Глава 18 ПОСЛЕДСТВИЯ

Глава 18

ПОСЛЕДСТВИЯ

Один член нацистской иерархии, во всяком случае, не обманывался в оценке положения. Генрих Гиммлер понимал, что провал операции «Цитадель» означает, что война проиграна. Теперь его тревожил вопрос, как смягчить поражение и спасти собственную шкуру, и его стала занимать идея дворцовой революции.

Хотя он, по-видимому, наслаждался ужасом, который мог вселять в своих соотечественников-немцев, Гиммлер никогда не осознавал полностью, какую ненависть он вызывает за пределами Германии. Перед иностранцами и представителями нейтральных стран глава СС любил представать в позе чиновника, высшего бюрократа, отличавшегося стойким неприятием коммунизма – короче говоря, фигурой, идеально подходившей своим положением для сохранения порядка в стране в период любых «трудностей», способной – если будет достигнуто международное согласие – пунктуально ввести Германию обратно в «семью наций». В своем домашнем кругу, где ему как семейному человеку было проще становиться в такую позу, у него был старый знакомый, некий доктор Карл Лангбен, безупречный послужной список которого делал его идеальной фигурой, чтобы поставить на шахматную доску и ввести в игру.

Лангбен был близким соседом Гиммлеров на Вальхензее, и их дочери вместе учились в школе. Когда-то, давно в прошлом, Лангбен обратился к Гиммлеру, прося за своего старого учителя, некоего профессора Фрица Прингсхейма, правоведа, когда его бросили в концентрационный лагерь (из-за его еврейского происхождения). Гиммлер пошел навстречу, и не только приказал освободить Прингсхейма, но и разрешил выдать ему документы на выезд из Германии. Не следует представлять, что отношения этих двух людей были очень близкими, потому что Лангбен, практиковавший в области защиты конституционных прав, периодически позволял себе удовольствие делать вызывающие оппозиционные жесты в сторону правящего режима. Во время суда над участниками поджога Рейхстага он предложил вести защиту коммунистического лидера Эрнста Тоглера. Позднее Лангбен защищал Гюнтера Тереке, министра труда в правительстве Папена, которого нацисты судили по ряду подстроенных обвинений. Осмелев, возможно от дружбы и покровительства своего всемогущего соседа, Лангбен приобрел влияние в кружке «заговорщиков» и общался с Гёрделером и Иоганнесом Попитцем, с которыми обсуждал важность вовлечения Гиммлера в заговор.

Если Гиммлер и ощущал некоторое неудобство от изменнической деятельности своего соседа, он мужественно сносил это. Был, по крайней мере, один случай, когда Гиммлер зашел так далеко, что поделился с Лангбеном своими сомнениями о предстоящем будущем, и, укрепившись этим воспоминанием, Лангбен начал теперь как можно тактичнее внедрять идею его встречи с Попитцем.

Никакой повестки дня такой встречи не существовало, но она имела двойную цель. Во-первых, определить реакцию Гиммлера на идею дворцового переворота; во-вторых, если Гиммлер будет готов, обсудить в общих чертах основы подходов к западным союзникам с целью окончания войны. Похоже, что обе стороны начали с намерения перехитрить друг друга. Заговорщики надеялись использовать СС, чтобы освободиться от Гитлера, а затем ударить по СС всем весом армии. Гиммлер просто хотел использовать Попитца и Лангбена в качестве респектабельных представителей для открытия переговоров. Если бы предложение (об окончании войны на Западе) было принято благожелательно, то не будет и трудностей в том, что Гиммлер возложит на себя исполнительную власть для осуществления переворота, ибо Верный Генрих – имя, присвоенное ему лично Гитлером в признание его полной преданности – имел в своем распоряжении самую идеальную из когда-либо существовавших машин для осуществления переворота – полицию, гестапо, СД и СС.

Перевороты – всегда очень деликатный, даже болезненный вопрос в тоталитарных кругах – занимали много места в обсуждениях в штабе у фюрера. Пока начали происходить первые осторожные сближения между Гиммлером и заговорщиками в Берлине, окружение Гитлера было встревожено событиями в Риме. 25 июля Муссолини был низложен, и маршал Бадольо встал во главе правительства. Несколько дней Гитлер не мог думать ни о чем другом, как о крушении своего союзника, не обращая внимания на текущие военные дела, отчего страдало прямое руководство операцией «Цитадель», которое теперь остановило измотанные войска на том же рубеже, с которого она началась.

Сохранилось несколько фрагментов стенографических записей за этот период, и выдержки из них покажут атмосферу взбудораженности и смятения.

«Г и т л е р (после долгого расхаживания взад и вперед с Кейтелем и Йодлем и обсуждения вероятного развития событий в Италии). …Хотя этот негодяй [Бадольо] сразу объявил, что война будет продолжаться, это не имеет значения. Им пришлось это сказать, но это остается изменой. Но мы тоже сыграем в эту игру, пока готовим все, чтобы одним махом забрать всю шайку, захватить всю эту сволочь. Завтра я пошлю туда человека с приказом командиру 3-й дивизии танковых гренадер, чтобы он прибыл в Рим со специальным отрядом и арестовал все правительство, короля и всю шайку немедленно. Прежде всего арестовать принца-наследника и захватить всю ораву, особенно Бадольо с его бандой. Посмотрим, как они будут сдаваться, а через два-три дня там будет другой переворот. Как далеко они [вероятно, 3-я дивизия танковых гренадер] от Рима?

Й о д л ь. Около ста километров.

Г и т л е р. Ста? Ну, скорее шестидесяти. Вот все, что им нужно. Если он отправится туда с моторизованными войсками, он будет там и сразу арестует все сборище.

К е й т е л ь. Два часа.

Й о д л ь. Пятьдесят – шестьдесят километров.

Г и т л е р. Это не расстояние.

В е й ц е н е г г е р [подполковник из штаба ОКВ]. Дивизия имеет сорок два самоходных орудия, мой фюрер.

