Глава 3

Глава 3

Берхтесгаден мирно спал этим ранним утром. День обещал быть жарким и душным. Окружающие Берхтесгаден горы были покрыты низкими облаками. В Оберзальцберге – похожем на крепость горном имении Гитлера – все было спокойно. Фюрер спал. В нескольких милях от имения в штабе Гитлера наступило еще одно обычное утро. Генерал-полковник Альфред Йодль, начальник оперативного управления OKW, в шесть утра был уже на ногах. Сейчас у него был легкий завтрак (чашка кофе, сваренное всмятку яйцо и тонкий ломтик хлеба). За завтраком в своем звуконепроницаемом кабинете он знакомился с пришедшими за ночь новостями.

В Италии все было по-прежнему плохо. Рим был захвачен двадцать четыре часа назад, и Йодль сомневался, что части под командованием фельдмаршала Альберта Кессельринга, отступая под натиском союзников, сумеют перегруппироваться и закрепиться на новых рубежах на севере. Перед лицом надвигающейся в Италии катастрофы Йодль приказал своему помощнику генералу Вальтеру Варлимонту к концу дня отправиться в штаб Кессельринга и на месте уяснить обстановку.

Из СССР новостей не было. Хотя наблюдение за событиями на Восточном театре военных действий не входило в сферу обязанностей Йодля, он уже давно интересовался ими и давал фюреру «советы» о ведении войны с Советским Союзом. Летнее наступление Советской армии могло начаться со дня на день. Вдоль всего фронта протяженностью в 2 тысячи миль его ожидали 200 немецких дивизий – более 1500 тысяч человек. Но в это утро на Восточном фронте все было спокойно. Адъютант Йодля принес несколько сообщений из штаба Рундштедта о высадке союзников в Нормандии, но Йодль, ознакомившись с ними, решил, что там ничего серьезного пока не происходит. В данный момент его главной заботой была Италия.

Из своего кабинета генерал Варлимонт следил за событиями в Нормандии начиная с четырех утра. Он получил по телетайпу запрос из «OB-West» относительно возможности введения в действие бронетанковых резервов – дивизии «Панцер лер» и 12-й СС. Варлимонт уже обсудил по телефону этот вопрос с начальником штаба Рундштедта генерал-майором Гюнтером Блюментритом. Сейчас Варлимонт звонил Йодлю.

– Блюментрит просит разрешения ввести в действие танковые резервы, – сказал Варлимонт, – «OB-West» собирается сразу выдвинуть их в зону вторжения союзников.

По воспоминаниям Варлимонта, последовало продолжительное молчание, пока Йодль осмысливал услышанное.

– А вы уверены, что это именно вторжение? – спросил Йодль. Прежде чем Варлимонт ответил, Йодль продолжал: – Основываясь на данных, которые дошли до меня, это представляется диверсионной отвлекающей операцией… Думаю, у «OB-West» имеется достаточно собственных резервов, чтобы отразить атаку союзников… Не думаю, что есть необходимость привлекать резервы OKW… Нужно подождать и прояснить обстановку.

Варлимонт знал, что возражать смысла не было, хотя понимал, что ситуация в Нормандии гораздо более серьезная, чем казалось Йодлю. Он только спросил у Йодля:

– В связи с событиями в Нормандии не отменить ли мне поездку в Италию?

Йодль ответил:

– Нет, поезжайте, как мы планировали.

На этом разговор закончился. Повернувшись к руководителю армейскими операциями генерал-майору фон Бутлор-Бранденфельду, Варлимонт прокомментировал решение Йодля: «Я согласен с Блюментритом. Мнение Йодля расходится с моим представлением о том, что нужно предпринять в Нормандии».

