4. Простой царь и простоватый государь: Николай II как объект воздействия враждебных сил

4. Простой царь и простоватый государь:

Николай II как объект воздействия враждебных сил

П. Яковлев, 48-летний крестьянин Казанской губернии, отец четырех детей, грамотный, в 1916 году был приговорен к заключению в крепость на девять месяцев. Причиной такого довольно сурового приговора было неоднократное оскорбление императора и членов царской семьи в связи с обсуждением политической ситуации в России и военного положения.

Очевидно, в своей деревне Яковлев имел репутацию человека информированного, читающего, односельчане часто расспрашивали знающего человека о том, что пишут в газетах. Однако прочитанные им статьи (если он действительно читал периодические издания) Яковлев комментировал весьма своеобразно. В феврале 1916 года односельчане спросили его: «Что пишут в газетах о войне?» Ответ Яковлева никак нельзя признать точной цитатой какой-либо газетной статьи, он заявил: «Надо кончать (убить) государя и Николая Николаевича». В июле жители деревни вновь стали расспрашивать грамотея о том, как идут дела на войне, и вновь Яковлев предложил свой способ разрешения международного конфликта: «Царю и Николаю Николаевичу пулю надо, тогда и война бы кончилась и кровь человеческая литься перестала». В том же месяце односельчане опять обратились к Яковлеву за последними политическими новостями, хотя вопрос на этот раз был сформулирован иначе: «Что пишут о мире?» Ответ Яковлева был еще более жесток: «Какой тебе мир. Скоро будет всероссийское собрание, проберут ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА и наследника, затем их кончают (убьют), а правительство сожгут. Как Иисуса Христа распяли, так распнут ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА и НАСЛЕДНИКА, после чего жить будет легче»443.

В ряду лиц, осужденных за оскорбление членов императорской семьи, Яковлев не был единственным человеком, желавшим во время войны смерти царю, иногда эти пожелания были не менее жестокими. Например, 40-летний грамотный крестьянин Томской губернии заявил в своей деревне: «Во всем виноват ГОСУДАРЬ. Ему нужно голову отрубить, но не острым топором, а тупым, чтобы побольше мучился»444.

Не одни только крестьяне мечтали об убийстве царя. Известный художник А.Н. Бенуа записал 27 февраля 1917 года в своем дневнике: «Оторвала от работы чета Лебедевых – оба донельзя возбужденные. Анна Петровна – сущая Жанна д’Арк или Шарлотта Корде! Она горит желанием “убить Николая”»445. Художница А.П. Остроумова-Лебедева, супруга знаменитого химика С.В. Лебедева, сторонница продолжения войны до победы, желала, разумеется лишь на словах, смерти российскому императору в разгар уже начавшейся революции. И это служит своеобразным индикатором отношения к последнему царю в кругах столичной интеллигенции: устранение монарха с политической сцены считалось необходимым условием преодоления кризиса. Можно предположить, что настроения такого рода получили известное распространение, мемуарист свидетельствует: «По всему Петербургу ходила тогда поговорка: “Чтобы спасти монархию, надо убить монарха”»446.

Случай крестьянина Яковлева, хотя он и не был исключительным, выделяется все же тем, что он постоянно возвращается к теме убийства, а в одном случае считает даже необходимым лишить жизни наследника. Пожелание смерти в данном случае нельзя объяснить лишь импульсивной реакцией.

Как могло произойти, что в разгар войны какая-то часть подданных императора мечтала о гибели «возлюбленного государя», считала эту смерть единственным способом разрешения политических и социальных проблем?

К началу войны у царя уже существовала определенная репутация, разные люди имели разные представления об истории его правления. Всевозможные как позитивные, так и негативные образцы восприятия Николая II, сложившиеся за годы его царствования, оказывали немалое воздействие на восприятие государственной политики и императорской репрезентации во время Мировой войны. На царя смотрели через призму прежних представлений, его действия описывали с помощью выработанных уже культурных форм.

Неприятие тактик репрезентации царя и недовольство его политикой часто переплетались, осуждение действий правительства проявлялось в отвержении его образов. Но иногда первым толчком для формирования отрицательного отношения к царю было недовольство предлагаемыми образами царя, неприятие его стиля поведения на официальных церемониях – эстетическое несоответствие служило исходной точкой для общественной критики. По внешности люди делали суждения о предполагаемом характере государя, а сложившиеся представления о его личности, верные или неверные, становились ключом для интерпретации политического курса. Нередко люди различных взглядов, включая и изрядное число монархистов, именовали Николая II «невзрачным» царем, появилась кличка «большой господин маленького роста». И эта негативная характеристика визуального восприятия императора, важнейшего символа монархии, становилась индикатором его политической уязвимости, она распространялась на характеристику его царствования. И наоборот, разочарование в политике Николая II определяло стиль портретных зарисовок последнего императора, данных его современниками.

Ничем не запоминающийся, заурядный, обычный «офицерик», простой «полковник», лишенный державного величия, никак не соответствовал традиционным монархическим представлениям о могучем государе, великом царе, отце своего народа, истинном самодержце.

Известному социал-демократу запомнилась непосредственная реакция простого крестьянина, избранного в Думу; когда тот впервые лично увидел царя, то он оказался весьма разочарован: «Незавидный какой-то, невзрачный – какой он государь»447.