Г и т л е р. Они там с дивизией?

В е й ц е н е г г е р. Да, с дивизией.

Г и т л е р. Йодль, подсчитайте быстро.

Й о д л ь. Шесть батальонов.

К е й т е л ь. Готовых к бою. Пять готовы только частично.

Г и т л е р. Йодль, подготовьте приказы для 3-й дивизии танковых гренадер, чтобы немедленно их отправить. Прикажите им направиться в Рим со своими самоходными орудиями, чтобы никто не знал об этом, и арестовать правительство, короля и всю компанию. Прежде всего мне нужен принц-наследник.

К е й т е л ь. Он важнее, чем старик.

Б о д е н ш а т ц [генерал люфтваффе, офицер связи между Герингом и штаб-квартирой фюрера]. Это нужно организовать так, чтобы погрузить их в самолет и вывезти.

Г и т л е р. Прямо в самолет – и сюда.

Б о д е н ш а т ц (смеется). Смотрите только, чтобы Bambino [т. е. принц] не потерялся на аэродроме.

Г и т л е р. Через восемь дней все переменится. Теперь мне нужно поговорить с рейхсмаршалом.

Б о д е н ш а т ц. Я немедленно передам ему».

Повторения и иногда близкая к бессвязности речь Гитлера (особенно заметная в начале отрывка) показывают, что он был в очень нервном состоянии. Как часто бывало в напряженные моменты, ему хочется опереться на Геринга, из флегматичности и цинического настроя которого он черпал силы. И, как теперь бывало все чаще и чаще, Геринга на совещании не было, а когда его находили, оказывалось, что от этого мало толку. Наконец рейхсмаршала разыскали по телефону (было еще только 10 часов вечера), и есть запись того, что говорил Гитлер:

«Алло, Геринг?.. Я не знаю… Вы слышали новость?.. Ну, пока нет прямого подтверждения, но не может быть сомнений, что дуче подал в отставку, а Бадольо занял его место… В Риме это вопрос не возможностей, но фактов… Это правда, Геринг, здесь нет сомнений… Что?.. Я не знаю, мы пытаемся выяснить… Конечно, это ерунда. Он будет продолжать, но не спрашивайте меня как… Но теперь они увидят, как мы продолжаем действовать… Ну, я просто хотел сказать вам. Во всяком случае, я думаю, вам нужно приехать прямо сюда… Что?.. Я не знаю. Я вам скажу об этом, когда вы приедете. Но постарайтесь привыкнуть к факту, что это правда».

Геринг положил трубку. Гитлер сказал, обращаясь ко всем в комнате: «Мы и раньше попадали в такую переделку. Это было в тот день, когда переворот произошел здесь» (по-видимому, он в этот момент показал на карте Белград и имел в виду переворот, совершенный королем Петром и генералом Симовичем в марте 1941 года).

Через два с половиной часа все еще не было никаких признаков появления Геринга, и, очевидно, настроение Гитлера не улучшилось. Вальтер Хевел, представитель министерства иностранных дел, предложил дать какую-нибудь гарантию Ватикану.

«Г и т л е р. Это ничего не дает. Я войду прямо в Ватикан. Вы думаете, Ватикан меня смущает? Мы все это возьмем. Во-первых, весь дипломатический корпус находится там. Мне это все равно. Этот сброд находится весь там. Мы все это стадо свиней оттуда выставим. Потом мы дадим извинения. Это все не важно.

X е в е л (меняя тон, видимо подделываясь под настроение Гитлера). Мы там найдем документы.

Г и т л е р. А, да, мы заберем документы, обязательно. Измена станет очевидной для всех. Жаль, что здесь нет Риббентропа. Сколько времени ему потребуется, чтобы составить проект директивы для Макензена? [Макензен был германским послом в Италии.]

X е в е л. Это можно будет сделать.

Г и т л е р. Хорошо.

X е в е л. Я это немедленно проверю.

Г и т л е р. Это будет журналистский очерк на двенадцати страницах? Я с вами всегда боюсь этого. Это можно сформулировать в двух-трех строках. Вот что, Йодль. Я тут думал еще кое о чем. Если наши люди на Востоке хотят атаковать завтра или через день – я не знаю, сосредоточились ли уже эти части, – я бы посоветовал разрешить им сделать это. Потому что тогда «Лейбштандарте» еще бы могла принять участие. Потому что им все равно приходится ждать составов. [СС «Лейбштандарте» имела приказ двигаться в Италию, но застряла в России из-за нехватки железнодорожных составов.]

К е й т е л ь. Железнодорожные составы.

Й о д л ь. В этом что-то есть. Будет лучше, если «Лейбштандарте» закрепит свою позицию перед отъездом.

Г и т л е р. Да, это будет хорошо. Потом одну эту дивизию, «Лейбштандарте», можно будет забрать. Они должны двигаться первыми, но могут оставить имущество. Им не надо брать с собой свои танки. Они могут оставить их там, а здесь взять замену. Возьмут здесь «пантеры» и будут прекрасно снаряжены. Это очевидно. К тому времени, как дивизия прибудет, здесь будут для нее танки.

X е в е л. Прошу извинить, что прерываю. Насчет принца Гессенского. Он там стоит все время. Сказать ему, что он не нужен?

Г и т л е р. Хорошо. Я пошлю за ним и немного поговорю с ним.

X е в е л. Он обращается ко всем и хочет знать все.

Г и т л е р. Я бы начал с того, что дал бы ему все прокламации, которые мы здесь собрали. В любом случае они уже опубликованы. Филипп вполне может прочитать их, они не опасные. Но смотрите, не дайте ему того, что не нужно».

Такова была обстановка в штаб-квартире Гитлера. Все время, которое он посвятил кампании на Востоке, не превышает сорока секунд (разговор с Кейтелем и Йодлем, приведенный выше). Но там, на Северном фронте, обстановка становилась такой же угрожающей, как и та, что царила в Италии.

