Канарис требует ввести звезду Давида

Канарис требует ввести звезду Давида

Адмирал Канарис сидит в форме за своим письменным столом и разговаривает по телефону.

Кабинет шефа абвера чрезвычайно скромный и небольшой, в целом – вроде обычной конторы, в которой проводятся и небольшие совещания. У окна в правом углу стоит письменный стол с моделью крейсера «Дрезден», на котором Канарис служил младшим офицером и участвовал в сражениях у Коронеля и Фолклендских островов. Рядом с ней находится символ абвера, бронзовая группа обезьянок: «Все видим, все слышим и молчим!»

У стены, противоположной двери, стоит старый кожаный диван. Далее – стол, за которым собираются руководители отделов для докладов. Собрание руководителей отделов называется колонной. У одной из стен стоит походная кровать. Одна дверь ведет в приемную, где сидят две секретарши. Вторая выходит на террасу.

Разговор вскоре заканчивается, Канарис кладет трубку и закуривает черную сигару. Распоряжается, чтобы ему принесли кофе. Затем вызывает Догнаньи. Догнаньи быстро является; его служебный кабинет расположен за кабинетом Остера, отделенного от комнаты Канариса лишь одной приемной.

– Догнаньи, хочу вам сообщить приятную новость. Главный финансовый президиум земли Берлин-Бранденбург разрешил выезд семи евреев, которых я завербовал на работу в абвер в Южной Америке. После продажи своего имущества они могут вывезти с собой миллион в валюте. Мы организуем перевод денег в Швейцарию.

– Герр адмирал позволит задать вопрос?

– Спрашивайте.

– Господин Арнольд в списке?

– Адвокат и его семья – всего три лица – в списке.

Затем, подмигнув, Канарис замечает:

– Гитлер пожелал выслать евреев. Я воспринял это как приказ, пошел к Гиммлеру и пока заявил семерых евреев в качестве доверенных лиц для заграничной работы. Он тотчас согласился. Я также не стал мелочиться и вместо семерых евреев в главном финансовом президиуме перечислил пятнадцать. Ведь Гиммлер все равно не станет выяснять… Благодарю вас, Догнаньи.

Сотрудники абвера имели возможность помогать евреям и пользовались этим.

С 1939 года еврей, желавший эмигрировать, должен был выплатить 25-процентный беженский налог, вдобавок он должен был сдать 25 % своего имущества. Представим себе, что еврей с выездной визой обладает состоянием в 100 000 марок и собирается выехать. Тогда он сразу теряет 50 000 марок. Из оставшихся 50 000 он получал 4 %, которые конвертировались, это было 2000 марок, или чуть меньше 800 долларов. В то время отдельные эмигранты могли сохранить довольно крупную сумму, когда им вместо положенных 4 % разрешали вывезти 8 или даже 10.

Кроме того, сотрудникам абвера было легко переправить через границу не заявленные евреями деньги или незадекларированные украшения. Незадолго до войны в Швейцарии еще можно было покупать доллар за 10 марок. Во время войны курс вырос до 29–31 марки. До июня 1941 года для евреев существовала возможность выезда. В их паспорте должна была иметься виза принимающей страны. Если визы не было, то эмигрант при въезде в Швейцарию неизбежно арестовывался. Тогда путь лежал в Лиссабон, где обретались настоящие ловцы душ. Проезд из Лиссабона в США стоил 600 долларов на одного. Но, несмотря на все трудности и опасности и невзирая на все материальные потери, все больше евреев принимали решение покинуть Германию. Их положение в результате действий имперского правительства становилось невыносимым.

Как и в любой другой, в этот день к одиннадцати часам большой зал заседаний министерства пропаганды начал заполняться людьми. Ровно в одиннадцать Геббельс устраивал совещание, в котором принимали участие руководители отделов, заведующие радиостанциями и главный директор имперской радиостанции. Допускались и примерно шесть журналистов, а также представитель полиции и заместитель гауляйтера Берлина. Кроме того, присутствовали представитель штаба Гесс, позднее Борман, представитель «Германского трудового фронта», представитель люфтваффе и офицер связи между ОКХ – министерством пропаганды, полковник М.

Зал заседаний располагался на первом этаже бывшего дворца принца Леопольда, Вильгельмштрассе, 8, творения Шинкеля[13]. В прямоугольном помещении, бывшем тронном зале, стоял очень длинный стол со столешницей, обтянутой рыжевато-коричневой кожей, вокруг которого располагалось около шестидесяти кресел. Пол был покрыт серым велюром. На Вильгельмсплац выходили три высоких окна с длинными свешивающимися занавесями и гардинами из тяжелой серой с золотой нитью камчатной ткани. У стены, противоположной окнам, располагался узкий буфет с мраморной стойкой.