О том же писал и представитель иной социальной и культурной среды, гвардейский офицер, человек монархических взглядов. Интересно, что он также ссылался на мнение «человека из народа», приводя слова некоего служителя бани, которому довелось как-то видеть царя на одном из парадов: «Да он какой-то маленький, невзрачный такой». Далее, по словам офицера, «…банщик стал подробнее рассказывать свои впечатления, которые сводились к тому, что вся наружность Государя не давала ему, банщику, уверенности, что Государь справится с трудной и ответственной работой Царя Самодержца»448. Чувствуется, что и автор воспоминаний, ссылаясь на мнение «человека из народа», полагал, что Николай II не всегда мог соответствовать ожиданиям своих верноподданных, желавших видеть грозного и величественного императора.

Другими словами, но о том же говорили и некоторые представители высшего света. Иностранка описывала свое впечатление от коронационной церемонии Николая II: «Чем больше я на него смотрела, тем меньшее впечатление он на меня производил. Он совсем не царственен, поскольку он довольно мал ростом и у него нет той манеры держаться, как [у императрицы], хотя он кажется полностью естественным в своих движениях»449.

Подобное восприятие «заурядной» внешности царя и манеры его поведения, казалось, подтверждало весьма распространенное мнение о его политической и бытовой «слабости» и «слабоволии» последнего императора. Невозможно перечислить всех мемуаристов, писавших об этой черте царского характера, действительной или только приписываемой ему. Даже люди монархических взглядов писали впоследствии о «хронической болезни воли» и «ужасающем безволии» последнего царя, «слабого и безвольного», который-де «не обладал самостоятельным умом»450. Рассуждая о «болезненном» слабоволии императора, некоторые авторы воспоминаний ссылались даже на авторитетное для них мнение современных им психиатров451.

О слабоволии последнего царя писал в своих мемуарах и С. Булгаков. Это особенно важно, ибо, как уже отмечалось, он в воспоминаниях стремился подчеркнуть свою особую любовь к императору: «Николай II с теми силами ума и воли, которые ему были отпущены, не мог быть лучшим монархом, чем он был: в нем не было злой воли, но была государственная бездарность и в особенности страшная в монархе черта – прирожденное безволие»452. Булгаков не знал царя лично, но показательно, что так продолжал вспоминать императора искренний монархист, для которого любовь к монархии и царю была глубоким религиозным чувством.

В годы Первой мировой войны «слабым» называли откровенно императора и некоторые публицисты союзных России держав453.

Немало было потрачено и труда на то, чтобы опровергнуть это мнение, доказать, что последний царь в действительности обладал «сильной волей»454. Впрочем, это непрекращающееся стремление поклонников Николая II защитить память последнего императора убедительнее всего подтверждает распространенность мнения о «слабоволии» царя.

Показательно также, что и официальная пропаганда в эпоху войны указывала на то, что Николай II обладал сильной волей. Так, «летописец царя», упомянув о невероятном самообладании императора, отмечал: «Да, много нужно силы воли, много нужно выдержки и ясного понимания всей обстановки, чтобы так ровно, спокойно относиться к делам»455. Интересно, что эта цитата относится к тексту, появившемуся в 1916 году, ко времени, когда царь, став Верховным главнокомандующим, интенсифицировал свои усилия по созданию образа волевого полководца.

Однако вне зависимости от того, обладал ли Николай II волей сильной или слабой, большое влияние на развитие ситуации оказывало и то, что очень много людей верило в его «слабость» и «слабоволие», и то, что это мнение разделяли некоторые видные участники политического процесса. Такое весьма распространенное представление влияло на оценку ситуации и даже на принятие важных политических решений. В условиях России многие общественно-политические проблемы огромной страны «объяснялись» психологическими особенностями личности императора.

Показательно, что об отрицательных свойствах характера Николая II говорили и писали даже некоторые члены императорской семьи.

Уже в июле 1896 года великий князь Константин Константинович описал в личном дневнике свой разговор с великим князем Сергеем Михайловичем:

Говорили мы с Сергеем М. и о Государе. Сергей говорит, что хорошо его изучил, когда Он еще был Наследником. И очень его любит. Его нерешительность и недостаток твердости С. приписывает воспитанию; он подтвердил мое мнение: никто, собственно говоря, не имеет на Ники постоянного влияния, но, к несчастью, Он подчиняется последнему высказанному Ему взгляду. Это свойство соглашаться с последним услышанным мнением, вероятно, будет усиливаться с годами.

Как больно и страшно, и опасно!456

Порой подобные оценки характера императора не скрывались от него самого, хотя формулировались, разумеется, иначе. В 1902 году великая княгиня Елизавета Федоровна писала императору: «Не будь так мягок – все думают, что ты колеблешься и проявляешь слабость, о тебе больше не говорят как о человеке добром, от этого особенно горько моему сердцу»457.

Великая княгиня сообщала царю распространенное в светских кругах мнение, которое она, очевидно, в это время не разделяла. Однако и некоторые другие члены императорской семьи также продолжали считать императора «слабым». Великий князь Константин Константинович записал в сентябре 1903 года в своем дневнике: «После обеда разговаривал с Николаем [великим князем Николаем Михайловичем. – Б.К.], который приехал с Кавказа из-за болезни дяди. Он всегда мрачно смотрел на вещи; нынешнее положение в России он считает роковым и ждет в самом ближайшем будущем необыкновенных событий. Не могу не согласиться с ним, что причина нашего настроения – слабость Государя, который неосознанно попадает под влияние чужих мнений, то одного, то другого; последний из докладывающих всегда прав». К теме слабого характера царя, постоянно попадающего под чужое влияние, великий князь Константин Константинович вернулся и в следующем году, теперь он именует Николая II не только слабым, но и «безвольным», в ноябре 1904 года он записал в своем дневнике: «Нынешнее настроение общества слишком напоминает то, что было в самом конце 70-х годов, в 1880-м и 1881-м. Тогда правительство растерялось, но все же чувствовалась власть; теперь же власть пошатнулась, и в безволии Государя вся наша беда. Нет ничего определенного, на одни и те же дела сегодня смотрят с одной, а завтра с противоположной стороны»458.

