Судьба советского разведчика

Судьба советского разведчика

До нашей встречи он никогда и никому не говорил, что работал на советскую разведку. Во время той, Второй мировой войны это было бы смертельно опасно. После войны — нельзя. А когда, под конец жизни рухнула его страна и он переехал в Израиль — бессмысленно. Всего лишь вопросы и ненужные проблемы. Он и мне, единственному, подробно рассказал о себе, настоящем, не только потому что, по его словам, уважал и доверял. Была, полагаю, и еще одна причина…

Мы сидели в миниатюрной комнатке, не больше девяти квадратных метров в симпатичном жилом комплексе для пенсионеров в Ашкелоне под названием «Французская деревня». Близ самого Средиземного моря. Эта комната — почти все, что у него осталось. Да и то — подарила новая страна. Взрослая дочь жила в другом городе. Внучка — в Санкт-Петербурге. Далеко. А мы сидели близко друг к другу. Если поставить напротив дивана небольшой журнальный столик, уже не пройдешь: ни к письменному столу со старой печатной машинкой, ни к стоящему рядом древнему проигрывателю с виниловыми пластинками. Здесь редко бывали гости. Старость — это когда ты никому не нужен. Даже Родине. Которой, впрочем, уже тоже не было.

Он угощал меня своей домашней наливкой и пел студенческие песни на почти родном датском языке. «Де варрень скикеле ву нэ-эман сам скулэ гау эффероль. Оф, са-са..» У него всю жизнь было два имени: настоящее — Рахмиэль Косой и «жизненное» — Михаил Косов. Под этим именем его знали и друзья, и коллеги, и читатели. Как зарубежного корреспондента Телеграфного агентства Советского Союза- ТАСС. И это правда. Но не вся.

На самом деле Михаил все сороковые военные годы прошлого века был кадровым советским разведчиком, работавшем за границей.

Еще до войны он закончил в Ленинграде институт иностранных языков с основным профилем — немецкий. Второй язык — английский. Отличный студент, он поступил в аспирантуру, намереваясь стать филологом. Но где-то в это время его и «зацепили» ребята из разведки. Дело шло к большой войне и через партийные органы, вплоть до ЦК и, в частности, курирующего кадры, Г. Маленкова, Михаила сначала перевели в Москву и здесь уже стали готовить к специальной заграничной командировке. Прикрытием была выбрана работа корреспондента.

— В большинстве своем этим делом занимались действительно журналисты, — объяснил он. — Но иногда, как в моем случае, «корреспондент» становился прикрытием для разведчика. Я был в системе именно военно-морской разведки СССР. Но должен был работать над поставленными задачами не как нелегал, а под вполне официальной «крышей».

Сначала Косой был направлен, как журналист, по сути уже в фашистскую Венгрию, где, кроме местной контрразведки, вполне свободно действовали и немецкие спецслужбы. Там его и застало 22 июня 1941 года.

— Я и сейчас не понимаю, как мы тогда работали, потому что не очень осторожничали. Для нас главным было выполнение задания Центра, любой ценой. Мы как-то думали о себе лично в последнюю очередь. О том, что вот-вот грядет война стало понятно, когда немцы стали перебрасывать свои войска из Югославии не обратно — в Германию, а к границе с СССР, к узловой станции Чоп. Тогда немецкие поезда были стандартные и отличались от венгерских. И мы, весь наш корпункт, круглосуточно, отслеживали их составы, идущие через Будапешт: сколько, какие войска, какая техника.

О том, что будет война я точно узнал еще за десять дней до ее начала. Мой немецкий коллега из агентства «Вольф», с которым мы подружились, сказал мне тогда при встрече: «Миша, мы видимся сегодня в последний раз. Скоро начнется война». Это была не провокация. Он просто хотел меня предупредить. И не сомневался в их будущей победе: «Один немецкий солдат стоит трех русских,» — пояснил он тогда свою уверенность. «Увидимся через год и посмотрим, чья будет победа» — отшутился Косой.