Геббельс проходит через портал, отделанный древесиной ценных пород, и садится в кресло во главе длинного стола. По его правую руку садится полковник М., по левую – государственный секретарь Гуттерер. На остальных местах рассаживаются другие участники ежедневного совещания. Сначала обсуждаются животрепещущие вопросы дня. Геббельс раздает свои указания, и вскоре кажется, что заседание подходит к концу. Но тут поднимается полковник М.

– Герр рейхсминистр! По поручению господина адмирала Канариса я вынужден сообщить вам неприятную новость. Господин адмирал доводит до вашего сведения информацию, многократно подтвержденную по каналам абвера, что почти во всех шпионско-диверсионных актах замешаны берлинские евреи.

Геббельс с удивлением смотрит на полковника. Куда он клонит?

М. продолжает:

– Берлинские евреи все еще сидят в своих старых квартирах на Курфюрстендамм, Галензее и в Груневальде. Установлено, что в этих районах постоянно общаются с проживающими там евреями сотрудники иностранных пресс-служб и дипломаты. Происходят встречи, на которых евреи передают иностранцам иногда весьма секретные сведения. Донесения через этих иностранцев попадают в центры шпионажа противника. Далее, абвер установил, что в очередях у продуктовых и прочих магазинов часто стоят еврейки, которые вступают в разговоры с женщинами из очереди и распространяют пораженческие слухи. Адмирал Канарис усматривает в этом большую опасность; поэтому он обращается к вам с просьбой, герр рейхсминистр, как гауляйтеру Берлина, чтобы вы приняли меры хотя бы внешне выделить берлинских евреев. Возможно, подобно тому, как это уже сделано в Польше.

(Там Франк приказал евреям носить звезду Давида.) В большом зале установилась мертвая тишина. Все взоры устремились на полковника, которому явно было мучительно выступать.

– В дальнейшем, – продолжал он, – следует выяснить, нельзя ли сосредоточить столичных евреев в восточной части Берлина в бараках или каких-либо иных жилищах. (Вероятно, Канарис за образец брал Варшавское гетто.) Благодаря такому размещению за ними будет намного легче и проще наблюдать. Под страхом суровых наказаний евреи не должны появляться на улицах без опознавательных знаков. Легче всего их было бы контролировать, если бы они содержались где-нибудь в Восточном Берлине на относительно ограниченной территории…

Геббельс, который еще во время доклада понял все последствия подобных мер, стал несколько взволнован. Хотя можно было предположить, что он совсем не был против ужесточения курса относительно евреев, но он еще не забыл неприятных последствий берлинской «хрустальной ночи». Он перебивает полковника:

– Это невозможно! Это совершенно невозможно! Я знаю моих берлинцев! Как мы будем выходить из положения? Начнется сплошное сострадание и сочувствие. Повсюду только и будет раздаваться: «Бедные евреи!» – и эффект окажется прямо противоположным. Некоторые чувствительные евреи из-за этих опознавательных знаков покончат жизнь самоубийством, и мы еще больше утратим за границей кредит доверия.

Так как все молчали, Геббельс окинул взглядом общество за столом:

– Хочет ли кто-нибудь высказаться по предложению адмирала Канариса?

Некоторые из присутствующих попросили слова. Если они и остерегались проявить человечность, то отклоняли предложения по деловым, реально-политическим соображениям: утрата партией престижа, нежелательный эффект за границей…

На этом вопрос был исчерпан, заседание закончилось.

Примерно через две недели полковник М. на очередном совещании опять берет слово и снова объявляет о пожелании адмирала Канариса внешне пометить берлинских евреев и разместить их на казарменном положении в каких-либо «сборных пунктах» на востоке Берлина.

На этот раз полковник достает из своей желтой кожаной папки несколько документов и со значительным видом стучит по ним пальцем:

– Я принес достаточно материалов, из которых неопровержимо следует, что во многих делах по шпионажу и о государственной измене евреи выступали в качестве связных.

Геббельс подпирает подбородок правой рукой:

– Как я уже здесь говорил, введение звезды Давида привело бы не к чему иному, как усилению симпатий к евреям. Партии это нанесло бы значительный ущерб. Вы хоть понимаете это?

– Тогда я попросил бы господина рейхсминистра предоставить возможность после совещания поговорить в узком кругу.

Геббельс согласно кивает.

Полковник убирает свои бумаги в желтую папку.

