Глава 21 ФАЛЕЗСКИЙ АД

Глава 21

ФАЛЕЗСКИЙ АД

Тем временем в секторе Кана сбывалось предсказание Дитриха об опасности ослабления обороны Фалеза. После отвода большинства немецких танков к Авраншу с целью контрнаступления и для того, чтобы не дать британцам форсировать Орн около Тюри-Аркура с вновь завоеванного плацдарма, немцам приходилось удерживать свои позиции лишь силами необстрелянной 89-й пехотной дивизии, прибывшей из Норвегии, и жалкими остатками когда-то мощной 12-й танковой дивизии СС «Гитлерюгенд». В этой дивизии, воевавшей на передовой с самого начала союзного вторжения, осталось всего сорок танков из первоначальных двухсот четырнадцати. Воспользовавшись в первой важной наступательной операции поддержкой 1500 тяжелых бомбардировщиков, 1-я канадская армия, состоявшая из двух пехотных и двух бронетанковых дивизий, прорвала рубежи 89-й пехотной дивизии южнее Кана. Генерал-майор Курт Мейер, молодой фанатичный командир 12-й танковой дивизии СС, поспешно выехал к линии фронта ранним утром 8 августа, чтобы своими глазами увидеть результаты наступления канадцев. Зрелище было не для слабонервных. Если не брать в расчет склонность Мейера к театральности и переоценке роли собственной дивизии, он оставил интересное описание чувств, охвативших его на дороге Кан – Фалез:

«Я выскочил из машины, и у меня задрожали колени, на лбу выступила испарина, одежда взмокла от пота. И не потому, что я испугался за себя; опыт последних пяти лет приучил меня к страху смерти. Я с ужасом осознал, что если не сумею сейчас развернуть дивизию, союзники прорвутся к Фалезу, и немецкие армии на западе окажутся в ловушке. Я пережил худшие моменты своей жизни. Передо мной беспорядочной толпой бежала по дороге Кан – Фалез охваченная паникой 89-я пехотная дивизия, и я знал, как она слаба. Необходимо было любой ценой заставить этих людей вернуться на линию фронта и сражаться. Я встал посреди дороги, закурил сигару и громко спросил, не собираются ли они оставить меня одного воевать с врагом. Услышав такое обращение командира дивизии, беглецы остановились и после некоторых колебаний вернулись на свои позиции».

К вечеру 8 августа фельдмаршал фон Клюге понял, что наступление канадцев на Кан представляет серьезную угрозу его тылам. К тому моменту уже было ясно, что немецкое наступление на Мортен окончательно захлебнулось; а поскольку американцы захватили Ле-Ман, необходимы экстраординарные меры. В тот вечер фон Клюге сказал Хауссеру, командиру 7-й армии:

«Нам пришлось рискнуть всем. Прорыва, подобного канскому, мы никогда прежде не видели... Назавтра первым делом следует реорганизоваться для атаки. Весь день уйдет на подготовку; наступать мы сможем не раньше 10 августа».

Однако ситуация под Каном не была столь безнадежной, как казалось вначале. Фанатичность эсэсовцев, которые, по свидетельству их командира Курта Мейера, без колебаний бросались на союзные танки, обвязавшись взрывчаткой, и неожиданное появление большого количества 88-миллиметровых орудий резко остановили польские и канадские танковые части на краю долины реки Льезон. Присутствие этого разрушительного оружия в секторе Кана объяснил высокий, моложавый генерал-майор парашютно-десантных войск Герман Плохер, начальник штаба военно-воздушных сил на западе.

