Отрывок из книги В. А. Новобранца «Я предупреждал Сталина о войне. Записки военного разведчика» [59]
Отрывок из книги В. А. Новобранца «Я предупреждал Сталина о войне. Записки военного разведчика» [59]
…Перехожу к описанию событий, начинавшихся на наших западных границах. Нас интересовал вопрос, куда будет перебрасываться немецкая армия из Франции. Если Гитлер примет решение нанести удар по Англии, форсировать Ла-Манш, то немецкая армия не уйдет из Франции, а будет группироваться во Фландрии. Если же начнется переброска в Восточную Германию и Польшу, то нам следует быть начеку.
Осенью 1940 года наша разведка зафиксировала тщательно скрытые перевозки немецких войск в Чехословакию, Польшу и Восточную Пруссию. Военнослужащие были переодеты в гражданскую одежду, а военные грузы маскировались под сельскохозяйственные. Уже один факт этой маскировки говорил о многом. Однако высказывать какие-либо подозрения и опасения было рискованно, так как начал действовать заключенный с Германией в августе 1939 года пакт о ненападении и договор о дружбе. Для его подписания Риббентроп прилетел в Москву, и ему была выстлана ковровая дорожка от самолета до аэровокзала. Что и как говорили дипломаты, нам неизвестно, но совершенно очевидно, что Гитлеру удалось убедить Сталина и Молотова в своих «честных» намерениях по отношению к Советскому Союзу. «Штатные докладчики» и все газетные обозреватели на все лады расхваливали пакт и «гениальную мудрость» Сталина.
Как расценивало наше правительство заключение пакта о ненападении и договора о дружбе с Германией, видно из доклада Молотова на заседании Верховного Совета» СССР… Доклад этот настолько любопытный документ, что я приведу его полностью[211]. <…>
Майор Василий Андреевич Новобранец в период учебы в Академии Генштаба (1937–1939 гг.
За этой плотной завесой дружеских славословий Молотова нарастали тревожные события на наших западных границах: немецкие войска, сосредоточенные ранее во Франции, начали постепенно перебрасываться в Польшу и подтягиваться к нашим границам. Вот что об этом говорил немецкий генерал фон Бутлер: «Уже в июле 1940 года на Восток был переброшен штаб группы армий фельдмаршала фон Бока, а также штабы 4, 12 и 18-й армий. Тогда же сюда было переведено около 30 немецких дивизий. Так были сделаны первые шаги к стратегическому разворачиванию сил, которое заняло довольно продолжительный период времени» (Мировая война 1939–1945 гг.). Эти переброски были точно установлены нашей разведкой.
Чтобы дезинформировать наше правительство, Гитлер выступил с заявлением, что немецкая армия перебрасывается в Восточную Германию и Польшу с целью улучшения условий расквартирования и отдыха после войны во Франции. Но сосредоточие войск в непосредственной близости от наших границ в густонаселенных местах только ухудшало условия расквартирования.
Наша агентура все время докладывала о нарастании численности войск у наших границ. Открытых перевозок как будто нет. Едут только «гражданские» туристы, а количество дивизий растет и растет. Они вылезают из земли, как грибы. Мы заметили также, что много «туристов» едет из Германии в Финляндию. Туда едут, а обратно не возвращаются. Послали туда, под видом железнодорожного кондуктора, нашего офицера-разведчика. После нескольких рейсов – «кондуктор» доложил, что это не туристы, а немецкие солдаты и офицеры сосредоточиваются в северной чести Финляндии. Было установлено, что там уже сосредоточено около 35 тысяч человек.
Это было примерно в декабре 1940 года. Мы фиксировали эти данные, брали на учет каждую дивизию. Делали это очень доброкачественно… Все накопленные сведения мы включали в разведывательные сводки.
Система информации в нашем отделе была такова. Регулярно раз в месяц выпускались разведсводки, которые составлялись и переписывались начальником информотдела, а утверждались начальником Разведупра. Разведсводки рассылались правительству, всем членам Политбюро, в Генеральный штаб, центральным военным учреждениям, штабам военных округов и войскам до штаба корпуса включительно[212].
Кроме сводок, мы выпускали различные справочники, описания, наставления. В последнее время по моей инициативе начали составлять доклады о военно-экономическом потенциале страны и о возможном масштабе развертывания армий. Эти документы, как уже упоминалось выше, назывались «мобилизационными записками».
