История 9, о которой стало известно восемь лет спустя

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

История 9, о которой стало известно восемь лет спустя

Известную истину, гласящую, что как бы тщательно преступник ни заметал следы, а они все равно остаются и при достаточном искусстве их обязательно обнаружат, многие воспринимают больше в плане теоретическом и литературном. В книгах и в кино, конечно, всегда кого надо находят. А в жизни?

Тут надо признаться, мой друг Порфирий Зетов всегда был оптимистом. Он безоговорочно верил и верит в то, что любое преступление будет раскрыто, если за дело возьмется искусный детектив.

В истории об инспекторе Агавеляне я уже говорил, насколько сложна эта проблема. Утверждал, что бывают ситуации, когда невозможно найти преступника. Не подумайте, что я противоречу себе, если сейчас буду утверждать обратное. Тогда инспектор упустил время для обнаружения следов, не смог потом восстановить картину во всех деталях.

Но вот следователь по особо важным делам Прокуратуры СССР Юлий Дмитриевич Любимов получил задание расследовать происшествие, которое произошло много лет назад. Конечно, никаких материальных следов на месте происшествия быть уже не могло. И все-таки… Но я не стану забегать вперед, тем более, что вы догадались, что «все-таки» поставлено не зря. Хочу лишь добавить, что оптимизм моего друга подтверждается деятельностью лучших инспекторов и следователей — при искусстве и настойчивости ни одного злоумышленника не минет возмездие…

Да, от момента, когда было совершено преступление, до того, как в этом деле была поставлена последняя точка, прошло без малого восемь лет. И все они для людей, имеющих хоть какое-то касательство к делу, были полны драматизма — это относится и к обвиняемым, и к следователям, и к судьям. Все в этой истории переплелось так, что страдала невинность и торжествовал порок, ложные пути следствия казались истинными, а истинные подвергались сомнениям, заблуждение судей приветствовалось, а стойкость в борьбе за истину осуждалась. Пока коллегия по уголовным делам Верховного суда УССР не поставила последней точки.

В силу перечисленных выше причин некоторые юристы величали его «делом века». Очевидно, это преувеличение, в наш век бывали процессы и громче и драматичнее. Однако по тем сложностям, с которыми столкнулось правосудие, «Харьковское дело», безусловно, является уникальным и его еще не раз помянут и криминалисты в своих трудах, и профессора права — в лекциях, и стороны — в процессах.

Нам, увы, не удастся изложить и малой части того, что заключено в 63 томах этого уголовного дела. Мы постараемся передать лишь, как говорят, узловые моменты этой драматической во всех отношениях истории.

В 23 часа 40 минут 28 мая 1962 года около своего дома на Кутовой улице в Харькове была убита 17-летняя студентка радиотехнического техникума Ирина Коляда.

Примерно в 21 час Ирина поехала в душ. В 23 часа 30 минут недалеко от дома ее встретила подруга — Ирина уже возвращалась из душа. А в 23 часа 40 минут, когда шла спортивная передача, соседи услышали приглушенный крик, но не обратили на это внимания. Пробило час, девушка не возвращалась. Ее мать вышла из дому и увидела, как какой-то мужчина метнулся от забора Ботанического сада. Когда мать подошла к тому месту, то увидела труп своей дочери. Девушка, как установил эксперт, была изнасилована.

Понятно, харьковская милиция была поднята на ноги. На месте происшествия только сумочка с вещами Ирины валялась поодаль, кирпич, которым были нанесены удары, да еще авторучка. Ни отпечатков пальцев, ни следов обуви. Мать видела убегавшего буквально секунды, да и то со спины.

Поскольку сразу никого задержать не удалось, видимых следов преступники не оставили, милиция стала собирать сведения обо всех происшествиях в тот вечер, о хулиганских выходках, драках, выпивках. И кажется что-то начало проясняться… Сторож Жукова показала, что к ней приставал какой-то парень, которого звали Виктором, а у него было двое друзей — они вместе выпивали в тот вечер… Еще «сигнал»: рядом с убитой живет глухонемая Войтова. Около полуночи она ехала домой в трамвае, и к ней пристали ребята, когда сошла на остановке, погнались за ней. Естественно, возникли ассоциации по аналогии действий — к одной приставали, но она убежала, к другой… Логично! Правда, к Войтовой приставали в 12 часов ночи. Следовательно, не могли в это же время нападать на Ирину Коляду. Тем не менее решили искать этих троих.