«Сразу же после высадки десанта в Нормандии мы отправили из сектора восточнее Сены девяносто шесть тяжелых зенитных орудий в район боев. В начале августа мы послали еще сорок 88-миллиметровых орудий генерал-полковнику Зеппу Дитриху в 5-ю танковую армию. Поскольку эти орудия принадлежали люфтваффе, их должен был контролировать генерал-лейтенант военно-воздушных сил Пикерт, а не кто-то из армейских офицеров. Мы настаивали на нашем контроле, поскольку в армии не умели обращаться с таким оружием. По поводу размещения 88-миллиметровых орудий было много споров, однако фельдмаршал фон Рундштедт в конце концов разрешил нам выбрать позиции на наше усмотрение. Это было необходимо, чтобы уберечь армию от безрассудного разбазаривания людей и снаряжения. Мы стали поговаривать, что немецкая пехота будет драться до последнего зенитчика».

Другое мнение по тому же вопросу пылко высказал Зепп Дитрих:

«Я постоянно приказывал выдвигать эти орудия вперед и использовать как противотанковое оружие. На каждый мой приказ Пикерт издавал контрприказ и отводил орудия защищать тылы. Я снова просил перевести эти орудия под мое командование, и каждый раз верховное командование отвечало, что это невозможно».

Несмотря на громоздкую систему подчинения, дальнобойные и мощные 88-миллиметровые орудия сыграли важную роль в боях 8 и 9 августа. Хорошо замаскированные, имея отличные цели – наступающие союзные танки, они добились сокрушительных результатов. Не прошло и сорока восьми часов, как сто пятьдесят подбитых «шерманов» застыли на холмистых пшеничных полях к северу от реки Льезон. Пройдя около пятнадцати миль, канадцы остановились и стали ждать танкового подкрепления. Однако эта пауза оказалась роковой для немецких войск к западу от Орна, ибо уняла тревогу фон Клюге, боявшегося попасть в окружение. Вместо организации отступления, он решил предпринять еще одну атаку на Авранш. В журнале телефонных переговоров в 15.30 9 августа отмечено обращение фон Клюге к начальнику штаба армии:

«Я только что провел важное совещание с верховным командованием. Ситуация к югу от Кана стабилизировалась и не привела к последствиям, которых мы опасались. Я предлагаю не отказываться от мысли о наступлении. Однако это наступление должно быть тщательно и без спешки подготовлено. Танковые части генерала Эбербаха подчиняются вам... Мы должны бросить в наступление все войска, которые у нас есть. Я считаю невозможным начать операцию раньше чем послезавтра...»

Утром 10 августа в том же журнале записано еще одно обращение фон Клюге к начальнику штаба 7-й армии:

«Согласно директивам верховного главнокомандования, подготовку не следует проводить наспех. Сейчас невозможно назвать дату подхода подкреплений... Я сообщу детали плана, когда приеду к вам завтра в полдень...»

Таким образом сложилась невероятная ситуация: мощная военная сила из почти двадцати дивизий блаженно планирует наступление в то время, когда враг деловито вьет петлю для ее удушения. Когда генерал Эйзенхауэр понял, что фон Клюге не намерен отступать, хотя американские танки 9 августа захватили Ле-Ман милях в пятидесяти к востоку от немецких позиций, следующий шаг стал очевиден. Войска генерала Брэдли, продвигавшиеся к Сене, остановили и приказали им повернуть на север к Аржантану, соединиться там с канадцами, наступающими к югу от Фалеза, и замкнуть кольцо вокруг попусту тративших время немцев. Большинство немецких командующих разглядели опасность этого маневра союзников. Когда 10 августа фон Клюге приказал Дитриху, командиру 5-й танковой армии, продолжить наступление на Авранш, Дитрих яростно запротестовал:

«Я предупреждал фельдмаршала, что канадцев остановили на реке Льезон ненадолго. Как только они возобновят наступление, мы не сможем удерживать Фалез больше одного-двух дней. Хауссер из 7-й армии и Эбербах, командир танковой группы, также убеждали фон Клюге отменить наступление и отступить. Но фельдмаршал уже получил новый приказ из Берлина, требовавший наступать. Только одного человека следует винить за этот идиотский, невыполнимый приказ, и этот безумец – Адольф Гитлер. Мы не могли не выполнить приказ фюрера. Выбора у нас не было».