Был у нас еще один вид информации под грифом «Совершенно секретно». Это «спецсообщения». В них включали особо важные данные и за подписью начальника Разведупра направляли по особому списку, установленному самим Сталиным. Список был таков: Сталин, Молотов, Маленков, Берия, Ворошилов, Тимошенко, Мерецков и Жуков… [С. 76–79].
По телефону часто наводили справки начальник Академии Генштаба комдив Мордвинов и начальник Оперативного управления Генштаба генерал Ватутин.
В результате анализа всех данных разведки для меня стало очевидным, что Германия готовится факел войны перебросить с Запада на Восток, напасть на СССР. Поэтому стал сам спешно готовить «мобзаписку» по Германии. Данных для «записки» у меня было вполне достаточно. О положении дел на наших границах я регулярно докладывал генералу Голикову.[213] Он внимательно меня выслушивал, но первое время своего мнения не высказывал. Я объяснял это тем, что он в разведке человек новый и не успел еще во всем разобраться. <…>
Очень запомнилось еще очень интересное письмо из-за рубежа. Оно определило наши отношения с Голиковым. Он дал мне его на очередном докладе и приказал доложить свое мнение.
Я внимательно изучил это интересное письмо. Оно было написано мелким убористым почерком на 6–8 листах ученической тетради.
С первых же строк письма мне стало ясно, что автор его – весьма грамотный в политическом и военном отношении человек, хорошо разбирается в сложных международных событиях. Автор писал о неизбежном нападении Германии на СССР…
На следующий день генерал Голиков спросил меня, что я думаю о письме и его авторе. Я ответил, что полностью разделяю мнение автора и что все его соображения подтверждаются нашими данными. Я посоветовал отправить это письмо правительству в «спецсообщении».
Голиков посмотрел на меня с явным недовольством:
– Да вы что? Вы понимаете, что вы говорите? Ведь он же хочет столкнуть нас лбами с Германией. Скорей всего, немцы будут наносить удар по Англии, форсировать Ла-Манш. Если сделать так, как пишет этот «друг», то мы своими военными приготовлениями можем спровоцировать немцев против нас. Так думает и наш «хозяин».
Мне стало ясно, что письмо побывало у Сталина, что Голиков выражает его точку зрения. Я ничего не возразил. Но внутренне я попал в полосу мучительного душевного разлада. Фактические данные противоречили умонастроениям моего непосредственного начальства и всего правительства. Я был на стороне фактов, но пока не мог найти формы защиты своей позиции.
Закончив «мобзаписку» по Германии, я понес ее Голикову. В «записке» мы определяли масштабы развертывания немецкой армии в двух вариантах: для молниеносной войны (блицкрига) и для длительной. Для молниеносной войны мы определяли количество дивизий около 220, для длительной – 230. И приложили карту-схему, на которой были показаны существующие группировки немецких войск на наших границах и возможные варианты направления их действий…
Много позже, уже после войны, мне стало известно, что эта мобзаписка пролежала у него без движения до самого начала войны, хотя другие «мобзаписки» быстро утверждались и немедленно отсылались в Генштаб. После этого между мною, вернее, между Информотделом, и генералом Голиковым установились весьма странные отношения. На каждом докладе генерал «срезал» у меня по нескольку дивизий, снимая их с учета, как пешки с шахматной доски. Никакие мои возражения на него не действовали… [С. 80–83].
– Товарищ генерал, – заявил я ему, – я не согласен с вашей практикой «срезать» количество дивизий, которые мы указываем. Уже подошло время выпускать очередную сводку по Германии, а я не могу ее выпустить в искаженном виде. Голиков молча извлек из сейфа лист александрийской бумаги, развернул на столе и сказал:
– Вот действительное положение на наших границах. Здесь показано 35–40 дивизий, а у вас сто десять.
Я посмотрел на схему. Там действительно синим карандашом были показаны немецкие дивизии вдоль наших границ.
– Что это за документ? Откуда?
– Это дал нам югославский атташе полковник Путник. Эти же данные подтвердил и наш агент из немецкого посольства в Москве. Этим же данным верит и наш «хозяин», – пояснил Голиков и уже тоном приказа сказал: – Поэтому не будем спорить, выпускайте сводку по этим данным.
Я ответил, что без проверки по этим данным выпускать сводку не могу, и попросил схему в отдел для анализа.