Разговоры о слабоволии царя ходили в семьях представителей правящей династии и в годы Первой мировой войны. Похоже, в это продолжали искренне верить. После убийства Распутина Владимир Палей, сын великого князя Павла Александровича, даже написал несколько сатирических стихотворений, высмеивающих «мягкость» Николая II и зависимость императора от волевой и властной жены459. Наверняка на юношу повлияли разговоры в великокняжеских дворцах.

Показательна и запись в дневнике британского короля Георга V, сделанная в 1917 году уже после отречения царя. Завершив свой разговор с великим князем Михаилом Михайловичем, находившимся в Англии, он отметил: «Миш-Миш пришел ко мне, и я ему все рассказал о революции в Петрограде, он был очень расстроен; боюсь, что причина всего этого в Алики, а Ники был слаб…»460

О пресловутом конформизме императора, поддающегося «плохим влияниям», недавний министр внутренних дел Н.А. Маклаков писал в июле 1915 года К.А. Пасхалову, сохраняя внешне необходимую почтительность к Николаю II и в частной корреспонденции:

…бесчестный проходимец Кривошеин… Помесь жида и польки теперь стал во внутренней России фактическим главнокомандующим…

Когда думаю обо всем этом, то готов плакать над тем, что сделано и вижу и понимаю, зная порядки, привычки, обычаи и приемы, – вижу, что Помазанника Божьего взяли в плен. Ему не говорят правды, не то докладывают, затушевывают одно и раздувают другое. И вокруг Него волнуется море людской суеты, интриг, зависти и подлости. Он все понимает и все чувствует, так как сердце у Него чуткое, а ум тонкий и острый, но сделать Он ничего не может, потому что Его окружает железное кольцо людей, которые притворяются (конечно не все, так как и между ними есть люди порядочные) преданными ЦАРЮ, а работают на пагубу Его прав, а может быть, и Трона. Там кругом воронье, собравшееся на пир общественности и разгрома Самодержавия461.

По своей былой должности Маклаков был прекрасно осведомлен о практике перлюстрации корреспонденции, наверняка он писал, понимая, что его собственные письма могут быть использованы против него новыми руководителями министерства. Однако и в этом письме образцового монархиста, всячески желающего укрепить свою репутацию верноподданного, император вовсе не выглядит как человек проницательный и обладающей сильной волей.

И некоторые другие консервативные люди писали в годы войны о «вечно обманутом государе»462.

О слабохарактерности царя, поддающегося чужим влияниям, упоминала и его собственная мать. 11 сентября 1915 года вдовствующая императрица Мария Федоровна писала своей сестре, английской королеве Александре: «Мне так жаль моего любимого Н[ики], который обладает всеми качествами, чтобы достойно и разумно управлять империей, вот только силы характера ему недостает, иначе он бы избавился от ее влияния, а сейчас находится у нее под каблуком, и непостижимо, что он сам этого не чувствует»463.

Но и императрица Александра Федоровна, которую мать императора обвиняла в том, что она всецело подчинила царя своему влиянию, вовсе не считала, что ее муж обладает избытком воли. И она, со своей стороны, постоянно подозревала императора в том, что он попадает под дурное воздействие дурных советников.

В окружении великой княгини Марии Павловны старшей передавали слова, якобы сказанные императрицей Александрой Федоровной: «Государь слабоволен. На него все влияют. Я теперь возьму правление в свои руки»464. Великая княгиня, равно как и ее невестка, великая княгиня Виктория Федоровна, не принадлежала к числу друзей молодой императрицы, дворцы Владимировичей становились центрами распространения неблагоприятных для царицы Александры Федоровны слухов. Вряд ли императрица использовала именно такие формулировки в беседах с опасными родственниками, однако о недостатке воли у императора она упоминала и в своих письмах ему.

Царица в этой корреспонденции характеризовала Николая II прежде всего как человека доброго и сдержанного: «Ни у кого нет такого мужа, такого чистого и самоотверженного, доверчивого и доброго – ни слова, ни упрека, когда я непослушная, – всегда спокойного, какие бы бури ни бушевали внутри», – писала она царю465.

«Доброта» и «умение очаровывать» рассматриваются царицей не только как положительные человеческие качества, но и как важные политические свойства образцового монарха, который должен уметь внушать своим подданным чувство любви к себе. Но не всегда «доброта» царя оценивается царицей как достоинство государя.

Еще не будучи женой цесаревича, будущая императрица серьезно занялась воспитанием воли своего жениха. В 1894 году она записала в дневнике наследника великого князя Николая Александровича: «Не позволяй другим быть первыми и обходить тебя. Ты любимый сын Отца и тебя должны спрашивать и тебе говорить обо всем. Выяви твою личную волю и не позволяй другим забывать, кто ты». Автор современной апологетической биографии Николая II справедливо отмечает, что это наставление царица Александра Федоровна потом будет бессчетное количество раз повторять супругу устно и письменно466.