Вместо наступления немцев последовало наступление союзников. Страницы журнала телефонных переговоров 7-й армии за 11 и 12 августа пестрят новостями о собственных отступлениях и просачиваниях противника. Такие записи: «Враг атаковал по всему фронту... наши войска слишком слабы... враг наступает крупными силами... враг прорвал линию фронта» – возвестили о полном развале немецкой линии фронта. Генерал Варлимонт, увидев собственными глазами неудачи первых боев, вернулся в ставку Гитлера, расположенную теперь в Восточной Пруссии, с дурными новостями.

Варлимонт рассказал:

«Гитлер слушал меня почти час. Когда я попытался объяснить, что были приложены все усилия для достижения успеха, он сказал: «Фон Клюге сделал это нарочно. Он хотел доказать мне, что все мои приказы невыполнимы!»

13 августа немецкие войска в Нормандии получили наконец разрешение отойти за Сену. Слишком поздно! 14 августа канадцы возобновили наступление на Фалез, а американцы вышли к окраинам Аржантана. Союзникам необходимо было пройти 25 миль, чтобы захлопнуть мышеловку, а немцам предстояло преодолеть 35 миль, чтобы избежать окружения. Гонка началась.

Однако фельдмаршалу фон Клюге не простили поражения. В разгар его отчаянных усилий вывести войска из Фалезского «котла» из СССР ему на смену прибыл Модель. Он стал третьим главнокомандующим на западе всего за три месяца, прошедшие после высадки союзного десанта в Нормандии. Фон Клюге не выдержал нервного напряжения борьбы с Эйзенхауэром и Гитлером и унизительной отставки. К тому же он подозревал, что его вызвали в Берлин для допроса по заговору 20 июля. Видимо, это повлияло на его решение покончить с собой. Когда самолет, на котором фельдмаршал летел в Германию, прибыл в Мец, фон Клюге был уже мертв. 18 августа он написал письмо, в котором объяснял причины своего самоубийства. В этом документе отразились фатализм, беспомощность, мелочность, растерянность, страх и дисциплинированность, властвовавшие над типичным представителем немецкого офицерского корпуса. Приведем это письмо:

«Мой фюрер,

фельдмаршал Модель вручил мне вчера ваш приказ, отстраняющий меня от командования войсками на западе и группой армий «Б». Очевидно, моя отставка вызвана провалом танкового наступления на Авранш, что не позволило закрыть брешь и пробиться к морю. Таким образом подтверждается моя «вина» как главнокомандующего.

Позвольте мне, мой фюрер, со всем уважением к вам выразить мою точку зрения. Когда обергруппенфюрер (генерал-полковник) Зепп Дитрих, которого я за эти последние трудные недели хорошо узнал и стал уважать как смелого и неподкупного человека, передаст вам это письмо, я уже буду мертв. Я не могу вынести упрека в том, что проиграл сражение на западе из-за ошибочной стратегии, и мне нечем защищаться. Поэтому я решил остаться там, где уже лежат тысячи моих товарищей. Я никогда не боялся смерти. Жизнь больше ничего не значит для меня, к тому же я фигурирую в списке военных преступников.

Что касается моей вины, я могу сказать следующее:

1. Из-за предыдущих сражений танковые дивизии были слишком слабы для обеспечения победы. Даже если бы каким-то образом удалось увеличить их ударную силу, они никогда не дошли бы до моря, несмотря на некоторые промежуточные успехи. Единственной почти укомплектованной дивизией была 2-я танковая. Однако ее успехи ни в коей мере не могут быть мерилом для других танковых дивизий.

