Глава 1. Что такое абсент?
Глава 1.
Что такое абсент?
Ты говоришь, что пристрастился к абсенту, – знаешь ли ты, что это значит?
Мария Корелли, «Полынь»
Что такое абсент? Один из самых крепких алкогольных напитков, причем на психику действует вдобавок содержащаяся в нем полынь. Вокруг идеи абсента сложилась особая мифология. У самого этого слова есть какой-то странный отзвук. Так и кажется, что это не алкогольный напиток, а что-то вроде амаранта, неувядающего цветка, символизирующего бессмертие, или непентеса – успокоительного снадобья, которое делают из хищных растений.
Как мы увидим, когда упоминают абсент, особенно в англоязычном мире, прежде всего приходит мысль о зле – не о грехе, но все же о чем-то недобром. Нельзя сказать, что абсент не обладает подспудной прелестью греха. Но все-таки он для этого слишком крепок. Везде, особенно во Франции, он часто связан с чем-то более низким и болезненным, связан не столько с грехом, сколько с пороком.
Родился он в Швейцарии в конце XVIII века, как тоник, аперитив, а в середине XIX стал прочно ассоциироваться с французской колониальной армией в Алжире. Рюмка абсента стала респектабельной и почти повсеместной буржуазной привычкой в пышные времена Второй империи, но к концу ее абсент приобрел два особых и опасных значения. Его стали связывать с поэтами, художниками, вообще с богемой, а кроме того – с пьянством рабочего класса, особенно после ужасов 1870-1871 годов, когда вслед за франко-прусской войной последовали восстание и разгром Парижской коммуны. Положение ухудшилось в 80-е годы, когда неурожаи винограда привели к тому, что абсент стал дешевле вина. В конце концов, эти два смысла соединились на том перекрестке, где богема встречается с притоном, знаменуя один и тот же конец и для рабочих, и для художников. Абсент – уже не «зеленая фея», а «зеленая ведьма», «королева ядов» – вызывает общественный ужас и нравственную панику. К этой поре он устойчиво связан с безумием, и во Франции его именуют «омнибусом в Шарантон», то есть в сумасшедший дом. «Если абсент не запретить, – писал один из его противников, – наша страна быстро превратится в огромную палату, обитую войлоком, где одна половина французов наденет смирительные рубашки на другую».
Во Франции абсент был запрещен в 1915 году. Когда задумались над национальной проблемой алкоголизма и неготовностью французской армии к Первой мировой войне, он стал козлом отпущения. Однако он сохранился в Испании и Восточной Европе, а сегодня, после нового «fin-de-siecle», вернулся, вместе со всеми своими старыми обертонами. Каждый из трех авторов, писавших в последнее время об абсенте, связывает с ним целый ряд смыслов: Реджину Нейдельсон он наводит на мысль о «пленительном упадке» и «истории, богатой сексуальными и наркотическими коннотациями»; пишет она и о том, что как социальное явление он был «кокаином XIX века». Для Барнаби Конрада история абсента – это история «убийств, безумия и отчаяния»; он считает, что в XIX веке абсент «символизировал анархию, намеренный отказ от нормальной жизни и ее обязательств». Согласно Дорис Ланье, абсент «ассоциировался с вдохновением, со свободой и стал символом французского декаданса»; само это слово вызывает у нее «мысли о наркотической интриге, эйфории, эротизме и декадентской чувственности».
В дополнение ко всему этому абсент всегда будет ассоциироваться со старым fin-de-siecle, 90-ми годами Оскара Уайльда и Эрнеста Доусона в «Cafe Royal», а также с такими французскими символистами, предшественниками английского декаданса, как Верлен и Рембо. В Лондоне до недавнего возрождения абсента отношение к нему всегда было связано с Парижем, в частности – как пишет где-то Алистер Кроули – с «представлением среднего кокни о парижском разврате». Это отношение к Франции и ко всему французскому сохранилось в Англии вплоть до 60-70-х годов XX века. Так, Лу Рид сравнивает песню группы «Velvet Underground» «Some Kinda Love» с «грязным французским романом!», а Патти Смит предстает на обложке журнала для болельщиков «Уайт Стаф» с дешевым и вульгарным изданием романа «Порочность» монмартрского писателя Франсиса Карко [1].