Но дело не только в том, что императрица неустанно и упорно повторяла царю свои воспитательные призывы, важно и то, как она их оформляла. По крайней мере, в годы Мировой войны она фактически требовала от мужа не только корректировки поведения, но и полной перестройки его личности. Эти сеансы императорской педагогики заметно учащаются во время периодов обострения политической ситуации.

4 апреля 1915 года императрица писала Николаю II: «Извини меня, мой дорогой, но ты сам знаешь, что ты слишком добр и мягок – громкий голос и строгий взгляд могут иногда творить чудеса. <…> Ты всех очаровываешь, только мне хочется, чтобы ты их всех держал в руках своим умом и опытом. <…> Смирение – высочайший Божий дар, но монарх должен чаще проявлять свою волю»467. Царица полагает, что пресловутое «умение очаровывать», якобы присущее императору, в сложившихся условиях явно недостаточно.

Через неделю она возвращается к характеристике личностных особенностей императора, человека и политического деятеля: «А ты лично завоевал тысячи сердец, я это знаю, твоим мягким и кротким характером и лучистыми глазами – каждый побеждает тем, чем Бог его одарил»468. Если сравнить эти слова с предшествующими письмами, то видно, что царица отдает должное наличным политическим способностям императора, но признает вместе с тем, что некоторые важные качества монарха у него отсутствуют. Бог-де одарил его многим, но одарил не всеми качествами, столь необходимыми императору.

В письме от 26 июня она вновь возвращается к характеристике волевых качеств царя: «Моего любимца (Sweethart) всегда надо подталкивать и напоминать ему, что он император и может делать все, что ему вздумается. Ты никогда этим не пользуешься. Ты должен показать, что у тебя есть собственная воля и что ты вовсе не в руках (are not lead by) Н[иколая Николаевича] и его штаба, которые управляют твоими действиями и разрешения которых ты должен спрашивать, прежде чем ехать куда-нибудь». На следующий день она вновь считает необходимым напомнить царю, что у него «слишком доброе и мягкое сердце»469.

22 августа 1915 года, перед важной поездкой Николая II в Ставку, накануне принятия им должности Верховного главнокомандующего, царица, опасавшаяся противодействия со стороны великого князя Николая Николаевича и его окружения, вновь настойчиво инструктировала императора, она боялась дурного воздействия, она опасалась его «исключительно мягкого характера», которому императрица противопоставляла свою сильную волю, свой твердый характер: «Когда я вблизи тебя, я спокойна. Когда мы разлучены, другие сразу тобой овладевают. Видишь, они боятся меня и поэтому приходят к тебе, когда ты один. Они знают, что у меня сильная воля, когда я сознаю свою правоту, – и теперь ты прав, мы это знаем – заставь их дрожать перед твоей волей и твердостью»470.

Вновь, 8 сентября, когда политический кризис еще не завершился, императрица призывает царя перестать быть «добрым и мягким»: «Продолжай быть энергичным, дорогой мой, пусти в ход свою метлу – покажи им энергичную, уверенную, твердую сторону твоего характера, которую они еще недостаточно видели. Теперь настало время доказать им, кто ты и что твое терпенье иссякло. Ты старался брать добротой и мягкостью, которые не подействовали, теперь покажи обратное – свою властную руку (the Master will)». О том же царица пишет императору и на следующий день: «Как бы хорошо дать им почувствовать железную волю и руку! До сих пор твое царствование было исполнено мягкости, теперь должно быть полно силы и твердости. Ты властелин и повелитель России, Всемогущий Бог поставил тебя, и они должны все преклоняться пред твоей мудростью и твердостью. Довольно доброты, которой они не были достойны. <…> Дружок (Lovy). Ты должен быть тверд…»471

Шли месяцы, а император, по мнению царицы, все еще не демонстрировал своей воли, не проявлял достаточной твердости. О «чрезмерной доброте императора» царица писала ему и в январе 1916 года: «Ты чересчур добр, мой светозарный ангел. <…> Люди злоупотребляют твоей изумительной добротой и кротостью. …тебя недостаточно боятся. Покажи свою власть»472.

Иными словами, но о том же она вновь писала и в марте 1916 года: «Твоя ангельская доброта, снисходительность и терпение известны всем, ими пользуются». Она требовала, чтобы царь действовал «более решительно», она призывала: «Докажи же, что ты один – властелин и обладаешь сильной волей»473.

Итак, императрица Александра Федоровна в своих письмах вновь и вновь пыталась заниматься политическим воспитанием и психологической коррекцией «слишком доброго», «мягкого», «снисходительного» и «кроткого» царя. Она занималась его профессиональным обучением, она воспитывала в нем самодержца, и одновременно она требовала от него глубокой личностной перестройки. Прежде всего она желала, чтобы Николай II наконец продемонстрировал свою волю, качество, которым, по мнению царицы, вполне обладала она сама, но которого так не хватало ее любимому супругу.

Если бы какая-нибудь русская крестьянка высказала своими словами в волостном правлении о царе то, что императрица Александра Федоровна писала мужу на своем своеобразном английском языке, если бы сельская жительница простым деревенским языком описала своим соседям пресловутую «мягкость» и «кротость» императора, то ее бы могли привлечь к уголовной ответственности за оскорбление своего государя.