Варлимонт был «шокирован» тем, как буквально Йодль понимает приказ Гитлера об использовании танков. Упомянутые танковые дивизии действительно были резервом OKW и поэтому находились в непосредственном подчинении Гитлера. Но, как и фон Рундштедт, Варлимонт давно понимал, что в «случае военных действий союзников на континенте – не важно, будет это диверсионная операция или нет, – танки должны использоваться немедленно». Для Варлимонта это было истиной: человек, отражающий вторжение противника, должен использовать все средства, которые считает нужным, особенно если этим человеком является признанный стратег фон Рундштедт. Йодль мог ввести в бой бронетанковые соединения, но не хотел рисковать. Как позже вспоминал Варлимонт, «решение Йодля было таким, которое принял бы Гитлер». Позиция Йодля, по мнению Варлимонта, – это еще один пример «хаоса, который творился в высшем руководстве». Но с Йодлем никто не спорил. В результате Варлимонт просто позвонил Блюментриту в «OB-West» и сообщил о позиции Йодля. Теперь решение об использовании танков зависело от каприза человека, которого Йодль считал военным гением, – от Гитлера.

Человек, который предвидел такую ситуацию и собирался обсудить ее с Гитлером, сейчас находился в двух часах езды от Берхтесгадена. Фельдмаршал Эрвин Роммель сидел у себя дома в Ульме, совершенно забытый в общей неразберихе. В тщательно ведшемся журнале группы армий «В» не было даже записи о том, что фельдмаршал был проинформирован о событиях в Нормандии.

В штабе «OB-West» под Парижем решение Йодля вызвало шок. В него не могли поверить. Начальник оперативного управления генерал-лейтенант Бодо Зиммерманн вспоминал, что фон Рундштедт «покраснел от негодования и речь его сделалась невразумительной». Зиммерманн тоже не мог поверить в это решение. Он ночью звонил в OKW и проинформировал дежурного офицера Йодля подполковника Фриделя о том, что по команде «OB-West» две дивизии уже подняты по тревоге. Зиммерманн потом с горечью вспоминал, что «не последовало каких-либо возражений относительно действий «OB-West». Теперь он снова позвонил в OKW и соединился с начальником армейских операций генерал-майором фон Бутлор-Бранденфельдом. Холодным голосом фон Бутлор, сославшись на решение Йодля, сказал: «Эти дивизии находятся в непосредственном подчинении OKW. Вы не имели права поднимать их по тревоге без нашего разрешения. Верните дивизии на место. Ничего не предпринимайте до решения фюрера». Когда Зиммерманн попытался возражать, фон Бутлор оборвал его словами: «Делайте, что вам говорят!»

Дальнейшие события зависели от фон Рундштедта. Будучи фельдмаршалом, он мог напрямую соединиться с Гитлером; была вероятность, что дивизии будут немедленно введены в дело. Но фон Рундштедт не позвонил Гитлеру ни тогда, ни в течение всего дня «D». Аристократ фон Рундштедт не мог унизиться до того, чтобы что-то просить у человека, которого называл «этот богемский капрал».[31]

Но его подчиненные продолжали бомбардировать OKW, безуспешно пытаясь добиться отмены решения. Они звонили Варлимонту, фон Бутлор-Бранденфельду и даже адъютанту Гитлера генерал-майору Рудольфу Шмундту. Это была странная борьба на дистанции, которая длилась часами. Зиммерманн высказался об этом так: «Когда мы говорили, что, если не получим танковых дивизий, вторжение в Нормандию будет иметь успех, а это приведет к непредсказуемым последствиям, то получали ответ: не нам об этом судить, а главное вторжение противника произойдет совершенно в другом месте».[32] А Гитлер, окруженный ближайшим кругом высокопоставленных военных подхалимов, все это время мирно спал в Берхтесгадене.

В штабе Роммеля в Ла-Рош-Гийон начальник штаба генерал-майор Шпейдель ничего не знал о решении Йодля. Шпейдель считал, что две дивизии резерва подняты по тревоге и находятся в пути. Шпейдель также рассчитывал, что 21-я дивизия, которая находилась южнее Кана, уже направила передовые соединения для уничтожения противника. Поэтому в штабе Роммеля на создавшуюся ситуацию смотрели с оптимизмом. Полковник Леодергард Фрейберг вспоминал, что «все верили в то, что союзников можно будет сбросить в море к концу дня». Помощник Роммеля по морским делам вице-адмирал Фридрих Руге был «солидарен с оптимизмом», овладевшим штабом Роммеля.

Адмирал, однако, заметил: «Слуги герцога и герцогини Ларошфуко тихо и незаметно прошли по дворцу герцога и спокойно сняли со стен бесценные гобелены ручной работы».