Порочность, несомненно, ключевой мотив романа «Полынь» (1890), где Мария Корелли обличает абсент. Эта книга так высокопарна, что рядом с ней «Призрак оперы» кажется «Гордостью и предубеждением». Рассказывается в ней о Гастоне Бове, порядочном и умном человеке, который после роковой встречи с абсентом совершенно деградировал, погубив и себя и окружающих. «Дайте мне быть безумным!» – кричит Бове:
…безумным безумием абсента, самым диким, самым роскошным безумием в мире! Vive la folie! Vive l’amour! Vive I’animalisme! Vive le Diable! [2]
Вскоре становится ясно, что кроме пристрастия к абсенту у Гастона есть еще один неприличный недостаток. Он – француз.
Болезненная мрачность современной французской души хорошо известна и признана всеми, даже самими французами; откровенный атеизм, жестокость, легкомыслие и вопиющая безнравственность французской мысли не подлежат сомнению. Если преступление поражает своей хладнокровной жестокостью, его чаще всего совершают в Париже или где-нибудь неподалеку; если появляется откровенно непристойная книга или картина, автор или художник, в девяти случаях из десяти, оказывается французом.
<…> Несомненно, уровень моральной ответственности и высокие чувства у современных парижан стремительно падают по многим причинам; но я без колебаний скажу, что одна из этих причин – безудержная абсентомания, охватившая все классы общества, от богатых до бедных. Всем известно, что в Париже мужчины отводят особые часы этому роковому пристрастию так же благоговейно, как мусульмане выделяют время для молитвы… Воздействие абсента на человеческий мозг ужасно и неизлечимо, и ни один романтик не сможет преувеличить жуткую реальность этого зла.
Кроме того, надо помнить, что во многих французских кафе и ресторанах, недавно открывшихся в Лондоне, абсент всегда можно купить по обычной для Франции низкой цене. Французские привычки, французская мода, французские книги, французские картины имеют особую привлекательность для англичан, и кто сможет поручиться, что модные во Франции наркотики не войдут у нас в моду?
После того как Бове был представлен «зеленоглазой фее» своим другом Жессоне, сумасшедшим художником, он бросился в пучину самоуничтожения. Мелодраматически ужасное падение приводит его в парижский морг и на кладбище Пер-Лашез. «Ты говоришь, что пристрастился к абсенту, – говорит отец Гастона, – знаешь ли ты, что это значит?»
– Наверное, да, – ответил я равнодушно. – В конце концов, это – смерть.
– О, если бы только смерть! – воскликнул он с горячностью… – Это самые отвратительные преступления, это грубость, жестокость, апатия, чувственность, одержимость! Понимаешь ли ты, какую судьбу себе уготовил?..
Гастон, в конце концов, становится настоящим мистером Хайдом, «крадущимся, шаркающим зверем, полуобезьяной, получеловеком, чей вид настолько отвратителен, чье тело так трясется в бреду, чьи глаза так кровожадны, что, если бы вы случайно столкнулись с ним днем, вы бы, наверное, невольно вскрикнули от ужаса».
Но вы меня не увидите – мы не друзья с дневным светом. В своей ненависти к солнцу я стал подобен летучей мыши или сове!.. Ночью я живу; ночью я выползаю на улицы вместе с другими мерзостями Парижа и одним своим присутствием добавляю нечистоты к нравственным ядам воздуха!
Легко посмеяться над Марией Корелли, но, возможно, она заслуживает и невольного уважения. Абсент у нее – что-то такое, что семейка Адамс [3] могла бы пить на Рождество; злой рок в бутылке.
У истории абсента есть несколько отрезвляющих лейтмотивов: зависимость, разорение, смерть. Его эстетический заряд, скорее горький, чем сладкий, не столько прекрасен, сколько возвышен в том смысле этого слова, который Эдмунд Берк использовал в своем протоготическом эссе «Философское исследование о происхождении наших идей возвышенного и прекрасного». Возвышенное вызывает и благоговение и что-то вроде ужаса. В одном из интернетовских сайтов, упоминая «Старый дом абсента» в Новом Орлеане, автор пишет, что мраморная стойка «вся изъедена оспинами, говорят – оттого, что на нее все время проливали абсент. Невольно подумаешь, какой вред причиняет абсент человеческому телу, если он разъедает даже прочный камень» (курсив мой. – Ф.Б.). Возможно, стойку повредила капающая вода, но здесь ярко выражен ужас перед абсентом; люди хотят, чтобы он был страшным, ведь страшное доставляет особое наслаждение.
