Документ № 28

Документ № 28

ПРОТОКОЛ

1922 года марта 16 дня Судебный Следователь по особо важным делам при Омском Суде Н. А. Соколов в г. Фонтенбло (во Франции) допрашивал нижепоименованного в качестве свидетеля в порядке 443 ст. уст. угол, суд., и он показал:

Сергей Николаевич Смирнов, 44 лет, православный, проживаю в настоящее время в Белграде (в Сербии).

До переворота я был управляющим дворцовым городом Павловском и делами Его Высочества Князя Иоанна Константиновича и Её Королевского Высочества Княгини Елены Петровны Сербской, супруги Князя Иоанна Константиновича.

Ныне я состою секретарем Её Королевского Высочества.

В марте месяце Их Высочества по распоряжению Урицкого были высланы из Петрограда в Вятку, а затем в Екатеринбург. Из Екатеринбурга по распоряжению Уральского областного совдепа они были высланы в Алапаевск.

20 июня я выехал из Петрограда в Алапаевск, чтобы видеть Их Высочества для выяснения некоторых дел. 21 июня я прибыл в Вологду, где тогда находились союзные миссии, в том числе и сербская. Здесь я узнал от жены Сербского посланника Сполайковича, бывшего в то время в Москве, что Княгиня Елена Петровна как раз в этот день прислала в посольство телеграмму, прося помочь ей приехать в Петроград к детям. Сама она находилась в то время в Екатеринбурге, откуда её не выпускал областной совет.

Сполайковичу была тогда же секретарём Ненадичем послана надлежащая телеграмма, а я сам 22 июня выехал обратно в Петроград, куда из Москвы должен был приехать Сполайкович, дабы организовать надлежащим образом, по соглашению со Сполайковичем, поездку Княгини. В Петроград я прибыл 23 июня.

Сполайкович обратился в Москве к Карахану и добился у него согласия на прибытие Елены Петровны в Петроград. Как говорил Сполайкович, Караханом были посланы соответствующие телеграммы: одна в Петроградскую коммуну, другая в Екатеринбургский областной совет.

28 июня я выехал из Петрограда в Екатеринбург в сопровождении Сербского майора Жарко Константиновича Мичича и унтер-офицеров Милана Божичича и Георгия Абрамовича. 4 июля около 7 часов утра мы прибыли в Екатеринбург. Елена Петровна находилась тогда в номерах Атаманова, куда мы и отправились, имея в то же время в своём распоряжении особый вагон, в коем мы прибыли. Здесь я узнал, что Елена Петровна ещё около 15 мая сделала попытку получить разрешение на поездку в Петроград к детям, оставшимся у бабушки Великой Княгини Елизаветы Маврикиевны. Алапаевский совдеп запросил разрешение областного. Тот разрешил Елене Петровне прибыть в Екатеринбург, куда она и приехала за несколько дней до 21 июня. Здесь ей было объявлено, что областной совет запросил Москву, и ей нужно ждать ответа.

Между тем, в отсутствие Княгини, Августейших Особ в Алапаевске перевели на тюремный режим, удалив от них всю прислугу, кроме Ремеза. Некоторые из прислуги, проезжая через Екатеринбург, сообщили об этом Елене Петровне, и она решила возвращаться в Алапаевск, дабы разделить судьбу мужа. Она уже была по этому поводу у Белобородова и выдала ему соответствующую расписку.

Когда всё это, по нашем прибытии в Екатеринбург, выяснилось, и Елена Петровна заявила, что она решила возвращаться в Алапаевск, мы должны были выезжать обратно. Необходимо было одному из наших солдат проводить Княгиню до Алапаевска. Мы решили ждать его возвращения. Конечно, мы должны были явиться в областной совет для предъявления наших документов. Нужно было также получить разрешение на отъезд Елены Петровны в Алапаевск, так как иначе нельзя было получить билетов. Нужно было и нам получить соответствующую бумагу от Белобородова, дабы мы могли в нашем вагоне возвращаться обратно.

5 июля я с майором отправился в областной совет. Нас принял секретарь Белобородова Мутных и повел к Белобородову. Белобородов был с нами внимателен и учтив, именуя заглазно Её Высочество «Королевной».