Возможно, сдержанный Николай II действительно обладал скрытой сильной волей, которая не всегда была видна даже близким людям. Однако ряд членов императорской семьи, включая его мать и жену, считали иначе, они обе подозревали, что царь склонен поддаваться чужим влияниям. И множество участников политического процесса разделяли это мнение, полагая, что его недостаточная воля позволяет другим людям руководить его решениями. При этом информированные современники указывали на влияние императрицы, отчасти подтверждая ее самооценку. Бывший министр внутренних дел А.Д. Протопопов давал в июне 1917 года показания Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства: «Государыня – дополняла своею волею волю царя и направляла ее. Имела большое влияние. Твердый характер – нелегко сближалась с человеком, но полагаться на нее, по словам всех и моему впечатлению, было возможно – раз положение было приобретено»474.

Тема слабоволия царя порой соседствовала с утверждениями о том, что интеллектуальные способности императора ограничены. В мемуарах современников отмечается, что распространенное представление о царе как о недалеком, слабом и бесхарактерном человеке, который стал игрушкой в руках его хитроумных и эгоистичных слуг, существовало задолго до 1914 года475.

Неудачи царствования и военные поражения империи времен Русско-японской войны этому способствовали, в критических ситуациях люди вновь и вновь возвращались к теме безволия и ограниченности интеллектуального кругозора правящего монарха. В 1905 году современник зафиксировал в своем дневнике «популярные» стишки, которые «с удовольствием» передавал офицер русской армии: «царь (говорит) – Куропаткину – поменьше терпенья, побольше уменья, бери уроки у Куроки. А Куропаткин – царю: тебе ума побольше надо, поучись сам у микадо»476.

Данная тема получила развитие в оппозиционной пропаганде, а во время революции 1905 года она была необычайно растиражирована и визуализирована, иллюстрирована вследствие ослабления цензуры. Один из руководителей секретной полиции вспоминал: «Особенно специализировались некоторые из этих журнальчиков на высмеивании Царя. Он сидит на троне, а мыши подгрызают ножки трона. Он в испуге забился в занавеску, а с улицы несутся революционные крики. Вот примерно их обычный сюжет. И при этом соблюдался некоторый декорум, в том смысле, что Царя никогда не рисовали. Но карикатуристы так изловчились, что по пробору или даже по одному повороту головы легко было понять, в кого метило бойкое перо»477.

И уж совершенно не были ограничены в своем творчестве авторы тех сатирических текстов и изображений императора, которые создавались за пределами Российской империи. Разными способами они переправлялись через границу. Так, в годы Первой российской революции у контрабандистов порой кроме обычных товаров наряду с инструкциями по применению боевых гранат и наставлениями по ведению революционной пропаганды в войсках находили также и «порнографические карикатуры» на Николая II478.

Весьма широкое распространение получила книга В.П. Обнинского «Последний самодержец: Очерк жизни и царствования императора Николая II», изданная анонимно в Берлине в 1912 году. В ней рисуется уничижительный, хотя и не во всем реалистический портрет императора: «[Великий князь] Михаил не скрывает своего насмешливого и слегка брезгливого отношения к неспособному, запутавшемуся в дрянных делах брату… В самом деле, ничья психология не представляется такой странной и полной противоречия, как Николай II. Внешняя скромность, даже застенчивость, печальные глаза и недобрая усмешка губ, чадолюбие и равнодушие к чужой жизни, домоседство и алкоголь, лень к делам и резкость суждений, подозрительность и вера на слово всякому проходимцу, любовь к преступлениям, огню и крови и живая, невидимая вера в божество, щепетильная обрядность и столоверчение, открытие мощей и выписка Филиппов и Папюсов и т.д., без конца. Здесь не только двойственность – неизменный спутник всякой живой человеческой души, здесь просто анархическая смесь разных наклонностей, неустройство мыслительного аппарата, машина, где одни винты ослаблены, другие перевинчены, третьи растеряны. Словно насмех одарила Немезида этот отпрыск Романовского дома всеми отрицательными чертами его представителей и дала так мало положительных. Все это отразилось от услужливого бюрократического зеркала на управлении государством и внесло во все дела ту же путаницу, анархию, что царила в царской голове». Известный разоблачитель провокаторов В.Л. Бурцев, опубликовавший в 1913 году в своей парижской газете «Будущее» фрагменты из данной книги, был привлечен к судебной ответственности за оскорбление императора, когда он вернулся в Россию после начала войны479.

Международный скандал вокруг ареста Бурцева, публично поддерживавшего участие России в войне, гораздо больше способствовал распространению антимонархических и антидинастических слухов, чем эта давняя полузабытая публикация.

Образ недалекого, неудачливого, слепого царя появился и на страницах зарубежной прессы, это нашло отражение в карикатурах, печатавшихся в иностранных изданиях480.

Подобные издания попадали в Россию. Карикатуры на царя и разоблачительные памфлеты, изданные за границей, были своеобразными диковинными сувенирами, которые привозили с собой русские туристы, возвращавшиеся на родину. Спрос влиял на предложение, требовал тиражирования старых образов русского царя и создания новых. Но не следует полагать, что издательской продукцией такого рода интересовалась лишь образованная публика. В начале 1914 года, например, было возбуждено уголовное дело в связи с тем, что некий украинский крестьянин получил письмо от родственника, живущего в Америке. В конверте находилась вырезка из нью-йоркской русской газеты с карикатурой на Николая II481.

