Глава 19

Глава 19

Испания националистов. – Преследования. – Жестокость. – Смерть Гарсиа Лорки. – Юридическое оправдание репрессий.

Мгновенно возникли две Испании, разделенные этой условной линией. В националистской Испании главную роль стали играть военные. Любой, в руках у которого была хоть минимальная военная власть, мог без труда облегчить себе жизнь. Штатских постоянно оскорбляли и даже обвиняли в трусости – лишь потому, что они не принадлежали к армии. Постоянно можно было услышать издевательскую фразу: «Те, кто не носит форму, должны носить юбки». Военно-полевые законы постепенно заменяли собой всю юстицию. Чиновники и судейские «расследовались» для проверки их надежности в новых условиях. Судьями становились просто люди правых взглядов, готовые подчиняться законам военного времени. Правление националистов, в сущности, стало противоположностью революции в обыкновенном смысле слова. Все политические партии, поддерживавшие Народный фронт, были запрещены. Исчезли даже старые партии правого крыла и центристские, включая CEDA. Политическая жизнь как таковая сошла на нет. Единственными группами, разрешенными в националистской Испании, остались фаланга и карлисты, но они скорее приняли характер «движений», а не политических партий. Редакции левых газет были закрыты. Забастовки карались смертной казнью. Запрещалось свободное передвижение по железной и шоссейным дорогам. Арестовали масонов, членов партий Народного фронта и профсоюзов, а во многих районах – и тех, кто просто голосовал за республиканцев на февральских выборах. Многие были расстреляны. «А, это красная Аранда, – сказал монархист, граф Вальелано удивленному представителю швейцарского Красного Креста, доктору Жюно, когда они в августе проезжали через этот городок. – Боюсь, нам придется посадить в тюрьму весь этот город и расстрелять многих его жителей»¹.

Число казней варьировалось от района к району в зависимости от прихотей местных командиров или властей. Гражданских губернаторов и чиновников, назначенных правительством Народного фронта, почти повсеместно ставили к стенке. Как и тех, кто во время мятежа призывал к всеобщим забастовкам. Кое-где судьбы расстрелянных разделяли их жены, сестры и дочери. Часто им брили головы, а на лбу издевательски рисовали эмблемы рабочих партий, таких, как UHR или UGT. Женщин могли и изнасиловать. Эти жестокости практиковались с определенной целью. Хотя у мятежников было хорошее вооружение, численность их оставалась невелика. В таких местах, как Севилья, где проживало много рабочих, их следовало запугать и принудить к повиновению новому порядку, чтобы командиры националистов могли спокойно спать. Посему националисты предпочитали обращаться со своими врагами не только с предельной жестокостью, но действовать совершенно открыто, выставляя тела жертв на всеобщее обозрение, хотя церковь настоятельно требовала, чтобы обреченные имели право на последнее причастие. «Только десяти процентам из этой бедной паствы было отказано в последнем покаянии перед тем, как передать их нашим доблестным офицерам», – с удовлетворением сообщал «почтенный» брат на Мальорке. Тем не менее, как правило, в публичном погребении отказывали даже родственникам казненных².

После успеха мятежа аресты продолжались день за днем. Никто не знал, в каком преступлении его обвинят и вернется ли он когда-нибудь домой. Французский католический писатель Жорж Бернанос, который в то время был на Мальорке, описывал, как вооруженные отряды националистов «каждый день арестовывали людей в пустующих деревнях, когда труженики возвращались с полей. Они отправлялись в последний путь все в тех же пропотевших на плечах рубашках, с мозолистыми от ежедневных трудов руками, оставив на столе нетронутый суп, и женщины, задыхаясь, бежали за ними, чтобы успеть передать узелок с вещами, завязанными в чистую салфетку»³. Но куда чаще аресты и сопутствовавшие им расстрелы проводились по ночам. Расстреливали по одному, а порой и группами. Исполнители казней имели в своем распоряжении обильные запасы вина и давали обреченным возможность перед смертью напиться, чтобы легче уйти в мир иной. Тела находили на следующее утро. Часто среди них были уважаемые члены левых партий или офицеры, сохранившие верность республике. Но никто не осмеливался опознавать трупы. Например, тела полковника Мены, главы гражданской гвардии в Бургосе, верного присяге кавалерийского полковника, и еще шестерых других хорошо известных горожан были похоронены под надгробием с надписью: «Семь неопознанных тел. Найдены на холме у 102-го километрового столба на дороге в Вальядолид».

Спустя какое-то время (по крайней мере, на севере) публичное выставление трупов напоказ было запрещено приказом генерала Молы. Он заявил, что валяющиеся по обочинам дорог тела не предвещают ничего хорошего. Тем не менее казни продолжались, но на этот раз они были скрыты от глаз – расстреливали в садах, в отдаленных монастырях или среди валунов на каком-нибудь пустынном холме.