Но очень скоро по нашем приходе к нему из соседней комнаты в кабинет Белобородова вошёл неизвестный и присутствовал при нашей дальнейшей беседе. Я сказал Белобородову, что у него должна быть телеграмма Карахана на отъезд Елены Петровны. Он стал говорить, что такой телеграммы у него нет. При этом он сказал, что Елена Петровна отказалась от своей первой просьбы и уже уехала в Алапаевск. Очевидно было, что он лгал.

Когда я ему сказал, что Елена Петровна ещё в Екатеринбурге, он удивился этому: «Ах, вот как…» Тут же неизвестный, присутствующий при этом, написал что-то на бумажке, сунув её Белобородову.

Тот стал значительно суше с нами, официальней. Я не знаю, кто был этот неизвестный. Но я положительно утверждаю, что это был еврейчик. Это определённо было видно и по его наружности, и по его еврейскому выговору.

Решено было, что Белобородов запросит Москву, а мы будем ждать ответа. Тогда же я попросил Мутных дать разрешение на поездку Елены Петровны в Алапаевск. Мутных написал разрешение, подписал его и приложил к разрешению оттиск подписи Белобородова: у него был такой штемпель с оттиском подписи Белобородова. 5 июля я пошёл на станцию, чтобы получить для Елены Петровны билеты. Комендант станции нашёл удостоверение не в порядке и пошёл к военному комиссару станции. Он вышел ко мне и в весьма грубой форме отказался выдать билеты, мотивируя отказ тем, что разрешение не имело подлинной подписи Белобородова. Я протелефонировал об этом Елене Петровне. Было уже поздно. Она оставалась в номерах Атаманова. Мы оставались в своём вагоне.

6 июля утром я отправился к Елене Петровне и не застал её. Она в этот день была уведена в чека для допроса. Вернувшись она рассказала, что чека интересовалась нашим приездом, пытаясь узнать допросом Княгини, для чего именно мы приехали. В этот же день я получил от Мутных новое разрешение уже с подлинной подписью Белобородова. Елена Петровна перешла в наш вагон, чтобы удобнее было поехать в Алапаевск.

Елена Петровна пожелала иметь у себя старое разрешение, отобранное у меня станционным военным комиссаром, и я был вынужден пойти по этому поводу к нему. Он отобрал у меня и новое удостоверение и, кроме того, потребовал к себе Княгиню. Она пошла к нему с майором часов в 7 вечера, и вернулись в вагон часа в 2 ночи. Комиссар страшно грубо обращался с Княгиней, кричал и всё время держал её стоя. Новое удостоверение так и осталось у него.

7 июля я пошёл опять к Мутных за разрешением и рассказал ему о происшедшем. Мутных был не тот, что прежде. Он не глядел в глаза, отворачивался, что-то мямлил неопределённое, звонил в чека, советовал обратиться там нам к «товарищу Гореву», ведущему наше дело, и старался успокоить, что всё обойдется. Так ни с чем я и ушёл, не получив никакого нового разрешения.

Около 8 часов вечера 7 июля наш вагон был окружён. К нам вошли какие-то люди и повели нас всех в чека. Там мы подождали с полчаса в канцелярии, затем нас попросили наверх в комнату и там нас заперли. Мы были арестованы. С нами же была Елена Петровна.

Скоро её увели в соседнюю комнату, а в нашу вошла группа чекистов во главе с неизвестным мне лицом, распоряжавшимся обыском. Это лицо обратило главное внимание на майора и само производило у него личный обыск, обнаружив приёмы опытного сыщика. Оно само ломало воротничок майора, осматривало тщательно подошвы его сапог и т. п. После этого я вышел в коридор, куда также вышла и Елена Петровна. По-французски она сказала мне: «Это постыдно. Меня обыскивали». (Обыскивала её женщина).

Господин этот, который обыскивал майора, сказал Княгине: «Мадам, прошу Вас на иностранных языках не говорить». Красноармейцы, к которым я обратился за вопросом, сказали мне, что человек этот Юровский, что он комиссар «дома Романова». В чека мы просидели до ночи на 20 июля. В эти дни и я и Княгиня встречали несколько раз в чека Юровского. Видели мы также Лукоянова, числившегося председателем в чека, и коменданта здания Сахарова. Кроме того, заходили к нам и ещё какие-то комиссары. Я не знаю, кто они такие. Помню троих. Это были безусловные евреи и по наружности, и по выговору. Они говорили по-английски и сами рассказывали, что они были эмигранты и жили, кажется, в Америке или в Англии.

