Глава 2 МАТУШКА-РОССИЯ

Глава 2

МАТУШКА-РОССИЯ

Летом 1941 года Красная армия представляла загадку для западных разведывательных служб, в том числе и Германии. Ее оснащение, по всем данным, было впечатляющим (действительно, у нее было столько же самолетов и больше танков, чем во всем остальном мире), но насколько способны его применять советские командиры? Ее резервы живой силы казались неисчерпаемыми, но одна солдатская масса не имеет ценности при отсутствии надлежащего руководства, а коммунистические приспособленцы, отобранные по признаку политической надежности, будут так же беспомощны на поле боя, как дворцовые фавориты в окружении царя. Даже прирожденная храбрость и стойкость русского солдата, проявленные в ряде европейских войн, по мнению некоторых специалистов, были подорваны идеологической обработкой. «Простой русский человек», как утверждали, «будет только рад сложить оружие, чтобы избавиться от угроз и власти комиссаров».

Такие проблемы стояли перед иностранными наблюдателями в 1941 году. Следует рассмотреть три отдельных вопроса: первый – численность Красной армии, состояние боевой подготовки и ее тактическую доктрину; второй – влияние партии на ее руководство и выработку стратегии; третий – реальность советской мощи, оценивавшейся в период, непосредственно предшествующий германскому нападению.

Красная армия того времени была в основном детищем двух архитекторов, Троцкого[24] и Тухачевского[25] (обоим было суждено заплатить жизнью за свои старания). Троцкий придал форму и укрепил дисциплину этой аморфной пролетарской черни. Тухачевский разработал тактическую и стратегическую доктрины, которые, хотя и не были так революционны, как концепции некоторых британских экспертов в области боевого применения танков, тем не менее далеко опередили тогдашнее военно-теоретическое мышление в других европейских армиях. Однако в конце 1930-х годов внутренняя политика и смещение ориентации Советского Союза в балансе европейских держав привели к соответствующим (ухудшенным) изменениям в его военном положении.

Проблема обороны России обусловливалась физическими характеристиками ее западной границы и тем обстоятельством, что советские промышленные и административные центры сосредоточивались в относительно небольшой части страны – на расстоянии 500 миль от этой западной границы. Далее восточная часть этой зоны делится на две части Припятскими болотами – болотисто-лесистой местностью шириной до 200 миль, откуда берут начало большие реки европейской части России.

Кроме своего значения как препятствия вторжению, эти болота ставят задачи и перед обороняющейся стороной, ибо они делят западную зону на две части, каждая из которых требует проведения независимых действий, так как их обслуживают разные железнодорожные сети, и их защита осуществляется на разных рубежах. На фронте такой протяженности невозможно держать войска повсюду. Эта проблема всегда стояла перед русским Генеральным штабом, и теперь она усугублялась растущей концентрацией промышленности в восточной части Украины, что требовало определения приоритетов между обороной севера (обеих столиц – Ленинграда и Москвы) и юга, откуда страна получала основную долю продуктов питания, машин и вооружения.

В начале 1930-х годов маршал Тухачевский разработал концепцию ведения обороны в таких условиях, и эта схема, как ни странно, пережила своего автора, казненного по обвинению в шпионаже в пользу Германии. Он предложил иметь относительно небольшое сосредоточение войск на севере, а основную массу мобильных сил поместить на Днепре, откуда они смогут угрожать правому флангу агрессора и при благоприятной обстановке предпримут быструю оккупацию Балкан.

Подобный план основывался на расчете, что чисто физические трудности преодоления больших расстояний и обеспечения вражеских войск помогут обороне столицы: противник будет втянут в широкий пустынный коридор между Припятскими болотами и укрепленным районом Ленинграда. Тогда оборона получит время для перегруппировки и выбора места для контратаки. Эта схема была первоначально задумана в контексте угрозы со стороны Польши или в худшем случае союза Польши с огрызком германской армии, оставшимся после Версаля. Но к 1935 году три новых фактора изменили масштабы этой схемы. Темп перевооружения Германии при Гитлере быстро ускорялся, в боевой подготовке главный акцент ставился на подвижность и использование танков.

