

Этот был полной противоположностью своему сообщнику: среднего роста, брюнет, лет сорока пяти, с маленьким вздернутым носом на круглом румяном лице. Он тоже начал притворяться, что ничего не понимает, но вскоре увидел, что это бесполезно.

Парашютист рассказал, что он служил в войсках Хорти, был на фронте, а когда начальство узнало, что он уроженец этих мест, его научили прыгать с парашютом и выбросили в тыл. Ему поручили выкрасть документы на одном из заводов, но это оказалось очень трудным делом.

Хотя местные органы народной власти еще только формировались, повсюду уже был организован строгий контроль. Венгерские рабочие — настоящие хозяева страны — брались за дело серьезно и решительно.

Помочь парашютисту должны были Ласло Корда и еще один человек, вахтер заводоуправления. Этот человек тоже был нам известен.

Но кто же тот ночной гость, о котором нам рассказывала девушка? Ни парашютист, ни вахтер ничего о нем не знали. Оба утверждали, что они были простыми исполнителями, а их непосредственным руководителем был Ласло Корда.

Дядя Каролины признался: да, действительно, ответственность за успех операции возложена на него. Сначала, оставаясь в городе, он имел задание как следует обосноваться здесь, вести жизнь обыкновенного обывателя, наблюдать и мало-помалу привлекать к работе известных ему людей. Но вдруг явился один человек, который передал ему другое распоряжение и втянул его в эту дурацкую историю с парашютистом. Ласло Корда оказался человеком трезвым. Он отлично понимал, что игра проиграна, и теперь рассказывал все. Рассказывал неторопливо, деловым тоном.

Человек, приходивший к нему ночью? Настоящей фамилии его Корда не знает, знает только кличку — «Матиас». Так он сам назвал себя. Это мужчина лет пятидесяти, черноволосый, начинающий седеть, выше среднего роста, без полноты. Раньше Ласло Корда никогда с этим господином дела не имел, но, по-видимому, тот большой специалист и одно время был даже преподавателем разведывательно-диверсионной школы.

— Он сам говорил об этом?

— Упоминал в разговоре.

— Что передал вам этот человек?

— Он принес мне в рюкзаке портативную рацию и оружие. На случай, если сегодня ночью все кончится благополучно.

— Тогда?

— Тогда я должен был выполнять прежнее задание.

— Что вы знаете об одном вашем агенте, от которого убежала жена?

Ласло Корду не удивил этот вопрос. Он, видимо, решил, что мы знаем куда больше, чем он сам, и не пытался ничего скрывать. Но об этом человеке он ничего не знает. Правда, Матиас упоминал о каком-то толстяке, но он много выпил и под конец просто болтал. Что же касается его, Ласло Корды, то он готов рассказать все, но он не бог и знает далеко не все…

— Темпераментный гражданин, — сказал Набатов, когда задержанного увели. — Жалко, что он не бог…

Брусника

В штабе армии нам сообщили, что наступление начнется завтра. Перед нашим отъездом на передовую нас вызвал полковник Королев.

— Итак, в Яншу! — Он еще раз уточнил задание, посоветовал быть осторожными, внимательными. — Не исключено, что обнаружится связь между недавними событиями в этом городе и шпионской школой в Янше.

— Кстати, — спросил он, — как живет сейчас племянница этого Корды?

Как раз об этом я и хотел ему доложить. Дело в том, что Каролина вновь пришла к нам и попросилась на работу. Сказала, что умеет стирать, готовить обед и вообще готова помогать во всем. Было видно, что наш отказ очень бы ее огорчил.

— Чем она объясняет свое желание работать у нас? — спросил полковник.

— Гитлеровцы убили ее отца, — сказал я. — К тому же они отняли у нее брата.

— А этот дядя?

— Он был ей чужим человеком. Жила у него на правах служанки.

— Значит, решили взять?

— Да. Будет у нас второй переводчицей. Правда, русский язык она стала учить совсем недавно.

— Ну что ж, хорошо, — сказал полковник. — Пока берите ее с собой.

…Дорога до Янши была не очень длинной, но времени на нее ушло порядочно. К вечеру прибыли в небольшой шахтерский поселок. Наш шофер Борис Клепиков остановил машину.

— Бабушка, где тут можно переночевать? — спросил Аркадий у проходившей мимо старушки. Она немного подумала и живо ответила:

— Можно и у нас. Вот в том доме, видите?

Дом оказался довольно просторным, а жили в нем всего двое — наша гостеприимная старушка и ее муж-бородач.

— Матерь божья, — удивлялась старушка, знакомясь с моими товарищами. — Ну и врали же нам! Говорили, что русские с рогами. А они вон какие — все молодец к молодцу, высокие да красивые.

— Ладно тебе, старая, — сказал хозяин дома. — Собирай-ка лучше на стол. Наслушалась всякой чепухи.

Старики оказались разговорчивыми. Мы узнали, как бесчинствовали здесь немцы, как тяжело было в горах партизанам, сколько с приходом гитлеровцев появилось их приспешников. Но шахтеры не уронили своей рабочей чести: всегда помогали партизанам чем могли. Бок о бок с мадьярскими товарищами здесь сражались и русские.