В ночь на 20 июля, приблизительно, около 3 часов, считая время так как оно тогда исчислялось большевиками и как его тогда показывали часы, находившиеся в Американской гостинице, где помещалась чека, к Елене Петровне постучался Юровский и сказал ей, чтобы она собиралась в путь. Собрались и мы. На рассвете нас повели в вагон. В тот же день к нам в вагон привели графиню Анастасию Васильевну Гендрикову, Екатерину Адольфовну Шнейдер и камердинера Государыни Алексея Андреевича Волкова.

21-го нас отправили в Пермь, куда мы прибыли 23 июля. В тот же день нас поместили в Пермскую губернскую тюрьму. Елена Петровна сидела в одной камере с Гендриковой и Шнейдер. С нами сидел Волков.

При нашем прибытии в Пермской же тюрьме содержался жандармский полковник Знамеровский, камердинер Великого Князя Михаила Александровича Челышев и шофёр Борунов. 25 августа увели из тюрьмы полковника Знамеровского. В ночь на 4 сентября – Волкова, Гендрикову и Шнейдер. Помню я, что в эту же ночь требовали и Челышева с Боруновым, но Челышев был болен, и начальнику тюрьмы удалось его отстоять. С ним заодно был оставлен и Борунов.

Приблизительно, недели через две после этого я сам видел, что Челышева увели или, правильнее сказать, унесли на носилках, так как он был болен. Я простился с ним, и он сам не сомневался, что его вызвали на расстрел. Как уводили Борунова, я не видел. Но я положительно не сомневаюсь, что и он был уведён, ибо больше я его не видел в тюрьме. Положение наше было трагическое. С минуту на минуту мы все ждали смерти. Удалось нам спастись через двоюродную сестру моей жены – Ольгу Иосифовну Палтову, проживающую в Перми.

Я написал ей о нашем положении через одного из надзирателей. Она, получив моё письмо, кинулась сейчас же в Петроград, к секретарю Сербского посольства Анастасевичу, остававшемуся в Петрограде для охраны архива посольства. Был отправлен курьер Норвежского посольства в Москву к Ленину.

Мы были зачислены за всечека [698]и 29 октября отправлены в Москву. Там мы сразу попали к Петерсу. Елена Петровна была 2 ноября отправлена в заключение в Кремль и была освобождена во второй половине декабря. 13 ноября был освобождён майор Мичич с солдатами. Я был освобождён 28 февраля 1919 года.

На Ваши вопросы по делу могу рассказать следующее:

Я вижу предъявленные мне фотографические карточки трёх лиц (предъявлены фотографические карточки Юровского, Сахарова и Голощёкина) и могу показать следующее:

Я не могу опознать Юровского на той карточке, где он изображён пьющим чай. Когда я видел его, у него совсем не было такой бороды. У него была небольшая бородка клинышком, но в то же время скорее с раздвоением её. На другой карточке в белом фартуке он изображён в профиль, а память мне не сохранила такой его позы. На третьей же карточке, где он снят без бороды, я его опознаю, несмотря на то, что я видел его с бородой, а здесь он бритый. Это, несомненно, он.

Сахарова и Голощёкина я также опознаю.

Сахарова я видел, как я уже говорил, в Екатеринбурге, в чека.

Голощёкина я видел в Пермской тюрьме. Я видел его два раза. В первый раз он был в тюрьме в сопровождении каких-то других комиссаров, обходил камеры, был и в нашей. Я положительно знаю, что в это посещение решался вопрос о том, кто будет расстрелян. Голощёкин был главным лицом в этой комиссии.

Во второй раз он был у нас в камере в сопровождении какого-то местного комиссара и этот местный комиссар делал доклад Голощёкину, какие арестанты и за что сидят. Как видно, он был главным лицом.

Роль Юровского в областной чека была очевидна. Он был одним из главных там. Совершенно в тени держался Лукоянов.