При изучении схемы Путника прежде всего бросалось в глаза резко сниженное количество дивизий, причем они были разбросаны вдоль нашей границы равномерно и бессистемно. В их расположении не было замысла никакой идеи. Нумерация дивизий совпадала с теми нашими данными, которые имелись уже в нашей старой сводке. Для всех нас стало ясно, что перед нами обыкновенная немецкая «деза». Стало ясно и другое – что наши сводки попадают в немецкую разведку… Причем очень характерно, что дезинформационный материал попадал к нам не из наших источников, а «сверху»[214].
Наметились и каналы проникновения дезинформации. Сначала она попадала к «соседям», в агентурную сеть НКВД или в контрразведку. Потом, конечно, с помощью Берии дезинформация докладывалась Сталину[215]. И уже от Сталина – в Разведуправление Генштаба и по другим каналам.
Надо отдать должное немецкой разведке – ее дезинформация сумела ловко обмануть наше правительство, скрыть от него военные приготовления против нас.
Мы, работники Разведупра, главную борьбу против дезинформации сосредоточили вокруг количества вражеских дивизий, развернутых на наших границах. Мы показывали их истинное количество, а немецкая разведка всячески пыталась скрыть или уменьшить их количество, и, кроме того, нас уверяли, что Германия будет наносить удар по Англии.
И в этой борьбе немецкая разведка нас победила. Советское правительство и наше военное руководство верили вражеской дезинформации, а не собственной разведке.
Сам начальник Разведупра не верил данным собственной разведки и систематически «срезал» количество немецких дивизий, с каждой неделей все больше и больше, подгоняя наши разведданные под сообщение Путника. В конечном итоге эта дезинформация Путника была внедрена в Генштабе и правительстве и так осталась до сего времени неразоблаченной[216].
В воспоминаниях бывшего начальника Генерального штаба маршала Жукова сказано: «…на 4 апреля 1941 года, по данным Генштаба, против СССР находилось 72–73 дивизии» [28. С. 226]. Вот это и есть данные Путника. Советская военная разведка еще в декабре 1940 года докладывала в разведсводке № 8, что против СССР сосредоточено 110 дивизий, из них 11 танковых. Как же получилось, что по состоянию на апрель 1941 года их было 73?! Уменьшилось на 38 дивизий?!! Это уже работа начальника Разведуправления генерала Голикова. Он просто «снял» 38 дивизий с учета и подсунул Генштабу «дезу» Путника… В схеме же, приведенной маршалом Жуковым, я узнаю схему Путника…
Изучив схему Путника и сняв с нее копию, я вернул ее генералу Голикову. Доложил твердо и по форме вполне официально, что схема Путника – дезинформация.
Голиков пытался убедить меня, что в ней все весьма правдоподобно и логично. Главные силы Германии, по мнению Голикова, находятся во Франции и готовятся нанести решающий удар по Англии. Доказательство тому – усиленная бомбардировка Лондона и подготовка к форсированию Ла-Манша. Сам Голиков придерживался этого мнения и дал мне понять, что и Сталин так думает.
Мы, работники Разведупра, в эту версию никогда не верили и предполагали, что возня немцев около Ла-Манша – особая форма дезинформации. Теперь уже стало известно, что эта дезинформация была капитально разработана как операция против Англии и носила название «Морской лев», а позднее «Хайфин»[217]. Были даже посланы разведывательные группы в сторону Британских островов, которые погибли.
Отдав в жертву этой дезинформации десяток своих солдат, Гитлер все же всучил ее Сталину и его «любимым ученикам».
До сего времени бывший тогда военно-морской министр[218] адмирал Кузнецов верит, что операция «Морской лев» была действительной, а не дезинформационной. Об этом он пишет в своих мемуарах и подтверждает, что в это верили Жданов и Молотов (см. журнал «Октябрь» № 11). Вся трагедия в том и заключается, что все партийные, советские и военные руководители верили в то, что Гитлер будет наносить удар по Англии, а не по СССР. Все наше руководство находилось в плену немецкой дезинформации. А что собой представляет операция «Морской лев», красноречиво рассказывает в своих воспоминаниях немецкий генерал Циммерман:
«В начале июня в Ставку Главного Командования немецкими войсками Запада прибыл порученец начальника Генерального штаба сухопутных войск и сообщил собравшимся офицерам, что все проделанные подготовительные работы являются просто мероприятием, необходимым для введения противника в заблуждение, и что теперь их можно прекратить… Все эти приготовления проводились только в целях маскировки готовящейся Восточной кампании, которая в ту пору являлась для Верховного Главнокомандующего уже решенным делом»[219] (Мировая война 1939–1945 гг., с. 56).