В соответствии с этим было решено расширить систему укреплений на юг от Балтики до северной границы Припятских болот, и эти работы начались в 1936 году. В это время доктрина мощной обороны была прочно усвоена армиями Запада. Теория глубокого танкового удара, родившись в Англии, завоевала сторонников лишь среди небольшого числа более просвещенных офицеров германской армии. Военная же наука занималась проблемами изобретения и усовершенствования постоянных оборонительных систем, против которых противник будет биться до истощения, – систем, примером которых, если не идеальным образцом, стала линия Мажино. Многие ее детали были раскрыты русским, которые временами находились в хороших отношениях с Францией и на военном, и на дипломатическом уровнях, и для их разведки не составило труда собрать дополнительный материал от просоветски настроенных элементов среди французских военных и чиновников.

Результатом явилось то, что русским удалось создать систему, известную как линия Сталина, местами даже еще более мощную, чем ее французский прототип, потому что они начали сооружать ее несколькими годами позднее, уже располагая огромным количеством данных и опытом. Разведка ОКХ следующим образом описывает линию Сталина, после того как она была преодолена:

«Сочетание бетона, полевых укреплений и естественных препятствий, танковых ловушек, мин, болотистых участков вокруг фортов; искусственных водоемов, окружающих дефиле; полей, расположенных вдоль траектории пулеметного огня. Вся ее протяженность вплоть до позиций обороняющихся была замаскирована с неподражаемым искусством… Вдоль фронта протяженностью в 120 километров построены и размещены на искусно выбранных огневых позициях не менее десятка барьеров, тщательно замаскированных и защищенных от легких бомб и снарядов калибра 75–100 мм. Тысячи сосновых стволов закрывали окопы, которых наступающие не могли обнаружить, пока не становилось слишком поздно. На три километра позади, на участках длиной 10–12 километров, в землю на глубину более метра зарыты три ряда сосен. За этим препятствием простирается засека из деревьев, спиленных на метр от земли, верхушки которых направлены навстречу противнику и опутаны колючей проволокой. Бетонные пирамиды усиливали это заграждение».

Но хотя отдельные участки линии Сталина были практически непреодолимы, она никоим образом не являлась непрерывной полосой укреплений. Некоторые участки, а именно: вокруг Чудского озера и между Припятскими болотами и верховьями Днестра, а также подступы к ряду важнейших городов прифронтовой зоны – Пскову, Минску, Коростеню, Одессе – были надежно прикрыты. Однако укрепленные районы не имели связывающих их полос полевых оборонительных сооружений, и название «линия» в 1941 году было не более чем иллюзией, основанной на наличии ряда укрепленных районов, расположенных примерно на одной географической долготе.

Затем, после германо-советского пакта августа 1939 года и соглашения о разделе Польши, Красная армия оставила свои постоянные оборонительные сооружения в Белоруссии и продвинулась вперед на запад до рубежа реки Буг. А в июле следующего года Россия присоединила к себе Бессарабию и Буковину. Эти меры, наряду с оккупацией Прибалтийских государств на севере, отодвинули западные границы Советского Союза на сотни миль. Нога в ногу с новой географией, армия тоже ушла вперед, оставив пустыми свои прежние районы базирования, полевые склады снабжения и постоянные укрепления линии Сталина.

Сталин считал, что пространство важнее постоянных укреплений, но не учитывал, что армия не была подготовлена к маневренным оборонительным боям. Если же кто-то из командиров Красной армии не соглашался с ним, у них к 1939 году хватало ума держать свои мысли при себе. Ибо еще более сильным, чем упование на пространство, было убеждение русского диктатора, что главнейшим требованием к армии и особенно к ее старшим офицерам является их политическая надежность. Коммунизм учит, что внутренний враг – самый опасный, и в обществе настолько репрессивном, каким была предвоенная Россия, наличие трех миллионов человек под ружьем могло быть постоянным источником тревоги для режима, если бы солдаты и их командиры не были безжалостно приучены подчиняться линии партии.