В штабе 7-й армии, которая участвовала в боях, встречая союзников, поводов для оптимизма было еще больше. Офицерам в штабе БСЭ.ЗЭ. лось, что 352-я дивизия столкнула противника в море между населенными пунктами Вьервилль и Кольвилль – в зоне плацдарма «Омаха». Случилось так, что офицер, наблюдавший из бункера за событиями на берегу, прибыл в штаб с докладом об успешном отражении атаки союзников. Его рапорт был признан таким важным, что был записан слово в слово. «На берегу, – сообщал наблюдатель, – противник виден только за рядами заграждений. На берегу горит огромное число техники, среди прочего десять танков. Отряды, которые должны подрывать препятствия, делают свое дело. Высадка из десантных лодок сорвана: они держатся подальше от берега. Огонь наших огневых точек и артиллерии нанес противнику значительные потери. На берегу много раненых и убитых…»[33]

Это была первая хорошая новость, полученная 7-й армией. Уверенность в успехе была так велика, что, когда командующий 15-й армией генерал фон Шальмут предложил послать на помощь 7-й армии свою 346-ю дивизию, он получил ответ: «Мы в ней не нуждаемся».

Хотя все были уверены в успехе, начальник штаба 7-й армии генерал Пемсель все еще пытался по фрагментам представить себе общую картину происходившего. Сделать это было трудно, потому что у него не было связи: ее работа была нарушена участниками французского Сопротивления, парашютистами или воздушной и морской бомбардировками. Пемсель доложил в штаб Роммеля: «Я должен сражаться как Вильгельм Завоеватель – только на основании того, что слышу и вижу». Пемсель не представлял себе реальной ситуации со связью и был уверен, что на Шербурский полуостров высадились только парашютисты. Он понятия не имел, что к этому времени на восточном побережье полуострова на плацдарм «Юта» уже высадился морской десант. Пемселю было очень сложно представить себе точные географические рамки атаки противника, но в одном он был уверен: действия противника в Нормандии – это вторжение. Он продолжал настаивать на этом, обращаясь к своим начальникам в штабах Роммеля и Рундштедта, но оставался в меньшинстве. В своих утренних донесениях группа армий «В» и «OB-West» сообщали, что «в настоящее время все еще невозможно точно определить, являются ли действия противника крупной диверсионной операцией или вторжением главных сил». Генералы продолжали искать основной плацдарм высадки, а обычный рядовой солдат на всем протяжении побережья Нормандии мог сказать, что происходит.

В полумиле от плацдарма «Шпага» младший капрал Йозеф Хагер дрожащей рукой нащупал на пулемете спусковой крючок и снова начал стрелять. Ему казалось, что земля вокруг него разрывается на части. От грохота он оглох, в голове был сплошной шум. Восемнадцатилетнему немецкому солдату было страшно. Он чувствовал себя больным. Он хорошо сражался, прикрывая отход своего подразделения после того, как была прорвана линия обороны 716-й дивизии на плацдарме «Шпага». Сколько он убил англичан, он не знал. Хагер видел, как они выходили на берег, и расстреливал одного за другим. Раньше он часто пытался представить себе, что это такое – убить врага. Он часто обсуждал это со своими друзьями, Хафом, Сакслером и Ферди Клагом. Теперь Хагер узнал, что убивать очень легко. Но Хаф не дожил до того момента, когда мог бы узнать, что это просто, – он был убит. Хагер оставил его лежать в лесополосе. Рот у убитого был открыт, а во лбу зияла огромная дыра. Хагер не знал, где находится Сакслер, а Ферди был рядом с ним. Он наполовину ослеп, из раны от шрапнели по лицу лилась кровь. Хагер понимал, что их убьют, и это лишь вопрос времени. Он и еще 19 человек – все, кто остался от его роты, сидели в траншее перед небольшим бункером. По ним стреляли со всех сторон. Стреляли из минометов, пулеметов и винтовок. Они были окружены. Нужно было сдаваться или погибать. Это понимали все, кроме капитана, который вел огонь из бункера за ними. Он не разрешал им спрятаться в бункере. Он все время кричал: «Мы должны держаться! Мы должны держаться!»