Эту дезинформацию путем несложных расчетов мы разоблачили. Дело в том, что у немцев не хватало десантных перевозочных средств, и фактически операция не могла быть осуществлена[220]. После Дюнкерка в Англию возвратилась трехсоттысячная армия. На ее базе англичане сформировали около 40 дивизий, из них 5 танковых, и была построена мощная береговая оборона. Для преодоления сопротивления английской армии нужно было перебросить не менее 60 немецких дивизий, из них 8 – 10 танковых. Для этого требовалось много десантных средств. Я уже не помню чисел, полученных при наших расчетах, но, по подсчетам самих немцев, для переброски в первом эшелоне 30 дивизий требовалось 145 пароходов, 1 800 барж, 400 буксиров, 900 катеров, 100 парусных судов, не считая флота для прикрытия и поддержки операции. Таких судов у немцев не было[221]. Поэтому Гитлер никогда и не помышлял о вторжении на Британские острова. У него были другие планы – склонить Англию к миру, отсюда и миссия Гесса, и напасть на Советский Союз. Эту дезинформацию мог также легко разоблачить военно-морской министр[222] с его штабом и доказать Сталину ее неосуществимость. К сожалению, этого не было сделано. Все верили в нападение Гитлера на Англию и проявили беспечность в отношении своих границ [С. 84–89].
<…>
Подходило время выпускать сводку по Германии, а у нас еще продолжались долгие и мучительные дискуссии о том, сколько же немецких дивизий на наших границах и куда Гитлер нацеливает удар – на Англию или на СССР?
Однажды полковник Гусев после очередного доклада Голикову врывается ко мне в кабинет красный от ярости. Размахивая бумагами и картой, матерно ругаясь, кричит:
– Опять срезал!
– Сколько?
– Пятнадцать дивизий!
Я понял, что настал критический момент. Дальше медлить и терпеть было нельзя. Необходимо принимать какое-то твердое решение. А какое? В угоду начальству дать сведения Путника? Нет! Это будет предательством Родины! От одной мысли о таком выходе из «пикового положения» меня бросало в жар и холод. А если дать достоверные сведения – значит пойти на острый конфликт с начальством и официальным курсом, т. е., в конечном счете, пойти против мнения Сталина. Значит, пойти на риск «исчезнуть при неизвестных обстоятельствах», как это произошло с генералом Проскуровым[223].
К счастью, победили те думы и чувства, которые получили свое начало в моем пастушеском кнуте, в моем комсомольском прошлом. Гнездилась также надежда, что Сталин ничего не знает об истинном положении, что его обманывают. И я наметил свой обходный путь.
Приказал полковнику Гусеву заготовить материал для сводки по нашим данным. Гусев взялся с радостью за составление сводки. Через день она уже была готова. Это была сводка № 8 за декабрь 1940 года. Несомненно, она хранится в архиве. Историки могут ее прочитать, А если ее в архиве нет, изъяли, то это уже будет явное предательство. Повторяю: Разведывательная сводка № 8, официальный документ, изданный Разведупром.
Общее резюме в сводке было такое (цитирую по памяти, так как сам составлял):
«За последнее время отмечаются массовые переброски немецких войск к нашим границам. Эти переброски тщательно скрываются. По состоянию на декабрь 1940 года на наших границах сосредоточено около ста десяти дивизий, из них одиннадцать танковых, группировки войск…»
В схеме мы показали все немецкие войска до дивизии и отдельной части включительно. В выводах я писал: «Это огромное количество войск сосредоточено не для улучшения условий расквартирования, как об этом заявил Гитлер, а для войны против СССР. Поэтому наши войска должны быть бдительны и готовы к отражению военного нападения Германии».
Подпись была такой: ВРИО начальника Информационного отдела Разведывательного управления Генштаба подполковник Новобранец.
Сводка готова. Теперь надо обдумать, как ее довести до Сталина и войск. Голиков легко может мне помешать. Во время этих раздумий вдруг открывается дверь и ко мне входит генерал-майор Рыбалко. Он работал в нашей системе и часто заходил ко мне. Мы были с ним товарищами по выпуску из Академии им. Фрунзе. Хорошие отношения между нами сохранились. Каждый раз при встрече мы делились сокровенными думами. Рыбалко был старым коммунистом, комиссаром времен Гражданской войны. Он успешно окончил Академию им. Фрунзе, обладал большим политическим и военным кругозором. Был он человеком прямым, смелым, честным и объективным.