Подозрение пало на Хвата, Бобрыжного и Залесского, которых в этот вечер якобы видели подвыпившими; они, по словам свидетелей, вели себя несколько вольно. Показания были сомнительными. Однако никаких других вообще не было. А дело такое, что не оставишь, — весь город о нем заговорил. Ну и решили «рискнуть» — авось потом все прояснится.

Троих арестовали. После недолгого запирательства они сознались в убийстве и изнасиловании Ирины Коляды. Рассказали и показали, как все происходило. Были проведены необходимые следственные эксперименты, собраны свидетельские показания. Мать Ирины опознала водном из них убегавшего по Кутовой улице человека.

Дело пошло в суд. И тут произошла первая из многих в этой истории неожиданность. На вопрос председательствующего: «Признаете ли себя виновным?» — трижды прозвучало:

— Нет, не признаю.

— Ни в чем не виноват.

— Я не совершал преступления.

Тем не менее Харьковский областной суд пришел к выводу, что обвинение доказано и приговорил трех к смертной казни. Верховный суд УССР посчитал, однако, что вина подсудимых не доказана. Вновь слушал дело Харьковский областной суд и решил послать дело на доследование, ибо в нем при более внимательном рассмотрении оказалось немало белых пятен. В третий раз подсудимые предстали перед коллегией Харьковского областного суда. Приговор гласил: двоих к высшей мере, одному — 15 лет лишения свободы.

Коллегия по уголовным делам Верховного суда Украины под председательством А. С. Кузовкина, рассматривая кассационные жалобы обвиняемых, тщательнейшим образом взвесила каждую улику, проверила показания каждого свидетеля, сопоставила каждую строчку обвинительного приговора с материалами предварительного и судебного следствия и пришла к выводу: участие Хвата, Бобрыжного и Залесского в инкриминируемом им преступлении не доказано. Дело в отношении их было прекращено, и они освобождены из-под стражи.

Надо сказать, что судебная коллегия под председательством тов. Кузовкина проявила и мудрость и мужество. Да, и мужество, потому что два приговора областного суда, общественное мнение, сложившееся вокруг преступления, огромный материал предварительного следствия, самооговор обвиняемых — все это трудно сбросить со счетов. Нельзя забывать и о том, что, констатируя недоказанность обвинения, судьи в сущности оставляли нераскрытым серьезнейшее преступление.

Словом, разных «соображений» было много. Но им всем противостоял незыблемый принцип советского суда — коль скоро преступление не доказано на все сто процентов, без всяких сомнений и скидок, значит, оно не доказано вообще и обвиняемые не могут быть признаны виновными. На решение коллегии Верховного суда УССР последовал протест прокурора республики. Однако пленум Верховного суда Украины, а потом и пленум Верховного суда СССР оставили это решение в силе. В адрес следственных органов было вынесено частное определение, и против виновных в нарушениях социалистической законности, приведших к тому, что трое ни в чем не повинных людей признались в тягчайшем преступлении, было возбуждено уголовное дело.

Итак, трое оправданы. Это предыстория того, с чем столкнулся следователь по особо важным делам при Генеральном Прокуроре СССР Юлий Дмитриевич Любимов, которому поручили вести дело. Прошло три года с момента преступления. По существу следствие оказалось у разбитого корыта. Ирина Коляда убита — это факт, от которого никуда не денешься. И все. Больше никаких не то что данных, хоть бы намеков! Кроме, пожалуй, одного и весьма существенного — твои предшественники легко поддались ложной версии, и это чуть не кончилось катастрофой.

С чего же начать? И где искать? В каком направлении? Эти вопросы со всей неумолимостью встали перед следователем.

Двадцатитомное дело Хвата, Бобрыжного и Залесского, которое проштудировал следователь, убеждало лишь в том, что непосредственные следы стерты. Какой-либо хоть слабой ориентировки на действительных преступников вроде бы не содержалось. Вроде бы… Но чтение дела все же наводило на некоторые размышления.