Это были самые страшные минуты в жизни Хагера. Он уже не сознавал, куда стреляет. Каждый раз, когда разрывался снаряд, он автоматически нажимал на спусковой крючок, ощущая отдачу после выстрелов. Это придавало ему смелости и сил. Через некоторое время после очередного разрыва снаряда все вдруг закричали, обращаясь к капитану: «Пустите нас внутрь! Пустите нас внутрь!»

Скорее всего, на решение капитана повлияли показавшиеся танки. Все услышали лязг гусениц и рев двигателей. Танков было два. Один остановился в поле. Другой медленно пробирался через лесонасаждения неподалеку от трех коров, которые паслись на лугу. Солдаты в траншеях увидели, как танк начал медленно опускать пушку, готовясь выстрелить прямой наводкой. И в этот момент танк вдруг взорвался. Из траншеи по нему удачно выстрелили из базуки последней ракетой с каплевидным наконечником. Еще не веря в то, что произошло, Хагер и Ферди увидели, как на горящем танке открылась крышка люка, из которого повалил черный дым, а потом показался человек, который безуспешно старался выбраться из машины. Через несколько мгновений он замер, безжизненно припав к башне. Хагер сказал Ферди: «Я думаю, Господь пошлет нам не такую страшную смерть».

Второй танк, не испытывая судьбу, остановился на дистанции, недоступной базуке, и начал стрелять. Тогда капитан приказал всем укрыться в бункере. Хагер и другие уцелевшие солдаты устремились внутрь – в новый кошмар. Бункер, размеры которого едва достигали размера небольшой комнаты, был наполнен мертвыми и умирающими солдатами: там невозможно было не только сесть, но даже повернуться. В нем было темно, жарко и очень шумно. Раненые стонали. Люди разговаривали на нескольких языках, было много поляков и русских. Капитан под постоянные просьбы раненых «давайте сдадимся» продолжал строчить из пулемета.

На мгновение восстановилась тишина, и задыхающиеся в бункере люди услышали, как кто-то снаружи крикнул: «Эй, немцы, лучше выходите!» Капитан в ответ дал очередь из пулемета. Через несколько минут они снова услышали: «Сдавайтесь, фрицы!»

Через некоторое время люди в бункере начали кашлять от порохового дыма, который во время пулеметной стрельбы переполнял и без того душное помещение. Каждый раз, когда капитан ставил новую ленту, голос извне снова требовал, чтобы они сдавались. Наконец, кто-то снаружи произнес требование по-немецки. Хагер запомнил, как один из раненых, который знал всего два английских слова, с трудом прокричал в ответ: «Привет, ребята! Привет, ребята!»

Стрельба снаружи прекратилась, и все, кто был внутри, поняли, что сейчас произойдет. В перекрытии бункера было проделано маленькое отверстие для наблюдения. Хагер и еще несколько человек приподняли одного из товарищей, чтобы он посмотрел, что будет делать противник. Наблюдатель сразу закричал: «Огнемет. Они готовят огнемет!»

Хагер знал, что пламя им не угрожает, так как вентиляционная металлическая труба, расположенная в задней части бункера, была зигзагообразной. Но их могла убить температура. Вдруг они услышали звук, который издает огнемет, выбрасывая струю горящей жидкости. Теперь свежий воздух мог попадать внутрь только сквозь амбразуру, через которую вел огонь капитан, и через отверстие в перекрытии.

Температура в помещении начала расти. Некоторые запаниковали. Толкая друг друга, люди с криками «надо выбираться отсюда!» пытались по ногам лежащих добраться до выхода. Образовалась давка, все стали умолять капитана сдаться. Дышать внутри стало невозможно. «Будем вдыхать и выдыхать по моей команде, – крикнул капитан. – Вдох!.. Выдох!.. Вдох!.. Выдох!» Хагер видел, как цвет металлической вентиляционной трубы сделался сначала оранжевым, потом красным, а затем белым. Офицер продолжал командовать: «Вдох!.. Выдох!..» «Привет, ребята!» – кричал раненый.

В углу бункера стояла радиостанция. Хагер слышал, как радист все время повторял: «Я Шпинат, ответьте! Я Шпинат, ответьте!»

