2. Ледяной Эдем

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

2. Ледяной Эдем

Если бы люди никогда не появились, как развивалась бы планета? Или наше появление было неизбежным? И если мы исчезнем, появится ли – сможет ли появиться – нечто столь же сложное, как мы?

Восточноафриканское озеро Танганьика расположено вдалеке от обоих полюсов, в разломе, который 15 миллионов лет назад начал разделять Африку надвое. Восточно-Африканская зона разломов является продолжением геологических сдвигов, произошедших еще раньше в месте, которое сейчас является долиной Бекаа в Ливане, и продолжившихся дальше к югу формированием русла реки Иордан и Мертвого моря. Затем появилось Красное море, и два параллельных разлома прошли через кору Африки. Озеро Танганьика заполняет западное ответвление на 650 километров, делая его самым длинным озером в мире.

Максимальная глубина озера – 1470 метров, возраст – около 10 миллионов лет, оно на втором месте в мире по глубине и возрасту после сибирского озера Байкал. Это делает его очень интересным для ученых, которые извлекают образцы донных осадочных пород. Так же как ежегодные снегопады сохраняют историю климата в ледниках, зерна пыльцы окружающей растительности оседают в толще свежей воды, аккуратно разделенные на читаемые слои темными лентами сточных вод сезона дождей и светлыми стежками цветения воды сухого сезона. Пробы со дна древнего озера Танганьика открывают нам больше, чем просто виды растений. Они показывают, как джунгли постепенно превратились в устойчивые к пожарам широколиственные леса, известные как миомбо[8], которые в настоящее время растут широкими полосами по всей Африке. Миомбо – еще одно создание рук человеческих, образовавшееся в результате того, что палеолитические люди научились за счет сжигания деревьев создавать степь и редколесье, привлекавшие и кормившие антилоп.

Смешанная с утолщающимися слоями угля пыльца показывает еще более масштабное уничтожение лесов, произошедшее на заре железного века, когда люди научились сначала плавить руду, а затем делать мотыги для распашки. Там, где они посадили зерно, к примеру просо, остался его след. Более поздние пришельцы, такие как бобы и кукуруза, либо производили слишком мало пыльцы, либо ее зерна были слишком крупными, чтобы залетать так далеко, но распространение сельского хозяйства заметно по увеличению количества пыльцы папоротников, распространявшихся на потревоженных землях.

Все это и многое другое может быть выяснено за счет изучения грязи, поднятой 10-метровой стальной трубой, закрепленной кабелем и с помощью вибромотора под собственным весом забурившейся в дно озера – и в стотысячелетние слои пыльцы. Следующим шагом, по словам палеолимнолога Университета Аризоны Энди Коэна, возглавляющего исследовательский проект в Кигоме (Танзания), на восточном побережье озера Танганьика, будет буровая машина, способная проникнуть в отложения 5 или даже 10 миллионов лет.

Такая машина очень дорога, примерно как небольшая баржа для добычи нефти. Озеро настолько глубокое, что бур невозможно закрепить якорем, а значит, нужны двигатели, связанные с глобальной системой позиционирования, чтобы постоянно подправлять положение бура над отверстием. Но оно того стоит, говорит Коэн, потому что это самый богатый, уходящий на максимальное время вглубь архив климата Земли.

«Существует устоявшееся мнение, что климат управляется надвигающимися и отступающими с полюсов ледниками. Но есть основания полагать, что в этом также участвует циркуляция воздуха в тропиках. Мы многое знаем об изменении климата на полюсах, но не в месте расположения тепловой машины Земли, там, где живут люди». Сбор проб в тропиках, по словам Коэна, позволит получить «в десять раз более глубокую историю климата, чем ту, которую можно выстроить по данным ледников, и с куда большей точностью. Опираясь на них, мы получим данные для анализа, быть может, сотни различных вещей».

Среди них – история эволюции человека, так как отложения в грунте описывают время, в которое приматы сделали свои первые шаги на двух конечностях и прошли невероятные стадии, приведшие гоминидов от австралопитеков к Homo habilis, erectus[9] и, наконец, sapiens. Пыльца будет той же, что вдыхали наши предки, тех самых растений, которых они касались и ели, потому что они тоже появились в этой зоне.

