Воспоминания врача Цецилии Михайловны Шапиро
Воспоминания врача Цецилии Михайловны Шапиро
Цецилия Михайловна Шапиро, 1915 года рождения, врач, до войны проживавшая в г. Минске, рассказывает.
Война застала ее в родильном доме непосредственно после родов. С пятилетним сыном, новорожденным ребенком и старухой-матерью пыталась в первые дни войны, когда Минск еще не был оккупирован, уйти из города в направлении Борисова. Прошли около пятидесяти километров под непрерывной бомбежкой с воздуха. Послеродовая слабость и высокая температура не дали возможности продолжать путь. Остановились у дороги, где их настигли наступающие немцы. Пришлось возвращаться в Минск.
В первые дни пребывания немцев в Минске было издано распоряжение о регистрации всех евреев. Регистрация производилась самими евреями, назначенными немцами. При регистрации записывались фамилии, имена и отчества, возраст и адрес. Одновременно производилось «клеймение». «Клеймение» заключалось в нашивке на одежду опознавательных знаков – желтых лоскутов без всяких надписей и белых кусков материи, на которых штемпелями черной краской проставлялись номера.
Было издано распоряжение, запрещавшее евреям ходить по центральным улицам; по остальным улицам разрешалось ходить лишь по мостовым, но не по тротуарам. Раскланиваться при встречах со знакомыми неевреями было запрещено.
Случаев уклонения от регистрации и «клеймения», а также нарушения распоряжений было очень мало. Нарушение распоряжений каралось смертью.
Следующим мероприятием была организация гетто. Было издано распоряжение, обязавшее всех жителей иудейской национальности, проживавших в Минске, переселиться на определенные, специально для них выделенные улицы в подготовленные для них дома. Перенаселенность в квартирах и комнатах была огромная. Прежние квартиры евреев заселялись местным населением по указанию немцев. Помощником коменданта гетто назначен немец Готтенбах, заместителем немец Мендель. Его распоряжением «старостой жидовской рады» был назначен некто Мушкин. При очередном «погроме» староста гетто уничтожался и на его место назначался другой.
Гетто было огорожено колючей проволокой, охранялось небольшим числом немецких жандармов, в основном же полицией из русского и белорусского населения. Выход за пределы гетто евреям был воспрещен, за исключением тех случаев, когда евреи (до определенного возраста) направлялись на работы. Работы в основном производились на железной дороге по разгрузке и погрузке тяжестей (леса, железных балок и прочего) ежедневно с шести часов утра до восьми часов вечера. На работу и с работы шли под конвоем: немецкие жандармы в голове и хвосте колонны, по бокам оцепление из местной полиции. За работу выдавалось сто грамм хлеба в день. Первоначально весь хлебный паек выдавался раз в месяц. В дальнейшем за взятку удалось добиться выдачи хлеба ежедневно, что считалось большим достижением.
Вход в гетто неевреям, кроме полиции, был воспрещен. Иногда удавалось общаться с местным населением через проволоку. За взятки (водкой) полиция иногда разрешала перебрасывать через проволоку вещи обитателей гетто в обмен на картошку (разумеется, за бесценок). Были редкие случаи побега через проволоку, но бежало и скрывалось в городе мало евреев, так как опасались быть выданными местными жителями. В дальнейшем по колючей проволоке был пущен электрический ток. Это еще больше затруднило, сделало почти невозможными побеги через проволоку.
При смешанных браках дети следовали за отцом: если отец был евреем, дети оставались с ним в гетто, мать-арийка жила в городе. Если отец был арийцем, дети жили с ним в городе, мать оставалась в гетто. Известен случай, когда профессор Афонский, русский, женатый на еврейке, выкупил у немецкого командования жену из гетто[194]. Ей разрешено было жить с мужем и дочерью в городе (вне гетто) при условии стерилизации. Соответствующая операция была произведена под наблюдением немцев профессором Клумовым[195]. Случай этот является исключительным. У профессора был значительный запас золотых монет, который он целиком передал немцам в счет выкупа, вместе с деньгами, вырученными от распродажи всего имущества. Любопытно, что выкуп этот был оприходован официально.