– Господин капитан! – закричал лейтенант. – Раненые задыхаются; нужно сдаваться!

– Об этом не может быть и речи! – заорал капитан. – Мы будем пробиваться отсюда. Пересчитай людей и оружие!

– Нет! Нет! – раздалось из всех углов бункера.

Ферди сказал Хагеру:

– Только у тебя и капитана есть пулемет. Я уверен, этот сумасшедший пошлет тебя первым.

В это время многие стали вынимать затворы и бросать их на пол.

– Я не пойду, – ответил Хагер Ферди. Он тоже достал затвор и выбросил его.

От жары люди начали терять сознание. У них подкашивались ноги, голова безвольно свешивалась на грудь. Они не могли стоять, но и лечь на пол они не могли – было слишком тесно. Молодой лейтенант продолжал умолять капитана сдаться, но безуспешно.

Вдруг капитан, повернувшись к радисту, спросил:

– Есть связь?

– Нет, – ответил радист.

Только теперь капитан оглядел переполненный бункер, как будто видел его впервые. Его лицо выражало удивление. Он бросил пулемет и сказал:

– Открывайте дверь.

Хагер видел, как кто-то привязал белую тряпку к винтовке и высунул ее в пулеметную щель. Голос снаружи сказал: «Правильно, фрицы. Выходите. По одному».

Глотая свежий воздух, ослепленные дневным светом, люди стали выбираться из бункера. Если они сразу не бросали оружие и каски, британцы стреляли в землю рядом с ними. Когда немцы подходили к траншее, победители срезали с них ремни и все пуговицы. Потом пленным приказывали лечь на землю лицом вниз.

Хагер и Ферди шли к траншее с поднятыми руками. Когда у Ферди срезали ремень, британский офицер сказал ему:

– Фриц, через пару недель мы увидим твоих друзей в Берлине.

Ферди, лицо которого заливала кровь от шрапнельной раны, пытался пошутить:

– К этому времени мы будем в Англии.

Он имел в виду, что они будут в лагере для военнопленных, но британец его не так понял и заорал:

– А этих ведите на пляж!

Поддерживая штаны, они шли к берегу. Они прошли мимо горящего танка и мирно пасущихся коров.

Через пятнадцать минут Хагер вместе с другими пленными работал среди препятствий. Они удаляли мины. Ферди сказал Хагеру:

– Уверен, что, когда ты устанавливал мины, не думал, что сам будешь разминировать пляж.[34]

Рядовому Алойзису Дамски совсем не хотелось воевать. Он был поляком, которого заманили в 716-ю дивизию. Он уже давно про себя решил, что в случае вторжения он с поднятыми руками побежит к ближайшему десантному кораблю. Но такой возможности не представилось. Высадка британцев сопровождалась очень сильной бомбардировкой с моря и танковым огнем; командир батареи, расположенной у западной границы плацдарма «Золото», дал приказ отходить. Дамски понял, что бежать вперед навстречу британцам – это верная смерть от немцев сзади или от британцев спереди. Но в неразберихе отступления ему удалось оторваться от своего подразделения и уйти в сторону деревни под названием Треси, где он жил на постое у одной пожилой француженки. Дамски рассчитывал, что сдастся сразу после того, как деревню займут британцы.

Когда он переходил поле, столкнулся с сержантом вермахта, который ехал верхом на лошади. Перед сержантом шел рядовой – русский. Сержант посмотрел на Дамски сверху вниз и с улыбкой спросил: «А ты сам-то знаешь, куда идешь?» Несколько мгновений они смотрели друг на друга, и Дамски понял, что сержант догадался о его намерениях. Продолжая улыбаться, сержант сказал: «Думаю, тебе лучше пойти с нами». Дамски это не удивило. Когда он, подчинившись сержанту, пошел вместе с ними, то подумал, что ему никогда не везло, не повезло и теперь.