Судя по тому, как нас угощали, мы были желанными гостями. Мне и капитану Набатову особенно понравился десерт — подсахаренная брусника. Аркадий тоже похвалил:

— Вкусная штука.

— Небось никогда не пробовал? — спросил Набатов.

— Не приходилось.

— А ведь у нас тоже в каждой деревне, когда наступает пора, женщины ходят за этой ягодой с ведрами и запасают на зиму.

Хозяйка была довольна, что угодила гостям.

— У нас, конечно, не как в ресторане, — сказал старый шахтер, — по добрым гостям всегда рады.

— Закрыт ресторан-то со вчерашнего дня, — улыбнулась старушка. — Сказывали, хозяин его убежал, осталась одна прислуга.

— Что он, русских испугался? — улыбаясь, спросил Оленин. — Так мы не кусаемся.

— Вряд ли убежал, — сказал старик. — Не такой он, этот Габор Кичи, чтобы свое хозяйство бросить. А вот жена его, красавица, уже не вернется. Уехала с каким-то немецким офицером.

— Совсем один остался наш Кичи, — вздохнула старуха. — Сын у него есть от первой жены, а где — никто не знает. Шалопай такой, что не дай бог!

— А как этот господин относится к немцам? — спросил я.

— До того, пока жена не сбежала, он с ними хороший был, а теперь ругает их последними словами. Злющий стал.

…На следующий день добрались до Янши. По дороге шли наши войска, сплошной колонной двигались танки, автомашины, повозки. Навстречу группами шли люди — это были те, кого угоняли фашисты. Шагали усталые, голодные, но радостные — они возвращаются домой.

У стен старого монастыря

Село Янша оказалось довольно большим. Расположено оно было в широкой долине, изрезанной полями и виноградниками; немного в стороне от него, на взгорье, — высокие каменные стены монастыря. Но где располагалась разведывательно-диверсионная школа, когда и куда она передислоцировалась?

Стоим на пепелище. Единственная немецкая часть размещалась в этом селе в одном из монастырских зданий, за высокой стеной. Покидая село, фашисты взорвали здание.

Возвращаясь из монастыря, встречаем прохожего:

— Вы житель этого села? — обращается к нему Аркадий.

— Можно сказать, да, — отвечает он.

— Почему «можно сказать»?

— Видите ли, я долго отсутствовал и приехал недавно.

Аркадий вежливо извинился, что помешал ему продолжать путь, но тот сказал, что время у него есть. Просто он идет от нечего делать в монастырь сыграть с одним монахом в шахматы и заодно выпить.

Это был уже пожилой человек, высокий, с поседевшими висками и густыми черными бровями. Большие мешки под глазами и покрасневший нос говорили о том, что этот человек не прочь выпить в любое время. Зовут его Ференц Бароши. Служил в венгерской армии, был на фронте, на Дону. Отступив с гитлеровцами до Венгрии (о, гитлеровцы всегда ставили венгров под первый удар), бросил оружие и пришел домой.

— Рядовым воевали?

— Сначала рядовым, а потом командовал взводом… Солдат распустил на все четыре стороны, — улыбнулся он. — А вас, извините, тоже монастырь притягивает?

— А что, многих притягивает?

— Многих! — засмеялся случайный собеседник. — Не только страждущих и жаждущих. Летом сюда наезжают всякие дельцы.

С того места, где мы стояли, монастырь казался огромнейшим сооружением, а сельские дома — лачугами. Он подавлял их своей величиной.

— Красив пейзаж! — басил Бароши.

Он оказался словоохотливым. Стал рассказывать анекдоты из жизни монахов. Делал он это своеобразно: сначала до слез смеялся сам и только после этого начинал говорить. Мы пропускали мимо ушей россказни Бароши, думая о своем деле.

Не очень прилежный ученик

Каролина поселилась в соседнем доме, где жила вдова с дочерью.

В тот же вечер Аркадий навестил Каролину. Там его встретили приветливо. Дочь хозяйки, черноволосая толстушка, оказалась ровесницей Каролины, и девушки быстро подружились.

— Знакомьтесь, — с улыбкой сказала Каролина. — Это Эдит. Предупреждаю: у нее есть жених. У них уже была назначена свадьба, но пока отложена. Учтите, очень ревнивый жених!

— Если не секрет, почему же не состоялась свадьба?

— Его взяли на службу немцы.

— Тогда боюсь, что его придется долго ждать, — засмеялся Аркадий, — его могут угнать очень далеко.

— Нет, его никуда не угоняли. Семерша совсем освободили, — сказала Эдит и тут же лукаво спросила Каролину: — А где вы познакомились?

— Они подвезли меня на машине, когда я шла сюда, — не моргнув глазом, ответила Каролина.

— А за это она обещала научить меня вашим народным песням, — добавил Аркадий, кивнув на стоящий у окна аккордеон.