Теоретически на верху иерархической лестницы стоял Государственный комитет обороны (ГКО), председателем которого был Сталин, а членами Молотов, Ворошилов, Маленков и Берия. Ему подчинялась Ставка – аналог Генерального штаба. Она номинально являлась «комитетом равных» и состояла из восьми офицеров сухопутной армии и четырех комиссаров (среди которых был Булганин), которые должны были следить за генералами. Фактически руководство Ставкой было сосредоточено в руках начальника штаба маршала Шапошникова и его заместителя генерала Жукова, которые оба непосредственно подчинялись Сталину. Ни ГКО, ни Ставка не могли вмешиваться в автократическую верховную власть Сталина, как не могли ограничить всемогущества Берии и НКВД, которые, обладая компрометирующими досье и карательными органами, через сеть комиссаров и политруков держали армию в узде. Эти последние должности были введены уже в военное время в попытке встряхнуть Красную армию от оцепенения и страха, которые овладели ею после больших чисток 1937–1938 годов.

Престиж и влияние Красной армии достигли своего апогея 22 сентября 1935 года, когда были введены знаки различия и воинские звания для командного состава. Майоры и более старшие офицеры стали неподсудны гражданскому суду, а политическим руководителям отныне вменялось в обязанность сдать экзамены по военному делу. И вершиной военной профессии стало учреждение звания Маршала Советского Союза, которое было присвоено пятерым: Блюхеру – «царю Дальнего Востока», Егорову, Тухачевскому и двум непотопляемым прихвостням Сталина – Буденному и Ворошилову.

Тухачевский был звездой среди новых маршалов. На следующий год после сентябрьского указа ему предоставили возможность много ездить по Западной Европе. В своих поездках Тухачевский вел себя с той неосторожностью, которая, если ее постоянно и старательно не сдерживать, покажется чертой национального характера. В одно и то же время он играл роль и дипломата, и кочующего военного атташе, и светского льва. Он встречался и бывал на обедах у мадам Табуи[26], и она цитировала его в своих публикациях; он встречался с генералом Миллером, главой Русского общевойскового союза. Немцам в своих лекциях он говорил, что, «…если дело дойдет до войны, Германии будет противостоять не старая Россия». Умеряя свои увертюры формальной присказкой: «Мы коммунисты, и вам не следует забывать, что мы должны и хотим оставаться коммунистами», – Тухачевский продолжал: «…Если бы Германия встала на другую позицию, ничто не препятствовало бы дальнейшему советско-германскому сотрудничеству – обе страны развивали бы дружбу и политические отношения, как в прошлом, они могли бы диктовать всему миру свою волю».

Французам, с другой стороны, Тухачевский заявлял, что ему бы «хотелось видеть расширение отношений между французской и Красной армиями». Он провел неделю в качестве гостя французского Генерального штаба и в завершение визита похвастал перед генералом Гамеленом относительно заказов на новое оборудование: «Что до меня, так я всегда получаю то, что прошу».

Вскоре ему предстояло получить то, на что в житейском смысле слова он никак не напрашивался. Ибо смерть уже встала у него за плечом так же, как и у доброй половины его коллег. Меньше чем через год после возвращения Тухачевского на горизонте появилось первое облачко, которое, как в ночном кошмаре, тут же обернулось тучей. 28 апреля 1937 года в газете «Правда» была помещена статья о необходимости каждому красноармейцу «овладевать политикой так же, как техникой», и где утверждалось, что Красная армия существует для того, чтобы «бороться с внутренним, так же как и с внешним врагом». Смысл статьи был до предела зловещим. Сталин уже решил, что пришло время провести чистку армии по тому же безжалостному сценарию, по какому в предыдущем году из партии была изгнана и уничтожена «старая гвардия», считая, что уверенность в политической надежности куда важнее риска утраты боеготовности.

Есть кое-какие данные относительно того, что русского диктатора встревожили события в Испании, где советские военные, сражавшиеся против Франко (кроме приобретения ценного тактического опыта), начали показывать зубы в конфликтах с сотрудниками НКВД.