Находясь в нескольких милях от Кана, рядовой Вильгельм Войт прослушивал переговоры, сидя в рубке передвижной радиостанции. Он тоже думал о том, как сдаться союзникам. Войт семнадцать лет прожил в Чикаго, но документов о натурализации у него не было. В 1939 году его жена поехала погостить на родину в Германию, но вынуждена была задержаться там из-за болезни матери. В 1940 году, несмотря на советы друзей, которые его отговаривали от поездки, Войт решил ехать за женой, чтобы забрать ее. Уже шла война, и Войту пришлось добираться до родины четыре месяца. Сначала он пересек Тихий океан и доплыл до Японии, потом до Владивостока, а затем по Транссибирской магистрали доехал до Москвы, откуда через Польшу добрался до Германии. Когда он пересек границу Германии, капкан захлопнулся. Сейчас, впервые за четыре года, Войт через наушники слушал американские голоса. Он уже несколько часов представлял себе, что скажет первым американцам, которых встретит. Он побежит к ним с криком: «Привет, ребята! Я из Чикаго!» Но его автомобиль находился далеко от побережья. Он обогнул почти весь земной шар, чтобы вернуться в Чикаго, и теперь слушал ставший родным язык, на котором говорили люди в нескольких милях от него.[35]

Майор Вернер Пласкат тяжело дыша лежал в кювете недалеко от плацдарма «Омаха». Его нельзя было узнать. Каски на нем не было, одежда была грязной и изорванной. На лице была кровь. Почти полтора часа назад он покинул свой бункер в Сент-Онорине и поехал в штаб. Сейчас он ползком пробирался по пустынной горящей земле. Вокруг рвались бомбы и снаряды, выпущенные из морских орудий, а в небе летали сотни истребителей, которые стреляли по всему, что движется. Горели лес и трава. Вездеход, на котором поехал Пласкат, догорал в начале его пути. На пути Пласката попадались окопы, в которых лежали мертвые солдаты, погибшие при бомбардировке или расстрелянные безжалостным огнем истребителей. Сначала Пласкат пытался бежать, но истребители прижали его к земле. Он знал, что преодолел не более мили, поэтому до штаба в Этрехеме ему оставалось еще три. Превозмогая усталость, он пополз дальше. Впереди показалась ферма. Пласкат подумал, что, как только подползет ближе, встанет на ноги и пробежит до нее два десятка ярдов. А там попросит воды. Когда он подполз к ферме, увидел двух мирно сидящих французов, которые, казалось, не замечали ни разрывов снарядов, ни истребителей. Французы увидели его, и один из них, смеясь, ядовито спросил:

– Кошмар, не правда ли?»

Пласкат пополз назад. В ушах у него все еще стоял смех француза. В этот момент он ненавидел Францию, нормандцев и ужасную войну.

Капрал Антон Венш из 6-го парашютного полка заметил висевший на ветках парашют. Купол был синий, а на стропах висел большой брезентовый мешок. Вдалеке была слышна автоматная и пулеметная стрельба, но рядом с Веншем и его отделением противника не было видно. Они шли уже три часа и теперь находились в небольшом лесу недалеко от Карантана в 10 милях к юго-западу от плацдарма «Юта».

Младший капрал Рихтер посмотрел на парашют и сказал, что он американский, а в мешке, вероятно, боеприпасы. Рядовой Фриц Фредолин Вендт подумал, что в нем может быть еда, и сказал:

– Я страшно голоден.

Венш приказал подчиненным оставаться на месте, а сам пополз вперед. Это могла быть приманка, а рядом засада.

Венш осторожно подвигался к мешку. Не увидя ничего подозрительного, он привязал к дереву, на котором висел парашют, две гранаты и вынул обе чеки. Дерево взрывом переломило, и мешок упал на землю. Венш некоторое время подождал, но после взрыва вокруг все было спокойно. Он позвал своих:

– Идите, посмотрим, что нам прислали американцы.

Фредолин подбежал первым и вспорол мешок ножом.

– Бог мой! – закричал он. – Да здесь еда!

В течение следующего получаса уставшие парашютисты ели. В мешке были ананасовый и апельсиновый сок, много еды, которую они не видели годами или не видели вообще. Фредолин даже всыпал в рот растворимый «Нескафе» и попытался запить его сгущенным молоком.

– Не знаю, что это такое, – сказал он, – но очень вкусно.

Наконец, несмотря на протесты Фредолина, Венш решил, что лучше «идти и искать противника». Они набили карманы сигаретами и цепочкой двинулись в направлении выстрелов. Через несколько минут противник нашел их сам. Один из солдат Венша упал. Пуля пробила ему висок.

