Возвращение в Эдем, который ремонтируют

Возвращение в Эдем, который ремонтируют

Весьма остроумно замечает Фейербах, что взоры беспутного сапожника следят за штопором, а не за шилом, отчего и происходят мозоли.

(К. П. № 9)

Немыслимо отдохнувшие и окрепшие на летних каникулах, вдохновленные (см. передовую «Правды»: там ясно написано, чем мы вдохновлены), с неугасимой жаждой знаний в пытливых глазах, слетаются будущие инженеры под ставшую родной крышу общежития. (Примерно так писала бы наша институтская многотиражка перед началом учебного года).

Все правильно: отдохнули, окрепли, глаза горят от чего-то, вдохновлены чем-то, «стремляемся» куда-то – тоже: что есть, то есть. Неувязочка только с родной крышей. То есть: дом, который символически называется «крышей» (криминального значения слова, по невежеству и к счастью, мы тогда не знали), – стоит. Крыша на нем (в буквальном значении), вроде тоже стоит, но немного не в себе. Через очень короткое время мы тоже оказываемся «немного не в себе».

Где-то наверху решили на нашем трехэтажном общежитии достроить еще один или два этажа. Все путем: много горемык маются по частным углам, да и набор на 1-й курс увеличивается. Технология придумана блестящая: наращивать стены, одновременно поднимая кровлю со стропилами. Дьявол хихикал, как всегда, – сидя в ворохе деталей. То ли забыли, то ли не «забили» в смету нужные при такой технологии леса. Возможно, – не додумали технологию, возможно, – строители были разгильдяями, возможно, – подкачали снабженцы. Из опыта знаю, что чаще всего, все неувязки и недочеты успешно и одновременно размещаются на одном объекте, помогая друг другу. Нашим взорам предстала такая картина: над третьим этажом нашей хаты возвышалась уже половина четвертого с приподнятой крышей. В радости никто не обратил внимания, что краев возвысившейся крыши не существует: на ширину около метра по всему периметру кровля была обломана и просвечивала ребрами стропил.

Недели две-три Всевышний дал на «устранение отмеченных недостатков». Но никто не чесался: была «славная осень», а «здоровый ядреный воздух» бодрил «усталые силы», но – не спящее сознание. Тогда Им была начата карательная акция под названием «Дождь», плавно перешедшая в «Проливной Дождь». Осадки, собранные всей крышей, через ее обломанные края, устремились на бывший чердак. Они (осадки) хотели бы устремиться вниз по стенам, но на их пути предусмотрительно была воздвигнута кирпичная кладка высотой в половину этажа по всему периметру. Осадкам ничего не оставалось, как начать просачиваться вниз через потолки комнат.

Наша комната – угловая, поэтому у нас полилось сразу с двух сторон. Спать в обычной постели под дождем – не очень удобно. Предпринимаем меры: на потолке закрепляем наклонные веревочки, которые в одном месте собраны в жгут. Пока капель немного – система работает: пару ночей мы спим с небывалым комфортом. Ведро под жгутом дежурный выносит несколько раз за ночь. Увы, счастье всегда недолговечно: приток усиливается, и наша система захлебывается, – вода льет уже по всей площади потолка. Собирать воду в тару – мартышкин труд. Уровень воды превышает порог, и она начинает переливаться в коридор. То же самое в других комнатах. Коридор наполняется водой. Вода уже просочилась на второй этаж, а кое-где – и на первый. На меловой стенгазете у входа появляется красочное объявление с картинками: «На третьем этаже состоится матч по водному полУ». Народ веселится, но начинает оглядываться вокруг в поисках сухих берлог. Наша комната принимает решение: стоять насмерть. Разбираем мебель, и из щитов изготовляем «зонтики» над собственными фейсами: капли на остальные части тела, закрытые одеялами, обычно менее чувствуются. Притаскиваем несколько десятков кирпичей и на полу выкладываем пунктирную дорогу. Из кирпичей же делаем помост для нашего главного друга – электроплитки. К нашей резино-матерчатой электропроводке на белых роликах не притронуться: бьет током, но мы же не гимназисты какие-нибудь. Кстати: в комнатах студенческих общежитий официально запрещены розетки, соответственно – включение чего-либо энергопотребляющего. Это безумное требование все студенты умеют обходить. Для неумех и гуманитариев на киевской толкучке целый отдел честных людей торгует «жуликами»– розетками над осветительной лампой. У нас все сделано с умом: незаметная врезка в сеть оканчивается тайной розеткой под кроватью. Наши улики не висят нагло над столом, и наш верный друг электроплитка дарит нам тепло и сухие носки, питаясь от скрытого источника. Мы почти научились жить в водяной стихии.