Скоро выяснилось, что Аркадий ученик способный. Он быстро схватывал мелодию и, отлично зная венгерский, запоминал слова. Девушки пели, польщенные, что их песни так нравятся этому симпатичному русскому офицеру. Время шло незаметно. Аркадий играл мелодии Кальмана. Потом заговорили о литературе, о поэзии.

Проснувшись, плачет дитя больное.

Над люлькой мать

Запела песню — и смолк младенец,

     И спит опять.

     Проснется ль с плачем —

     В душе кручина,

     Дитя невзгод, —

     Я запеваю за песней песню —

     Авось заснет!

— Чьи это стихи? — лукаво спросил Аркадий.

Девушки смутились.

— Это Шандор Петефи.

— Вы специально их заучили, чтобы поразить нас? — весело отпарировала Каролина. — Но вот придет Семерш, жених Эдит, и мы посмотрим, как вы знаете венгерскую литературу. Он учитель, и мы попросим устроить вам экзамен, согласны?

— Ну, вряд ли я его выдержу, — засмеялся Аркадий. — А когда он придет?

— С минуты на минуту, — ответила Эдит.

Действительно, скоро раздался стук в дверь. Вошел жених. Это был интеллигентного вида молодой человек, голубоглазый, с густой русой шевелюрой.

— Семерш, учитель географии, — представился он.

Пожимая ему руку, Аркадий обратил внимание, какая у него узкая и бледная ладонь. Движения Семерша были мягкими, неторопливыми.

Завязался общий разговор. Молодой человек охотно рассказывал Аркадию о здешнем крае, о том, как красиво здесь весной, когда цветут сады, сколько тут чудесных живописных мест.

— И как испоганили их фашисты, — грустно добавил он.

— У них здесь стояла воинская часть? — спросил Аркадий.

— Здесь была разведывательно-диверсионная школа, — ответил Семерш.

— Диверсионная? Это страшно, черт возьми, — произнес Аркадий, глядя на девушек. — И вы работали в этой школе по своей специальности?

— Я там учился…

На следующий день рано утром Семерш пришел к нам. Вел он себя свободно, с достоинством.

— Вы учились в разведывательно-диверсионной школе, находившейся в селе Янша? — спросил я.

— Иген[35], — ответил Семерш по-венгерски.

— Расскажите об этом подробнее.

Полгода назад, летом, в село приехал хортистский генерал. Разговор был неофициальным, они гуляли на берегу речки, гость расспрашивал учителя о здешних местах, восхищался их красотой. Потом заговорил о войне, о приближении русских.

«В открытом бою мы уже проиграли, — сказал генерал. — Но мы должны выиграть другими средствами».

И генерал рассказал, что для обучения приемам тайной войны — шпионской и диверсионной деятельности — у гитлеровцев существуют специальные школы.

«В одну из них мы рекомендовали вас, учитель Миклош Семерш», — в упор посмотрев на молодого человека, сказал генерал.

— И вы не отказались? — спросил я Семерша.

— Это было бы вызовом, — ответил он.

В школу, когда она уже перебралась в Яншу, приехал Отто Скорцени, руководитель отдела диверсий, — здоровенный детина, похожий на бандита, с глубокими шрамами на грубом красном лице.

Он выступил перед слушателями. Чем дальше зайдут русские, тем вернее будет их гибель, говорил он. Новое немецкое оружие, тайные силы и особенно диверсанты сделают свое дело, и ни один русский не вернется на свою землю.

Скорцени с восторгом говорил о работе диверсантов:

«Парни! — кричал он, и его лицо еще больше наливалось кровью. — У вас будут бесшумные пистолеты, сильнодействующие яды, взрывчатые вещества, средства тайнописи. Вы будете перевоплощаться, как артисты, сегодня выдавая себя за старика, завтра за монаха, послезавтра за военного. Вы будете совершать подвиги. У вас будет все: деньги, вино, женщины».

Это звучало убедительно. Ему аплодировали.

На первых же занятиях их обучили, как применять синильную кислоту и другие мгновенные яды, подрывать важные объекты, как пользоваться портативной рацией и различными видами оружия, как устроить виселицу.

«Нет, это не мое амплуа», — стал думать Семерш. Поделиться с кем-нибудь было нельзя: в школе учащиеся следили друг за другом.

Вскоре у Семерша тяжело заболела мать, ухаживать за ней было некому. Его стали периодически освобождать от занятий, а с передислокацией школы отчислили совсем, но с условием, что, когда явится необходимость, он будет выполнять задания. Семерш согласился, а про себя подумал: «Черта с два. Поищите дураков в другом месте».

— Расскажите подробнее, кто был начальником школы, кто в ней преподавал, что вам известно о ее слушателях.

— Начальником был немецкий полковник Гаммер, фамилии офицеров-преподавателей нам были неизвестны, а знали мы только их клички.

Семерш рассказал о распорядке занятий в школе, охарактеризовал нескольких преподавателей, назвал имена слушателей, с которыми был в одной группе.

— Нам ведь не все объясняли. К тому же я был не очень прилежным учеником и, к сожалению, знаю даже меньше, чем мог бы.

Семерш улыбнулся, попросил разрешения закурить.