Положив в основу версии хулиганское нападение, то есть заранее ограничив себя соображением, что насильниками были случайные, не знакомые Ирине люди, прежнее следствие не проверило достаточно тщательно связей Коляды. Все, кто «мог» совершить преступление в то время — рецидивисты, записные хулиганы и т. д., — был в поле зрения милиции. А вот кто «не мог» пойти на такое деяние («не мог» в том смысле, что ничем не привлекал своим поведением розыск) — таких и не пытались искать. Будто бы и ни к чему это было — какой там круг знакомств у семнадцатилетней девушки: подруги по техникуму, соседи; парней, по словам матери, у Ирины не было. Однако Ирина, увы, рано познала жизнь. Никто из ребят между тем после трагедии не выдал своей близости с покойной. Значит, либо ничего не знал, если то была случайная связь, либо по каким-то причинам не хотел открыться.

Но с кем была в связи Ирина? Ее родные ничего об этом не могли или не хотели сказать. Тем не менее следователь укрепляется в мысли проверить интимные отношения Ирины. Увы, подруги покойной тоже не назвали кого-либо определенного. Но их рассказы оказались чрезвычайно важными.

— Ира, — рассказывали подруги, — последнее время много говорила о семейной жизни. Разные медицинские книжки читала. Интересовалась, как устанавливают и прерывают беременность…

— Она ждала ребенка?

— Этого она не говорила.

Тогда в 1962 году эта сторона жизни покойной осталась в тени. Медицинского заключения не было. Определить сейчас, была ли Ирина в положении, оказалось уже невозможным. Но возможно ли, чтобы не случайная, по всей вероятности, связь осталась не замеченной никем? Теоретически — да. Практически же…

— Я ничего не могу утверждать, товарищ следователь, — однажды сказала Любимову подруга погибшей Щербакова, — да только как-то Ира упоминала некоего Валентина. Она его любила очень. Кто он? Не знаю. Говорила, что музыкант и много ее старше.

Никаких других данных следователь не добился. Но, может быть, девушка обращалась к врачам? Начались бесконечные поиски — безрезультатно! Тетка Ирины работает на железной дороге, прикреплена к ведомственной больнице. Может искать здесь? Нелегко поднять архивы за пять лет, еще труднее рыться в памяти — сколько проходит людей перед врачами! И все-таки, когда доктора Альфреда Францевича Кучеру следователь спросил, не помнит ли он девушку, которая пять лет назад обращалась по поводу беременности, тот как бы растерялся.

— Кажется, для кого-то просил мой племянник. Впрочем, увольте, не могу достоверно знать. В конце концов мужчина должен иметь свои тайны. Вы не согласны, м-м, товарищ следователь?

Опытного криминалиста привлекало одно обстоятельство — доктор, уже пожилой человек, хорошо помнил о каком-то случае. Распространяться же о нем не хотел. Почему?

— Кто этот племянник?

— Его зовут Валентин Запорожский.

Показания старого доктора были очень шаткими. Определенно же в них было одно: Валентин Запорожский в 1962 году брал у своего дяди врача для кого-то направление для установления беременности. Валентин Запорожский — музыкант.

Слова Щербаковой… Теперь вот Кучеры… Какой-то след. Единственное, что оставалось, узнать: для кого выдавалось направление?

Сначала Валентин Запорожский вообще отрицал тот факт, что обращался к кому-либо с такой просьбой. Последовала очная ставка с дядей-врачом…

— Да, кажется, что-то было. Это направление я брал по просьбе жены.

Но жена отрицала, что когда-либо просила такое направление. И только после очной ставки с женой Запорожский признал, что брал направление для своей знакомой, она от него ждала ребенка…

— Ее звали Ирина?

— Да.

— Вы ее убили?

— Да…

Итак, признание… Царица доказательств, по мнению некоторых юристов, венец предварительного следствия для многих криминалистов. И — всего лишь одно из доказательств по советскому судопроизводству, не имеющее самостоятельного самодовлеющего значения. Признание необходимо подкрепить другими объективными уликами, оно должно замкнуть цепь доказательств, но не подменить ее.

Тем более признание настораживало в данном случае — Хват, Бобрыжный и Залесский тоже ведь признавались. Поэтому для Любимова и его товарищей, которые помогали в расследовании, короткое «да», произнесенное Запорожским, стало не завершением, а скорее началом большого труда.