Ричард Клайн считал, что сигареты возвышенны. Им свойственна, писал он, «красота, которая никогда не считалась чисто положительной, но всегда связывалась с отвращением, грехом и смертью». Ссылаясь на Канта, Клайн определяет возвышенное как эстетическую категорию, подразумевающую негативный опыт, шок, опасность, напоминание о смерти, созерцание бездны. Если бы сигареты были полезны, говорит Клайн, они не были бы возвышенны, но
…они возвышенны и отметают все доводы здоровья и пользы. Предостерегая заядлых курильщиков или новичков об опасности, мы еще ближе подводим их к краю пропасти, где, как путешественников в Швейцарских Альпах, их может ужасать утонченная высота близкой смерти, открывающаяся сквозь крохотный ужас каждой затяжки. Сигареты дурны, тем они и хороши – не добры, не прекрасны, а возвышенны.
Если следовать этим доводам, абсент – еще возвышеннее.
Итак, история абсента являет нам удовольствие, смешанное с ужасом. Оно похоже на чувство, о котором говорит Томас де Квинси, рассуждая о «мрачно-возвышенном». По его мнению, возвышенным может быть не только большое (горы или бури), но и маленькое, из-за своих ассоциаций, например – бритва, которой кого-то убили, или пузырек с ядом…
Но хватит говорить о гибели и тьме. Пора вызвать первого свидетеля защиты.
Алистер Кроули (1875-1947) так успешно присвоил наследие оккультного возрождения конца девятнадцатого века, что в двадцатом веке его имя стало практически синонимом магии. Ему нравилось, что его называли Зверем из бездны, как апокалиптическое чудовище, а когда газеты лорда Бивербрука начали бранить его в 1930-х годах, он прославился как «самый плохой человек в мире». Сомерсет Моэм знал его в Париже, сделал прототипом Оливера Хаддо в романе «Чародей» и вынес ему самый лаконичный из всех приговоров: «Шарлатан, но не только».
В Париже Кроули вечно сидел в баре ресторана «Белый Кот» на Rue d’Odessa [4] (где Моэм с ним и познакомился). В те дни «Перно» было маркой абсента, а не анисовой водки, которой ему пришлось стать после того, как абсент запретили. Кроули очень любил разыгрывать знакомых, и, когда его старый друг Виктор Нойбург приехал к нему в Париж, Зверь из бездны не удержался и дал ему совет:
Его предостерегали, чтобы он не брал в рот абсента, и мы сказали ему, что это правильно, но (добавили мы) и другие напитки в Париже очень опасны, особенно для такого милого молодого человека. Есть только один надежный, легкий и безвредный напиток, который можно пить сколько хочешь, без малейшего риска, и заказать его просто – крикни только: «Гарсон! Мне – перно!»
Этот совет привел к разным несчастьям. Сам Кроули пил абсент не в Париже, а главным образом в Новом Орлеане, где написал эссе «Зеленая богиня»:
Что делает абсент особым культом? Если им злоупотребляют, действует он совсем не так, как другие стимуляторы. Даже в падении и деградации он остается собой; его жертвы обретают неповторимый и жуткий ореол и, в своем странном аду, извращенно гордятся тем, что они не такие, как все.
Но нельзя оценивать что-то только по злоупотреблениям. Мы же не проклинаем море, где бывают кораблекрушения, и не запрещаем лесорубам использовать топоры из сочувствия к Карлу I или Людовику XVI. С абсентом связаны не только особые пороки и опасности, но и милости и добродетели, которых не даст никакой другой напиток.
Например:
Так и кажется, будто первый изобретатель абсента действительно был волшебником, настойчиво искавшим сочетание священных зелий, которое бы очищало, укрепляло и одаряло благоуханием человеческую душу.
Несомненно, если пить абсент правильно, добиться этого нетрудно. От одной порции дыхание становится свободней, дух – легче, сердце – горячее, а душа и разум лучше выполняют те великие задачи, для которых они, возможно, и созданы Творцом. Даже пища в присутствии абсента теряет свою грубость, становится манной небесной и совершает таинство питания, не вредя телу.