Многие подробности событий тех дней остаются неясными. Так, например, рассказывали, что многих жертв заставляли копать себе могилы, куда и сваливали расстрелянных. Говорили, что жен милиционеров не только насиловали, но и вырезали им груди. Заключенных обливали бензином и поджигали. Многие из этих историй были придуманы с пропагандистскими целями в республиканской Испании, но чаще они распространялись из-за границы. Писатель Артур Кестлер, в то время работавший в отделе пропаганды Коминтерна в Париже, позже описал, как стараниями его шефа, чешского руководителя отдела пропаганды Отто Каца эти «истории» были сознательно вписаны в текст его книги «Испанское завещание». Но часть из самых серьезных обвинений в жестокостях и зверствах (включая и те, что приведены выше) была подготовлена советом уважаемых юристов Мадрида. Однако не подлежит сомнению, что людей расстреливали, а порой и пытали на глазах их близких. Известно также, что генерал Франко приказал: ни одно прошение о помиловании не должно попадать к нему до того, как казнь будет приведена в исполнение⁴. Директор школы из Уэски был забит фалангистами едва ли не до смерти – они пытались заставить его признаться, что он знал о «заговоре революционеров». После суда директор покончил с собой, разорвав зубами вены на руке. В Наварре и Алаве баскских националистов расстреливали без причастия. Рассказывали, что некий палач приказал своей жертве сложить крестом вытянутые перед собой руки и кричать «Да здравствует Христос, король наш!», а в это время ему отрубали конечности. Его жена, которую вынудили смотреть на эту сцену, сошла с ума, когда несчастного закололи наконец штыком.

Большинство исполнителей этих зверств были не фалангистами, а членами старых правых партий. Гражданская гвардия, военные, остатки CEDA – вот кто на самом деле составлял проскрипционные списки. Фаланга же прикладывала все силы, чтобы установить собственные стандарты справедливости⁵.

В дальнейшем выяснилось, что невозможно привести точные цифры убитых националистами в первые дни мятежа – то ли в уличных боях, то ли в ходе массовых казней. Республиканцы называют очень большие цифры. Рамон Сендер считает, что к середине 1938 года в националистической Испании казнили 750 000 человек. Мадридский Совет юристов сообщает, что за первые недели военных действий было убито 9000 рабочих в Севилье (всего 20 000 к концу 1937 года)⁶, 2000 в Сарагосе, 5000 в Гранаде, 7000 по всей Наварре и 400 в Альхесирасе. Глава английского католического колледжа в Вальядолиде дал показания о 9000 убитых в этом городе. По словам Бернаноса, на Мальорке с июля 1936-го до марта 1937 года казнили 3000 человек. Репортера небольшой португальской газеты потрясли цифры убитых к июлю 1937 года – националисты совершили около 200 000 казней. Антонио Бахамонте, который целый год был главой отдела пропаганды при Кейпо де Льяно (и, испытывая омерзение к этой работе в дальнейшем, сбежал за границу), считает, что к началу 1938 года в районах, которые контролировал его бывший шеф, казнили 150 000 человек. Можно с уверенностью утверждать, что все эти цифры сильно преувеличены. Республиканцы, которым довелось обитать в мятежной Испании, в тюрьме или вне ее, естественно, преувеличивают число казней – не из-за озлобленности, а из-за живых воспоминаний о ночных расстрелах, когда число в двадцать казненных значительно превышала сила их воображения. Хотя мадридский совет юристов считает, что в первые месяцы войны в Наварре состоялось 7000 казней, епископ Витории (смещенный националистами со своего престола) утверждает, что такое количество людей было убито в Наварре, Бискайе и Алаве за все время военных действий. Сами власти мятежников никогда не публиковали никаких данных о количестве погибших вне поля боя на своей территории. Внимательное изучение достаточно серьезных свидетельств позволяет утверждать, что речь, скорее всего, может идти о 40 000 казнях, проведенных националистами за все время войны. Это число включает расстрелянных без суда и следствия пленных, что были захвачены в самом начале войны, казненных по приговору суда и убитых в уличных боях. Были казнены за «бунты» и офицеры, сохранившие верность правительству. В их числе шестеро генералов: Молеро из Вальядолида, Батет из Бургоса, Ромералес из Мелильи, Сальседос и Каридад Пита из Ла-Коруньи и Кампинс из Гранады. Казнили и адмирала Асароло, командующего арсеналом в Эль-Ферроле⁷.

Среди этих смертей в памяти многих осталась гибель Федерико Гарсиа Лорки, крупнейшего испанского поэта того времени.