После совещания Геббельс, сопровождаемый офицером и государственным секретарем Гуттерером, направляется в свой рабочий кабинет.

– Итак, герр полковник, что вы еще хотите мне сказать? – Движением руки Геббельс предлагает ему сесть.

Полковник М. откашливается:

– Герр рейхсминистр, господин адмирал Канарис просит принять его. Он хотел бы сделать доклад по еврейскому вопросу.

Геббельс листает календарь и затем называет срок:

– Скажите адмиралу, я готов принять его.

Несколько дней спустя к Геббельсу является адмирал Канарис.

Канарис приходит в форме, и у полковника М., который сопровождает его, знакомая желтая папка в правой руке.

Министр идет Канарису навстречу и пожимает ему руку.

– Рад, господин Канарис, видеть вас. Как поживаете?

– Спасибо, спасибо, господин рейхсминистр, все у меня сегодня как у всех занятых по горло людей.

– А война, господин адмирал?

Канарис улыбается:

– Наступление в России впечатляюще. У нас имеются все основания доверять настоящему положению. Продвижение вперед неотвратимо.

Геббельс согласно кивает. Он просит господ садиться и указывает на кресла, обитые золотой парчой, стоящие вокруг круглого стола, обтянутого красной кожей.

Рабочий кабинет доктора Геббельса, место принятия роковых решений, заслуживает более пристального внимания. Напротив дивана на торцовой стене висит большой портрет Гитлера, под ним стоит письменный стол, столешница которого, обтянутая красной кожей, как всегда, выглядит голой. На бюваре рядом с настольной лампой одиноко лежит папка для дел, рядом с ней зажигалка. У продольной перегородки стоит только один телефонный аппарат с трубкой на колесиках. У аппарата около ста клавиш, в каждой белая, зеленая и красная лампочки. Кабель толщиной в руку уходит в стену. Это удивительный аппарат: нажатием на определенную клавишу можно соединиться с государственными секретарями, руководителями отделов; другим переключателем можно вызвать любого главу службы пропаганды в Париже, Брюсселе, Варшаве, Осло, Гааге, Вене и т. д. Вращением рычажка и нажатием на соответствующую кнопку можно одновременно созвать на селекторное совещание «по проволоке» руководителей всех управлений пропаганды.

С середины потолка свешивается большая люстра, пол сплошь обтянут серым велюром. Около круглого стола, поверх велюра, постелен персидский ковер. Окна выходят на Вильгельмплац, на стене против окон – шесть подсвечников.

Геббельс испытующе смотрит на Канариса:

– Что же, господин адмирал, перейдем теперь к делу, которое тревожит…

Тихим, хрипловатым голосом Канарис начинает. Он рассказывает, что шведские, швейцарские, а раньше американские и многие другие журналисты регулярно посещали ту или иную еврейскую семью, каждую из которых он может назвать конкретно. Затем он приводит ряд шпионских дел, в которые были замешаны некие берлинские евреи.

После этого довольно подробного вступления адмирал повышает голос:

– Обобщая, я хотел бы подчеркнуть: с точки зрения абвера существует настоятельная необходимость – евреев: обозначить; отселить. Это необходимо сделать при любых обстоятельствах, поскольку ущерб для рейха при сохранении настоящего положения окажется гораздо существеннее, нежели психологическая нагрузка, связанная с этим.

Тем самым Канарис намекает на опасения, высказанные Геббельсом по поводу изложенного плана.

Министр задумчиво глядит перед собой; все это дело явно было и остается для него неприятным. Но он не видит выхода.

– Партайгеноссе Гуттерер.

– Герр министр…

– Соберите совещание руководителей с привлечением всех министерств, партийных ведомств, учреждений вермахта, государственных секретарей, РСХА и так далее…

Гуттерер делает пометки. Канарис поднимается и прощается.

Через несколько дней после встречи Канариса и Геббельса участники совещания собираются в зале «Помпеи» министерства пропаганды. Зал находится на первом этаже, его вход с обеих сторон охраняют два льва из золоченой бронзы. Свое наименование зал получил по алому цвету стен, покрытых зеленым рисунком. Окна выходят в сад.

На совещании были представлены все министерства. Приехали младший государственный секретарь по иностранным делам Лутер, доктор Клопфер из партийной канцелярии, мелькало непроницаемое лицо начальника управления РСХА Мюллера; явились высшие офицеры и многочисленные сотрудники абвера.