2. Даже если предположить, что можно было вовремя дойти до Авранша и закрыть брешь, все равно нельзя было устранить опасность, угрожавшую группе армий, только немного отсрочить ее. Дальнейшее (согласно приказу) проникновение наших танковых дивизий на север, их соединение с другими частями для контрнаступления и изменения сложившейся ситуации было абсолютно невозможно. Все, кто знал истинное состояние наших войск, особенно пехотных дивизий, без колебаний согласятся с тем, что я прав. Ваш приказ основывался на несуществующей ситуации. Когда я прочитал этот важнейший приказ, у меня сразу сложилось впечатление, что эта блестящая и дерзкая военная операция вошла бы в историю, но, к сожалению, осуществить ее не представлялось возможным, за что отвечать пришлось бы командующему армиями.

Я сделал все, что мог, чтобы выполнить ваш приказ. Я признаю, что было полезнее выждать еще один день, прежде чем начинать наступление. Но в корне это ничего бы не изменило. Я твердо убежден в том, и это убеждение я уношу с собой в могилу, что в сложившихся обстоятельствах ничего нельзя было изменить. На южном фланге группы армий союзники сосредоточили слишком мощные силы. Даже если бы мы окружили их под Авраншем, они легко снабжались бы с воздуха и получали подкрепления от войск, хлынувших в Бретань. Наша собственная линия обороны так ослабла, что долго удерживать ее мы не смогли бы; тем более, что англо-американские войска атаковали ее в лоб, а не через брешь у Авранша с юга. Когда я, вопреки собственному мнению, согласился с предложением командующих танковой группы и 7-й армии быстро нанести удар, то потому, что все мы знали положение северного фронта этой армии и больше не верили в его прочность. К тому же противник совершал окружной маневр на юге. Ситуация требовала немедленных действий. Что касается положения в воздухе, полностью исключавшего бои в дневное время, то и здесь надежды на успех были ничтожно малы. До сего момента погода оставалась ясной, и прогноз не предвещал изменений.

По этим причинам я твердо заявляю, что шансов на успех не было; напротив, все запланированные атаки лишь значительно ухудшили бы положение группы армий, что и произошло.

Армия на западе в конце концов оказалась практически отрезанной от людских и материальных ресурсов. К этому привело безнадежное положение на востоке. Быстрое уменьшение количества танков и противотанкового оружия, недостаточное поступление снарядов в так называемые позиционные дивизии привели к ситуации (усугубившейся из-за потерь в так называемом «котле»), которую мы видим сегодня.

Из-за напряженных отношений с новым начальником Генерального штаба (генерал-полковником Гудерианом), который считает меня своим личным врагом, я не мог обратиться к нему, а потому не имел возможности получить для запада танковую поддержку, жизненно важную для развития общей ситуации.

Мой фюрер, я считаю, что сделал все возможное в данных обстоятельствах. В моем сопроводительном письме к докладной записке фельдмаршала Роммеля я уже указывал на вероятный исход операции. Роммель, я и, может быть, все остальные командующие здесь, на западе, имеющие опыт сражений с англоамериканцами, превосходящими нас в численности и вооружении, предвидели подобное развитие событий. Нас не слушали. Наши предположения диктовались не пессимизмом, а объективной оценкой фактов. Я не знаю, сможет ли фельдмаршал Модель, прекрасно проявивший себя в различных сферах, овладеть ситуацией. Я искренне надеюсь на это. Если мои надежды не оправдаются, если не окажет долгожданного эффекта новое оружие, тогда, мой фюрер, примите решение закончить войну. Немецкий народ испытывает такие невыразимые страдания, что пора положить конец этому ужасу.

Должны найтись способы закончить войну, а главное, уберечь рейх от большевистского ига. Поведение некоторых офицеров, попавших в плен на востоке, так и осталось для меня загадкой. Мой фюрер, я всегда восхищался вашим величием, вашей исполинской борьбой и вашей железной волей к сохранению себя и национал-социализма. Если злой рок сильнее вашей воли и вашего гения, значит, это судьба. Вы вели благородную и великую битву. Будущее это докажет. Так проявите свое величие, закончив безнадежную борьбу, пока не поздно.