Начинает ручьями литься с потолка под нами на втором этаже, вскоре заливает и «сухой» первый. По коридорам можно пройти только по доскам или кирпичам: босиком ходить уже холодновато и не «ком иль фо». И тут судьба наносит неотразимый удар: где-то коротит проводка, и свет вырубается навсегда. Без электричества мы просто увядаем, хотя воды полно.

Нас переселяют в третье общежитие, где все уже уплотнено до предела. Наша тройка – Коля Леин, Серега Бережницкий и я, – сохраняет свое морально-политическое единство в одной комнате. Комнату «организовали» из бывшей подсобки, у нее номер 3а. Теперь у нас в комнате шесть человек, двое парней с других факультетов, оба старше нас. На вакантное место Коля уговаривает всех взять Севу Троицкого, «чтоб нам всегда было весело». Сева – юморист, он непревзойденно блестяще на наших вечерах читает и изображает «Зайца во хмелю», причем на русском и украинском. Украинский перевод нас особенно потешает: он выполнен рафинированным языком киевских «митців», то есть «работников мистецтва — искусства», на котором народ никогда не разговаривает. Например фраза «какой-то дряни нализался», в переводе звучит: «якоїсь гиді насмоктався». Сева сейчас, кажется, маститый профессор. Не мне кидать камешки в его огород, но тогда он достал всех своей занудной мелочностью.

Напротив, в комнате номер 3, живут девушки с химфака, мы становимся «шефами». Шефы и они, и мы одновременно; «подшефные» – определяются по обстоятельствам. Все праздники мы проводим вместе, теперь у нас нет забот в отношении закуски и сервировки, девушкам тоже проще стало жить во многих случаях. Наши девушки учатся на химфаке, поэтому все чертежи и расчеты для них делаем мы. Взаимные посещения и совместный треп у нас стают обычной нормой; все знают все обо всех, дружеские подначки шутки и смех в наших комнатах не затихают.

Будни и праздники

Почти всем нашим подшефным девушкам присваиваем «партийные» клички. Гибкая и сильная Тамара, пассия Вовочки Нестеришина, получает имя Пантера. Люся, с красно-медными волосами, веснушками, узкими зелеными глазами и профилем Нефертити, у нас называется Египтянка, возле нее увивается Серега Бережницкий. Есть две Лиды, одна из которых Полторалида. Есть Римма – маленькая, ставшая позже женой нашего Вадима Смолина. Есть Кошка, положившая глаз на меня, и даже Билли Бонс, – скромная тихая женщина с полуприкрытым глазом, муж которой Володя учится на горном факультете. Супруги нас рассматривают как шаловливых детей, но в застольях принимают активное участие.

Женское общество на нас действует положительно: у нас стало чище, бреемся и смеемся – чаще. Девушки тоже, кажется, подтянулись и расцвели. Наша «дружба домами» длилась до самого окончания института.

Рядом в коридоре хозяйственная комната. Там стоят столы с керогазами и плитками, здесь же несколько общих умывальников. Девушки вечно что-то стирают, варят, – в общем, – кухня и ванная обычной коммунальной квартиры. Туда мы, обычно, выходим и покурить. Там мы потешаемся над мудростью, навеки нанесенной на одну тарелку: «Залог успеха общественного питания – в самодеятельности рабочих масс» При этом мы сразу представляем «общественное питание» и «рабочие массы» в лицах Вовочки Нестеришина и одного албанца. Их самодеятельность забуксовала после первого обеда: они не могли решить, кто первый должен мыть посуду… Вскоре наше остроумие по поводу тарелки-плаката привяло: слова оказались ленинскими, и за чрезмерный юмор можно было влипнуть…

Во время одного из перекуров я обратил внимание на некую деву, которая очень внимательно приглядывалась ко мне. Сначала я отнес это внимание за счет своей неописуемой красоты, которая поразила деву прямо в сердце. Но вскоре меня вызвали на студсовет общежития, и иллюзии развеялись. Дева обвиняла меня в хищении пары капроновых чулок, которые она постирала и повесила сушить в хозкомнате незадолго до моего перекура. Больше там никого не было, утверждала истица. Я не знал, как оправдываться: все факты были налицо, кроме незаметного появления некоего татя, умыкнувшего драгоценные чулки. В бой бросился Коля Леин. Он прожег судей из студсовета пламенной речью:

– Майк может украсть автомобиль, но чулки, даже капроновые – никогда!

Спасибо, дружище за доверие; увы, я не оправдал его. Я очень нуждался и нуждаюсь сейчас в автомобилях, но так и не смог украсть ни одного…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.