К востоку от озера Танганьика на параллельной ветви Африканского разлома несколько раз за последние 2 миллиона лет испарялось и вновь появлялось другое озеро, соленое и более мелкое. На сегодня это степь, сильно объеденная коровами и козами пастухов масаи, укрывающая песчаник, глину, туф и золу поверх основания из вулканического базальта. Река, протекающая по вулканическому нагорью Танзании к востоку, постепенно пробила сквозь эти слои ущелье, иногда достигающее 100 метров в глубину. Там в XX веке археологи Луис и Мери Лики обнаружили окаменевший череп гоминида возрастом около 1,75 миллиона лет. Серая галька Олдувайского ущелья, представляющего собой полупустыню, ощетинившуюся сизалем, со временем выдала сотни каменных орудий труда и наконечников топоров, сделанных из местного базальта. Некоторым из них 2 миллиона лет.

В 1978 году в 40 километрах к юго-западу от Олдувайского ущелья команда Мери Лики обнаружила полосу следов, сохранившихся в мокрой золе. Они были оставлены тремя австралопитеками, скорее всего, родителями и ребенком, идущими или бегущими под дождем, которым закончилось извержение близлежащего вулкана Садиман. Это открытие сдвинуло существование двуногого гоминида к отметке в 3,5 миллиона лет назад. По данным этого и похожих мест в Кении и Эфиопии можно определить образ жизни и созревания человеческой расы. На сегодня известно, что мы ходили на двух ногах сотни тысяч лет, прежде чем нам пришло в голову ударить одним камнем о другой и получить острые орудия труда. По остаткам зубов гоминидов и другим окружающим окаменелостям мы знаем, что были всеядны, оснащены коренными зубами для разгрызания орехов – но также, по мере того как мы продвинулись от нахождения камней в форме топоров к их созданию, овладели средствами для эффективного убийства и поедания животных.

Олдувайское ущелье и другие места находок ископаемых гоминидов образуют полумесяц, проходящий через южную часть Эфиопии параллельно восточному берегу континента. И это доказывает, что все мы, без особых сомнений, африканцы. Пыль, которой мы дышим здесь, которая переносится ветрами, оставляющими серый налет измельченного туфа на сизале и акациях, растущих в Олдувайском ущелье, содержит окаменевшие частички наших ДНК. Из этого места человечество распространилось по континентам и всей планете. Со временем, завершая круг, мы вернулись, настолько отдалившись от истоков, что поработили своих кровных родственников, оставшихся охранять наше наследие.

Кости животных в этих местах – некоторые из них принадлежали бегемотам, носорогам, лошадям и слонам, вымершим по мере нашего размножения, многие из них заточены нашими предками в острые инструменты и оружие – помогают нам понять, каким был мир до того, как мы выделились из числа других млекопитающих. Но они не говорят, что заставило нас сделать это. Некоторые ключи к этой тайне хранит озеро Танганьика. И они ведут обратно к ледниковому периоду.

Озеро питается многими реками, стекающими с полуторакилометровой высоты откосов разлома. Когда-то они проходили сквозь растущий по их берегам дождевой лес. Потом его сменило редколесье миомбо. На сегодняшний день на откосах вообще нет деревьев. Их склоны расчищены под посадки маниоки, причем поля расположены под таким углом, что были случаи, когда фермеры скатывались с них.

Единственное исключение – Национальный парк Гомбе-Стрим на восточном танзанийском побережье озера Танганьика, место, где специалист по приматам Джейн Гудолл, помощница Лики в Олдувайском ущелье, с 1960 года занимается изучением шимпанзе. Ее наблюдения, самые продолжительные в области исследования поведения этого вида в природных условиях, ведутся из лагеря, до которого можно добраться только на лодке. Национальный парк, окружающий его, самый маленький в Танзании – всего 52 квадратных километра. Когда Гудолл первый раз его увидела, окрестные холмы были покрыты джунглями. Там, где они переходили в лес и саванну, жили львы и африканские буйволы. В настоящее время парк с трех сторон окружен полями маниоки, плантациями масличной пальмы, поселениями на холмах и вдоль озера несколькими деревнями с более чем 5000 обитателей. Знаменитая популяция шимпанзе колеблется около рискованной цифры в 90 особей.