Роль Белобородова Вы сами можете оценить по характеру тех фактов, которые привёл я. Его распоряжения были нуль. Его третировала чека и военные комиссары. Он даёт распоряжения. Их отбирают и с ним не считаются. Он разрешает ехать Княгине в Алапаевск. Её тащут в чека.

Помню я утро 17 июля, когда мы сидели в областной чека. Я прекрасно помню, мы тогда проснулись очень рано утром от шума. Выйдя в коридор, я видел много чекистов, откуда-то возвратившихся. Они были все вооружены, более чем обычно, были как-то утомлены или, я даже сказал бы, подавлены чем-то.

Елена Петровна рассказывала мне про Царскую Семью в этот период моего общения с ней следующее.

Будучи в Екатеринбурге до отъезда в Алапаевск, она пыталась навестить Государя и заходила в дом Ипатьева. Её не пустили к Царской Семье. Это было 20 апреля, когда в доме Ипатьева были Их Величества и Великая Княжна Мария Николаевна. Коменданту она назвалась своим именем. Никаких сведений ей, конечно, сообщено не было. Считаю должным также отметить, что Сербский посланник Сполайкович присылал в это время в Екатеринбург Сербского майора Максимовича, который должен был передать Государю 25.000 рублей. Он не был пропущен к Государю.

Будучи в Екатеринбурге в июне месяце, Елена Петровна виделась с доктором Деревенко. Он бывал в доме Ипатьева и говорил ей, что Царской Семье жилось плохо. Был тяжёл режим. Наследник болел. Когда Деревенко навещал его, там был какой-то фельдшер, которого приглашали большевики, чтобы Деревенко был не один. Кто был этот фельдшер, я не знаю. [699]

19 июля через одно лицо мы осведомились, что Августейшие Особы были увезены из Алапаевска. Мы тогда приняли это за чистую монету. Елена Петровна была уверена в спасении Князя Иоанна Константиновича. Мы так думали, что их спасли монархисты из Сибири. Когда мы узнали про увоз Августейших Особ из Алапаевска, Елена Петровна зашла к Лукоянову, чтобы проситься в Алапаевск: она хотела проверить Алапаевскую версию. Лукоянов сказал ей, что туда ехать нельзя: «Алапаевск ненадёжен». Мы ещё более укрепились тогда в нашей вере, что Августейших Особ в Алапаевске спасли.

Я хорошо помню, что Волков говорил мне, что Царской Семье были присланы две суммы денег кем-то, которые обе прошли через его руки. Он называл их: 25.000 и 10.000 рублей. Не указывая источника своей осведомлённости, Елена Петровна говорила мне, что Государь смотрел на отъезд из Тобольска, как на отъезд в Москву. Государь был уверен, что ему хотели снова предложить власть. Я думаю, что ей об этом говорил Деревенко.

В Пермской тюрьме я беседовал про судьбу Великого Князя Михаила Александровича с Знамеровским и Челышевым. Я совершенно не могу Вам сказать, что именно каждый в отдельности рассказывал из них. Сущность рассказа сводилась к тому, что Михаила Александровича увезли несколько человек. Знамеровский смотрел на его увоз как на спасение. Ничем он не мотивировал такого своего взгляда. В то же время я категорически и совершенно точно удостоверяю факт, что Знамеровский сам абсолютно не был осведомлён о существовании какой бы то ни было организации, которая хотела бы спасти Великого Князя, не участвовал в ней и совсем не знал о существовании такой организации. Он думал, что кто-то увёз Михаила Александровича для спасения. Ни на чём фактическом эта вера его основана не была. Я должен сказать следующее по этому поводу.

Я был уверен в спасении Августейших Особ в Алапаевске. Моя вера была основана на том, что нас-то именно в том и обвиняли, что мы прибыли с целью спасения их и участвовали в заговоре, благодаря которому они спаслись. Я так и смотрел на дело Михаила Александровича. Сквозь эту призму я рассматривал то, что говорилось мне Знамеровским и Челышевым.

Значительно позднее, когда убедился я в убийстве в Алапаевске, когда понял, как они лгали, предъявляя нам обвинения, я понял, что, конечно, убит и Михаил Александрович.