— Я понимаю, что все равно это достаточный повод для того, чтобы меня арестовать. Но, честное слово, я сам хотел прийти к вам.

— Мы не собираемся вас задерживать, — сказал я. — Но просим пока никуда не уезжать и, если понадобится, прийти к нам еще.

— Понимаю, — кивнул молодой человек. — Я всегда к вашим услугам.

Аркадий на правах старого знакомого вызвался проводить Семерша домой. Мы с Набатовым остались вдвоем.

— Для очистки совести это, конечно, уже кое-что, — усмехнулся Набатов. — Но для дела маловато. И потом, я сомневаюсь, чтобы молодого человека, которого рекомендуют генералы, так любезно оставили в покое.

Через несколько минут пришел Аркадий. Он сказал, что, провожая Семерша, заходил к нему домой. Его мать действительно выглядит неважно, не встает с постели.

Черные рюкзаки

Утром капитан Набатов выехал для доклада к начальнику. После отъезда капитана меня не переставали мучить одни и те же вопросы: куда переехала школа? где ее слушатели? что утаил Семерш?

Нужна же, черт возьми, какая-нибудь ниточка!

От курения разболелась голова. Выхожу подышать свежим воздухом. Вдруг слышу голос:

— Можно к вам?

Оборачиваюсь и вижу Семерша.

— Дело есть? Пожалуйста, — нехотя отвечаю я.

— Нет, у меня ничего. Но, может, у вас есть какие-нибудь вопросы ко мне?

Смотрю на него и думаю: с чего бы это? Что его так беспокоит, почему он снова пришел к нам?

Мимо дома в сторону фронта движется поток автомашин. Навстречу группами и в одиночку вот уже третий день идут люди, освобожденные из фашистской неволи: поляки, мадьяры, украинцы, французы.

Вот идут три девушки-мадьярки в рабочих комбинезонах, какие у нас до войны носили шоферы. Одежонка легкая, но им жарко. Идут быстро, торопятся домой. Поравнявшись с нами, приветливо улыбаются. Идут двое пожилых мужчин, по виду украинцы, с котомками за плечами, еле-еле переставляя ноги. А за ними — совсем молодые, здоровые ребята. Разрумянились, идут легко. Одеты кто во что, но прилично и тепло: под куртками или демисезонными пальто — теплые жилеты. У всех пятерых за плечами черные рюкзаки. Оживленно беседуют между собой.

— Что так спешите? Покурите, — говорю им по-немецки.

— Боимся, невесты не дождутся, выйдут замуж, — отвечает по-мадьярски один из них, сняв фуражку и вытирая пот.

— Домой?

— Домой.

— Из каких краев?

— Гитлер угонял рыть окопы, — поясняет он. Остальные молчат, идут, не оборачиваясь.

— Как вы думаете, — спрашиваю Семерша, — правду сказал он или нет?

— Наверное, так и есть, — отвечает учитель. — Немцы многих угоняли и из нашего села.

— А вы никого из них раньше не встречали?

— Неужели я не пригласил бы к себе своего знакомого на чашку кофе? — отвечает он с ноткой обиды, глядя мне прямо в глаза.

Простившись с Семершем, возвращаюсь к себе.

Интересно, какие сведения привезет Набатов? Да, невеселая получится история. Налицо единственный человек, который учился в этой школе, и тот знает очень мало. Остальное неизвестно. Есть еще подозрительный толстяк, от которого убежала жена. Но кто он? Где?

— Товарищ майор, о чем вы разговаривали с этими молодыми людьми? — спросил Аркадий. — Я видел из окна.

— Так, пустяки. А что?

— Они мне показались подозрительными. Слишком уж веселые, будто не с принудительных работ идут, а с воскресной прогулки.

— Молодые, вот и радуются.

Про себя я, однако, подумал: пожалуй, Аркадий прав — было в тех молодых людях что-то ненатуральное, картинное. И эти черные рюкзаки… А может, это пустая подозрительность?

Отворилась дверь, и к нам вошла Каролина.

— Я только что видела в селе подозрительных молодых людей, — сказала она. — За плечами у них были черные рюкзаки. Точь-в-точь такие, какой я видела у своего дяди.

— Довод, конечно, наивный. Но, может, действительно поговорить с ними? — сказал Аркадий. — Посмотреть их документы?

— Быстро в машину, — согласился я. — Едем.

Трудно было предположить, чтобы диверсанты шли «табуном», и вряд ли разведка могла дать им всем одинаковые рюкзаки. Но теперь мне вдруг вспомнилось, что один из тех парней как-то по-особенному взглянул на Семерша. Именно это и заставило меня спросить учителя, не знает ли он кого-нибудь из них.

Парней догнали быстро. Предложили сесть в машину.

— Мы арестованы? — спросил один из них.

— Нет. Вы идете от фронта?

— Да.

— Нам нужна ваша помощь.

Ночь без допроса

Этого высокого, угловатого, смуглого парня звали Шандор. Он понравился нам больше других. Была в нем какая-то вызывающая смелость и непосредственность, граничащая с детской наивностью. На нас он смотрел свысока, даже презрительно.