И хотя шимпанзе – приматы, которых изучают в Гомбе особенно интенсивно, дождевой лес этого парка является домом также и для павианов анубисов и нескольких видов мартышек: зеленой, красного колобуса, краснохвостой и голубой. В течение 2005 года аспирантка Центра по изучению происхождения человека Нью-Йоркского университета Кейт Детвилер провела несколько месяцев, исследуя странный феномен, связанный с последними двумя видами.

У краснохвостых мартышек маленькие черные мордочки, белые пятнышки на носу, белые щеки и подвижные каштановые хвосты. У голубых мартышек голубоватая шерсть и треугольные, практически безволосые мордочки, с внушительными, выдающимися надбровными дугами. При разном окрасе, размере и голосовых сигналах, никто не сможет спутать голубых и краснохвостых мартышек в дикой природе. А вот в Гомбе их начинают путать, потому что они занялись скрещиванием. Пока что Детвилер подтвердила, что несмотря на то, что у двух видов разное количество хромосом, по меньшей мере некоторые потомки их союзов – неважно, между голубыми самцами и краснохвостыми самками или наоборот, – способны к размножению. Она собрала их экскременты с лесной почвы, и фрагменты тканей кишечника в них показывают, что у нового гибрида получилась смешанная ДНК.

Но она считает, что за этим стоит нечто большее. Генетика показывают, что в какой-то момент между 3 и 5 миллионами лет назад две популяции общего предка этих мартышек оказались разделены. В процессе адаптации к различным средам они постепенно начали отличаться друг от друга. По сходной ситуации с популяциями вьюрков, оказавшихся изолированными друг от друга на разных Галапагосских островах, Чарльз Дарвин впервые понял, как работает механизм эволюции. В том случае в ответ на доступную пищу появилось 13 видов вьюрков, их клювы различным образом адаптировались для раскалывания семян, поедания насекомых, извлечения мякоти кактусов и даже для высасывания крови морских птиц.

А в Гомбе, судя по всему, происходит прямо противоположное. В какой-то момент времени новый лес заполнил барьер, когда-то разделивший эти два вида, и они обнаружили себя занимающими общую нишу. А потом они оказались зажаты на очень маленьком пространстве, когда окружающий Национальный парк Гомбе лес уступил место маниоковым полям. «Когда количество доступных самцов собственного вида уменьшилось, – делает вывод Детвилер, – эти животные были доведены до крайних – или творческих – методов выживания».

Ее тезис состоит в том, что гибридизация двух видов может быть движущей силой эволюции, аналогичной естественному отбору внутри вида. «Возможно, первые потомки смешанных браков будут не настолько приспособлены, как каждый из их родителей, – говорит она. – Но какой бы ни была причина – ограниченная среда обитания, малое количество особей, – эксперимент продолжает повторяться, и однажды появится гибрид настолько же жизнеспособный, как и его родители. Или, быть может, даже обладающий некоторыми преимуществами в сравнении с родителями, потому что среда обитания меняется».

И это превратит их будущее потомство в результат человеческой деятельности: их родители были сведены вместе сельскохозяйственной деятельностью Homo sapiens, разделившего восточную Африку на кусочки настолько, что популяции обезьян и других видов, таких как сорокопут или мухолов, вынуждены смешиваться, образовывать гибриды, исчезать – или делать что-нибудь весьма творческое. К примеру, эволюционировать.

Нечто похожее могло здесь уже происходить. Однажды, когда разлом только начинал формироваться, тропический лес Африки заполнил всю среднюю часть континента между Индийским и Атлантическим океанами. Уже появились человекообразные обезьяны, включая тех, которые здорово напоминали шимпанзе. Их останки не были обнаружены по той же причине, почему и останки шимпанзе так редки: в тропических лесах сильные дожди выщелачивают минералы из почвы прежде, чем становится возможным процесс окаменения, и потому кости быстро разлагаются. Но ученые знают, что они существовали, потому что генетика говорит о том, что мы и шимпанзе произошли напрямую от одного предка. Американский специалист по физической антропологии Ричард Рэнгхэм дал этой неоткрытой обезьяне название Pan prior.