Из Венгрии через третьи страны он вернулся в Москву и через год был направлен в нейтральную Швецию. Уже непосредственно по линии своей разведки. Но официально — корреспондентом все того же ТАСС.

Первым заданием было установление связи с советским агентом, эстонец по национальности, который был заслан в Швецию еще до войны, легализовался и был «законсервирован» до нужного часа.

— Обычно, — пояснил Михаил, — приехавший на связь диктует место и время встречи, исходя из ситуации и возможностей. Чтобы не засветить нашего человека. Но эстонец повел себя необычно — он сам стал навязывать условия. И мне пришлось поехать в его поселок и далее — в лес, где мы и встретились. Это оказалось неслучайным. Парень отказался работать с нами. Но и не «сдал». Ему самому это было невыгодным. Когда я сообщил о неудачной связи в Центр, оттуда последовала команда «отступить от него.» Но, признаюсь, я опасался, что после этого отзовут меня, а там — кто его знает? Но это тоже была часть работы — риск и с чужими, и со своими.

Одним их первых Косой, по его словам, получил информацию о том, что Германия уже работает над созданием своей атомной бомбы. Ею с советским журналистом сознательно поделился тогдашний мэр Гетеборга, сочувствовавший союзникам. Но без ссылки на источник своей осведомленности. Швеция была нейтральной, но торговала с Германией вовсю. Косой тогда не понял о чем идет речь — что такое работы над расщеплением урана и атомное оружие знали единицы. Он поспешил в Стокгольм и лично доложил об этом разговоре послу СССР в Швеции Александре Коллонтай. Но военный атташе отказался переправлять информацию в Москву.

— У нас — сказал он железное правило — Информацию, которую ты получил не лично, а с чьих то слов, да еще без ссылки — не передавать.

После войны его сразу же направили работать, еще на пять лет, в Данию. — С марта 1940 года, когда я поступил в ТАСС, и начались командировки — вплоть до октября пяти-десятого у меня не было ни дня отпуска, — так кратко охарактеризовал он условия своей двойной работы. Но уехать все-таки пришлось.

— А у вас не появлялось желания остаться на Западе. Некоторые же оставались и остаются?

— Это предатели, — сказал Рахмиэль. — Такое решение непозволительно. Особенно с учетом доверия к тебе и тех вещей, которые другие не знают и не могут знать. Правда, теперь, когда многое о том времени стало известно, я во многом был «лопухом». Но все равно, на предательство бы не пошел.

Вернувшись в СССР, он затем тринадцать лет был «невыездным», хотя и продолжал работать в ТАСС, уже в Москве. А затем — снова Скандинавия. Более сорока лет Косой дружил с датским художником-карикатуристом Ф. Бидструпом[1].

Он увидел его антифашистские работы в подпольной датской газете и сразу после войны, попав в Копенгаген, разыскал художника. Именно благодаря журналисту Бидструп издавался и стал популярен в СССР. Что касается своей «второй» работы, то Михаил-Рахмиэль всегда гордился тем, что его информацию никогда не подвергали сомнению.

— А что надо в этой жизни подвергать сомнению? Он выдохнул и впервые за весь вечер задумался — Власть — любую. И еще любую информацию, поскольку она может быть препарирована и использована так, как это нужно ее изготовителю. А вообще, дело не в сомнении — бояться ничего не надо…

— И даже женщин?

— И их тоже. Просто с женщиной нельзя доводить дело до того, чтобы ей пришлось жаловаться. С ними надо очень полюбовно, по — разумному.

— Как разведчик?

— Да, как разведчик…

«Старая школа» воспитания и общения. Через неделю он позвонил мне на работу и поблагодарил за встречу. И, возможно пошел на нее потому, что знал о тяжелой и уже неизлечимой болезни. 86 лет — уже не шутка.

Вскоре, проскакивая Ашкелон, я случайно узнал, что Рахмиэль Косой, он же Михаил Косов, советский разведчик сороковых годов и многолетний сотрудник ТАСС, а также — специалист по Скандинавии, ушел из жизни. В общем-то, одинокий и не высказанный.

Впрочем, теперь уже нет.