Геббельс открывает совещание:

– Для более успешной борьбы со шпионажем и государственной изменой господин адмирал Канарис выразил желание, чтобы берлинские евреи, из которых многие, как это установлено абвером, вовлечены в шпионаж, были как-то обозначены особым образом, скажем, желтой звездой, как это сделано в генерал-губернаторстве. Далее, он хотел бы, чтобы все проживающие здесь евреи были переведены на восток города, в легко контролируемые сборные пункты, возможно в бараки. Прежде чем я попрошу вас высказаться, я хотел бы обратить внимание на психологический отклик, который вызовет это мероприятие, если пожелание адмирала Канариса будет удовлетворено. Теперь я прошу отдельные ведомства обсудить ситуацию и предложить подходящие меры. Правда, я должен указать на то, что смысл заседания заключается в обмене мнениями, а не в принятии решений. Право на принятие решения остается за совещанием министров.

Геббельс садится.

Младший государственный секретарь Лутер резко и категорически отклоняет предложение от имени министерства иностранных дел, принимая во внимание предсказуемую реакцию заграницы.

Гестапо в лице Мюллера, колеблясь, заявляет, что с его точки зрения маркировка евреев была бы желательна, но против этого говорит возможная негативная реакция немецкого народа. Тогда следует ожидать многочисленные последствия и осложнения. В любом случае дело нужно всесторонне обдумать и проверить.

В ходе примерно двухчасового обсуждения выясняется, что, собственно, предложение Канариса никого не радует. Многие из присутствующих держатся нейтрально.

И только представители абвера безоговорочно высказались за введение звезды Давида и переведение на казарменное положение берлинских евреев.

До обсуждения на уровне министров дело так и не дошло.

Канарис, сразу поняв, что его план может не получить никакой поддержки, направил его Гитлеру. Даже у Гитлера возникли сомнения, и он принял только первую часть плана, но приказал тотчас осуществить ее по всей Германии.

Создание гетто в Берлине не состоялось.

Заместитель Главного обвинителя в Нюрнберге, Кемпнер, еще в 1947 году узнал о требовании Канариса ввести звезду Давида.

Почему он об этом умолчал, не знает никто.

Для характеристики Канариса следует упомянуть, что наряду с доброжелательностью он проявлял необыкновенную жесткость. Такова была в 1940 году история с майором Р., одним из его ближайших сотрудников. У жены этого господина имелись связи в кругах СС, и через них она узнала, что должны быть сформированы пять новых строевых дивизий СС. При этом дело приобрело такой оборот, будто Канариса должны будут «убрать».

Когда майор в апреле 1940 года по делам службы был в Норвегии, жена майора без его ведома пришла к Канарису и сообщила ему об услышанном. Кроме того, она указала на то, что в его управлении было не все благополучно.

В ответ на это Канарис послал капитана Мейсснера к майору Р. в Норвегию, чтобы побудить того упрятать собственную жену в сумасшедший дом. Майор возмутился подобной бесцеремонностью, прилетел в Берлин и явился к Канарису, который напустился на него:

– Я расспросил одного высшего руководителя СС и теперь знаю, что утверждение вашей жены – вздор. Вы должны отправить свою жену в сумасшедший дом. Иначе она тут натворит много бед.

Майор Р. высказал своей жене горькие упреки и распорядился, чтобы ее обследовали двое невропатологов; оба признали госпожу Р. совершенно здоровой. Возмущенная дама составила доклад, в котором указывала на странные события, происходящие в службе Канариса; она хотела отправить письмо Рудольфу Гессу. Только после яростной ссоры майору удалось забрать у жены доклад и пообещать передать его Кейтелю.

Канарис прочитал сочинение госпожи Р. В июне 1940 года он уволил майора Р., даже не выслушав его, на том основании, будто он не соответствует служебному положению офицера отделения II C и вообще недостоин носить звание офицера Третьего рейха.

Затем Канарис отправил Гейдриху выдержки из доклада с просьбой арестовать госпожу Р. Она была задержана тайной государственной полицией. Канарис распорядился представить ему подробный отчет о ходе следствия и снова потребовал, чтобы госпожу Р. поместили в сумасшедший дом.

Позднее госпожа Р. получила предупреждение, но, как полностью здоровая, была освобождена гестапо.

По настоянию Канариса ландрат Фирнхабер выдал жене-еврейке капитана 3-го ранга Гертса паспорт чистокровной арийки. Когда Фирнхабера арестовали за фальсификацию документов и доставили в Берлин, он тщетно требовал свидетельских показаний Гертса, которые должны были бы подтвердить, что Фирнхабер действовал по заданию Канариса. Канарис давал защитнику ландрата обещания помочь, но в то же время запретил какой-либо допрос Гертса, и Фирнхабер был осужден.