Он никогда не примыкал ни к одной политической партии – его шурин был социалистом, мэром Гранады, а сам Лорка поддерживал тесные связи с левыми интеллектуалами. После победы мятежа в Гранаде Лорка покинул свой городской дом (он изредка бывал в нем) и нашел убежище у своего друга поэта Луиса Росалеса, брат которого был фалангистом. Несмотря на то что он находился под их защитой, Лорку увели и расстреляли. Подлинная причина его смерти, а также место последнего захоронения так до сих пор в точности и неизвестны. Скорее всего, ответственность за его смерть несет местное отделение фаланги. Могли его расстрелять и гражданские гвардейцы, чьи души поэт однажды сравнил с грубым сукном их мундиров. Сейчас он покоится в неизвестной могиле где-то в отдаленной части провинции Гранады⁸.

Юридическим основанием всех этих казней было лишь одно – состояние войны, о которой главари мятежа объявили в день его начала. Сначала не было никаких даже подобий судебных процессов. Один человек выносил приговор и приводил его в исполнение. Тем не менее вскоре появился ряд военных трибуналов, в пожарном порядке созданных из отставных офицеров, в помощь которым призывались юридически подкованные лица. Те придавали приговорам трибунала юридическую форму, так что были довольны и военные и юристы. И все же эта парадоксальная юридическая форма «беспокоила всех, кто не страдал сектантским ослеплением».

Что вызвало это волну насилия? Многие настоящие убийцы, как из среды рабочего класса, так и мятежники, без сомнения, искренне наслаждались этим кровопролитием. Но остальные – а их было большинство – искренне считали, что их обязанность – с корнем истребить грязные ереси социализма, коммунизма и анархизма. Ибо они, как в Бога, верили, что эти идеи уничтожат их вечную и прекрасную Испанию.

Примечания

¹ Об этом и о многом другом сообщают такие свидетели, как Бахамонте, Бернанос и другие. В то время из-за жесткой цензуры и ограничений свободы передвижений журналистов новости с территории мятежников поступали очень скупо, тем более что капитан Болин, возглавлявший цензуру националистов, с удручающим постоянством продолжал высылать журналистов.

² Бернанос и мистер Лоренс Дандес считают, что настоящий террор на Мальорке начался лишь после того, как республиканцы в августе и сентябре атаковали остров. Главный исповедник тюрем мятежной Испании брат Мартин Торрент позже высказал теологическую мудрость: «Счастлив тот, кто приговорен к смерти, ибо он единственный, кто знает, когда он должен умереть. Так что у него есть возможность перед смертью получить успокоение души».

³ В то время Бернанос жил на Мальорке в доме семьи фалангистов Де Сайас.

⁴ Информация, поступившая от дочери адмирала националистов, расстрелянного в самом начале войны. Позже, когда женщина узнала, что судья, приговоривший ее отца к смерти, был осужден на территории мятежников, она попыталась вмешаться, но не смогла предотвратить его казнь.

⁵ В то время по обе стороны разделительной линии нигде не было места состраданию или мысли о друзьях, которые оказались по другую сторону границы. Например, Мола следующим образом отреагировал на предложение Красного Креста об обмене политическими заключенными. Он сказал доктору Жюно: «Как вы можете ожидать, что я обменяю кабальеро на красного пса? Если я отпущу заключенных, мои же собственные люди сочтут меня предателем… – Мола был одержим этими опасениями. – Вы явились слишком поздно, месье, эти собаки уже уничтожили самые величественные духовные ценности нашей страны».

⁶ Будущий республиканский ас полковник Лассаль потом сбросил с воздуха лилии на могилы республиканцев в Севилье.

⁷ Можно предположить, что данные республиканцев правдивы. В маленьких городках националисты расстреливали куда больше пленных, чем Народный фронт; в маленькой деревушке в провинции Малаги «красные» казнили 12 человек, а националисты – 111. Но в больших городах все было наоборот.

⁸ Мистер Бреннан в 1950 году попытался разыскать могилу поэта и считает, что нашел ее в Визнаре, на краю андалузского поместья герцога Веллингтона. В течение десяти лет в мятежной Испании никто не вспоминал о Гарсиа Лорке. Затем фаланга стала возлагать ответственность за его гибель на католиков, говоря, что ложные слухи якобы о расстреле республиканцами драматурга Бенавенте вынудили католического депутата от Гранады Руиса Алонсо отдать приказ о расстреле Лорки в виде ответной меры. Другое предположение о смерти поэта гласит, что он был, подобно Кристоферу Марло, убит в пьяной драке из-за красавицы цыганки. Результаты расследования Бреннана в целом подтверждаются и другими работами. Хотя Васкес Осанья утверждает, что до 18 августа поэт был еще жив. Нельзя полностью отбрасывать и мотив мести из зависти со стороны какого-то незначительного поэта-фалангиста.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.