Да, Запорожский признался. Но значит ли это, что он будет искренним до конца? Он сказал «да», ибо не мог объяснить, для кого брал направление. А разве исключено, что он «одумается»? Изменит показания? Начнет все отрицать? Ведь у следователя нет достаточно веских улик, которыми бы преступник изобличался. Нет отпечатков пальцев на орудии убийства. Никто не видел преступника вместе с жертвой (мать Ирины, «опознав» в свое время Хвата, теперь стояла на своем), никто даже не мог подтвердить связи Запорожского с Ириной. Так что «голое» признание еще должно обрасти уликами — их должен дать сам преступник, в противном случае его вину не докажешь.

За много месяцев следствия производилась масса допросов, очных ставок, экспертиз, экспериментов. Преступление и сопутствующие ему события изучались со всех сторон. Основа же тактики, которую избрал Любимов, заключалась именно в этом — получить от самого обвиняемого все подробности. Это нужно было, во-первых, для того, чтобы их знать, — следствие в момент признания располагало весьма скудными сведениями. А во-вторых, рассказав никому не известные детали, преступник изобличит сам себя — конечно, если эти детали объективно подтвердятся. Только в этом случае слова станут уликами. И они, как мы увидим дальше, стали для судей существенными доказательствами вины. Не будь этого, не подкрепи и не закрепи следователь каждое показание, кто знает, как бы повернулось дело во время процесса…

Однако мы забегаем вперед. Пока что у нас только признание. Следствию еще многое неясно в цепи трагических событий той майской ночи. Одно из таких «белых пятен» — время преступления. Белое это пятно не удалось заштриховать фактами предыдущему следствию. Факты не укладывались в схему — и факты отбросили. Любимов и его товарищи долго ломали головы над этой загадкой.

В самом деле, еще тогда свидетельница Байстрюченко говорила, что в 23 часа 30 минут встретила взволнованную Ирину, которая шла к своему дому. В 23.40 соседи слышали крик. Мать же видела убегавшего мужчину в час пополуночи. И эксперт подтвердил, что труп пролежал около полутора часов без перемещения и изменения позы. Но куда же девать этот час или даже полтора? Не мог же преступник (или преступники) столько времени просидеть просто так над своей жертвой? Прошлое следствие опустило показания Байстрюченко и соседей, подогнав время преступления к часу ночи.

А что же было на самом деле? Любимов не торопился делать выводов. Это мог объяснить только виновный, поскольку других очевидцев не было. И Запорожский объяснил.

Он действительно имел связь с Ириной. Потом оборвал ее и женился. А вскоре свидания возобновились. Оба соблюдали сугубую осторожность. Но с некоторых пор Ирина стала настаивать, чтобы он разошелся с женой — в противном случае грозила все раскрыть.

28 мая около 22 часов он встретился с девушкой, чтобы выяснить отношения. Вместе с ним был его двоюродный брат Олег Богданов. Переговоры ни к чему не привели. Брат, видя их бесплодность, ушел… Девушка тоже направилась к дому. Валентин не знал что делать, решил догнать Ирину, чтобы еще раз попытаться убедить ее «не делать глупостей». В этот промежуток и встретила Ирину Байстрюченко. Догнав девушку, Валентин потребовал слова, что она все будет хранить в тайне. Та отказалась. В это время Запорожский попытался овладеть своей бывшей любовницей. В пылу ссоры она ударила его по щеке. Валентин схватил кирпич и нанес удар…

— Я испугался, — объяснял Запорожский следователю, — оттащил ее к забору, а сам поехал к Олегу. Все ему рассказал. Вместе мы приехали на Кутовую улицу. Олег склонился над телом Ирины, но тут вышла какая-то женщина, и мы убежали…

— Значит, Олег Богданов…

— Да, он был со мной.

Олег Богданов, кандидат технических наук, тоже признался, что знал о преступлении брата, был на месте происшествия. Показания обоих совпадали, цепь событий фактически и логически замыкалась.