В Академии им. Фрунзе он был старостой нашего курса и пользовался среди нас большим авторитетом. Поэтому я с радостью поделился с Рыбалко горечью своих раздумий. Показал ему нашу сводку и схему. Показал и копию схемы югославского полковника Путника.
– Ну, что, по-твоему, мне делать? – спросил я старого друга.
– Д-да, – говорит он, внимательно изучив схему, – положение твое, как говорили в старину, хуже губернаторского. Советовать тебе сделать подлость и поместить в сводку данные Путника не могу. А за правдивую информацию, имей в виду, могут голову снести. Сталин тебе не поверит и заставит Берия тебя «проверить»… Чтобы не стать подлецом, советую дать правдивую сводку и попытаться направить ее в войска помимо начальства. Пусть хоть армия и народ знают, что их ожидает. Если уж умирать, так за правое дело!
Этот разговор с Рыбалко окончательно убедил меня, что над страной нависла грозная опасность. Уже без колебаний я принял решение довести сводку до войск.
Но как сделать, чтобы мне не помешали?
У нас была такая практика: все информационные документы, в том числе и сводки, составлялись и подписывались начальником Информотдела. Но перед рассылкой их в войска сигнальный экземпляр докладывался начальнику Разведупра. Только после его утверждения весь тираж рассылался по адресам. Разведсводки рассылались в части до корпуса (иногда дивизии) включительно, во все штабы округов, в Генштаб, Академиям, в Центральные военные управления Наркомата обороны. Правительству по особому списку: Сталину, Молотову. Ворошилову, Маленкову, Тимошенко, Берия, Мерецкову, Жукову.
Я решил отправить сводку без ведома начальника Разведупра, т. е. нелегально. Случай беспрецедентный, но иного выхода не было. Я вызвал начальника типографии полковника Серебрякова, вручил ему сводку и приказал срочно отпечатать, а сигнальный экземпляр доставить мне для доклада генералу Голикову. Полковник Серебряков просмотрел материал, понял всю его серьезность и, организовав круглосуточную работу в типографии, через два дня доложил, что сводка готова.
– Передай, – говорю ему, – в экспедицию для рассылки.
– А как же сигнальный экземпляр? Будем докладывать Голикову перед рассылкой? – спрашивает он.
– Да, конечно. Принеси сигнал мне, я сам доложу, а тираж отсылай в экспедицию.
Серебряков принес сигнал и сообщил, что весь тираж сдан в экспедицию. Я положил сигнальный экземпляр в сейф, позвонил начальнику экспедиции и попросил возможно быстрей направить сводку в войска. Для Москвы рекомендовал отправить в последнюю очередь. Здесь, говорю, всегда успеют ее получить.
Через три-четыре дня из округов поступили сообщения, что сводка ими получена.
Вот только теперь мне и предстояло выдержать «бой» с генералом Голиковым и пережить немало скверных минут. Решил: при всех обстоятельствах буду сохранять спокойствие и достоинство члена партии и офицера.
Взяв сигнальный экземпляр, пошел на доклад к Голикову. Молча зашел в кабинет, молча положил перед генералом сводку. Голиков стал ее листать, посмотрел схему.
Я стою молча и внимательно изучаю его лицо. Сначала увидел на нем удивление, потом недоумение и, наконец… грозу! И вот из грозовой тучи ударила молния:
– Вы что-о? Вы хотите спровоцировать нас на войну с Германией?[224] Да вы… да я ваа… и что мне с вами делать, упрямый вы хохол?
Генерал выскочил из-за стола, пробежался по кабинету.
– Не-ет! – пищал генеральский визгливый голос. – Я не утверждаю эту сводку! Запрещаю ее рассылать в войска! Приказываю уничтожить весь тираж!
Спокойным ровным голосом говорю:
– Товарищ генерал, это невозможно сделать. Сводка уже в войсках.
Голиков оцепенел. Я думал, что из багрового лица брызнет кровь. С минуту он не мог говорить. И вот опять взорвался:
– Ка-ак? Вы… вы отправили сводку без моего разрешения?
– Да, товарищ генерал, отправил. Я считаю это дело очень серьезным, всякое промедление в данном случае – преступление.