Prior – «предшественник» по отношению к нынешним шимпанзе Pan troglodytes, но также и по отношению к великой засухе, охватившей Африку около 7 миллионов лет назад. Болота отошли, почвы высохли, озера исчезли, а леса съежились до небольших рощиц, разделенных саваннами. Все это было вызвано надвигающимся с полюсов ледниковым периодом. С большей частью мировой влаги, запертой в ледниках, похоронивших под собой

Гренландию, Скандинавию, Россию и большую часть Северной Америки, Африка высохла. Лед не дошел до нее, хотя на вулканах вроде Килиманджаро и горы Кения образовались ледяные шапки. Но изменение климата, разделившее африканский лес, более чем в два раза превышающий по размеру леса современной Амазонии, на отдельные участки, произошло из-за той же далекой белой неумолимой силы, которая давила хвойники на своем пути.

Эти далекие ледники разбросали популяции африканских млекопитающих и птиц по кусочкам лесов, где в течение нескольких ближайших миллионов лет они эволюционировали каждый по-своему. Как минимум один из видов, как нам известно, был вынужден попробовать нечто невероятное: прогуляться по саванне.

Если человечество исчезнет и если со временем нас заменит другой вид, возникнет ли он так же, как мы? В юго-западной Уганде есть место, где можно увидеть повторение нашей истории, только в миниатюре. Ущелье Чамбура – глубокая и узкая трещина, прорезающая на 14 километров отложения темно-коричневого вулканического пепла на дне Африканской долины разломов. В ярком контрасте с окружающими желтыми долинами, этот каньон вдоль реки Чамбура заполнен зеленой полосой из тропической собы[10], железного дерева и цветущих лиственных деревьев. Для шимпанзе этот оазис – убежище и колыбель. Хоть и роскошное, но ущелье всего лишь 500 метров шириной, а растущих в нем фруктов недостаточно для обеспечения потребностей в еде. Так что время от времени наиболее отважные карабкаются к верхушкам деревьев и спрыгивают на край ущелья, на рискованный мир земли.

Без лестницы из ветвей деревьев, с которых так удобно смотреть поверх овса и цитронеллы, им приходится вставать на задние лапы. Оказавшись на мгновение в шаге от того, чтобы стать двуногими, они осматриваются в поисках львов и гиен среди разбросанных по саванне фиговых деревьев. Они выбирают дерево, до которого, по их расчетам, могут добраться, не превратившись самим в еду. А затем, как мы когда-то, бегут к нему.

Около 3 миллионов лет назад далекие ледники заставили отдельных храбрых, но голодных представителей Pan prior покинуть леса, уже недостаточно большие, чтобы их прокормить, и некоторые из них оказались достаточно предприимчивыми, чтобы выжить, – а затем мир опять потеплел. Лед отошел. Деревья отвоевали свои бывшие земли, некоторые даже покрыли Исландию. Леса Африки вновь объединились от атлантического побережья до индийского, но к тому времени Pan prior перешел уже в нечто иное – в первых обезьян, предпочитавших поросшее травами редколесье по краям лесов. После более миллиона лет хождения на двух конечностях ноги удлинились и их противопоставленные большие пальцы укоротились. Эти обезьяны теряли возможность жить на деревнях, но отточившиеся навыки выживания на земле научили их много большему.

Так мы стали гоминидами. Где-то в процессе того, как Australopithecus порождал Homo, мы научились не только следовать за пожарами, открывавшими саванны, к которым мы адаптировались, но и создавать их самим. Еще около 3 с лишним миллионов лет нас было слишком мало, чтобы формировать череду степей и деревьев в глобальном масштабе, если только далекие ледники не делали этого за нас. Но затем, задолго до того, как недавние отпрыски Pan prior получили прозвище sapiens, мы должны были стать достаточно многочисленными, чтобы предпринять попытку дальнейших исследований.

Если человечество исчезнет и если со временем нас заменит другой вид, возникнет ли он так же, как мы?

Были ли гоминиды, вышедшие из Африки, неустрашимыми любителями острых ощущений с воображением, рисовавшим еще больше добычи за горизонтом саванн? Или они проиграли в конкурентной борьбе право оставаться в нашей колыбели племенам более сильных кровных родственников? Или они просто шли и размножались, как любое животное, обладающее богатыми ресурсами вроде степей, растянувшихся по всему пути до Азии?

Рис. 3. Australopithecus africanus.