Каковы бы ни были мотивы Сталина и собирался ли он заходить так далеко, конечная статистика чистки ошеломляет. Из маршалов выжили только Буденный и Ворошилов. Из 80 членов Военного совета 1934 года только 5 в сентябре 1938 года остались живы. Все 11 заместителей наркома обороны были уничтожены. Все командующие военными округами были к лету 1938 года казнены. 13 из 15 командующих армиями, 57 из 85 командиров корпусов, ПО из 195 командиров дивизий, 220 из 406 командиров бригад были казнены. Но наибольшую численную потерю понес офицерский корпус Красной армии вплоть до уровня ротных командиров.

Перед чисткой Красная армия представляла собой мощный, нацеленный на новые цели, прекрасно оснащенный организм. Теперь нововведения пошли черепашьим темпом; техника исчезала, «массовая армия» снова вышла на сцену как пролетарский идеал, но те выработанные рефлексы, которые могут оживлять массу и делать ее грозной силой, были уничтожены. Ее подготовка и обучение были прежде всего рассчитаны на наступательную войну. Но в отличие от немцев, которые были единственной европейской армией, с энтузиазмом относящейся к наступательной концепции, русские не усвоили учение Лиддел-Гарта и Фуллера[27] о правильном применении танков. Так, несмотря на то, что к 1941 году они накопили не менее 39 бронетанковых дивизий (для сравнения: у немцев их было 32), они не были сформированы в самостоятельные корпуса и армии, а распределены поровну для тесной поддержки стрелковых дивизий, то есть более тяжелым весом дублировали тактические принципы тесной поддержки, которую требовали от танков и артиллерии, непосредственно приданным пехоте.

Это можно объяснить тремя факторами. В самом начале 1930-х годов, в отличие от консервативно настроенных штабов западных держав, русские обращали значительное внимание на тактические и конструктивные особенности в армии Соединенных Штатов. Американцы, поздно появившиеся на сцене Первой мировой войны, были лишены тех травмирующих воспоминаний о захлебывающихся атаках на постоянные оборонительные сооружения, которые сохранились у британцев и французов. В 1918 году казалось, что применение танков мелкими группами в сопровождении пехоты при поддержке мощным артиллерийским огнем явится ключом ко всем укреплениям, какими бы сложными они ни были, если только эти два рода войск будут действовать неразрывно вместе и если танки не будут слишком обгонять пехоту. С тех пор американцы приняли идею применения танков не только в качестве щипцов для раскалывания орехов, но и в разведывательных целях, а также в качестве «кавалерии». Они создали ряд быстроходных легких танков, и один из них – «кристи» – был продан русским[28]. Но несмотря на то что американцы на ощупь шли в правильном направлении, они никогда по-настоящему так и не усвоили самой сути концепции применения танков, какой ее видел Лиддел-Гарт и развил Гудериан – тяжелой, сбалансированной силы, на гусеничном ходу, движущейся не для разведки, а для нанесения мощного удара и развития успеха. В соответствии с этим русские постепенно создали «танковый парк», где были машины, исключительно пригодные для маневренной танковой войны (в 1932 году они также купили у Британии шеститонный танк «виккерс», на основе которого они создали свою серию танков Т-26), но они оставались верны наступательному принципу, который отвергал – если вообще рассматривал – радикальную идею самостоятельных операций, выполняемых отдельным родом войск.

В 1937 году ряд русских офицеров был откомандирован в качестве советников в республиканскую армию Испании, и там они смогли наблюдать проверку этих принципов на практике. За исключением условий уличного боя везде оборона взламывалась неумолимым давлением сбалансированных сил танков, пехоты и артиллерии. «Железное кольцо Бильбао» – рубеж по реке Эбро, – казалось, могло вызвать только задержку, но никогда остановку. Генерал Павлов, специалист по применению танков, бывший в Испании (и который был расстрелян в первые недели войны за некомпетентность), доложил Сталину и Ворошилову: «Танк не может выполнять самостоятельную роль на поле боя», – и советовал распределить танковые батальоны для поддержки пехоты.