Причиной этого была постоянная ошибка в оценке ситуации, характерная для командиров на местах и, в особенности, для Манштейна. Хотя они признали, что попытка выдавить выступ у Курска провалилась, они все еще были убеждены, что эти бои поглотили большую часть русских танков и что остаток лета можно будет использовать для осуществления ряда тактических «решений», которые выправят линию фронта и закрепят его до начала зимы. Немцы никак не могли уяснить тот факт, что теперь им как более слабой армии придется принимать инициативу русских и летом и зимой, вместо того чтобы, как было до этого правилом, чередовать свои наступательные и оборонительные действия в зависимости от времен года.

Манштейн абсолютно откровенен на этот счет: «Мы надеялись, что в ходе операции «Цитадель» нанесли противнику такие потери, что могли рассчитывать на передышку на этой части фронта, а Южная группа армий [т. е. он сам] решила пока отвести значительную массу танков с этого крыла с целью выправить положение на Донецком участке».

В результате практически все танки были отведены со старой линии фронта вокруг Курского выступа. Большинство частей имело большой некомплект по танкам, который затем еще более увеличился при проведении строгой инспекции, отобравшей все машины, требовавшие ремонта, и отославшей их в ремонтно-восстанови-тельные мастерские в Харькове и Богодухове. Они же были настолько завалены работой, что после 1 августа танки и самоходные орудия пришлось отправлять в Киев даже для небольшого ремонта ходовой части и приборов управления огнем. К тому времени, когда различные танковые дивизии, принимавшие участие в «Цитадели», навели у себя порядок, стало ясно, что изыскать «значительную массу танков» будет очень трудно. Манштейну удалось наскрести некоторые остатки для усиления штаба 3-го танкового корпуса и отправить их на юг, вместе со всей 3-й танковой дивизией – одним из соединений, наименее пострадавших в Курской битве. Но так как предполагалось, что эта группировка, остаток танкового стратегического резерва немцев, в создание которого Гудериан вложил столько энергии всего шесть месяцев тому назад, должна будет нанести два последовательных удара на Донце и на Миусе, было необходимо ее дальнейшее усиление.

Единственными имевшимися силами был танковый корпус СС. Кроме того, благодаря обычному приоритету СС в получении всего необходимого пополнение убыли шло здесь гораздо быстрее. С точки зрения Манштейна использование войск СС осложнялось тем, что ему приходилось запрашивать разрешение из ОКВ, то есть лично от Гитлера. Это всегда было деликатным делом и в самые лучшие времена, но в последнюю неделю июля Гитлер (как мы видели) был поглощен переворотом в Италии и сам решил передислоцировать танковый корпус СС в Италию. Между группой армий «Юг» и ОКВ произошел лихорадочный обмен посланиями, перемежавшимися личным вмешательством фюрера. Вначале все соединения СС намечалось направить в Италию; затем – только «Лейбштандарте»; затем всем им было приказано следовать в Харьков, кроме «Лейбштандарте», которой предстояло возглавить атаку 3-го танкового корпуса, а затем грузиться в Италию; потом – и наконец – весь корпус получил приказ следовать на юг для осуществления контратаки, если появится подвижной состав и «Лейбштандарте» будет отведена и погрузится к месту назначения в Италию.

Но теперь Гитлер поставил новое условие. Руководствуясь, вероятно, чистой интуицией, – это никак не могли быть донесения разведки, поскольку никто из командующих армией не разделял этого мнения, – фюрер думал, что новое наступление русских между Рыльском и Белгородом более чем вероятно, и запретил Манштейну использовать СС в Донецкой операции, а приказал ему немедленно начать наступление против русских плацдармов за Миусом.

Тем временем численность русских танков в Курском выступе постепенно увеличивалась до уровня, имевшегося до битвы. Рокоссовский и Ватутин начали сражение, имея 35 танковых дивизий, и эта цифра едва ли снизилась, хотя, разумеется, численный состав многих дивизий уменьшился. Оставшись победителями, русские смогли собрать и отремонтировать большую часть легко поврежденных танков к концу июля. К тому же у них не было затруднений с запасными частями благодаря тому, что они применяли в сражении только один тип танка – Т-34, тогда как у немцев использовалось пять разных типов танков и два – самоходных орудий. Количество русских танков, находившихся в боеготовности в Курском выступе на 5 июля, было около 3800; к 13 июля эта цифра снизилась до 1500 или менее; но к 3 августа она снова возросла до 2750. Представляется маловероятным, чтобы Рокоссовскому досталась новая техника (хотя в конце июля Ватутин получил три свежих полка самоходной артиллерии), потому что Соколовский на севере и Конев и Малиновский ниже Донца получили задачу предпринять второстепенные наступления в это время. Следовательно, восстановление численности техники обеспечили своей энергией и умением полевые ремонтные мастерские, и оно было бы полнее, если бы не потери в составе экипажей на ранней стадии битвы, для которых пока не было подготовленной замены.

Во время этого недолгого затишья обе стороны продолжали ускоренно готовить собственные планы. Но немцы делали это куда менее собранно. Их идея заключалась в «коротком резком ударе с целью выпрямления позиции 1-й танковой армии южнее Донца» (напротив Конева), затем намечалось «использовать все танки для уничтожения большого плацдарма противника в секторе 6-й армии и восстановить Миусский фронт». Ставка, с другой стороны, продолжала готовить планы прорыва всего германского фронта на юге России. Этот план был типичен для всех крупных операций русских на Востоке (кроме одного блестящего исключения – Сталинграда); он был лишен изобретательности, тонкости и диктовался исключительно количественной мощью сил и ограниченными способностями подчиненных командиров.