Генерал задыхался. Трудно, с хрипом выдавил:
– Да как вы смели? Да вы с ума сошли… я вас…
И дальше прорвалось такое, чего бумага уже не терпит. Не вытерпел и я. Послушал генеральский визг, нашпигованный матерщиной, и все так же спокойно заявил:
– Товарищ генерал, вы на меня не кричите, я вам не холуй. Я начальник Информационного отдела. Я подписываю сводку и отвечаю за нее головой. Положение на западной границе весьма серьезное, и молчать об этом нельзя. А так как наши взгляды на положение дел разошлись, прошу вас устроить мне личный доклад начальнику Генштаба. Если же вы мне это не устроите, буду искать другие пути.
На раскаленного генерала будто водой плеснуло. Мигом остыл. Сел за стол, удивленно посмотрел на меня и стал вдруг сверх меры корректен:
– Хорошо, товарищ подполковник, я устрою вам личный доклад начальнику Генерального штаба! – В тоне голоса слышалась скрытая угроза. – Можете идти. Вы свободны.
Пошел я в свой отдел и стал спешно готовиться к докладу. Доклад написал очень обстоятельный и убедительный. Кроме того, заготовил спецсообщение Сталину, Молотову, Маленкову, Ворошилову, Тимошенко и Берия, в котором изложил основную суть сводки и доклада с общим выводом, о реально нависшей угрозе со стороны Германии и приложил сводку № 8<…> [С. 89–94].
Через несколько дней (примерно в конце декабря) часа в два ночи (был такой дикий обычай работать по ночам!) раздался звонок телефона. Поднимаю трубку. Голос Голикова:
– Вас ожидает для доклада начальник Генерального штаба…
Забрал уже готовый материал и бегом в Генеральный штаб… На большом столе я разложил карту и весь свой материал. Докладываю. Меня внимательно слушают, не прерывают. Закончил доклад часа в три ночи.
Мерецков и Василевский «ползали» по моей карте, внимательно изучая группировки немецких войск. Прикидывали, в каком направлении могут быть введены главные силы фашистов. В конце доклада Мерецков спрашивает меня:
– Когда, по вашему мнению, можно ожидать перехода немцев в наступление?
– Немцы, – отвечаю, – боятся наших весенних дорог, распутицы. Как только подсохнут дороги, в конце мая – начале июня можно ждать удара[225].
– Да, пожалуй, вы правы.
Мерецков и Василевский начали накоротке обмениваться между собой мыслями, прикидывать необходимое время для развертывания армии и приведения страны в боевую готовность. Хотя они говорили между собой тихо, но мое ухо уловило: Василевский называл срок шесть месяцев. Я понял, что уже не хватало времени для переведения страны и армии на военное положение.
– Да, времени у нас в обрез, – сказал Мерецков. – Надо немедленно будить Тимошенко, принимать решения и докладывать Сталину.
– Товарищ генерал! – обрадованный удачным исходом доклада, воскликнул я. – Если вы думаете изложить ему этот доклад, то он у него будет через два часа. Я направил ему такой же доклад фельдъегерской связью. В шесть часов утра он его получит, а два часа погоды не сделают и ничего не изменят.
– Ах так! Вы уже направили ему доклад?
– Да, конечно. И не только ему. Доклад и сводки посланы Сталину, Ворошилову, Маленкову, Берия и другим, – начал перечислять.
– Значит, к утру все будут знать о положении дел на границе?
– Конечно.
– Очень хорошо! Спасибо! – Мерецков пожал мне руку. – Вы свободны. Идите отдыхайте.
Из Генштаба я не шел, а летел на крыльях. Вот хорошо, думаю, не все такие твердолобые, как Голиков, есть в Генштабе светлые головы<…> [С. 96–99].
Через несколько дней после моего доклада сняли с должности начальника Генштаба Мерецкова[226]. Теперь уже стало известно, за что был снят Мерецков. На совещании Главного военного совета совместно с членами Политбюро он заявил, что война с Германией неизбежна, что нужно переводить на военное положение армию и страну. Нужно укрепление границ. Его посчитали «паникером войны» и отстранили от должности начальника Генерального штаба, назначив вместо него генерала Жукова. Не знаю, каким чудом уцелел Василевский, ведь он придерживался таких же взглядов, как и Мерецков и многие другие. Это просто счастье, что Василевского не арестовали! Неизвестно, как сложился бы ход войны, если бы не было Василевского. В этот период он сильно заболел, что, возможно, и спасло его от расправы[227].
Новый начальник Генштаба повел совершенно отчетливую и твердую линию «мирного сосуществования» с фашистами и дружбы с ними в духе доклада Молотова. Он начал борьбу с «провокаторами» и «паникерами войны». Эта борьба коснулась и моего отдела.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.