— Итак, мы арестованы, — сказал он. — Позвольте узнать, за что?

— Надо выяснить кое-какие вопросы. Может, поужинаем вместе?

— А мои товарищи, где они?

— За них не беспокойтесь.

В течение ужина Шандор не проронил ни слова, о чем-то сосредоточенно думал.

— Как ужин? — спросил его Аркадий.

— Вполне европейский. Благодарю. А какие вопросы?

— Откуда вы знаете Семерша? — спросил я.

— Семерша? — Шандор старался держаться спокойно. — Допустим, я знаю его по разведывательно-диверсионной школе. Вас это интересует?

— Нас, собственно, интересует, с каким заданием перебросили вас через линию фронта?

— Я на этот вопрос ответить не могу. Во-первых, нас никто не перебрасывал. А если не перебрасывали, то и задания никакого не давали. Логично?

— Совсем нелогично, Шандор, — сказал Аркадий по-венгерски. — Раз вас учили, то должны были перебросить. А что же во-вторых?

— Вы мадьяр? — спросил Шандор, вместо того чтобы ответить.

— Я русский.

— Не верю. Вы слишком хорошо знаете наш язык. И все же нас не перебрасывали.

Другие сказали то же самое, а о Семерше лишь то, что нам уже было известно: освобожден из школы в связи с болезнью матери.

Ночевали мы в одной комнате втроем. Шандора уложили на кушетке, я лег на кровать, Аркадий — на большой стол. Мы не нарушили своего правила складывать одежду и оружие около себя на стулья. Правда, вторые пистолеты мы с Аркадием положили под подушки.

Все трое не спали. Аркадий ворочался с боку на бок, и уж, конечно, не потому, что было жестко. Шандор то и дело шмыгал носом.

Ночь на исходе, а меня не покидает мысль: «Не может быть все так просто и безобидно, как показывают эти мальчишки». Только задремал, слышу, Шандор что-то забормотал.

— Что он говорит? — спрашиваю Аркадия.

— Интересуется, почему мы не спим.

— Почему вы не спрятали пистолеты, а положили на стулья? — вдруг, вскочив с кушетки, громко сказал Шандор. — Вы считаете меня глупым мальчишкой? Ошибаетесь. Убейте — ничего не скажу!

— Какая муха вас укусила, Шандор? — спокойно сказал Аркадий.

— Бейте меня! Вырезайте на спине пятиконечную звезду, отрезайте уши! Слышите, лучше убейте сразу и не мучьте меня! — истерично кричал Шандор.

— А ну, хватит истерики! Сейчас же ложитесь спать! — Аркадий принес ему стакан воды и лег снова.

— Все равно я ничего не скажу.

— Вы уже повторяетесь, Шандор. Мы лежим спокойно и ни о чем вас не спрашиваем, — возразил Аркадий.

— Но спросите.

— Непременно. Вы не ошиблись.

— Допрашивайте сейчас. Мне будет легче.

— Вы, молодой человек, в самом деле ведете себя, как ребенок, — вмешался я.

— Я и есть ребенок, к тому же гадкий трус. Сам все хотел рассказать вам, но хорошо, что одумался.

— Бывает, — безучастно заметил Аркадий.

Шандор лег и умолк. Лежали спокойно и мы. Но молчание, видимо, тяготило Шандора.

— Что же вы молчите?

— Боимся, чтобы вы не запсиховали снова, — ответил я, когда Аркадий перевел его вопрос.

— А вы знаете, что Семерш сказал вам неправду? Он фашист и оставлен здесь немцами.

— Вы неплохой парень, Шандор. Но очень интересно: своя неправда вас не тревожит, а чужая спать не дает, — сказал я.

— Почему вы так думаете, господин майор, — возразил он. — Это совсем не так.

Мы встали. Нельзя было дальше лежать, когда человек настроен говорить. Мы узнали, что диверсанты, закончившие школу, перебрасываются небольшими группами через линию фронта под видом репатриантов. Каждая группа имеет задание — взрывать мосты, склады с боеприпасами и продовольствием, минировать автотрассы и железные дороги. Гитлеровцы оставили диверсантам склады оружия и боеприпасов. Кроме того, они обещали в любой момент подбросить на самолетах все, что потребуется. Где находится это оружие, Шандор не знает. Ему сказали, что их группу снабдит оружием Семерш.

— Семерш?

— Да, Семерш, его немцы специально здесь оставили.

— Из чего вы заключили, что Семерш с этой целью оставлен в селе Янша? — спросил я.

— Вы мне не верите? Пожалуйста. Но знайте, ни одного человека из школы никуда не пускали. У моего друга Лайоша умер отец, и то не разрешили выехать даже на похороны. А тут у Семерша заболела мать, и его, заместителя начальника школы, отпустили совсем.

«Вот тебе и на! — подумал я. — Семерш был заместителем начальника школы!»