Иллюстрация Карла Бюэлла

Как осознал Дарвин, это не имеет значения: когда изолированные группы особей одного и того же вида продолжают развиваться каждый по отдельности, наиболее успешные учатся процветать в новой среде обитания. Выжившие изгнанники или любители приключений заполнили Малую Азию, а затем Индию. В Европе и Азии они развили умение, уже давно известное таким животным средней полосы, как белки, но новое для приматов: планирование, требовавшее памяти и предвидения для создания запасов пищи в сезоны ее избытка, чтобы иметь возможность пережить холода. По земле они добрались до Индонезии, но, чтобы добраться до Новой Гвинеи и примерно 50 тысяч лет спустя до Австралии, им пришлось научиться искусству мореплавания. И тогда, 11 тысяч лет назад, наблюдательный Homo sapiens на Среднем Востоке открыл секрет, известный только

отдельным видам насекомых: как контролировать источники пищи, не уничтожая растения, а выращивая их.

И поскольку мы знаем, что среднеазиатские по происхождению пшеница и ячмень, которые они выращивали, вскоре распространились к югу вдоль Нила, мы можем допустить, что, подобно проницательному Иакову, вернувшемуся с богатыми дарами, чтобы расположить к себе своего могущественного брата Исава, кто-то обладающий познаниями в сельском хозяйстве вернулся в родную Африку и принес семена. И это был благоприятный момент, потому что еще один ледниковый период – последний – опять похитил влагу из земель, которые ледники не смогли достичь, и сильно сократил источники пищи. Так много воды замерзло в ледниках, что океаны были почти на километр мельче, чем сейчас. В то же самое время другие люди, продолжавшие распространяться по Азии, прибыли в самые удаленные уголки Сибири. Берингово море было наполовину осушено, сухопутный переход в 15 тысяч километров давал доступ к Аляске, 10 тысяч лет он лежал под полукилометровым льдом. Но теперь лед отступил достаточно, чтобы образовался свободный коридор местами шириной до 45 километров. Пролагая свой путь сквозь озера талой воды, люди прошли по нему.

Ущелье Чамбура и Гомбе – атоллы в архипелаге остатков породившего нас леса. На этот раз фрагментация экосистемы Африки произошла не из-за ледников, а из-за нас, из-за нашего последнего эволюционного скачка до статуса силы природы, сделавшего нас столь же могущественными, как вулканы и ледники. В этих лесных островах, окруженных морями сельскохозяйственных угодий и поселений, последние из отпрысков другой ветви Pan prior цепляются за жизнь, какой она была, когда мы ушли, чтобы стать редколесными, степными и, наконец, городскими обезьянами. К северу от реки Конго наши братья гориллы и шимпанзе; к югу – карликовые шимпанзе. На этих двух последних мы наиболее похожи генетически; когда Луис Лики послал Джейн Гудолл в Гомбе, это было потому, что найденные им и его женой кости и черепа свидетельствуют о том, что наш общий предок выглядел и действовал во многом как шимпанзе.

Что бы ни побудило наших предков уйти, их решение инициировало эволюционный взрыв, не сравнимый ни с чем ранее, описываемый либо как самый успешный, либо как самый разрушительный за всю историю существования мира. Но предположим, что мы остались – или что предки сегодняшних львов и гиен быстро с нами покончили. Кто занял бы наше место и был бы этот кто-то вообще?

Заглянув в глаза шимпанзе в естественной среде обитания, можно на мгновение увидеть мир таким, как если бы мы его не покинули. Их мысли могут быть невразумительными, но наличие у них интеллекта не подлежит сомнениям. Шимпанзе в природной среде, глядя на вас спокойно с ветки фруктового дерева парипари[11], не выказывает ощущения собственной неполноценности в присутствии более высокоразвитого примата. Голливудские образы обманчивы, потому что их дрессированные шимпанзе – подростки, такие же очаровательные, как и любые дети. Однако они продолжают расти, достигая иногда веса в 36 килограммов. В человеке при сходном весе около 9 этих килограммов будут жиром. Дикие шимпанзе, живущие в постоянных занятиях гимнастикой, несут на себе от 1 до 1,2 килограмма жира. Остальное – мускулы.