Евреи использовались, как правило, в качестве чернорабочих. Исключением являлись квалифицированные ремесленники: портные, портнихи, сапожники, столяры и прочие, которых немцы использовали по специальности в своих мастерских. Эти лица были снабжены особыми удостоверениями, и умерщвление их, когда было начато постепенное истребление евреев, было произведено в последнюю очередь.
Евреи – врачи, инженеры, научные работники по специальности не использовались, работали на черных работах и подвергались истреблению на равных основаниях с прочим населением гетто. В день организации гетто популярный врач и крупный научный работник, профессор еврей Ситерман был выведен немцами на центральную площадь гетто, поставлен на четвереньки и сфотографирован в таком виде с футбольным мячом на спине. После этого был увезен немцами, как сказано было семье, «для консультации», на самом деле на расстрел.
Как питалось население гетто? Кое у кого были небольшие запасы продовольствия, быстро, впрочем, истощившиеся. У отдельных жителей были огороды. Некоторым удавалось обменивать на продукты за бесценок вещи указанным выше способом, перебрасывая через проволоку, оцеплявшую гетто. Незначительным подспорьем являлся стограммовый паек в день, получавшийся теми, кто работал. Основным же продуктом питания были картофельные очистки, кожура и прочие отбросы, подбиравшиеся в городе, по пути на работу и обратно, возле кухонь. Из-за этих отбросов доходило до серьезных драк между изголодавшимися людьми. Разумеется, было много голодных смертей и поголовная дистрофия.
Всякий хозяйственный оборот, а тем более какие-либо попытки самоорганизации в гетто отсутствовали. Время проходило в мучительном ожидании смерти, в разговорах о предстоящей судьбе. Случаи купли-продажи в гетто пресекались расстрелами как продавца, так и покупателя.
Истребление населения гетто началось вскоре после организации гетто, но носило постепенный характер. Способы истребления разнообразились от раза к разу. Для начала было объявлено, что тридцать шесть евреев будут публично расстреляны на центральной площади гетто за связь с партизанами (никакой связи не было). Через несколько времени было объявлено, что столько-то евреев будут повешены за то, что ходили в город и раскланивались с неевреями. В дальнейшем умерщвления производились без мотивировок. Так в течение нескольких дней заставляли толпы евреев, приведенных из гетто за город, копать котлованы. Когда котлованы были вырыты, группе евреев приказано было лечь в них. Следовала пулеметная стрельба по лежавшим, затем тонким слоем земли покрывали убитых, раненых и уцелевших от пуль, сверху клали новый ряд людей, снова расстреливали из пулеметов, забрасывали землей – и так до заполнения котлованов, которые потом закапывались.
Наиболее усовершенствованным орудием истребления явились пресловутые душегубки, которые вскоре стали применяться в широком масштабе.
После каждого «погрома» (так жители гетто называли очередное истребление) площадь гетто уменьшалась, новые и новые улицы освобождались от евреев и заселялись местным нееврейским населением, колючая проволока передвигалась, охватывая все меньшее и меньшее пространство. Самое истребление осуществлялось в основном по улицам: такого-то числа истреблялись жители таких-то улиц гетто, после чего граница гетто переносилась, а освобожденные от евреев улицы отходили от гетто, и через некоторое время подвергались истреблению жители других улиц и т. д.
Истребление значительного количества евреев было приурочено к 7 ноября 1942 года. За несколько дней до этого Шапиро бежала из Минска с подложным паспортом. Значительно раньше удалось, благодаря помощи русских подруг, вывести из гетто пятилетнего сына и поместить его под русской фамилией в детский дом, организованный местным населением с разрешения немцев. Матери рассказчицы Израелит Анне Максимовне местный полицейский проломил череп, но она осталась жива. Через некоторое время она была умерщвлена в душегубке. До помещения мальчика в детский дом он был при очередном налете полиции на гетто выброшен полицейским в канализационную трубу, но остался жив.
В Минское гетто, помимо местных евреев, были привезены евреи из разных стран – Франции[196], Германии и других. Евреев каждой страны селили внутри гетто отдельно. Эти своеобразные «землячества» были отделены друг от друга внутри гетто проволокой. Общение евреев различных стран между собой и с местными евреями было запрещено. Все они разделили судьбу минских евреев, то есть подверглись постепенно поголовному истреблению.