Когда мы сидели в Пермской тюрьме, к Елене Петровне явился однажды какой-то местный чекист и спросил её, знала ли она в лицо членов Царской Семьи и может ли опознать Великих Княжон, если ей покажут одну из них. Елена Петровна, конечно, ответила утвердительно. Этот чекист сказал ей, что поймана одна девушка, обвиняющаяся в воровстве, выдающая себя за дочь Государя Великую Княжну Анастасию Николаевну. В тот день, как говорил чекист, она была избита сильно красноармейцами и предъявлена быть не могла. Позднее, её привели в тюрьму и посадили в одну камеру с Еленой Петровной. Обман был очевиден и поэтому никакого разговора о том, почему она себя называла Великой Княжной, не было. Это была уличная девушка, профессиональная воровка, побывавшая везде в России; была она и в Японии. Она учила Елену Петровну петь тюремные песни и говорила, что её паспорт весь испещрён тюремными отметками. Когда Елена Петровна сказала ей, чтобы она вернулась к честной жизни, эта воровка указала ей на свой паспорт: кто же возьмёт с таким паспортом?

Я могу ещё сказать следующее про Юровского.

Он, как я говорил, обнаружил приёмы опытного чекиста. Но при всём этом, он был весьма учтив, корректен, выдержан и, так сказать, старался быть галантным.

При встречах с Еленой Петровной он был весьма учтив, галантно снимал шляпу, приветствовал Елену Петровну при встречах и жался всегда к стенке, стараясь дать ей дорогу. Так он себя держал с ней не на глазах других. При других же он старался сделать вид, что не замечает её.

Был он учтив и со мной и обнаружил знание им польского языка: пытаясь говорить со мной по-польски (я выдавал себя за серба). Должен сознаться, что я получил от него хорошее впечатление и даже, что это, по крайней мере, не большевик. Должен сознаться, что я даже думал, что не ему ли мы обязаны тем, что нас не расстреляли в Екатеринбурге, и однажды приветливо пожал ему руку, считая его, так сказать, человеком, более порядочным, чем другие в чека.

Сахаров – это был мальчишка-хулиган. Он заходил к нам часто в номер и хвастался своими новыми костюмами и каждый раз новыми перчатками. Совсем был пустой мальчишка.

Как только Елена Петровна узнала, что Князь Иоанн Константинович переведён на тюремный режим, она сейчас же решила вернуться к мужу. Дети были у бабушки, как я говорил. Настойчиво желая вернуться к мужу, она тогда же выдала Белобородову расписку следующего содержания: «Я, гражданка Королевства Сербского Елена Петровна, по мужу Романова, желая разделить тюремный режим мужа, добровольно возвращаюсь в Алапаевск, где обязуюсь переносить тот режим, принимая на себя все расходы по моему содержанию. Я обязуюсь не обращаться к защите иностранных посольств, а если таковые сделают шаги в мою пользу, отказываюсь воспользоваться результатами этих шагов. Елена Петровна Романова, Королевна Сербская».

Мы вместе с Еленой Петровной были у Петерса.

На вопрос Княгини, почему нас не отпускают, Петере ответил: «Потому, что один ваш (Сербский) батальон находится на Мурмане [700]с союзниками». Когда Княгиня сказала, что Сербия не станет воевать с Россией, Петерс ответил: «Да, это мы понимаем, что Сербия не нападёт на Россию, но она всё же и не оставляет наших бывших союзников».

Показание моё, составленное в трёх экземплярах и во всех мне прочтённое, записано с моих слов правильно. Я даю показание, имея у себя под руками мои записки.

Прошу внести следующие дополнения. Я опознаю Юровского на одной из карточек. Только у него тогда были более коротко острижены волосы.

Я именовал себя в Екатеринбурге и Перми секретарём Сербского посольства, имея у себя соответствующий паспорт. Посылка майора Максимовича имела место ранее прибытия в Екатеринбург Елены Петровны 20 апреля. Это было в апреле-начале мая.

Секретарь Её Королевского Высочества Княгини Елены Петровны. С. Смирнов.

Судебный Следователь Н. Соколов.

С подлинным верно:

Судебный Следователь по особо важным делам

Н. Соколов. [701]

Данный текст является ознакомительным фрагментом.