– Снайпер! – закричал Венш.

Все попадали на землю. Пули продолжали свистеть вокруг них.

– Посмотри, – сказал один из парашютистов, указывая в сторону леса, – я уверен, что засек его.

Венш достал бинокль и, настроив его, стал скользить по вершинам деревьев. Веншу показалось, что одна ветка слегка качнулась. Венш не был уверен, что там притаился снайпер. Он продолжал смотреть в ту же точку, стараясь держать бинокль неподвижно. Ветка качнулась снова. Венш достал винтовку, прицелился и выстрелил.

Венш решил, что промахнулся, потому что снайпер слезал вниз. Он приготовился стрелять еще.

– Все, парень, – громко сказал он, – теперь ты мой.

Сначала он увидел ногу снайпера, потом туловище. Венш несколько раз выстрелил. Снайпер упал с дерева навзничь. Все побежали к дереву. Они впервые видели американского парашютиста. «У него были черные волосы, он был очень молод, – вспоминал потом Венш, – изо рта у него лилась струйка крови».

Младший капрал Рихтер обшарил карманы американца. Там были две фотографии и письмо. На одной фотографии был изображен «солдат, сидящий рядом с девушкой; было похоже, что это его жена». На другой были те же двое, но «в кругу семьи, наверное, его семьи». Рихтер стал засовывать фотографии и письмо себе в карман.

Венш спросил:

– Для чего они тебе нужны? Рихтер ответил:

– Я думаю после войны отослать их по адресу, который на конверте.

Венш подумал, что Рихтер сошел с ума.

– Тебя могут взять в плен, – сказал он, – и что будет, если их найдут у тебя?

Венш провел ребром ладони по горлу.

– Оставь их, санитары разберутся, – сказал он, – и пошли отсюда.

Его отделение двинулось вперед, а Венш задержался на мгновение и посмотрел на мертвого американца, который тихо лежал, как «уставшая от долгого бега собака». В нескольких милях от места, где находилось отделение Венша, по дороге к деревне Пиковилль ехала штабная машина, на которой развевался черно-бело-красный флажок. В машине ехал командир 91-й воздушно-десантной дивизии генерал-майор Вильгельм Фалле. С ним в «хорьхе» сидели его адъютант и шофер. Они находились в пути почти семь часов, с тех пор как около часа ночи отправились в Ренн на штабные учения. Между тремя и четырьмя часами утра они услышали продолжительный гул самолетов и отдаленные разрывы бомб, и рассудительный Фалле решил повернуть назад.

Они были всего в нескольких милях от штаба, находившегося к северу от деревни Пиковилль, когда пулеметная очередь прошила переднюю часть машины. Ветровое стекло разлетелось, а адъютант Фалле, сидевший рядом с водителем, повалился на сиденье. Виляя из стороны в сторону, «хорьх» врезался в низкую стену.

От удара двери раскрылись, и Фалле с водителем оказались на земле. Пистолет Фалле выскочил из кобуры и валялся перед генералом. Фалле пополз к пистолету. Водитель, которого трясло от страха, увидел американских солдат, бегущих к машине. Фалле закричал:

– Не убивайте! Не убивайте! – но продолжал ползти за пистолетом. Раздался выстрел, и Фалле замер, лежа на дороге с вытянутой в сторону личного оружия рукой.

Лейтенант Малколм Браннен из 82-й воздушно-десантной дивизии подошел и посмотрел на убитого. Потом нагнулся и поднял фуражку офицера. На подкладке было вышито имя «Фалле». На немце была серо-зеленая форма. На брюках красные лампасы, на плечах кителя узкие золоченые погоны, а воротник был украшен петлицами в виде плетеных дубовых листьев, на черной ленте был прикреплен Железный крест. Браннен не был до конца уверен, но ему показалось, что он убил генерала.

По летному полю аэродрома, расположенного недалеко от Лилля, бежали к двум оставшимся истребителям командир крыла Йозеф Приллер и сержант Хайнс Водаржик.

До этого был звонок из штаба 2-го истребительного корпуса люфтваффе.

– Приллер, – сказал дежурный офицер, – началось вторжение, тебе надо подняться в воздух.