В случае побега из гетто пойманного подвергали на центральной площади публичному «препарированию», то есть их резали по кусочкам, пока не настигала смерть. Начиналась препарация с того, что ножом вырезали из орбит глазные яблоки.
При истреблении в душегубках молодых женщин привязывали за косы к осям машин и в таком виде волокли живыми по городу, пока не наступала смерть. Внутри же душегубок производилось в то время умерщвление газом тех, кто там находился. Полицеймейстер Готтенбах, проходя по гетто, неоднократно лично по разным поводам убивал встречавшихся ему евреев, в том числе детей, из своего револьвера.
Помимо случаев частичных истреблений рассказчице известно четыре крупных «погрома». Первый был 7/XI-1941, второй (очень крупный) – 2/III-1942, третий – в апреле 1942 года, четвертый – 7/XI-1942[197]. Рассказчица полагает, что четвертым «погромом» закончилось истребление всех евреев в Минске, но в этом не уверена, так как в первых числах ноября 1942 года, за несколько дней до этого четвертого погрома, ей удалось бежать из Минска. По другим сведениям, истребление всех евреев в Минске было закончено в апреле 1944 года[198]. Еще ранее, ища спасения, Шапиро обратилась к профессору Онищенко, которого знала ранее по медицинской работе, прося его помочь ей устроиться на врачебную работу в одной из окрестных деревень, где не знали, что она еврейка. Онищенко, бывший при советской власти членом ВКП(б) и занимавший крупный административный пост в органах здравоохранения, работал при немцах заместителем заведующего Минского горздрава. На ее просьбу он ответил: «Жидов на работу мы не направляем, а истребляем, если они сами не понимают, что должны околевать с голода». Вскоре Онищенко уехал из Минска в «научную командировку» в Париж, в то время тоже оккупированный немцами. О дальнейшей его судьбе ей ничего не известно.
Из других частных случаев истребления рассказчица вспоминает, что однажды были созваны, якобы на собрание, на центральной площади гетто вывезенные в Минск евреи из Германии. Никакого собрания не состоялось, а все явившиеся были усажены в душегубки и увезены на смерть.
В промежутках между массовыми истреблениями был ряд случаев, где немецкий комендант требовал от населения гетто взноса очередной контрибуции: деньгами, кусками материи, обувью, прочими вещами. За неисполнение угрожал расстрелом заложников. Контрибуции обычно вносились в указанном объеме в назначенные сроки.
После побега из Минска с чужим паспортом на имя русской женщины Шапиро добралась до Гомеля. Здесь при оформлении прописки начальник полиции Кардаков – бывший полковник РККА, бывший член ВКП(б), изменник – направил ее, ввиду возникших сомнений, к немецкому профессору Веберу для определения расовой принадлежности. Профессор, произведя обследование черепной коробки, носа, рта и прочего, впал в ошибку, признав ее «безусловно арийского происхождения», что и спасло ей жизнь.
Сын Шапиро, мальчик Эдуард, 1936 г. р., которого удалось, благодаря помощи русских подруг Шапиро, вывести из гетто и поместить в детский дом, рассказывал, что в Минске работала комиссия по проверке расовой принадлежности детей, находившихся в минских детских домах. Целью комиссии было выявление, кто из детей, находящихся в детских домах, – евреи. Помимо опроса детей, проводился осмотр, нет ли признаков обрезания, обследование черепных коробок, носов, ртов, челюстей. Обнаруженных еврейских детей, по рассказам мальчика, умерщвляли: расстреливали, сажали в душегубки. По рассказам мальчика, сам он видел случаи расстрела детей. Лично он избег смерти, выдав себя за русского, при отсутствии признаков обрезания. Детские дома содержались на доброхотные даяния местного населения. Кормили впроголодь. Детей, в отношении которых были сомнения, что они крещены, крестили в церкви. Мальчик был крещен и наречен Колей. Посещение церкви, участие в молитвах и церковном пении было обязательным.
Москва, ул. Мархлевского, 11, кв. 101.
20 сентября 1944 г.
Записал А. В. Вейсброд[199]
Данный текст является ознакомительным фрагментом.