— Хорошо, Шандор, мы верим вам, — сказал Аркадий,

В ресторане Габора Кичи

Утром вернулся Набатов. Он привез приветы от наших товарищей и кое-какие новости. Мы информировали его о происшедшем, о показаниях Шандора. А он, в свою очередь, рассказал, что полковник, выслушав его доклад, поручил на обратном пути заехать в ресторан Габора Кичи и встретиться с его хозяином.

— Приехал я туда к вечеру, — продолжал рассказывать Набатов. — Когда вошел в зал, на меня сразу обратили внимание, видимо, советские офицеры появляются здесь не часто. Уже выбрал было один из столиков, как меня окликнули:

«Господин капитан!»

Я обернулся.

«Прошу вас сюда. Посидим как старые знакомые».

Это был Бароши. Тот самый Бароши, наш случайный собеседник, рассказывавший нам анекдоты о монахах.

«Решили заглянуть?»

«Голоден как черт. И вообще, я свободен до утра. Здесь есть гостиница?»

«Конечно. Могу устроить с полным комфортом. Хозяин — мой лучший друг. Правда, старина Габор?» — обернулся Бароши к подошедшему сюда толстяку хозяину.

«Номера почти все свободны», — сказал тот, и его жирное лицо расплылось в добродушной улыбке.

«Угощаю я», — сказал Бароши. Он уже немного выпил и был в отличном настроении. Через несколько минут хозяин принес заказ. Набатов пригласил его к столу. Но толстяк с улыбкой отказался от приглашения, сославшись на дела.

Набатов действительно был голоден. Чтобы не обидеть своего случайного знакомого, выпил немного сухого вина. Бароши пил много. Впрочем, держался он молодцом. Только серые, с масляным блеском глаза под густыми черными бровями свидетельствовали о том, что он изрядно выпил.

Бароши рассказал о хозяине ресторана. Этому толстяку всего сорок пять лет. Он только на четыре года моложе его, Бароши.

У этого человека была чудесная, изумительная жена, немка по происхождению.

И вот какой-то офицер в эсэсовском мундире подкатился к ней и стал ее обхаживать.

Бедняга Габор сначала не обращал на это внимания: сами понимаете, интересы коммерции заставляют иногда закрывать глаза на мелочи, но дело зашло так далеко, что в один прекрасный день, когда гитлеровцы удирали, его половина укатила вместе с этим мерзавцем.

«Какова история, а? Вы можете представить себе, как теперь ненавидит немцев этот толстяк! Он ведь совсем одинок, этот Кичи…»

«Но у него, говорят, где-то есть сын?»

«Сын? Да. Кажется, от первой жены. Но мой приятель никогда не любил о нем говорить. Наверное, балбес какой-нибудь».

«Значит, он у отца не бывает?»

«По-моему, нет».

Вскоре к столу снова подсел хозяин. Поговорили о том о сем. Бароши спросил его о сыне: вот, мол, господин капитан интересуется.

«Понятия не имею, где он сейчас может быть, — ответил Кичи. — Мы с ним серьезно поссорились, и с тех пор я его не видел».

«А из-за чего поссорились, если не секрет?»

«Он не хотел, чтобы я женился второй раз».

И Габор Кичи стал подробно рассказывать о своей второй жене, о том, как она сбежала.

Вот и все, что я смог узнать, — закончил Набатов свой рассказ о посещении ресторана Кичи.

— Надо поговорить с этим Кичи еще раз. Пригласить его к нам, — сказал Аркадий.

— А Бароши?

— Пожалуй, и Бароши кое-что может рассказать, — согласился я.

Забот прибавляется

Итак, Семерш был заместителем начальника школы. Он же — непосредственный руководитель диверсантов и должен снабжать их оружием.

— Выходит, вы можете солгать, глазом не моргнув? — сказал я Семершу.

— Иген, — невозмутимо согласился он. — Но уверяю вас, что, когда я отрицал знакомство с этими парнями, у меня не было никакого умысла.

Чем больше мы присматриваемся к этому человеку, тем яснее становится его физиономия. В его мягком, вкрадчивом голосе иногда проскальзывают резкие нотки. Да, этот интеллигентного вида молодой человек с ускользающим взглядом может и рычать. Но сейчас, после того как он признался, что действительно был одним из руководителей школы, он больше молчит. Правда, он тут же заявил, что задание германской разведки выполнять не собирался.

— Думал жениться и жить, как все.

— Но к вам должны были приходить за оружием, вы должны были руководить этими людьми?

— Думаю, они не пришли бы, — уклонился он от ответа.

После длительных запирательств он назвал всех слушателей школы: их было шестьдесят восемь человек. Он показал подземные склады с оружием, боеприпасами и продовольствием, спрятанные в горах. Они были замаскированы и заминированы.

Забот у нас прибавилось. Нашей небольшой группе все осилить было трудно. Требовалась серьезная работа с Семершем и другими задержанными. Нельзя было откладывать розыск и остальных диверсантов. В списке слушателей мы нашли фамилию Кичи. Знакомая фамилия. Может быть, этот Тибор Кичи и есть тот самый молодой шалопай, сын хозяина ресторана?