Разбив немцев в лобовом столкновении техники под Курском, русские планировали три отдельных второстепенных наступления, целью которых было удержать рассеянными немецкие резервы, кроме обычной неясно определенной цели, даваемой «на всякий случай», захватить любой участок при выявлении слабого места. Наступление Соколовского под Орлом было чисто отвлекающим, тогда как наступление Конева на верхнем Донце было задумано как северная клешня гигантского двустороннего охвата, направленного на Харьков, против которого должен был быть нанесен поддерживающий удар Малиновского из южного сектора.

Таким образом, можно видеть, что передислокация всех боеспособных немецких танков на крайнюю южную оконечность фронта, чтобы расправиться с Малиновским, явилась самым опасным ходом, который могли совершить немцы. Парадоксально, что Гитлер, интуитивно почувствовавший угрозу наступления на Харьков и попытавшийся оставить войска СС для обороны, только усугубил опасность. Ибо, если бы Манштейну было разрешено вначале провести атаку на Донце против Конева, мощность противодействия русских дала бы почувствовать группе армий «Юг», что что-то затевается. А так, 3-й танковый корпус и две из танковых дивизий СС 30 июля начали наступление против Малиновского. У русских не хватало танков (немецкая разведка выявила только одну танковую бригаду на всем Миусском плацдарме), и через несколько дней их пехота была оттеснена назад за реку, понеся большие потери (свыше 1700 солдат одними пленными). По данным 3-го танкового корпуса, они также захватили 400 противотанковых пушек и 200 полевых орудий.

Это было одним из последних тактических успехов немцев на Восточном фронте, и ему было суждено иметь непосредственные и серьезные стратегические последствия. Ибо пока 3-й танковый корпус подсчитывал свои трофеи, 24 танковые дивизии Рокоссовского занимали исходный рубеж в 350 милях к северо-западу.

В то время как военная обстановка ухудшалась и в России, и в Италии, время неуклонно приближало день, намеченный для встречи Гиммлера и Попитца. С момента, когда Лангбен заговорил на эту тему, ничего не случилось, что могло бы изменить убеждение рейхсфюрера в том, что мировые события вскоре сделают крайне желательной какую-нибудь форму личной «страховки». Однако Гиммлер не мог со спокойной душой думать об этом непосредственном контакте с одним из ведущих заговорщиков против национал-социалистического режима и жизни самого фюрера.

Окончательные детали встречи 26 августа были организованы начальником личного штаба СС, обергруппенфюрером СС Карлом Вольфом. Четыре человека – Гиммлер, Вольф, Попитц и Лангбен – встретились в помещении рейхсминистерства внутренних дел. После начального обмена любезными шутками (и в истории было мало случаев, когда «шутливость» была такой вымученной) Попитц вбросил мяч на поле. Он был очень скромен и осмотрителен.

«Он подошел к теме с точки зрения критической военной и политической обстановки, которая складывается для Германии. Возможно ли, чтобы кое-какие вещи не подпадали под контроль фюрера? Не должен ли он освободиться от части того тяжелого бремени, которое он несет? Не стоило ли бы, может быть, снять с него часть забот и власти, разумеется, с тем, чтобы она перешла к какой-нибудь сильной фигуре – самому Гиммлеру, может быть, кому же лучше? – кто бы мог предпринять действия для спасения рейха?»

Не вызывает удивления то, что отсутствуют записи слов Гиммлера. Теперь никого из его участников нет в живых, и мы никогда не узнаем, но едва ли он сказал что-либо, скорее всего, уклончиво промямлил, что вопросы будет задавать Вольф. Но, во всяком случае, мы знаем, чего он не сделал, – он не приказал немедленно бросить в тюрьму Попитца и Лангбена за государственную измену, и впоследствии Попитц сказал Гёрделеру, что Гиммлер «в принципе не против» подобных предложений. Через два дня Лангбен получил документы на выезд в Швейцарию, где он должен был «прощупать… реакцию союзников на изменение режима».

Все пока шло хорошо. Но для заговорщиков в этом таилась опасность. Они решили довериться одному из самых проницательных и безжалостных охотников в том мире джунглей, где они сами были всего-навсего новички, дилетанты, любители, джентльмены по определению. Предложения Попитца, может быть, и пощекотали тщеславие Гиммлера. Но он был слишком проницателен, чтобы не почувствовать органическое отталкивание заговорщиков от себя всего того, что олицетворял лично он. Наивность предложений Попитца скорее подчеркивала, чем скрывала тот факт, что устранение фюрера будет лишь предварительным шагом, за которым последует чистка всего нацистского аппарата. Тот, кто полагал, что сможет сыграть с Гиммлером вничью, особенно после событий июня 1934 года, должен был быть очень отважным человеком.

Сам же Гиммлер, оставаясь достаточно уверенным в своей власти в любой момент разделаться с заговорщиками, не мог не испытывать опасений, зная, как много у него врагов. Мы уже обсуждали эту тему постоянной борьбы за власть в высших эшелонах нацистской партии, и она становилась все острее и беспощаднее по мере того, как военная удача все больше изменяла Германии, и вероятность появления преемника фюрера начинала открыто обсуждаться. Именно внезапное вмешательство людей из этих сфер поставило точку в «миссии Лангбена» и привело несчастного доктора к более ужасному концу, который был бы уготован для него в другом случае.

Лангбен выехал из Берлина вместе со своей женой в конце августа и направился в Берн. Там он стал искать контактов с офицерами британской и американской разведок. То ли из нетерпения, то ли от разочарования он расширил сферу своих поисков, включив в них миссии не только «союзников», но и нейтральных государств, с которыми он говорил менее осторожно. Могло быть и то, что он опасался за свою судьбу, если вернется к Гиммлеру без какого-нибудь положительного ответа. Во всяком случае, одно из этих менее заметных агентств (вероятно, «Свободная Франция») послало телеграмму в Лондон, в которой говорилось, что «…адвокат Гиммлера подтверждает безнадежность военного и политического положения Германии и прибыл для зондирования возможности переговоров о мире».