Но Богданов рассказал не только о самом происшествии. Оказывается, утром его отец, отец Запорожского и супруги Кучеры, узнав обо всем, решили спасать своего близкого. Уже стало известно, что арестованы «какие-то хулиганы». Но вдруг розыск нападает на верный след. Преступление не имело очевидцев. А связь Валентина с Ириной? Стоит установить это… Родственники собрали три тысячи рублей и отвезли матери Ирины: пусть только она умолчит о связи дочери с Валентином. Такие показания дал Богданов.

Разумеется, следствие установило, кто возил на своей машине эту компанию — то был Семянцев. Он подтвердил факт поездки и опознал через много лет отца Богданова, его трость, указал точный маршрут. Соседи Ирины подтвердили, что машина марки «БМВ» действительно приезжала. Да и сами родственники не отрицали визита к матери покойной.

Так по крупицам добывались улики. Свидетельница Енина показала, что около полуночи 28 мая видела двух мужчин на Кутовой улице — в одном опознала Запорожского. Сослуживцы Богданова слышали, как однажды на банкете в подпитии он сказал, что его брат является «героем» нашумевшего дела об убийстве девушки. Верно, наутро, когда возник об этом разговор, Богданов заявил, будто говорил лишь о такой возможности абстрактно. Слово, однако, не воробей, коль вылетело, его не поймаешь. Показания трех научных работников стало еще одной серьезной уликой.

Мы упоминали авторучку, которую потерял убийца. Следователь осторожно завел с Запорожским разговор и о ней.

— Ручку я действительно потерял тогда. Харьковская авторучка. Я ей все время пользовался.

Почерковедческие экспертизы подтверждают: да, документы, датированные до 28 мая, могли исполняться этой ручкой, после Запорожский писал уже другой. Жена Запорожского припомнила, что он действительно потерял ручку — она ей тоже пользовалась. Так и эта улика легла в ряд других. И теперь уже признание все основательнее подкреплялось объективными данными.

Перед Запорожским положили три фотографии:

— Покажите, где Ирина Коляда?

На секунду он задумался. Палец показал было на другое лицо. Но сразу же изменил направление.

— Вот Ирина, хотел было спутать карты, да нет, лучше уж все начистоту.

Настало время провести следственный эксперимент. Запорожский, а потом Богданов со следователями и понятыми выехали на место происшествия. Почти безошибочно указали они, где лежал труп сначала, куда его оттащили. Запорожский показал вход в Иринину квартиру, ему было известно, какая мебель и как расставлена в комнатах. При этом оба подробно описали все свои действия — это было внесено в протокол и записано на магнитофон.

Так, кажется, замкнулся круг. Позади эксперименты, очные ставки, допросы. Все концы с концами, кажется, сошлись. Признание, подтвержденное свидетельскими показаниями, массой других улик.

Коллегия по уголовным делам Верховного суда УССР под председательством М. Ф. Верещаги начала слушать дело.

Установлены личности подсудимых, выполнены все формальности. Зачитывается обвинительное заключение. Запорожский обвиняется в убийстве Ирины Коляды, Богданов — в недоносительстве. Следует обязательный процессуальный вопрос:

— Подсудимый Запорожский, вы признаете себя виновным?

— Нет, я абсолютно ни в чем не виноват.

— Подсудимый Богданов.

— Я полностью отрицаю свою вину.

В зале суда сгустилась тишина…

Неповторимой особенностью этого судебного процесса было то, что в деле Запорожского и Богданова содержалась, как его составная часть, дело Хвата, Бобрыжного и Залесского. Хват и его товарищи на предварительном следствии оговорили себя (мы не будем касаться причин и возьмем лишь факт). Когда они предстали перед судом, то отказались от показаний, заявили, что ни в чем не виноваты, что признание они сделали под давлением следователей. И, как мы знаем, все подтвердилось. Приговоры в их отношении были отменены, и все трое признаны невиновными.

И вот как будто бы ситуация повторяется. Там, на предварительном следствии, было признание и здесь; там подсудимые сразу же отказались от показаний — на этом суде тоже; там был установлен самооговор… А здесь? Собственно, стержнем процесса и стал вопрос: дали признание или оговорили себя на предварительном следствии Запорожский и Богданов?

Начинает задавать вопросы государственный обвинитель, прокурор Прокуратуры СССР Валентин Григорьевич Демин. Запорожский и Богданов заявили, что оговорили себя по наущению следователя и под его давлением.