Я покидаю вас, мой фюрер, как человек, преданный вам больше, чем вы, возможно, полагали, и верю, что выполнил свой долг до конца.

Да здравствует мой фюрер.

18 августа 1944 года (Подпись) фон Клюге,

фельдмаршал».

Самое любопытное в этом длинном письме то, что оно написано человеком, стоявшим на пороге смерти. Поскольку смерть уводила его туда, где месть даже такого всемогущего тирана, как Адольф Гитлер, не могла его настигнуть, подробные объяснения не кажутся необходимыми. Особенно если учесть, что фон Клюге защищал не общее дело, не группу людей, а лишь самого себя. К чему выяснять, помогло бы или нет закрытие бреши в Авранше? К чему несущественные замечания о том, эффективнее ли было наступать днем позже? Зачем повторять хорошо известные факты об опасной слабости дивизий на западе? К чему ребяческая ссылка на личную ссору с Гудерианом? Зачем пресмыкаться перед человеком, который все это затеял? Может быть, фон Клюге написал это письмо, чтобы оправдаться перед историками будущего? Действительно ли фон Клюге был так беззаветно предан своему фюреру, что хотел взять его позор на себя? Или была какая-то другая причина?

Пожалуй, была. Пространные оправдания, заявления о добросовестности и лихорадочные выражения преданности Адольфу Гитлеру могли быть написаны для нейтрализации улик, связывавших фон Клюге с заговором 20 июля. Совершая самоубийство, сам фельдмаршал выскальзывал из рук нацистского палача, но оставалась его семья. Фон Клюге понимал, что доказательства его связи с заговорщиками навлекут страшную кару на всех его близких, и этим письмом, вероятно, надеялся спасти их. Когда Роммелю предложили отдать свою жизнь за жизни его родных, он сделал выбор без колебаний. Возможно, фон Клюге предвидел такую же альтернативу и сделал выбор, не дождавшись официального предложения.

Не только высшие офицеры немецкой армии на западе были подавлены результатами сражений в Нормандии. Гниль неверия в конечную победу Германии завелась и в рядовом составе. Новое секретное оружие не оправдало возложенных на него надежд, а более новое и разрушительное секретное оружие так и не появилось. По мере того как новости об отступлениях на востоке и западе достигали войск на передовой, немецких солдат начинали охватывать сомнения в непобедимости национал-социалистской Германии, но говорить о массовом пораженчестве еще было рано. Однако события 20 июля, неоспоримо растущая мощь союзников и осознание того, что победа Германии все больше зависит от технического или духовного чуда, подрывали веру, которую так долго внушал нации Геббельс. Когда в начале августа стало ясно, что союзников не удастся удержать в границах нормандского плацдарма, капитулянтские слухи – чума любой армии – стали с бешеной скоростью распространяться в войсках, дислоцированных во Франции. Возникшие вначале из-за реальных поражений, эти дикие слухи умело раздувались группами французского Сопротивления и пропагандой союзников. Распространяясь со скоростью лесного пожара среди измученных неделями бесплодных боев людей, они опаляли сомнениями умы дисциплинированных немецких солдат. Верховное командование быстро заметило деморализующий эффект этих слухов и принялось один за другим издавать приказы и предупреждения.

5 августа личному составу 276-й пехотной дивизии, сражавшейся в секторе Виллер – Бокаж, зачитали следующую выдержку из приказа их командира генерал-лейтенанта Курта Бадински:

«Вздорные слухи циркулируют в войсках, особенно в тыловых и интендантских службах. Я приравниваю безответственную болтовню к саботажу. Это преступление карается смертью. Соответствующие органы будут расследовать все ставшие известными им слухи и выслеживать распространителей этих слухов. Я должен защищать от предателей и паникеров передовые отряды, сражающиеся с врагом...»