Телеграмма была закодирована тем шифром, который немцы уже разгадали, и была расшифрована (независимо друг от друга) абвером и СД. Канарис немедленно предупредил Попитца об опасности, но оба они считали, что покровительства Гиммлера будет достаточно. Их расчеты не учитывали завихрений личного соперничества вокруг этого центра власти. Шелленберг – глава СД, и сам не чуждый миру плаща и кинжала[99], действовал мгновенно. Он уже давно знал, что между Гиммлером и Лангбеном что-то затевается; теперь он ухватился за возможность посадить своего шефа под колпак[100].

Когда Лангбен с женой возвращались в Германию, они были арестованы на границе по приказу Шелленберга. Думая вначале, что это была какая-то уловка, чтобы замести следы, и все еще не сомневаясь в покровительстве рейхсфюрера СС, Лангбены особенно не протестовали и не сделали никаких немедленных попыток связаться с Гиммлером. Тем временем Шелленберг передал текст расшифрованной телеграммы «Гестапо-Мюллеру», заместителю Гиммлера, и человеку, который не делал секрета из своего желания занять кресло рейхсфюрера. Мюллер прекрасно знал, что надо делать с подобным обвинительным документом. Он немедленно показал его Борману. В тот же день рапорт лежал на столе у Гитлера.

Дела зашли так далеко, и это совершилось так стремительно, что, должно быть, Гиммлер был ошеломлен, когда ему представили факты относительно его эмиссара, которого он воображал ведущим переговоры с союзниками. К сожалению, с этого момента теряется след всех документированных свидетельств, и мы ничего не знаем о последнем акте. Должно быть, Гиммлеру удалось как-то выпутаться. Лангбен оставался в тюрьме, а позднее был переведен в концентрационный лагерь в Маутхаузене. Гиммлеру удавалось откладывать по тем или иным причинам суд над своим «другом», так что Шелленберг и Мюллер не могли получить никаких материалов на Попитца. Последний с незаурядным мужеством дважды пытался встретиться с Гиммлером и обеспечить освобождение Лангбена, но рейхсфюрер, естественно, отказывал ему в приеме.

Затем, после покушения 30 июля, Попитц был арестован[101], а Лангбен осужден. Что бы ни сказал несчастный доктор в то время, осталось не услышанным – рейхсфюрер принял меры предосторожности. Письмо от Кальтенбруннера Ламмерсу является ярким примером того, как эсэсовский хвост вилял конституционной собакой:

«Насколько я понимаю, в Народном суде вскоре будет рассматриваться дело бывшего министра Попитца и адвоката Лангбена. Ввиду известных вам фактов, а именно: совещания рейхсминистра СС с Попитцом, прошу вас исключить присутствие публики в суде.

Надеюсь на ваше согласие и пришлю десяток моих коллег для присутствия в суде. Что касается любых других присутствующих, прошу дать мне право решать вопрос об их допуске».

СС наконец смогли позабавиться с Лангбеном (после того как он был приговорен к смерти) и мучили его «самыми варварскими и ужасающими способами», кончив тем, что ему оторвали половые органы.

Странной побочной деталью является то, что, по-видимому, Гиммлер не держал никакой обиды на Шелленберга за его роль в этом деле. Может быть, рейхсфюрер не знал, кто выдал его, или он считал, что виноват только Мюллер. Ведь двумя годами позднее Гиммлер обратился именно к Шелленбергу, предоставив главе СД ту же роль, которую играл Лангбен в Берне, – но говорить об этом – значит предвосхищать события апреля 1945 года.

Пока Лангбен в Берне зондировал возможности сепаратного мира, группа армий «Юг» медленно разваливалась под рядом мощных ударов, попеременно наносимых по всей длине ее фронта. 2 августа 4-я танковая армия зафиксировала такую интенсивность радиопереговоров русских, что доложила Манштейну о новом наступлении, «неизбежном через 2–3 дня». Воздушная разведка также показала, что еще больше русских танков перебрасываются на юг. Манштейн немедленно приказал вернуть 3-й танковый корпус с его двумя дополнительными дивизиями СС с Миуса, но не успела высохнуть краска на ленте буквопечатающего аппарата, как на рассвете 3 августа началась атака Ватутина.

Русские нанесли удар в стык 4-й танковой армии и оперативной группировки Кемпфа, к западу от Белгорода. В обоих соединениях не хватало танков, и они были вынуждены немедленно отступить. Большая часть их машин все еще была на ремонте или техническом обслуживании в переполненных полевых мастерских. Продвинувшись по разграничительной линии между этими соединениями, русские танки разошлись веером к западу и югу, расширив брешь между немецкими войсками, которая к 8 августа достигла ширины свыше 30 миль. 3-я танковая армия, находясь все еще на колесах, на железной дороге от Запорожья, была перенаправлена от Харькова на Полтаву, затем на Кременчуг. «Было ясно, однако, – писал Манштейн, – что никакие действия этих войск, да, собственно, и всей группы армий как целое, не смогут дать сколько-либо долгосрочного решения этой проблемы. Потери в наших дивизиях были уже тревожно высокими, а две дивизии полностью вышли из строя в результате постоянного перенапряжения… Теперь не может быть даже тени сомнения в том, что противник решил добиться немедленного наступления против германского южного крыла».

Как раз перед началом русского наступления Манштейн обратился в ОКХ, прося передислоцировать две танковые дивизии из соседних войск группы армий «Центр» Клюге на северное крыло своего фронта. Этот вопрос фигурировал на совещании у Гитлера, стенографическая запись которого сохранилась почти полностью. Кроме того, что она проливает косвенный свет и на другие вопросы, она представляет уникальный интерес, показывая, как на высшем уровне руководили военными действиями:

«Г и т л е р (который долго разглагольствовал о положении в Италии). …Я не знаю, где сам дуче. Как только я выясню, я прикажу моим парашютистам доставить его сюда. По-моему, все это правительство, как тогда в Белграде, – типичное для путча, и когда-нибудь оно рухнет, при условии, что мы немедленно среагируем. Я не могу принять мер, если не переброшу дополнительные части с востока на запад. В случае, если ваше наступление[102] не сможет быть проведено, мы должны будем составить планы реорганизации вашей линии. Это ваши карты?