В годы Первой мировой войны образы слабого, недалекого, пьяного и даже «вшивого» русского царя использовались порой в пропаганде Германии и Австро-Венгрии, порой рядом с ним изображался и Распутин482. Однако в формировании образа врага в этих странах Николай II не играл все же такой роли, какую германский император Вильгельм II играл в пропаганде Антанты.

Образы недалекого императора существовали не только в оппозиционной и враждебной пропаганде, они издавна проникали и в фольклор. Примечательна довоенная частушка, за которую некоторые люди привлекались к судебной ответственности:

От Петербурга до Алтая

Нет глупее самодержца Николая483.

К началу Первой мировой войны в политической пропаганде, в художественной литературе и в фольклоре были разработаны различные негативные образы царствующего монарха, они нашли отражение в стихах, поговорках, частушках, карикатурах, анекдотах. Люди разного положения и разного уровня образования использовали эти образы при описании и интерпретации всевозможных кризисных ситуаций.

В годы войны негативное отношение к «слабому» и «неспособному» царю стало весьма заметно. В известных нам делах по оскорблению членов императорской семьи Николай II предстает прежде всего как «царь-дурак». «Дурак» – наиболее часто встречающееся слово в известных нам делах по оскорблению императора в годы войны. Оно употребляется 151 раз (16 % от известного числа оскорблений царя), следующее по «популярности» слово «кровопийца» употребляется только 9 раз. Слово «дурак» используют как некоторые иностранцы и инородцы, считающие «дураками» «всех русских», так и русские патриоты разной национальности, с сожалением именующие дураком «нашего царя».

Можно предположить, что слово «дурак», одно из самых распространенных, простых и универсальных русских ругательств, в первую очередь приходило в голову людям, ругавшим царя под влиянием внезапно полученных известий. Можно было бы предположить, что не все оскорбители царя действительно характеризовали так его умственные способности. Однако показательно, что других членов императорской семьи оскорбляли иначе. Так, великого князя Николая Николаевича именовали «дураком» довольно редко. Ни один из известных нам оскорбителей Александры Федоровны не назвал царицу «дурой».

Наряду со словом «дурак» при оскорблении императора используются и схожие слова – «губошлеп», «сумасшедший».

В разное время существовали разные поводы для того, чтобы назвать императора «дураком». Порой крестьяне считали, что именно Николай II несет ответственность за неразрешенность аграрного вопроса, столь значимого для них.

Так, крестьянин Симбирской губернии в марте 1911 года заявил при свидетелях: «Вот наш Емельян Белов просился в старосты и обещался вокруг села железную городьбу сделать, да не сделал, так и наш ЦАРЬ – стриженый дурак Николашка, хотел нас землей наградить, да не наградил». В январе того же года другой крестьянин той же губернии явился навеселе в пивную лавку. Завязалась дискуссия о крепостном праве, во время которой обвиняемый заявил: «Император Александр II дал крестьянам свободу, а настоящий ГОСУДАРЬ – мать его ети – дает милости только дворянам и торгует вином» – далее скверная брань в адрес Государя и его супруги484.

И в других случаях недалекий царствующий император противопоставлялся своему мудрому деду-освободителю. В декабре 1914 года в квартире сельской учительницы крестьянин Саратовской губернии увидел портрет Александра II. Это вызвало его одобрение, однако он тут же оскорбил царствующего императора: «Этот государь хороший, так как он освободил нас, а настоящий государь – нехороший, потому что не дает земли крестьянам и старается только в свою пользу». После этого он назвал царя «дураком», а затем последовала и площадная брань. Подобная тема звучала и в других оскорблениях: «Дед освободил крестьян от крепостного права, а Внук, молокосос, крестьян опять теснит»485.

Иногда недовольство отсутствием земли приводило к тому, что крестьянами предлагались самые фантастические версии причин возникновения войны. Старик-пастух из Саратовской губернии был привлечен к судебной ответственности за то, что он заявил: «Императрица идет войной на императора, ибо он поклялся всю землю отдать крестьянам и клятвы не выполнил»486.

Нередко недовольство крестьян вызывала водочная монополия: царя называли «виноторговцем», «кабатчиком», «пробочником» – «Николка, который строит монополки». Одних не устраивали цены на спиртное, другие полагали, что подобная монополия роняет царское и государственное достоинство, а третьи обвиняли императора в том, что он намеренно спаивает народ. Тема монополии стала предметом ряда шуток и анекдотов, рассказчики которых привлекались к уголовной ответственности.

Героем одного анекдота был Александр III, который после своей смерти решил проинспектировать рай и ад. В раю он обнаруживает лишь крестьян и солдат, а в аду – высшее начальство. Мужики объясняют свое положение тем, что они «при жизни все пропились, за то и попали». Александр III немедленно звонит «по телефону» своему сыну: «Коля, открывай побольше монополя»487.

Но и запрет продажи водки после начала войны повлек за собой много оскорблений императора, нередко вспоминались при этом старые шутки и анекдоты.

Неприятие войны также провоцировало волны оскорблений. Порой оскорблялись все главы воюющих государств: «Черти, дураки, разве это ЦАРИ – воюют и народ переводят»; «ЦАРИ – дураки, напрасно мир губят», – неоднократно заявлял 55-летний неграмотный крестьянин Томской губернии488.

Крестьянин Херсонской губернии также не жаловал и вражеского императора: «Собрались наш … (брань) и германский государь и грызутся как собаки». Правда, главная критика адресовалась в основном Николаю II: «У германского царя больше ума в … чем у нашего ГОСУДАРЯ в голове»489.