В одном особенно интересном отрывке Кроули говорит об абсенте и художественном отстранений. Красота есть во всем, пишет он, если смотреть с должной отстраненностью. Секрет в том, чтобы отделить ту часть себя, которая «существует» и воспринимает, от другой части, которая действует и страдает во внешнем мире. «Собственно, – добавляет Кроули, – это и есть творчество». Абсент, на его взгляд, помогает все это сделать.
В одном месте Кроули поднимает и без того возвышенный тон своего эссе, цитируя стихи по-французски. «Знаете ли вы французский сонет „La Legende de l’Absinthe?“ [5]» – спрашивает он. Было бы удивительно, если бы читатели ответили: «Да», так как Кроули сам его и сочинил. Опубликовал он его в прогерманской газете «The International» (Нью-Йорк, октябрь 1917 года), подписавшись прозвищем известной звезды Мулен Руж, которую рисовал Тулуз-Лотрек, – «Прожорливая Жанна» (Jeanne La Goulue).
Аполлон, оплакавший Гиацинта,
Не хотел уступить победу смерти.
Он ведал таинства превращений,
Святую алхимию совершенства,
А потому стал терзать и мучить
Благие дары прекрасной Флоры,
Пока изломанные созданья,
Дыша и светясь золотистым светом,
Не дали первой капли абсента.
Во тьме погребов и в сверкании залов,
Собравшись вместе и поодиночке,
Пейте это любовное зелье!
В этом напитке – дивные чары,
Бледный опал прекращает муку,
Дарит красы сокровенную тайну,
Пленяет сердце, возносит душу.
Алистер Кроули [6]
Абсент когда-то можно было найти везде, где была французская культура, – не только в Париже и Новом Орлеане, но и во французских колониях, особенно во французской Кохинхине (Вьетнаме). В своих «Признаниях» Кроули рассказывает о случае в Хайфоне, который кажется ему «восхитительно колониальным». На углу одной из главных улиц решили снести большое здание, но француза, командовавшего работами, нигде не могли найти. Наконец один из его подчиненных обнаружил его в питейном заведении, где тот буквально упился абсентом. Тем не менее француз все еще мог говорить и, с огрызком карандаша, на мраморной плите столика стал подсчитывать, сколько понадобится взрывчатки. Однако он неправильно поставил запятую в десятичной дроби, и заряд динамита взорвал не только здание на углу, но и весь квартал. Виноват, конечно, абсент. Кроули вовремя напоминает нам, что «этот напиток не слишком полезен в том климате».
Алистер Кроули защищал абсент. Это неудивительно, ведь он был самым плохим человеком в мире. За более непредвзятым суждением мы обратимся к Джорджу Сентсбери (1845-1933), который был некогда известным английским критиком. Откровенно ориентируясь на удовольствие как главный критерий литературной оценки, он был мастером того критического стиля, который можно сравнить с дегустацией вин. «Социальная миссия английской критики» его не привлекала, совесть – не мучила, и ему представлялось, что самое высокое, райское блаженство – читать Бодлера, пока маленькие дети чистят каминные трубы. Джордж Оруэлл упоминает Сентсбери в «Дороге к причалу Виган Пир», двусмысленно восхищаясь его политическими убеждениями. «Нужно много храбрости, – говорит он, – чтобы открыто быть таким подлецом».
Похожий на мандарина бородатый старик в очках, Сентсбери славился огромной эрудицией, странными, но блестящими суждениями (Пруст, например, напоминал ему Томаса де Квинси) и феноменально запутанным синтаксисом. Для потомства сохранился такой его отрывок: «Никто, кроме них, не сделал и не мог бы сделать ничего подобного, но было много такого, чего – могли они это сделать или нет, никто из них не совершил».