Ц е й ц л е р. Да. Размечены в соответствии с донесениями.

Г и т л е р. Будьте добры, объясните мне всю вашу позицию. Дело в том, что я не могу брать наши войска с любого места. Я должен брать политически надежные войска. Это значит, 3-ю танковую дивизию СС, которую я могу взять только из группы армий «Юг». Это значит, что вам придется прислать туда другие части, а эти части можно высвободить, только если ликвидировать все это дело, отдав весь этот выступ. Может быть, фронт тоже следует выпрямить в других, второстепенных местах.

К л ю г е. Но, мой фюрер, теперешнее положение таково, что здесь ощущается определенное давление сильных элементов. Однако оно не проявилось полностью, потому что у них [русских] были трудности с форсированием Оки. К сожалению, им удалось вчера добиться довольно глубокого вклинивания в полосе 34-й армии[103]. Однако это сейчас компенсируется контрударом, хотя наши собственные силы там относительно слабы. Здесь был прорыв, в полосе 297-й дивизии, который можно было бы отчасти компенсировать отходом всей линии.

Г и т л е р. Вы на той линии?

К л ю г е. Нет, на этой.

Ц е й ц л е р. На другой карте показано точно сегодняшнее положение. Там вверху есть этот отход.

Г и т л е р. Пожалуйста, покажите это мне на другой карте.

К л ю г е. Ну, теперешнее положение таково, что вчера была очень сильная атака здесь, хотя она была не так сильна, как мы ожидали… В основном были большие танковые атаки – здесь было 150 танков, из которых 50 было подбито. Теперь план заключается в том, чтобы перейти на эту так называемую Окскую позицию, форсировать реку здесь, сократить Волховский выступ – сегодня вечером. Мне бы хотелось получить разрешение прямо сейчас отвести всю линию от Волхова и сократить здесь все это дело. В общем, наше намерение состоит в том, чтобы снова здесь отойти, а затем встать на эту линию. Таков ближайший план. После того как будет выполнен этот второстепенный отход, должен произойти общий отход. Готовясь к этому шагу, – который должен произойти на очень ограниченном участке, особенно здесь, на севере, – «Великая Германия» продвинулась вперед со своими разведывательными силами, отбросила врага назад здесь, хотя его сопротивление было довольно сильным. Я не знаю, как разовьются события сегодня. Во всяком случае, они должны достичь конца этого участка, который обозначен как болото. На самом деле это не болото, а местность, которую можно благополучно пройти.

Ц е й ц л е р. Сегодня утром противник атаковал сильнее.

К л ю г е. Он атаковал там?

Ц е й ц л е р. Да, и также танковая бригада.

К л ю г е. Мы знали об этом еще вчера. На этом участке противник имеет две пехотные дивизии – то есть две хороших – плюс одну танковую бригаду, и еще одна бригада подтягивается.

Г и т л е р. Скажите мне, где находятся те 100 «пантер»?

К л ю г е. Они еще не здесь. Как раз сейчас они сосредоточиваются после выгрузки.

Ц е й ц л е р. Последние составы все были там 26-го.

Г и т л е р. И где же они?

К л ю г е. В Бердянске. Ну, здесь ощущается довольно сильное давление, которое не ограничивается только этим участком, но, к сожалению, распространяется вплоть до этого очень слабого выступа, который, по моему мнению, является наиболее опасным местом. Его удерживают сборные части, которые вначале пытались удержать эту линию, но теперь их отжали назад. Последующее развитие могло бы стать очень неприятным, если противнику удастся захватить дорогу к станции у Рессеты. Мы все еще используем ее для движения с юга на запад. По этой причине я просил, чтобы 113-я дивизия использовалась бы здесь с 4-й армией, рядом с железной дорогой на Орел и рядом с шоссе…

Ц е й ц л е р. Фюрер уже дал свое разрешение.

К л ю г е. И чтобы компенсировать это, я бы хотел вывести вначале одну дивизию, которую собирались послать сразу туда, а потом другую, которую мы действительно хотели поставить в этом месте, чтобы укрепить это крыло, потому что здесь мы не должны отступать больше ни на шаг. Может быть очень неприятное развитие обстановки. Здесь на подходе сильные части, которые намного превосходят наши – даже танки, но их сравнительно мало; масса их танков сейчас наступает в этом направлении, против «Великой Германии» и, конечно, здесь тоже.

Г и т л е р. Они должны тоже постепенно терять свои танки.

К л ю г е. Конечно, это ясно. Мы немало их вывели из строя. Все равно, он атакует сильными танковыми частями, так что в настоящее время мы полностью заняты, стараясь справиться с этой ордой. Таково теперешнее положение. Теперь мы хотим отойти на эту сокращенную линию на Оке, и на этом основании предполагается, что происходит эвакуация Орла и всего к нему относящегося, а затем…

Ц е й ц л е р. Тогда следующим пунктом является «Великая Германия», господин фельдмаршал.

К л ю г е. Мой фюрер, я все же хотел добавить, что для создания прочной основы для дальнейших действий Модель[104] и я считаем, что атака «Великой Германии», которая происходит сейчас, и еще одна атака необходимы. Они помогут установить стабильную линию.

Г и т л е р. Я не думаю, что это будет оправдываться и дальше. «Великой Германии» придется двигаться в лесах?