П р о к у р о р. Вы сказали, Запорожский, что хотите теперь, в судебном заседании говорить только правду. Скажите ее. В чем заключалось давление со стороны следователя?

З а п о р о ж с к и й. Сказать трудно. Меня не били, не морили голодом или бессонницей, никаких таких средств не применяли. Но следователь сказал — возьмешь вину на себя, буду стараться смягчить твою участь, откажешься — тебя ждет самая суровая кара.

П р о к у р о р. И вы, невиновный, взяли вину на себя?

З а п о р о ж с к и й. Да, а что оставалось делать? Я чувствовал себя в замкнутом кругу.

П р о к у р о р. Во-первых, вас допрашивал не один следователь. Во-вторых, не мальчик же вы, грамотный человек, понимаете, что означает оговорить себя. Наконец, в-третьих, вас допрашивал заместитель Генерального Прокурора СССР, почему ему не заявили?

З а п о р о ж с к и й. Я думал, что следствие во всем разберется и опровергнет мои измышления. И потом меня специально готовили к этой встрече.

П р о к у р о р. Встрече предшествовал допрос 5 марта. Он стенографировался. Вас в присутствии стенографистки готовили?

З а п о р о ж с к и й (после долгого молчания). Она же могла выходить.

Я привел этот отрывок из протокола, чтобы просто передать характер бесчисленных словесных поединков.

В. Г. Демин с блеском вел эти очень сложные поединки. Дело он знал до последней запятой, чуть не на память цитировал показания обвиняемых, логика его вопросов была завидной.

Судебное следствие шло примерно полтора месяца. К концу его кое-кто начал даже сетовать — мол, затянули, все уже ясно! Да, все более или менее становилось ясным. Обвинение, однако, этим более или менее не могло удовлетвориться. Надо ведь учесть, что обвинение поддерживалось на косвенных уликах — никто, кроме матери погибшей, не видел преступников над трупом; мать же упорно твердила, что видела Хвата; никто прямо не подтверждал связь Запорожского с Ириной. Значит, каждая косвенная улика должна была быть безупречной.

Вопросы прокурора образовали логическое кольцо, в котором не осталось ни одной щелочки. И когда подсудимые, отрицая причастность к событию, вынуждены были объяснять, откуда же им известны такие детали, которые следователь не мог подсказать при всем желании, они запутывались больше и больше.

Надо отдать должное защите — С. Б. Любитов и М. П. Городисский вели дело очень квалифицированно. Они были серьезными процессуальными противниками сравнительно молодого прокурора. На стороне защиты был могучий союзник — факт оправдания троих, которые тоже признавались. В союзе с обвинением были факты. Но чтобы они «говорили», их надо было заставить говорить.

Вот, скажем, такой эпизод. Запорожский, который отрицал вообще всякое знакомство с Ириной, точно описал расположение мебели в ее комнате. Известно это ему было якобы со слов следователя. При этом он не указал трюмо, которое было в 1962 году, но которого не было в 1967 году. Защита, естественно, истолковала эту «ошибку» в пользу подсудимого — следователь-де не знал, что было в 1962 году, поэтому и не сообщил о трюмо Запорожскому. Убийственный довод? Однако прокурор просит огласить показания свидетельницы Тишко — это она дала правильное описание квартиры вместе со злополучным трюмо еще до ареста Запорожского. Показания эти были перед глазами следователей. И если бы он «учил» Запорожского, то вряд ли опустил бы эту деталь.

Но, естественно, построить только на этом все обвинение было бы по меньшей мере легкомысленным. Я уже упоминал о показаниях свидетелей и других уликах, которые разоблачили ложь подсудимых. Иногда какая-то мелочь под скрупулезным анализом обвинения приобретала силу серьезного доказательства.

Мать погибшей, получив в свое время деньги от семьи Запорожского, отрицает даже простое знакомство с обвиняемыми и их близкими.

— Хорошо, — спрашивает прокурор, — но ведь вы ездили к родственникам Запорожского? В частности к Кучере?

— Ну ездила.

— Зачем?