Затем Финская кампания зимы 1940 года показала, что наступление, хотя и здравое по замыслу, не должно быть безрассудным в выполнении. Недооценивая храбрость и приспособляемость обороняющихся, русские попытались обойти постоянные оборонительные сооружения у озера Ладога, применив широкое и глубокое движение в обхват фланга на севере. Однако колонны Красной армии, вброшенные в глубь финской территории, были окружены и уничтожены. Затем, на втором этапе войны, обнаружилось, что постоянные оборонительные сооружения финнов на Карельском перешейке удавалось разрушать постоянными атаками танков и пехоты, действовавших в тесной связке.

Таким образом, игнорируя в каждом случае влияние местных условий, русские пользовались своим опытом для формулирования доктрины генерального наступления, как «парового катка», включающего в себя все роды войск. В сущности, эта доктрина отражала их традиционную военную позицию, по-современному приодетую с помощью новейшей техники. Эта позиция прочно основывалась на личном опыте двух полководцев, на которых ляжет главная ответственность за руководство Красной армией, когда наступит момент германского нападения. Маршал Шапошников, начальник Генерального штаба с 1937 года, был привлечен для планирования конечных этапов атаки на линию Маннергейма. Начальник штаба сухопутных сил генерал Жуков был назначен после печальной зимы 1939/40 года, и он тоже столкнулся с «финским вопросом» в тот самый момент, когда ортодоксальная массовая тактика стала наконец приносить результаты. Более того, назначение Жукова во многом определялось его успехом в самом важном военном конфликте до нападения Германии, в котором участвовала Красная армия, а именно в сражениях на Халхин-Голе против японцев в предшествующем году[29]. Эта дорого стоившая операция была проведена с мастерством и не отличалась особой оригинальностью; и хотя танки использовались расточительно (у Жукова их было почти пять сотен), победа, очевидно, была достигнута за счет стойкости и жестко соблюдаемого взаимодействия между всеми родами войск, особенно с артиллерией.

Но русским нужно было учиться – и учиться очень быстро, – если они хотели выжить в войне против мобильных, прекрасно подготовленных германских танковых войск с их огромной огневой мощью. Для Красной армии дело осложнялось тем, что ее диспозиции в Восточной Европе в начале германского нападения были до нелепости уязвимы. Это был результат компромисса в продолжающемся скрытом разногласии между некоторыми высшими генералами и Сталиным.

Жуков согласился с тем, что было бы желательно занять западные территории, чтобы предвосхитить вторжение немцев, но он хотел сделать это, используя легкое прикрытие, и, пересмотрев план Тухачевского, разделить стратегический резерв между Киевом и районом Новгород – озеро Ильмень на севере.

Летом и осенью 1940 года казалось, что Жуков сделает по-своему, так как в Польше только 14 русских дивизий, в Бессарабии 7, тогда как около Новгорода образовался район значительного сосредоточения войск. Там находилось более 20 дивизий, из которых 8 были танковыми. Но после Венского арбитража и все возрастающих признаков германского проникновения на Балканы характер сосредоточения войск был изменен. Это смещение акцентов стало ускоряться и приобретать большие масштабы зимой, после того как отклонение Гитлером письма Сталина от 27 ноября, как казалось, сделало конфликт между двумя державами неизбежным.

Результатом стало то, что к весне 1941 года диспозиции русских напоминали карикатуру на прежний план Тухачевского – войска сбились в кучи на новой границе, подготовить которые к обороне они не успели, а коммуникации к районам баз стали слишком растянутыми.