Даже победные реляции о взятии в плен масс противника могли вызвать оскорбления. В декабре 1914 года в одном из сел Волынской губернии крестьяне говорили о войне. Кто-то упомянул о том, что русские войска пленили несколько сотен австрийцев. 57-летний неграмотный крестьянин заметил: «Если бы наш ГОСУДАРЬ был умный, то резал бы их, а не брал в плен, потому что их кормить нужно. Мы сами не имеем, чего есть. Дурак ГОСУДАРЬ, что берет их в плен и кормит»490.

Но вскоре главной причиной, вызывающей оскорбления царя, становятся военные неудачи России. Император, по мнению оскорбителей-патриотов, явно не справляется со своими основными монаршими обязанностями, он не подготовился к грандиозному конфликту, он не может должным образом вести войну. Так, 28 июля 1915 года священник Н.М. Кондратьев (Цивильский уезд, Казанской губернии) заявил на отпевании умершей девочки: «Его императорское величество Государь-император продаст всю Россию. Пора уже его нагайкою или по затылку – вести войну не может»491.

Чаще всего царя обвиняют в том, что он не заготовил заблаговременно орудий и снарядов. Первое известное нам обвинение в отсутствии пушек выдвигается уже в январе 1915 года, а за отсутствие снарядов царя начинают ругать не позднее мая того же года. Еще ранее (не позднее октября 1914 года) встречаются оскорбления царя в связи с тем, что он «назначает офицеров, которые не могут действовать против врага»492.

Вопрос о недостатке оружия и боеприпасов широко обсуждался как раз в это время в печати и на различных собраниях. Разные издания и общественные деятели давали разные ответы на вопрос о причинах этого явления. Нередко вопрос о вине персонифицировался, ответственность возлагалась на военного министра генерала Сухомлинова, на великого князя Сергея Михайловича, возглавлявшего артиллерийское управление. Можно с уверенностью предположить, что тексты современных газет влияли на крестьян, оскорблявших Николая II. Однако образованные современники в это время редко обвиняли в этом самого царя. В отличие от них, малограмотные или неграмотные крестьяне возлагали всю ответственность на императора.

Николай II оценивался теперь как «слабый» царь именно потому, что он плохо организовал подготовку к войне и ведение войны. Как заявил один казак под влиянием сообщений с театра военных действий: «… (брань) наш ГОСУДАРЬ слабо правит государством». Другой казак тоже не смог сдержать горечи при вести о поражениях русской армии: «Эх, Миколушка, Миколушка. Германец оружие справлял, а он монополии… а когда пришло время воевать, то стали из деревянных ружей стрелять»493.

Показательны слова 39-летней неграмотной крестьянки М.В. Поповой, обвинявшей царя в том, что после войны останется много сирот и калек: «В этом виноват сам ГОСУДАРЬ, потому что у Него нет порядку и наш ГОСУДАРЬ не думает своим людям добро (!). Германский царь, когда думает добро своим людям, то построил хорошие орудия и всего у него хватает, а у наших войск нет ничего: первые полки идут – и у тех плохое и ржавленое оружие. У германского царя построены хорошие крепости, а наш ЦАРЬ крепости понагортал из песку». Собеседница ее возразила: может быть, наш государь не знал, что придется воевать. Попова отвечала: «Знал, не знал, а должен укрепляться, а только знал, что строить тюрьмы для народа»494.

Некоторые крестьяне необычайно грубо выражали свое отношение к нерадивому царю. В декабре 1914 года неграмотный крестьянин Вятской губернии заявил: «Плох германец на нашего ГОСУДАРЯ, надо бы нашему ГОСУДАРЮ стрелять в рот, чтобы пуля вышла в ж..у. Он только клубы да театры устраивает»495.

Смерти царю желал и донской казак Г.И. Бардаков, который в августе 1915 года сказал: «Нашего ГОСУДАРЯ нужно расстрелять за то, что он не заготовил снарядов. В то время, как наши противники готовили снаряды, наш ГОСУДАРЬ гонялся за сусликами»496.

В некоторых оскорблениях бездеятельный император лишен должных мужских качеств, он – «Царь-баба». Так, 56-летний крестьянин Пермской губернии заявил в июне 1915 года: «Наш ГОСУДАРЬ худая баба, не может оправдать Россию, сколько напустил немцев». Следует отметить, что данный обвиняемый характеризовался как человек толковый и грамотный, ранее он был волостным судьей и сельским старостой. Другой крестьянин сказал, что «такому царю-бабе служить не хочет». По мнению 44-летнего крестьянина Самарской губернии, «русский ЦАРЬ оказался хуже плохой деревенской бабы, ничего не приготовил, а занимался только тем, что строил мосты да кабаки. Он баба, даже хуже бабы». О том же говорил и 43-летний крестьянин Тобольской губернии: «У нашего ГОСУДАРЯ управа хуже бабы, чтобы ЕМУ первая пуля в лоб»497. Показательно, что крестьяне, жившие в удаленных друг от друга концах империи, использовали один и тот же язык оскорблений. Интересно также, что тот же язык патриархального мужского шовинизма использовала и одна обвиняемая крестьянка: «Государь лежит как баба, ни … не делает, а только сидит дома»498.