Перестрелка в лесу

— Кто устраивал в горах склады, перевозил туда оружие, боеприпасы, продовольствие, готовил жилые помещения, минировал? — спрашиваю Семерша.

Он молчит. Потом заявляет, что все это делали немцы, и только после долгих разговоров, наконец, сообщает, что все выполнялось руками двадцати трех русских военнопленных.

— Где они?

— Не знаю.

— Вы должны знать.

— Их расстреляли немцы, — не глядя на меня, говорит Семерш.

Видя, какое впечатление произвело на меня это его признание, Семерш спешит оправдаться, уверяя, что к расстрелу русских он не имеет никакого отношения.

Доходим до чащобы. Путь преграждают мелкие сосенки. К нашему удивлению, Семерш без всяких усилий начинает отбрасывать их одну за другой. Только теперь мы понимаем, что это искусственная преграда.

Идем по следу Семерша.

— Мины, — показывает он. Наклоняется над одной, расчищает рукой снег.

«Дернет за проволоку, соединяющую мины, ему терять нечего», — думаю я, но виду не подаю. Он утверждает, что сами склады не присоединены к этому заграждению. Позднее мы обнаружили иную схему минирования. В центральном складе было много тонн противотанковых мин, и они соединялись с теми, что были расставлены снаружи. Не исключено, что именно здесь Семерш и рассчитывал отслужить нам панихиду.

Немцы заложили здесь на длительное хранение большое количество оружия, боеприпасов и продовольствия: от буханок консервированного хлеба, колбас и сушеных фруктов до наборов концентратов; от фаустпатронов, гранат и автоматов до охотничьих ружей.

— Зачем собрали сюда столько ружей? — спросил я Семерша.

— Нас ориентировали на длительную борьбу, — ответил он. — С ружьями мы могли выдавать себя за охотников. С ними можно было кормиться в лесу, если бы у нас иссякли запасы продовольствия.

Возвращаясь в село, мы оставили у складов до прибытия солдат капитана Набатова и с ним двух овчарок. Других возможностей мы не имели.

Набатов любил лес. Сколько раз мы слышали от него на Украине: «Они неравнодушны к степи так же, как я к лесу». Он понимал лес, наслаждался не только концертами птиц, но и его шумом, слыша в шуме и перешептывание деревьев, и сладкую музыку. Сейчас он радовался, что удалось остаться наедине с природой, заночевать в лесу, заранее предвкушал хороший отдых, в котором нуждался всю войну.

Он нашел в землянке ведра, чайники, разыскал родничок и не мог оторвать глаз от прозрачной воды. Возвращаясь к землянке, точнее, к рубленному из добротного леса домику в земле, он говорил про себя: «Возле этих корней в июне должны быть светлячки, а здесь, наверное, растут лесные фиалки, а тут — земляника с ее неповторимым вкусом и ароматом».

Овчарки не отступали от Набатова ни на шаг: не гонялись взапуски, как до этого, а ходили вместе с ним. На чугунной печке он быстро вскипятил чай, приготовил ужин.

В домике запахло жилым. Накормив Богему и Парнаса, он выпроводил их за дверь, а чтобы не замерзли и отдохнули с комфортом, бросил им одну перину.

Тепло, тишина и усталость сделали свое дело: Набатов сразу заснул богатырским сном. Он не услышал, когда зарычали собаки, не проснулся и когда они залаяли, он крепко спал после первых выстрелов в лесу, видя во сне какую-то перестрелку. Вскочил он, разбуженный безудержным лаем собак. Быстро набросив свой белый полушубок, взял автомат и вышел за дверь. Там было светло как днем. Ярко светила луна, разрисовав белый снег причудливыми тенями. Собаки рвались, но он уложил их и приказал молчать.

— Стой, кто идет? — громко крикнул Набатов. Тут же раздались два выстрела, пули дзинькнули совсем рядом. «Кто бы это мог быть? Выстрелы одиночные, из пистолета. Но стреляют прилично», — подумал он.

Решив выждать и сориентироваться, Набатов прислонился к двери в тени от дерева, направив автомат в сторону, откуда прозвучали выстрелы. Тишина. Но вот заскрипел снег. Собаки вскочили от волнения и злости: но не лаяли. Набатов увидел невдалеке трех человек, направлявшихся к нему во весь рост, «развернутым» строем.

— Стой, ни с места! Буду стрелять! — предупредил он. Но его слова не возымели никакого действия. Набатов повторил свое предупреждение по-немецки. И снова безрезультатно. Вот они приближаются к складу боеприпасов. «А что, если они знают об этом складе?» — мелькнула тревожная мысль. Дал короткую автоматную очередь вверх. Упало несколько сучков. Трое стали расчленяться, но продвижения не прекратили. Создалось впечатление, что они задумали окружить его. Однако Набатов был спокоен. За землянкой был ров, а здесь они как на ладони, в любую минуту он может уложить их без труда. Глаз еще никогда не изменял ему, а указательный палец всегда тверд при нажиме на спусковой крючок. «Расстрелять их — дело не хитрое, — думал он. — Надо взять всех живыми. Как будто и это не так уж трудно, судя по тому, что они не из умных, прут очертя голову». Он решил, если будет туго, стрелять по ногам. Только он подумал об этом, как все трое выстрелили и, сделав перебежку, легли за деревья, а потом стали приближаться к нему ползком. Они уже миновали склад боеприпасов, левофланговый вылез к складу оружия.