С провалом наступления на Мортен и последующим отступлением паника усилилась. Даже самые закаленные войска пали жертвой слухов. Похоже, не устояла и одна из лучших в Нормандии 3-я парашютно-десантная дивизия, укомплектованная самыми молодыми и фанатичными бойцами. Вынужденный после нескольких недель ожесточенных боев сдать Сен-Ло и отступить к Сене, ее командир, толстый и словоохотливый генерал-лейтенант Рихард Шимпф, счел необходимым издать следующий стимулирующий приказ:

«Командующий,

3-я парашютно-десантная дивизия. 14 августа 1944 года.

Всему личному составу 3-й парашютно-десантной дивизии

Мерзкие слухи, как и мерзкие запахи, исходят из тыла. Пользуюсь случаем объявить, что в противовес слухам, поступающим в боевые части из тыла, нет причин тревожиться о сложившейся ситуации. Ходят сплетни о том, что дивизия окружена противником. Хотя я не могу вдаваться в детали, но хочу заявить, что все слухи подобного рода – лживые. Их следует классифицировать как вражескую пропаганду, предназначенную подорвать боевой дух наших парашютистов.

Армии, британской или американской, которая могла бы окружить или взять в плен нашу дивизию, не существует. Даже если врагу удастся на короткий период нарушить наши коммуникации, это не может подорвать боевой дух парашютистов, которые привыкли прыгать в гущу врагов...

Нет сомнений в том, что война закончится нашей победой. Это так же точно, как то, что славная 3-я парашютно-десантная дивизия будет сражаться и выполнять свой долг до победного конца.

Позор всякому, кто думает или говорит иначе. Я сам влеплю ему пощечину.

Шимпф».

Несмотря на энергичные заверения Шимпфа, 3-я парашютно-десантная дивизия все же попала в окружение. И не только она, но и основная масса 5-й танковой армии, 7-й армии и танковой группы «Эбербах». Немцы проиграли гонку за безопасность, так как 17 августа канадцы взяли Фалез, а американцы вошли в Аржантан. Менее пятнадцати миль разделяло две союзные армии, но к западу от бреши остатки четырнадцати немецких дивизий, почти 80 тысяч человек, не сумели выбраться из окружения.

До 18 августа немцы отступали сравнительно организованно, хотя несли колоссальные потери от артиллерийских обстрелов и авиабомбардировок. Однако отступление шло слишком медленно. В тот день генерал Пауль Хауссер сообщил в приказе, что ему «поручено единоличное командование отступлением частей 5-й танковой армии, 7-й армии и танковой группы «Эбербах», оказавшихся в излучине Орна, за реку Див». В приказе также указывалось, что необходимо контрнаступлением выбить врага, глубоко проникшего в район к северо-западу от городка Трюн на Диве. После выполнения этой задачи следовало удерживать рубеж к юго-востоку от Фалеза и северо-востоку от Аржантана, а затем «отвести формирования, находящиеся к юго-западу от Дива, за реку за две-три ночи». Контрнаступление на северном фланге следовало провести силами двух танковых дивизий СС, сумевших выбраться из окружения. Одновременно с контрнаступлением окруженные немецкие войска должны были пробиться через коридор, обеспеченный им на несколько следующих дней.

Однако коридор удержать не удалось. Контрнаступление смягчило ситуацию всего на несколько часов, и для выхода из окружения остался проход шириной меньше пяти миль через три крохотные деревушки – Трюн, Сен-Ламбер-сюр-Див и Шамбуа. Здесь, в холмистых лесах долины Дива, немцы понесли потери, сравнимые с потерями под Сталинградом, Москвой и Эль-Аламейном. О кровавом хаосе, царившем в фалезском «котле» с 19 по 22 августа, лучше всего могут рассказать люди, побывавшие в нем. Организованное отступление, начавшееся вечером 19 августа, к утру 20 августа стало неуправляемым. Теперь каждый боролся за себя. Отдельными группами танки и люди пытались прорваться сквозь завесу огня, изрыгаемого артиллерией союзников. Генерал Генрих фон Лютвиц, чья 2-я танковая дивизия находилась в центре «котла», представил относительно сдержанный отчет о своих попытках выбраться из окружения:

«Вечером 19 августа большое количество наших войск сгрудилось в ограниченном секторе Фурше – Трюн – Шамбуа – Монтабор. Некоторые уже неоднократно предпринимали попытки прорваться на северо-запад на машинах и конных повозках. Кроме авианалетов, вся территория подвергалась вражескому артобстрелу, и наши потери росли с каждым часом. На дороге, ведущей в Сен-Ламбер-сюр-Див из Байеля, где сосредоточилась моя дивизия, смешались убитые лошади, подбитые машины и мертвые солдаты; эти огромные кучи ежечасно становились все выше и выше. В тот вечер был отдан приказ осуществить прорыв около Сен-Ламбера. Я распорядился, чтобы все мои уцелевшие танки (когда я прибыл в Нормандию, из ста двадцати танков оставалось пятнадцать) и другая бронетехника образовали головной отряд, вслед за которым мы намеревались прорваться из Байеля к Сен-Ламберу; это менее десяти километров. Однако наземная разведка установила, что в кромешной тьме техника проехать не сможет из-за огромного количества валявшихся повсюду разбитых машин. Мы смогли начать выход из района Байеля только в четыре часа утра, когда стало светать.

Я ожидал, что под сильным продольным огнем мы не сможем вывести из «котла» значительное количество солдат, однако по неизвестным причинам вечером 19 августа вражеский артиллерийский огонь практически прекратился, и до следующего утра все было спокойно. Воспользовавшись затишьем, мы начали движение в предрассветном тумане 20 августа. Поскольку было известно, что переправиться через Див можно еще около Сен-Ламбера, колонны всех окруженных частей стремились туда, некоторые машины шли по восемь в ряд. Вдруг в семь утра тишину разорвала артиллерийская канонада. Ничего подобного я прежде не видел. По всему берегу реки бесчисленные автоколонны, попав под прямой огонь противника, повернули назад, а в некоторых случаях двигались кругами, пока их не подбивали, и блокировали дороги. Столбы дыма взвивались над горящими бензозаправщиками, взрывались снаряды, вставали на дыбы сбросившие всадников раненые или перепуганные кони. Об организованном движении уже не было речи, лишь малая толика моих танков и пехоты прорвалась к Сен-Ламберу. В десять часов утра они доложили мне, что расчистили путь и обеспечат прикрытие к югу и северу от дороги в Трюн и Шамбуа.

К полудню я умудрился добраться до Сен-Ламбера и из городской церкви руководил эвакуацией. Переход через Див был особенно ужасным. Раненные на мосту люди и лошади, подбитые машины и разное снаряжение с грохотом падали в глубокое ущелье реки. Весь день одни вражеские танки пытались пробиться в Сен-Ламбер со стороны Трюна, а другие непрерывно обстреливали дорогу, ведущую из Сен-Ламбера на северо-восток. Я формировал небольшие группы под командованием энергичных офицеров и отправлял их на северо-восток. В девять часов вечера 20 августа я вырвался сам, но к этому моменту вражеская пехота уже вошла в Сен-Ламбер, и фалезский капкан захлопнулся».

Письма и дневники солдат и офицеров, попавших в окружение, подтверждают рассказ генерала фон Лютвица. Эти простые свидетельства маленьких людей дают представление о чувствах, которые они испытывали в аду Фалеза. В дневнике сержанта медицинской службы мы читаем:

«17 авг. 1944 г. Мы неделями не видели ни одного немецкого истребителя... Хотел бы я знать, как закончится эта война. Никто не верит в перемены к лучшему. Ни сна ни отдыха ни днем ни ночью, только куча работы.