Действительно, есть определенная параллель, но в гораздо большем масштабе, между положением армии русских и той обстановкой, когда в мае 1940 года французские и британские армии оставили свои собственные позиции и очертя голову устремились в Бельгию, навстречу интервенту. Здесь объяснением, однако, были мотивы, далеко не такие возвышенные, как желание оказать немедленную помощь маленькому союзнику. За зиму 1940/41 года численность войск в новгородском районе сосредоточения снова уменьшилась, но произошло соответственное увеличение (20 стрелковых дивизий, 2 кавалерийские дивизии и 5 бронетанковых дивизий) на финской границе. Были сформированы две отдельные группы армий (по норме на весь район полагалась одна, из ленинградской группы армий), которыми командовали генералы Мерецков и Говоров. Этот факт, в сочетании с некоторыми высказываниями Молотова, зафиксированными в протоколах Берлинского совещания, заставляет задуматься, что русские готовились к возобновлению своего нападения на Финляндию летом 1941 года.

Еще большее сосредоточение войск в районе между Лембергом (Львовом) и верхним Прутом частично явилось расширением первоначального плана Тухачевского, а частично средством усиления руки России в интенсивной силовой политике, которая осуществлялась на Балканах. Ибо, по мнению Сталина, на Балканах было бы возможно дальнейшее аннексирование, если бы Германия глубже увязла на Западе или в Средиземном море. Когда Стаффорд Криппс представил Сталину обширные данные о германском плане (полученные от Гесса), русский вождь посчитал, что это дезинформация, разделяя взгляды Ворошилова о том, что «у нас есть время сыграть роль могильщика капиталистического мира – и нанести ему сокрушительный удар».

Результатом этого расхождения во мнениях между Ставкой и ГКО стало крайне громоздкое и неустойчивое размещение русской армии. К середине мая 1941 года вне границ 1939 года находилось около 170 дивизий или более ⁵/₇ всей численности вооруженных сил страны. Они распределялись по пяти военным округам – Ленинградским, Прибалтийским, Западным, Киевским и Одесским. Из командовавших ими генералов трое – Попов, Тюле-нев и Павлов, – даже если бы они и выжили после первых отчаянных дней боев и карательных отрядов, были бы обречены на забвение.

Но хотя Красная армия находилась в невыгодном положении из-за этой уязвимой дислокации и ей предстояло тяжело пострадать из-за неуклюжего, нерешительного и неумелого руководства, она была более чем ровня немцам в области снабжения. У нее имелись недостатки, а именно в медицинской службе и радиосвязи, но в главном – в численности танков (более семи тысяч в передовом районе) и полевой артиллерии – русские имели превосходство.

Существовало три типа дивизий: стрелковая (пехотная), состоявшая из трех полков, каждый по три батальона, и одного резервного полка из двух батальонов; кавалерийская, из четырех полков по два батальона; и бронетанковая дивизия. На более поздних этапах войны появились отдельные моторизованные стрелковые дивизии, но в 1941 году пехота не имела моторного транспорта и зависела от обозов на конной тяге. Единственной моторизованной пехотой являлась та, что была придана бронетанковой дивизии. В каждой стрелковой дивизии имелась своя артиллерия на колесной и гусеничной тяге, на которой перевозились и боеприпасы. Стрелковые дивизии снабжались и своими танками, но по большей части это были французские машины 20-х годов. Танки Т-34 предназначались только для танковых дивизий.

Кавалерия отнюдь не была анахронизмом и приносила огромную пользу. Рекрутируемая из казаков и калмыков, – людей, проводящих всю жизнь в седле, – она отличалась исключительной маневренностью. Их готовили к сражениям как пехотинцев, но они использовали своих лошадей для переходов на огромные расстояния по бездорожью и для буксировки своей легкой артиллерии и минометных плит. Они умели мастерски скрываться и рассеиваться. «Советская кавалерийская дивизия, – ворчал Манштейн, – может пройти сотню километров за ночь – да еще по касательной к оси коммуникации». Им не было цены в условиях маневренных боев, а их мохнатые низкорослые киргизские лошадки из Сибири выдерживали температуры до тридцати градусов ниже нуля.

Значение кавалерийских дивизий усиливалось еще и их статусом единственных подвижных частей, способных действовать с любой степенью самостоятельности. Ибо, следуя рекомендации Павлова, в 1939 году бронетанковые дивизии были раздроблены, и их наличный состав распределен в виде бригад по всем пехотным армиям. Хотя в ряде случаев была сохранена дивизионная организация, расчленение бригад на «тяжелые», «средние» и «разведывательные» означало конец бронетанковых войск как отдельного рода войск.