Между политически неблагонадежным бывшим майором Пабстом и Канарисом сохранялись многолетние давние отношения. Несмотря на это, Канарис в декабре 1939 года отправил Гейдриху обвинительное письмо против своего старого приятеля. Более того, по этому доносу были выданы в руки гестапо два офицера вермахта, хотя они подлежали юрисдикции военного суда. Донос доказывает, что Канарис не находил ничего предосудительного в том, чтобы выдавать тайной государственной полиции своих знакомых и даже служащих вермахта.

Официальное письмо было следующего содержания: два поименно указанных кадровых офицера III военного округа (Берлин) – так писал Канарис – вызывают большие подозрения в шпионаже. За названными лицами абвер вел наблюдение в течение многих месяцев, и было установлено, что оба офицера поддерживают связь с иностранцами. Но в отношении этих иностранцев уже давно имелось подозрение, что они работают на вражескую разведку. Это вызывает большую озабоченность, поскольку есть информация, что оба офицера используют многих женщин в качестве связных. Эти женщины (перечислены поименно) очень элегантно одеваются. Равным образом его, Канариса, беспокоит, что этот круг находится в тесной связи с бывшим майором Пабстом, хорошо знакомым Главному управлению имперской безопасности. Обеим службам известно, что он отвергает национал-социализм. К тому же особо следует подчеркнуть, что Пабст благодаря своему общественному положению обладает обширной системой источников, делающих ему доступной информацию о вермахте, промышленности и экономике. В Пабсте видна ключевая фигура всего шпионского кружка, и он, Канарис, просит о тщательном расследовании дела. Чтобы тайной государственной полиции развязать руки, подозреваемые офицеры уволены из вермахта. С интересом ожидаем результатов расследования.

Гейдрих поручил органам тайной государственной полиции провести расследование, и они арестовали названный круг лиц, за исключением Пабста.

Расследование показало следующее: подозреваемые офицеры вели богемный образ жизни. Они могли позволить себе это, поскольку происходили из богатых семей. Но не было ни малейшего основания для подозрения их в шпионаже. Дамы же были хорошо оплачиваемыми сотрудницами в промышленности. Было прояснено и общение с проживавшими в то время в Берлине иностранцами. Это были знакомства, завязавшиеся на различных светских вечеринках. О шпионаже не могло быть и речи.

Майор Пабст точно так же исключался из круга подозреваемых.

Арестованные были отпущены, результаты расследования доложены Канарису.

Гейдрих встретился с адмиралом, чтобы переговорить о деле, он указывал на неблаговидность затеянного. Он подчеркнул, что слежка и расследование дела – в первую очередь задача абвера, а не тайной государственной полиции, поскольку речь идет о кадровых офицерах, находящихся на службе. Гейдрих сослался на «Десять заповедей» и призвал абвер и впредь их придерживаться. Затем он осведомился, чем вызваны подозрения Канариса относительно Пабста, поскольку расследование не дало ни малейших оснований усомниться в его благодежности.

В ответ Канарис не смог сказать ничего вразумительного и уклонился от объяснений.

Тогда Гейдрих сделал в документах своего ведомства подробные примечания и распорядился, чтобы при будущих подобных попытках абвера еще до начала расследования запрашивалось его заключение.

Видимо, Пабст чем-то стал неудобен Канарису, и шеф абвера таким образом попытался от него избавиться.

Канарис поручил своему другу подполковнику Лоршейдеру возглавить отделение абвера в Бордо. Лоршейдер использовал свою должность для того, чтобы пуститься в спекуляции вином в огромных размерах, что принесло ему миллионную прибыль. Случайно при проверке известных дорогих ресторанов на Курфюрстендамм обнаружили большое количество благородных вин, легальное происхождение которых не могли объяснить. Некоторые хозяева проболтались. Лоршейдер и его казначей были арестованы и приговорены к смертной казни Центральным судом армии. Шефом этого суда был генеральный судья Розенкранц, которого боялись из-за его жестоких приговоров. Он и главный судья Сак по представлению РСХА после 20 июля 1944 года арестовывали военнослужащих вермахта и передавали их в тайную государственную полицию. (Розенкранц ныне работает адвокатом в Гёттингене.)

В 1941 году были вскрыты и крупные спекуляции золотом при переправке его из Венеции в Фиуме[14], что привело к раскрытию валютных операций абвера. Еще долго после войны американская Си-ай-си[15] искала тайники с золотом, которые во время войны в нейтральных странах устраивали некоторые сотрудники абвера.