— Ни с места, стреляю! — крикнул капитан еще раз. Результат был тот же: трое как будто его не слышали. Собаки рвались. Набатову все труднее становилось их сдерживать, потому что трое приближались все ближе и ближе, стреляя время от времени.

Набатов не решался дать волю собакам: они могли разорвать на части любого, а могли пасть и сами — все трое имели пистолеты. Пустить собак он решил лишь в самом исключительном случае. А сейчас зорко следил за своими противниками, чтобы в нужную минуту сделать все, что потребует обстановка. Не решаясь ослушаться, собаки не вставали, но ползали взад-вперед по снегу.

Развязка наступила неожиданно и как-то несуразно. Один из троих, тот, что приближался к складу оружия, вдруг пополз назад. После короткого разговора последовал его примеру и правофланговый.

«Ясно, о чем вы договариваетесь», — подумал Набатов, а когда третий поднялся и побежал, капитан поспешил за ним, еле удерживая собак. Дал очередь из автомата вверх. Человек упал. «С чего бы он свалился?» — недоумевал Набатов. То же повторилось и с другим. Третий вообще не поднимался, лежа вниз лицом. Собрать их вместе и привести в землянку не представило никакой трудности.

Поручив охрану задержанных собакам, Набатов вышел из землянки. Все так же ярко светила сквозь деревья луна, накладывая на белый снег причудливые тени. «И в наших родных краях в рождественские морозы такие же сказочные ночи», — подумал Набатов. Он жалел, что происшествие не дало ему ни отдохнуть, ни насладиться кратковременным пребыванием в лесу, воспоминаниями юности, проведенной в таком же лесном краю, юности прекрасной, как весна, а потом такой суровой и неповторимой, героической и огневой.

Задержанные, как выяснилось позже, оказались парнями Матиаса, членами особого отряда. Увидев, что Семерш прошел с русскими офицерами в лес, и, подождав его возвращения, они решили с наступлением темноты сходить по следу и узнать, куда он их водил. О складах им ничего не было известно. Встреча с Набатовым была неожиданной. Они признали, что «приняли не лучшее решение расправиться с ним и с этого начать выполнение полученного от немцев задания». Пожалели, что неэкономно расходовали патроны. Израсходовав их, пришлось принять решение уходить ни с чем восвояси, чтобы, пополнив запас боеприпасов, устроить в лесу засаду и захватить тех, кто пойдет по проторенному следу. Все трое были сынками крупных венгерских буржуа.

Кто такой Матиас?

Утром, не привлекая ничьего внимания, мы задержали старого Кичи. Прислуга еще спала, а дверь в квартиру хозяина находилась с другой стороны здания. Толстяк на наш негромкий стук открыл дверь и, узнав, что мы приехали за ним, стал торопливо одеваться. По дороге он молчал, видимо раздумывая, за что его могли задержать. Затем стал спрашивать у нас об этом, но мы отвечали неопределенно. Вскоре Габор Кичи пришел в себя и стал проклинать гитлеровцев. Снова заговорил о своей жене. «После того случая, — говорил он, — я стал слишком открыто проклинать фашистов, и они несколько раз угрожали мне расстрелом». По его словам, дело дошло до того, что он закрыл свое заведение, вышел из партии «Скрещенные стрелы» и уехал в имение отца. Но власти заставили его открыть ресторан снова.

— Почему вы отошли от правительственной партии?

— Из идейных соображений. Ее лидер Ференц Салаши, придя к власти, стал проводить откровенно фашистскую политику. Страну наводнили эсэсовцы, начался разбой, как на большой дороге. Это было предсмертной агонией и немецких и венгерских фашистов.

Все это толстяк говорил торопливо, будто боясь, что его прервут. Но мы не мешали ему. Хотелось за время пути познакомиться с ним поближе.

Многие диверсанты нами были уже задержаны. В двух случаях нашим товарищам пришлось столкнуться с вооруженным сопротивлением. Но все обошлось благополучно.

— А вы знаете, что показал один из этих молодых людей? — сказал Набатов. — Он утверждает, что его начальником является вовсе не Семерш.

— А кто?

— Некий Матиас.

Итак, снова Матиас. Мне вспомнился тревожный рассказ Каролины, вспомнился ее дядя Ласло Корда, румяный здоровяк, который, «к сожалению, не бог и всего знать не может».

— Как его настоящая фамилия, кто он?

— Задержанный не знает или не хочет говорить. Утверждает, что еще ни разу с ним не встречался.

— А Семерша он знает?

— Да. Сначала он должен был войти в группу Семерша, но потом ему дали другое задание: перейдя линию фронта, связаться с Матиасом.

— Через кого?

— Через Тибора Кичи, сына хозяина ресторана.

— А где находится его сын?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.