Затем, после успехов германских танковых дивизий в Польше и Франции, начались сперва вялые, затем бешеные усилия начать переформирование танковых бригад обратно в танковые дивизии. Но этот процесс начался только к лету 1941 года, и у русских командиров не было времени ознакомиться с задачами использования крупных танковых соединений. Тем не менее количество развернутых танков было в своей совокупности огромным (некоторые специалисты считают, что общее количество танков в Красной армии в начале кампании доходило до 20 тысяч), а их равномерное распределение обеспечило регулярные стрелковые дивизии огневой мощью, по меньшей мере равной германскому эквиваленту.

В России, как и в Германии, взаимоотношения армии и государства носили деликатный характер. В обеих странах перед диктатором стояла проблема дисциплины личного состава и подчинения его своим политическим целям. В обеих странах это было достигнуто, но совершенно различными путями, что в свою очередь имело далеко идущие последствия. Гитлер взял верх над своими генералами искусным маневрированием и через несколько лет добился их исключения из области политики, где до этого они целых полвека правили, как арбитры. Затем подкупами, лестью, запугиванием он переключил их энергию и опыт в единственную область – обеспечение высокой боеготовности.

Но русский офицерский корпус не был изолирован, он был раздавлен. После чисток Красная армия стала покорной до идиотизма; преисполненной чувством долга, но не имеющей опыта; лишенной политического веса или притязаний ценой утраты инициативности, склонности к эксперименту и нововведениям. Остается вопросом, не исчез ли также их врожденный патриотизм, первобытная любовь к матушке-России, которая заставляла их предков, живших при еще более варварских и тиранических режимах, чем сталинизм, подниматься на борьбу и побеждать захватчиков? Ибо эта любовь, и сила воли, и фатализм, и эта способность переносить невероятные страдания – все эти чисто русские качества потребуются в полной мере в первые ужасные недели после нападения Германии.

В начале 1941 года разведывательный отдел ОКВ оценивал численность русских как «не более чем» 200 дивизий. После войны Гальдер сказал: «Это было грубой недооценкой, эта цифра была ближе к тремстам шестидесяти». На самом же деле первая цифра была гораздо более вероятной; просто советская мобилизационная машина была прекрасно отлажена, и еще до конца июля под ружье поставили свыше одного миллиона человек. В таком огромном достижении большую помощь оказал Осоавиахим, в котором состояло 36 миллионов членов, из которых 30 процентов были женщины. Это была общенациональная полувоенная организация, которая «обучала людей основам гражданской обороны и рукопашного боя. В клубах имелись отделения местной противовоздушной обороны, авиации, подготовки парашютистов, партизанских кадров и даже военных собаководов. На них возлагалось разминирование и сбор оружия и имущества в тыловой полосе».

Гитлер не принимал во внимание подспудную силу подобной организации. Он верил, что советская военная машина настолько пропитана коммунизмом, неуверенностью, подозрительностью и наушничеством и так деморализована чистками, что не может действовать надлежащим образом. «Вам нужно только пнуть дверь, – сказал он Рундштедту, – и все гнилое строение рухнет».

Кажется странным, что этот столь ортодоксальный взгляд на разлагающее влияние политики на военную систему высказывает Гитлер, с его безграничным презрением к профессиональным солдатам и вечным превознесением долга перед партией над требованиями совести. Но какова бы ни была его логика, он просмотрел один очень важный фактор в своей оценке потенциала русских. Теперь вермахт имел перед собой противника совершенно иного сорта, не похожего на мягонькие нации Запада. «Русский солдат, – сказал Крылов, – любит воевать и презирает смерть. Ему приказано: если ранен, притворяйся мертвым; жди, пока не подойдут немцы; выбери одного и убей! Убей из винтовки, штыком или ножом. Вцепись ему в горло зубами. Не умирай, не оставив рядом с собой труп врага»[30].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.