Доктор Майкл Уилсон, курчавый молодой директор полевых исследований в Гомбе-Стрим, свидетельствует об их силе. Он видел, как они разорвали на части и съели красного колобуса. Это великолепные охотники, примерно 80 % их атак заканчиваются смертью добычи. «Для львов эта цифра 1 из 10 или 20. Это очень умные создания».

Но он видел также, как они пробирались на территории соседних групп шимпанзе, подстерегали беспечных одиноких самцов и до смерти их избивали. Он смотрел, как шимпанзе одного за другим терпеливо убирали самцов соседних кланов, пока территория и самки не становились их. Он также наблюдал за решительными сражениями шимпанзе, кровавыми битвами внутри группы за право быть альфа-самцом. Неизбежное сравнение с человеческой агрессивностью и борьбой за власть стало темой его исследований.

«Я устал об этом думать. Все это очень грустно».

При этом абсолютно непонятно, почему карликовые шимпанзе, меньшего размера и более стройные, но столь же близкие к нам, не являются такими же агрессивными. Хоть они и защищают свою территорию, но ни разу не отмечалось внутригрупповых убийств. Их мирный характер, предрасположенность к шаловливому сексу с несколькими партнерами и явно матриархальная социальная организация с совместным воспитанием потомства практически мифологизированы среди тех, кто настойчиво надеется, что кроткие все же наследуют Землю. В мире без людей, однако, если им придется биться с шимпанзе, их превзойдут числом: осталось всего лишь 10 тысяч или меньше карликовых шимпанзе в сравнении с 150 тысячами обычных. А так как их общая численность столетие назад была в 20 раз больше, с каждым проходящим годом шансов быть здесь в нужный момент для получения Земли для обоих видов становится все меньше и меньше.

Майкл Уилсон, находясь в дождевом лесу, слышит барабаны – как ему известно, на самом деле это шимпанзе, стучащие по опорным корням и подающие друг другу сигналы. Он бежит на звук, вверх и вниз по 13 речным долинам Гомбе, преодолевая лозы ипомеи и лианы, натянутые через тропы бабуинов, следуя уханью шимпанзе, пока два часа спустя он наконец не находит их на вершине Разлома. Пятеро сидят на дереве на границе редколесья, поедая столь любимые ими манго, фрукт, который пришел вместе с пшеницей из Аравии. В полутора километрах внизу блестит в послеполуденном солнце озеро Танганьика, столь огромное, что содержит 20 % всей пресной воды в мире и так много эндемичных видов рыб, что среди аквабиологов оно известно под названием «Галапагосов озер[12]». За ним к западу смутно виднеются холмы Конго, где шимпанзе все еще считаются дичью. В противоположном направлении, за пределами Гомбе, фермеры тоже имеют ружья и изрядно устали от шимпанзе, которые воруют орехи с их масличных пальм.

У шимпанзе здесь нет других естественных врагов, кроме себя и людей. Само присутствие пятерки шимпанзе на дереве, окруженном травой, показывает, что они тоже унаследовали ген адаптивности и куда в большей степени, чем гориллы, диета которых жестко ориентирована на лесную пищу, способны питаться различной пищей в различных средах. Но если люди уйдут, им даже не придется адаптироваться. Потому что, по словам Уилсона, лес вернется. Быстро.

С возвращением дичи придут львы, а затем и крупные животные: африканские буйволы и слоны.

«По всей территории пройдет миомбо, который отвоюет маниоковые поля. Скорее всего, первыми воспользуются открывшимися возможностями бабуины, разбегаясь, разнося семена в своих экскрементах, сажая их. Таким образом, вскоре везде, где только есть подходящая среда обитания, будут расти деревья. А за ними последуют и шимпанзе».

С возвращением дичи придут львы, а затем и крупные животные: африканские буйволы и слоны, расходящиеся из заповедников Танзании и Уганды. «В конце концов, – говорит Уилсон, вздыхая, – я могу представить постоянно растущую популяцию шимпанзе, вплоть до Малави, до Бурунди, а там и за Конго».

Вернутся леса, полные любимых шимпанзе фруктов и процветающей популяции красного колобуса для охоты. В крохотном Гомбе – защищенном клочке прошлого Африки, хранящего также и вкус будущего без людей, – нет никаких соблазнов для других приматов покинуть всю эту роскошь и последовать по нашим бесполезным следам.

Конечно, только до тех пор, пока не вернутся ледники.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.