Царь в этих высказываниях крестьян предстает как плохой, нерачительный и бестолковый «хозяин земли Русской», в оскорблениях используется постоянно метафора крестьянского хозяйства: если справный мужик загодя готовится к сезонным работам, даже старается предвидеть всякие неожиданности, то император не подумал заранее о подготовке к тяжелому и неизбежному ратному труду. Он занимался бесполезным, не мужским делом (строил тюрьмы, школы, шкальни, театры, клубы, мосты, церкви), а не наладил производство пушек и снарядов. Он, в отличие от своих предусмотрительных подданных, «не готовил свои сани летом»…

Возможно, легкомысленный царь, по мнению ряда патриотов-монархистов, просто не способен исполнять некоторые виды трудной царской работы. 59-летний крестьянин Акмолинской области, эстонец по национальности, неоднократно заявлял в 1915 году: «Наш ЦАРЬ только пьянствует да по бардакам шляется; делает только валенки да перчатки, а пушки делать не может»499.

Нередко «слабый» Николай II, который не смог по-настоящему подготовиться к войне, противопоставляется воинственному и энергичному германскому императору (некоторые примеры подобного противопоставления уже приводились выше).

Пожалуй, ни один образ не использовался пропагандой противников Германии так широко, как образ Вильгельма II, который персонифицировал для стран Антанты образ врага. Этот образ имел несколько граней. Порой германский император предстает исключительно как комический персонаж, хвастливый и наглый шут, который прежде всего должен вызывать чувство презрения. Но если австрийский император, турецкий султан и тем более болгарский царь всегда представляются смешными и слабыми противниками, то кайзер иногда изображается как могущественное и ужасное исчадие ада, как порождение дьявола. Вильгельм II считался главным виновником войны. В российской прессе широкое распространение получило утверждение о том, что коварная и воинственная Германия «сорок лет готовилась к войне». Немало русских простолюдинов, не вычисляя годы царствования германского императора, распространяли это обвинение и на него самого.

Но порой это обвинение «выворачивалось» наизнанку людьми, которым была адресована эта пропаганда: минус превращался в плюс, порок – в добродетель: грозный «немецкий царь» «сорок лет» тщательно готовился к войне, он добросовестно и умело выполнял свой монарший долг, серьезно относился к своим «царским» обязанностям, а русский царь ими легкомысленно и преступно пренебрегал. Недалекому и безответственному «царю-дураку» противопоставляется предусмотрительный, рачительный и воинственный Вильгельм: подобные характеристики немецкого императора, казалось, могли подтверждаться при своеобразном «прочтении» пропагандистских сообщений России и стран Антанты500.

Илл. 14. «Признали мы за благо…» Карикатура Ре-ми (Н.В.Ремизова).

Новый сатирикон. 1917. № 12. (март). С.5

Неудивительно, что такую оппозицию немецкого и русского монарха используют некоторые германские подданные и русские этнические немцы, отождествлявшие порой себя с Вильгельмом II (по крайней мере, в этом обвиняли их доносители).

Так, поселянин Самарской губернии 66-летний приказчик лесной пристани И.Д. Винтерголлер обвинялся в том, что в июле 1914 года, разговаривая с крестьянами о только что объявленной войне, он заявил: «Ваш Николай дурак, а наш Вильгельм умный человек». 15-летний поселянин Самарской губернии Е. Штейнле, рубивший в декабре 1914 года лес вместе с русскими крестьянами, заявил им: «Ваш ЦАРЬ воюет с гнилыми сухарями, а наш германский с колбасой и ветчиной». После этого он употребил площадное выражение по адресу русского государя. Вины, однако, он не признал, возможно, этот донос был ложным, однако упоминание о гнилых сухарях позволяет судить о распространенном общественном недовольстве снабжением армии, ответственность за которое возлагалась на царя. 28-летний поселянин той же губернии С.А. Гейль, призванный вскоре на военную службу, во время чтения газет при свидетелях многократно восхвалял германского императора, называя русского царя «карапузом» и «чертом»501.

По мнению русских националистов, именно так должны были думать российские этнические немцы, которых они поголовно обвиняли в нелояльности. Публицист А. Ренников, работавший в «Новом времени», был знаменит своим «немцеедством», именно он инициировал многие политические кампании, направленные против этнических немцев. Благодаря этой репутации эксперта, неустанно разоблачающего «германское засилье», он стал адресатом различных доносов: встревоженные русские патриоты именно ему направляли письма, в которых они с большим или меньшим основанием, а иногда и без всякого основания, обвиняли немецких подданных российского императора в неверности своему царю. Житель Новгородской губернии писал Ренникову в феврале 1915 года:

Близ ст. Ушаки Николаевской ж.д. находится имение покойного Кн[язя] Голицына, где проживает немец управляющий фон Казер. Местное население взвинчено против него невероятно, питаясь разными слухами. В конце концов, и местная полиция обратила на него внимание и произведенным ею дознанием подтвердилось, что Казер через прислуг распускает такие слухи, за которые русским не поздоровилось бы. Например, его рассказ, ставший достоянием полицейского протокола, после поездки в Царское Село, гласит: «Видел я Царскосельский Дворец, уж очень он хорош, и пригодится для нашего Вильгельма, а для Русского Царя довольно и одной комнаты с решеткой»502.

Для обвиняемых русскими патриотами немцев, в том числе и для некоторых немцев, бывших подданными царя, германский император является символом положительной этнической идентификации, по крайней мере именно так ситуацию изображают доносители.

Но и представители некоторых других этнических групп, не отождествлявшие себя с германским монархом, противопоставляли «способного» германского императора «неспособному» русскому царю.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.