К л ю г е. Конечно нет. Это абсолютно запрещено. Но атака силами 253-й дивизии…

Г и т л е р. Я хочу снова взглянуть на общее положение. Проблема в том, что нужно вывести порядочное количество частей за очень короткое время. Эта группа включает в себя 3-ю танковую дивизию, которую я должен забрать из группы армий «Юг», которая сама отвечает за очень широкий фронт… Другими словами, это очень трудное решение, но у меня нет выбора. Там я могу добиться чего-нибудь, только имея отборные части, которые политически близки фашизму. Если бы не это, я мог бы взять пару армейских танковых дивизий. Но при имеющемся положении вещей мне нужен магнит, чтобы сплотить людей. Я не хочу отдавать фашистскую основу, потому что через недолгое время мы перестроим столь многое. Я не боюсь, что мы не сможем сделать это, если мы удержим Северную Италию.

К л ю г е. Мой фюрер, я хочу обратить внимание на тот факт, что сейчас ничего нельзя забрать с фронта[105]. Об этом совершенно не может идти речи в данный момент.

Г и т л е р. Все равно, это должно быть возможным…

К л ю г е. Мы можем отводить войска, только если мы достигнем линии Гагена.

Ц е й ц л е р. Пусть «Великая Германия» дойдет до этого пункта, затем выведите их, оставьте здесь ненадолго, а 7-я танковая должна будет вскоре уйти…

К л ю г е. Мы не могли предугадать эти чисто политические изменения. Мы не могли догадываться, что такое может случиться. Теперь нужно вырабатывать новое решение, прежде всего, что Орел должен быть эвакуирован, после того как мы вывезем оттуда все наши собственные необходимые материалы.

Г и т л е р. Абсолютно.

К л ю г е. Тогда есть еще один вопрос. Эта линия в тылу, так называемая линия Гагена, все еще строится?

Г и т л е р. Да, к сожалению.

К л ю г е. С этим ничего нельзя сделать. У нас огромное количество строительных батальонов и бог знает что еще. У нас каждый день ливни, да такие, которые вы просто не можете представить себе здесь. Всем строительным батальонам приходится поддерживать дороги в порядке; они должны были бы вернуться на линию Гагена давным-давно, чтобы закончить ее, но они нужны мне на фронте, обеспечивать порядок.

Г и т л е р. Может быть, дожди скоро прекратятся.

К л ю г е. Я именно на это и надеюсь. Сегодня было немного лучше.

Г и т л е р. Но вы должны признать, маршал, что, как только ваши войска достигнут приблизительно этой линии, можно будет вывести немалое количество ваших дивизий.

К л ю г е. Мой фюрер, я хочу обратить ваше внимание на то, что четыре дивизии…

Г и т л е р. Очень слабы.

К л ю г е. У меня четыре дивизии, которые полностью измотаны.

Г и т л е р. Я признаю это. Но сколько дивизий противника разбито!

К л ю г е. Да, несмотря на это. Теперь мы подходим к вопросу так называемой Карачевской позиции, мой фюрер. Если я перехожу на эту позицию, которая еще не готова, и если меня снова атакуют танками и прочим, они прорвутся со своими танками, и тогда, когда они прорвутся со своими танками, как раз наступит этот момент. Я снова упоминаю это только потому, что это хорошая возможность, потому что мы можем оказаться в очень трудном положении. Мне бы только хотелось снова предложить, что было бы практичнее отходить все время назад, за Десну, когда мы будем там. Во всяком случае, мы должны иметь Карачевскую позицию как обозначенную, как она и есть сейчас, и какой она и будет еще после двух недель работы, чтобы у войск была опора во время отхода. Поэтому мое предложение таково, что было бы гораздо практичнее прямо сейчас отойти за Десну.

Г и т л е р. Здесь вы в безопасности, а там нет.

К л ю г е. Брянск – эта часть линии хорошая, но этот другой участок еще не полностью построен.

Г и т л е р. Та часть не лучше, чем эта. Если вы объедините эти две части у Брянска, тогда они составят…

К л ю г е. Но тогда мне нужно будет иметь время построить их. Я не могу сделать это…

Г и т л е р. Вам все равно придется строить другую.

К л ю г е. Да, здесь придется. Но не там, у Десны.

Г и т л е р. Не здесь.

К л ю г е. Мне приходится строить от сих пор до сих, а там мне не придется больше ничего строить.

Г и т л е р. Но практически это та же длина.

К л ю г е. Но вот эта лучше, потому что на всей этой линии со мной ничего не может случиться.

Г и т л е р. Они не будут атаковать здесь. Вот они где пойдут.

К л ю г е. Это решающий пункт. Но тогда, мой фюрер, я не смогу отходить назад так рано. Вначале я должен построить линию Гагена; у меня это должно быть в порядке, я не могу просто ринуться назад в сумасшедшей спешке.

Г и т л е р. Никто ничего не говорил о бешеной спешке.

К л ю г е. Но во всяком случае, не намного скорее, чем было запланировано.

Г и т л е р. Какое было ваше расписание?

К л ю г е. Расписание следующее: примерно через пять дней…

Г и т л е р. В целом, когда вы будете на этой линии?

К л ю г е. Мы не рассчитывали быть обратно там ранее начала сентября.

Г и т л е р. Это невозможно, маршал, совершенно невозможно.

К л ю г е. Естественно, в этих условиях все немного изменилось. Но потребуется не менее четырех недель, прежде чем позиция станет пригодной.

Ц е й ц л е р. Сделайте это за два этапа. Может быть, вы можете остаться здесь, пока линия не будет готова.

К л ю г е. Это не получится по следующим причинам: может быть, на короткое время, но не надолго; пропускная способность дороги к Орлу только 50 составов, но в тот момент, когда мы потеряем Орел, она снизится до 18 поездов в день. Что будет очень неприятно.

Ц е й ц л е р. Вам не потребуется очень много составов, если вы находитесь на этой позиции.

[Можно заметить, что Цейцлер, на словах признавая старшинство Клюге и изредка обращаясь к нему «господин фельдмаршал», на протяжении всего обсуждения все время становится на точку зрения Гитлера вплоть до нарушения субординации.]

К л ю г е. Нет, это не получится. У меня даже нет приспособлений для их разгрузки.

Ц е й ц л е р. Если ваши войска находятся здесь, этот отрезок железной дороги не нужен.