— Просто так…

В сопоставлении с показаниями шофера, который возил родственников подсудимого к матери Ирины сразу после ее гибели, эти слова уже приобретают силу улики — была, значит, связь Запорожского и его родных с матерью погибшей. Значит, ложны заверения подсудимых о том, что никаких отношений между семьями не было.

Второй месяц идет процесс. Подсудимые упорно отрицают свою вину. Прокурор, адвокаты вновь возвращаются к материалам предварительного следствия, к показаниям подсудимых на суде. Запорожский на вопрос, как ему удалось абсолютно точно указать местоположение трупа, если он никогда не бывал в тех местах, начинает рассказывать, как однажды искал какой-то клуб и забрел на Кутовую улицу, а когда следователь вынудил признание, то «местность представилась мне словно на картине». Богданов говорил о том, что его брат Валентин мягкий человек, сильно пьет, запутался с женщинами и что поэтому «сломить» его не составляло труда, сам же он оговорил всех «по злобе и теперь раскаиваюсь» и т. д. и т. п.

Крутится магнитофон. И хотя процесс идет уже долго, хотя все перипетии преступления не раз пересказывались, запись слушают, затаив дыхание.

Г о л о с  З а п о р о ж с к о г о. В жизни моей случилась непоправимая трагедия: я убил Ирину. Много лет лежал на душе этот груз. Больше таить преступление я не мог. Я не хотел убивать — все произошло так внезапно. Мне трудно говорить об этом, но еще труднее молчать. Мои близкие хотели скрыть мое преступление, я понимаю, что своим признанием подвожу их, но что делать! Я чистосердечно признаюсь и искренне раскаиваюсь. Прежние показания я давал под влиянием брата.

Итак, в отношениях с Ириной у меня было два периода. Первый — чистый и безоблачный. Второй начался после моей женитьбы. Тут я испытал все: угрозы, шантаж, слезы, скандалы. И, наконец, известие, что она беременна…

Дальше во всех подробностях следует рассказ о преступлении, которое мы описывали.

Слушаем записанные на магнитофон показания Олега Богданова. Они столь же обстоятельны и украшены неповторимыми деталями.

Г о л о с  Б о г д а н о в а. Валентина я знаю с детства. Он рос изнеженным мальчиком. Знал только свою музыку… О связи его с Ириной узнал от него самого. Он уже был помолвлен с нынешней своей женой. Однажды сказал, что Ирина в положении, надо искать врача, чтобы прервать беременность. В ночь на 29 мая 1962 года он прибежал к нам взволнованный, в крови. Сказал, что на него напали хулиганы. Когда жена моя вышла, выложил все. Как объяснился с Ириной, как ждал ее из душа, как они поссорились, как она ударила его и как он… Он очень просил поехать с ним. Я согласился. Ирина лежала недалеко от дома, она была мертва. Мы попытались оттащить ее, но тут вышла какая-то женщина…

Утром я обо всем рассказал своему отцу. Пришла жена А. Ф. Кучеры, нашего дяди, врача. Решили, что надо обязательно скрыть связь Валентина с Ириной, о которой в общем-то никто не знал, так как Валентин был очень осторожен. Собрали три тысячи рублей, и отец повез их матери Ирины…

Так что это, самооговор? Нет, чаши весов правосудия склоняются все больше не в сторону подсудимых. Нет, не оговорили себя подсудимые, а признались в содеянном, а теперь пытаются уйти от ответственности. Об этом говорят не предположения, а факты, улики, доказательства.

Речи государственного обвинителя и защитников были блистательными. В. Г. Демин говорил больше пяти часов, а М. П. Городисский и С. Б. Любитов заняли полный рабочий день своими выступлениями. Причем участники процесса не страдали пустословием: слишком сложно было обозреть 63 тома уголовного дела, дать анализ показаниям подсудимых, обосновать свою точку зрения на факт изменения показаний и сделать свой вывод о том, что истина, а что ложь.

Ко всему этому хочу добавить, что Михаил Филиппович Верещага явил образец спокойствия и мудрости, руководя столь сложным процессом. Корректно, уважая процессуальные права участников процесса, он дал возможность всем высказаться и всех выслушал.

Судебная коллегия Верховного суда Украины признала обвинение доказанным и приговорила Запорожского к 15 годам лишения свободы, а Богданова — к трем.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.