20 авг. 1944 г. Мы уже несколько дней в окружении. Вроде бы должны прорываться с боем. Две дивизии попытались, но за три километра до цели оказались между британскими танками. Наши товарищи из пехоты гибнут сотнями. Никакого руководства. Я больше не хочу ни с кем воевать, все это бесполезно. Господи, помоги нам выбраться отсюда живыми. Интересно, что делает сейчас моя жена».

Еще более сжатые записи из дневника одного ефрейтора:

«15 авг. 1944 г. Опять приходится отступать. Все дороги забиты транспортом. Похоже, пытаются первыми вывести из окружения моторизованные колонны.

16 авг. 1944 г. Британцы высадились в Тулоне. Говорят, что наши реактивные истребители сбили в самый первый день четыреста вражеских самолетов.

18 авг. 1944 г. Уже два дня никакой еды...

19 авг. 1944 г. Сегодня мы двигались на восток под обстрелом. Повсюду брошенное снаряжение. Дороги забиты транспортом. Осталась всего одна дорога из окружения. Союзники менее чем в пятидесяти километрах от Парижа».

В письмах домой те же чувства, хотя тон более осторожный. Один из военнопленных написал родителям:

«13 августа я потерял все, кроме своей жизни и лохмотьев, в которые одет. В ту ночь все, кто остался жив, двинулись маршем обратно. Правда, «марш» – неподходящее слово для нашего отступления. Через два дня мы оказались в окружении. Я питался только сырой репой. Большинство моих друзей из окружения не выбрались».

А вот выдержка из письма одного ефрейтора жене. Письмо датировано 18 августа.

«...Нам пришлось отступать в огромной спешке. Все другие части отходили без единого выстрела, а нас оставили прикрывать их... Не знаю, что будет с нами. Капкан почти захлопнулся, и враг уже в Руане. Не думаю, что когда-нибудь снова увижу свой дом. Но мы сражаемся за Германию и наших детей, а что случится с нами, не имеет значения. Заканчиваю письмо с надеждой на то, что произойдет чудо и я все же увижу тебя».

В другом письме от 18 августа отчетливее чувствуются пораженческие настроения. Обычно немецкие солдаты в письмах в Германию выражались осторожнее.

«...Наше будущее кажется безнадежным, и я считаю правильным написать тебе, так как, скорее всего, мы попадем в плен. Я знаю, тебе будет тяжело, но ничего не могу изменить. По меньшей мере ты узнаешь, как обстоят дела, а когда получишь извещение о том, что я пропал без вести, поймешь, что я в плену. Не думаю, что меня ранят...»

Карающий огонь союзников не различал званий. Генералы и рядовые одинаково рисковали жизнью, пытаясь выбраться из окружения. В плен попали командующий корпусом и два командира дивизий – генералы Эльфельд, Менни и Бадински. Тяжелые ранения получили генерал-полковник Хауссер, командующий 7-й армией; генерал-майор Виш, командующий 1-й танковой дивизией СС, и генерал-майор Детлинг, командир 363-й пехотной дивизии. Погиб генерал-лейтенант Вехтер, командир 326-й пехотной дивизии. Пешие солдаты и маленькие группы бронемашин отчаянно искали выход из мясорубки. Кое-кому удавалось выбраться без единой царапины, но далеко не всем. Когда с фалезским «котлом» было покончено, не менее 45 тысяч немцев оказались в плену. Общее число погибших и раненых, оросивших своей кровью зеленую долину Дива, так и осталось неизвестным. Приблизительное число – десять – пятнадцать тысяч.

Бегущие в беспорядке остатки 7-й и 5-й армий – вот и все, что осталось от войска, встретившего вторгнувшегося на континент противника. За это сокрушительное поражение немецкий солдат мог поблагодарить гениальную интуицию своего фюрера. А разделяли вину Адольфа Гитлера высокомерные, самоуверенные, дисциплинированные представители немецкого офицерского корпуса, которые слепо верили в то, что смогут успешно потакать капризам безумца. Нормандия опровергла их заблуждения.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.