К л ю г е. Да, больше не нужен. Я как раз хочу подчеркнуть, что, если я оставлю Орел, мне придется отступать одноэтапно; но важно то, чтобы мои позиции были бы за мной подготовлены.

Ц е й ц л е р. Но если вы сможете продержаться здесь 6–7 дней, тогда вы выиграете это время, и несколько частей здесь будут высвобождены.

К л ю г е. Но расчеты должны всегда основываться на обстановке в тылу. Я должен иметь, по крайней мере, хотя бы более или менее сильную позицию, иначе они обойдут меня, и я снова окажусь в дыре и не смогу уступить нисколько войск.

Ц е й ц л е р. Господин фельдмаршал, на этой линии вы выиграете 6–7 дней.

К л ю г е. Вы имеете в виду, здесь? О нет, противник дойдет сюда через 2–3 дня.

Ц е й ц л е р. Если бы вы могли продержаться здесь в течение 6–7 дней, тогда вы могли бы сдвинуть эту линию отсюда до этих пор, так что через 10 дней вы будете в этом районе.

К л ю г е. Вы имеете в виду сейчас?

Ц е й ц л е р. Да.

К л ю г е. Это означало бы стремительный отход во всем этом районе, что, по моему мнению…

Ц е й ц л е р. Может быть, группа армий может сделать новые расчеты.

Г и т л е р. Все равно, маршал, здесь мы принимаем собственные решения, но не по своей воле; на войне решения часто вынужденные…

К л ю г е. Мой фюрер, если вы приказываете мне сделать это быстро… но тогда мне бы хотелось привлечь ваше внимание к тому факту, что этот план противоречит плану с линией Гагена, которая еще не завершена.

Г и т л е р. Другая тоже не закончена, по крайней мере, в этом месте, но, во всяком случае, русские не будут атаковать там, где позиция завершена.

К л ю г е. Например, я мог бы сделать следующее, мой фюрер: я могу отойти назад на эту позицию, сооружение которой ближе к концу здесь и также здесь, хотя вон там практически ничего не сделано. В этом случае мне придется примириться с тем, что я немного отступлю здесь, но затем вот это должно быть построено.

Г и т л е р. Конечно, это и предполагалось выстроить в качестве предосторожности; но я не хочу отхода в этот момент, потому что его все равно придется делать, когда русские будут наступать. Модель выстроил все это очень солидно. Должно быть, в то время можно было строить какие-то позиции. В момент наступления мы ухитрялись строить позицию в любом месте, где бы нам ни приходилось остановиться, и удерживать ее. Эти негодяи умеют за два дня выкопать позицию, и потом мы не можем выдавить их оттуда.

К л ю г е. Мой фюрер, собственно, вопрос в танках. Это самое главное. Он так настойчиво долбит своей артиллерией и танками, что в конце концов совершает прорыв.

Ц е й ц л е р. Господин фельдмаршал, по моему мнению, переход назад на эту линию высвободит половину дивизии, которую можно будет затем отвести назад сюда, и вы сможете заставить их копать в течение 6 дней. Тогда эта позиция будет готова.

К л ю г е. Нет, это не решает вопроса. По-моему, самое раннее время для занятия линии Гагена будет… постойте, сегодня 26-е… примерно, через четыре недели, если без запаса, то, может быть, три или четыре недели, но это абсолютно самое раннее.

Г и т л е р. Ну, мы просто не можем ждать так долго. Мы должны высвободить некоторое количество войск до этого. Это бесполезно.

К л ю г е. Заукель не сможет прислать своих рабочих до этого.

Г и т л е р. Он должен. Вы посмотрите, как быстро умеют эвакуироваться русские.

К л ю г е. Но, мой фюрер, это огромное количество людей. Он забьет мне все мосты через Десну.

Г и т л е р. Да сколько же всего здесь людей?

К л ю г е. Несколько сотен тысяч.

Ц е й ц л е р. 250 тысяч, мне сказали.

Г и т л е р. Что такое 250 тысяч человек? Это вообще ничто.

К л ю г е. Мой фюрер, мне нужны войска для боев сейчас. Я не могу использовать их для всех других целей.

Г и т л е р. Наоборот, я бы немедленно собрал этих людей оттуда и поставил их работать на позиции здесь.

К л ю г е. Мы уже пытались делать это. Сейчас они все заняты уборкой урожая. Только что скосили рожь. У них и мысли нет, что бой приближается. Если мы соберем их для работы на позиции, они ночью убегут. Они бегут к фронту, чтобы убирать свою рожь. Все это представляет трудности. Ничего не было организовано.

Г и т л е р. Что собираются делать с собранной рожью? Ее сожгут?

К л ю г е. Конечно, мы должны. Вероятно, мы сожжем ее, но не знаю, будет ли у нас время. Нам придется как-то уничтожать ее. Особенно ценный скот, который у нас здесь есть, а там колоссальное количество партизан, с которыми еще не покончено. Наоборот, они снова дают себя чувствовать. Их неожиданно усилили огромным парашютным десантом, вот здесь. А потом еще были эти знаменитые взрывы на железной дороге в четырехстах местах.

Г и т л е р. Все это может быть совершенной правдой, но это не меняет того факта, что это должно быть сделано. Я думаю, что группа армий «Юг» находится в гораздо худшем положении. Посмотрите, какие у нее секторы. Одна из ее дивизий имеет фронт шириной в 45 километров.

К л ю г е. Но, мой фюрер, я не знаю, как сложилось впечатление, что у нас нет длинных секторов. Вот здесь, где была 56-я дивизия, у них было более 50 километров, и 34-я имела 48 километров. Тот расчет неправилен.

Г и т л е р. Это верно, вы действительно имели такие секторы, когда мы начали.

К л ю г е. В то время, когда мы начали…

Г и т л е р. В целом группа армий «Центр» имела совершенно другой тип сектора дивизии.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.