Приллер взорвался:

– Теперь, когда вы все проиграли, вы, идиоты! Чего вы ждете от меня, когда у меня только два самолета?! Где мое крыло? Вы можете его вернуть?

Дежурный офицер оставался совершенно спокойным.

– Приллер, – сказал он, – мы не знаем точно, где сейчас твое крыло, но мы вернем его на летное поле в Пуа. Немедленно перебросьте туда все наземные службы. А пока, Приллер, скорее лети в зону вторжения.

Сдерживая себя, насколько позволяла ситуация, в которую он попал, Приллер вежливо спросил:

– А не скажете ли, где находится эта зона вторжения?

Дежурный ответил:

– В Нормандии, где-то в районе Кана.

В течение часа Приллер делал необходимые распоряжения по обеспечению переброски наземных служб к новому месту дислокации его крыла.

После этого Приллер и Водаржик были готовы взлететь и провести единственную воздушную атаку люфтваффе в день «D».[36]

Перед вылетом Приллер подошел к Водаржику.

– Послушай, – сказал он, – нас только двое. Мы не можем рисковать. Бога ради, делай то же, что буду делать я. Лети за мной и повторяй каждый мой маневр.

Они летали вместе уже давно, и Приллер был уверен, что сержант его понял.

– Мы одни, – продолжал он, – и шансов вернуться у нас мало.

В девять часов утра (для Приллера это было восемь утра) они поднялись в воздух. Взяли курс на запад. У Аббевилля над ними показались истребители союзников. Приллер отметил, что они шли не в боевом порядке, как они обычно летали. Он подумал, что, «если бы у него были самолеты, эти англо-американцы стали бы для него легкой добычей». Недалеко от Гавра Приллер набрал высоту, чтобы уйти от зениток. Через несколько минут, слаженно действуя, они прорвали облака, и перед ними открылась фантастическая картина: сотни судов разного типа и водоизмещения заполнили всю обозреваемую акваторию. У немецких летчиков создалось впечатление, что суда заполнили всю ширину Ла-Манша. К берегу нескончаемыми потоками шли десантные лодки. Приллер видел на берегу и дальше за берегом белые клубы дыма. Песок вдоль береговой линии почернел от массы высадившихся солдат и различной техники. Приллер поднялся за облака, чтобы решить, что делать. В небе было так много самолетов, а на море кораблей, что Приллер понял: у него есть время только на один заход до того, как его собьют.

Сохранять радиомолчание не было смысла, и Приллер спокойно сказал в микрофон:

– Какой вид! Какой вид! Там есть все! Ты только посмотри! Поверь мне, это вторжение! Водаржик, пошли! Удачи тебе!

Они спустились до высоты меньшей 150 футов и на скорости 400 миль в час пошли вдоль британских плацдармов. Приллер нажал кнопку на рукоятке и почувствовал отдачу от стреляющих пушек. Пролетая на головой высадившихся на берег, он видел поднятые вверх удивленные лица.

На плацдарме «Шпага» командир французских коммандос Филипп Кайффе увидел два приближающихся самолета и бросился на землю. Шесть немецких пленных хотели воспользоваться неожиданным замешательством и сбежать. Но десантники Кайффе быстро заставили их лечь на землю. На плацдарме «Юнона» рядовой Роберт Рож из 8-го канадского пехотного полка услышал звук моторов приближающихся самолетов, а потом увидел «их, летящих так низко, что я мог разглядеть лица пилотов». Рож, как и другие, упал на песок, но запомнил, что один солдат «не лег на землю, а, стоя в полный рост, стрелял вверх из своего автомата». На восточном краю плацдарма «Омаха» лейтенант американских военно-морских сил Вильям Иземан видел, как два самолета, стреляя из пушек, «пронеслись мимо аэростатов заграждения на высоте около 50 футов». Старший кочегар британского «Дунбара» Роберт Доув видел, что по двум самолетам стреляли все противовоздушные средства флота. Но самолеты остались невредимыми. Они, наконец, повернули от берега и, набрав высоту, скрылись за облаками. «Немецкие это самолеты или нет, – сказал Доув, – счастливо вам. Вы смелые ребята».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.