Сентсбери так хорошо разбирался в винах и других напитках, что в гедонистические 20-е годы в его честь назвали общество, которое существует по сей день («Saintsbury Society»). Перед смертью он особенно настаивал, чтобы никто и никогда не писал его биографии. Что он скрывал? Этого мы не знаем. Но в отрывке из главы о ликерах его известной «Книги погреба» он пишет об абсенте:
…Прежде, чем завершить эту короткую главу, я хотел бы сказать несколько слов о самом злом, как думают многие, напитке этого племени – «зеленой музе», воде Звезды Полынь, из-за которой погибли многие. Это Absinthia taetra, заслуживающая, по всеобщему мнению, много худшего эпитета, чем тот, который употребил величайший из римских поэтов [7]. Я полагаю (хотя со мной это не случалось), что абсент причинил много вреда. Его главный элемент слишком силен, если не слишком ядовит, чтобы позволить ему неразборчиво и мощно воздействовать на человеческое тело. Я думаю, он всегда был слишком крепким, и никто, кроме сумасшедших, которыми, как считается, он нас и делает, и тех, кому сумасшествие предначертано, не станет пить его в чистом виде <…>
Человек, пьющий неразбавленный абсент, заслужил свою судьбу, какой бы она ни была. Вкус сгущен до омерзения, спирт жжет, «как факельная процессия», – словом, только сверхъестественно сильная или обреченная роком голова не будет после этого болеть.
И еще по одной причине лучше пить абсент разбавленным: иначе вы потеряете почти наркотическую прелесть особого ритуала – «все церемонии и весь этикет правильного питья, пленительные для человека со вкусом». Позднее мы подробнее расскажем о различных способах приготовления абсента, однако метод Сентсбери описан с особой любовью.
Поставьте рюмку с ликером в стакан с самым плоским дном, какой только сможете найти, и осторожно наливайте в абсент воду (или прикажите, чтобы наливали) так, чтобы смесь переливалась через край в стакан. Темный изумрудный цвет чистого ликера, нежно клубясь, сначала превращается в то, что было бы цветом звездного смарагда [8], если бы Всемогущий пожелал завершить квартет звездных камней…
Здесь мы должны ненадолго прервать странного старика. Он собирается сказать, что смотреть, как чистый абсент становится мутным, очень приятно, но, прежде чем добраться до этого, делает отступление о своей любви к драгоценностям и редкости «звездных драгоценностей».
Звездных камней, говорит он в своей сладострастной сноске,
…пока лишь три – сапфир (встречается он довольно часто), рубин (пореже) и топаз, которого я никогда не видел, а старый синьор Джулиано, одаривший меня по своей доброте множеством хороших бесед в обмен на очень скромные покупки, видел, по его словам, только раза два. Но обычный изумруд в форме кабошона очень точно являет одну из стадий разбавления абсента.
Ну, что ж. Ему нравится, как абсент превращается сначала в изумруд,
потом в опал, который, по ходу дела, исчезает; и когда в рюмке нет ничего, кроме чистой воды, а напиток готов, и запах его, и вкус даруют нам поразительное сочетание – они и освежают, и услаждают. Что говорить, это очень приятно. Как к многим приятным вещам, тут нетрудно пристраститься. Сам я никогда не пил больше рюмки в день.
Это занятное свидетельство отмечает несколько особых свойств, с каждым из которых мы еще встретимся, – крепость абсента, его дурную славу, его связь с ритуалом и нерасторжимый союз с эстетизмом.
Корелли – против абсента, Кроули – за него, Сентсбери изящно, даже изысканно уравновешен. Но для каждого из них, живших в золотую пору этого напитка, он уже был каким-то мифическим веществом.
Рассуждая о самой идее «совершенного напитка», Ролан Барт полагает, что он должен быть «богат разнообразнейшими метонимиями», то есть символическими заменами вроде «часть вместо целого» или «вершина айсберга», по которым узнаешь, почему мы чего-то хотим. Люди, приверженные Шотландии, могут пить шотландский виски; те, кто верит в пресуществление, могут пить кровь Христову; а пьющим вино радостно думать о винограде, солнечном свете, доброй почве и многом другом. Когда Ките хочет вина в «Оде к соловью», он ищет в нем вкуса «Флоры и зелени сельской / пляски, французской песни, лиц загорелых. / О, полный сосуд жаркого юга!». Немного похоже на рекламу.
Абсент – промышленный продукт, такой же синтетический, как зелье доктора Джекилла, и какие бы метонимии здесь ни играли, они родом не из деревенского ландшафта, а из городской культуры. На первый план выходят эстетство, декаданс и богемная жизнь, вместе с идеей Парижа XIX века и Лондона 90-х годов. Как говорит реклама марки абсента «Хилл», не принося извинений тому, кого называли некогда Принцем: «Сегодня у нас будет вечеринка, как в 1889-м!»
Данный текст является ознакомительным фрагментом.