Революция

Революция

Про события в Петербурге мы ничего не знали, и первым известием была ошеломившая нас телеграмма от Колчака с извещением об отречении государя императора и вступлении на престол великого князя Михаила Александровича. Не успел я еще обдумать совершившееся событие, как посыпался уже целый дождь телеграмм: от генерала Алексеева, от Родзянко, от Гучкова[261] и т. д. Выждав один день и видя, что события действительно свершились, я собрал свое воинство, состоящее из четырех рот ополченцев, и объявил им о совершившихся событиях, после чего сказал им краткое слово о необходимости вблизи от фронта сохранения полной дисциплины и спокойствия. Все прошло чрезвычайно гладко и без всяких шероховатостей. Дисциплина нигде не была нарушена, и даже приказ № 1 не изменил ничего в поведении моего воинства.

Рабочие мастерских устроили митинг и на нем решили устроить торжественное шествие по городу с красными флагами. Не разрешить такой манифестации не было возможности, и я ограничился только тем, что потребовал к себе руководителей, ответственных за порядок. Явились трое рабочих, один пожилой и двое молодых, и стали меня успокаивать, что все будет совершенно спокойно и ничего не произойдет, за что они вполне ручаются. Я с ними разговорился и, к удивлению, убедился в их большом знакомстве с социалистической литературой. Каждый из них мог цитировать Маркса, Жореса, Энгельса и других. Как, однако, мы проспали нарастание этой единственной организованной силы в России. Ведь мы не могли им ничего противопоставить, кроме нашей бюрократии. 20-го числа манифестация прошла в полном порядке, и масса беспрекословно повиновалась своим вожакам.

Желая быть в курсе событий и видя, что у нас все благополучно, я поехал в Болград в штаб армии, чтобы посмотреть, что делается там, и по возможности согласовать свои действия. С трудом добравшись по неимоверной грязи, я прибыл туда и был поражен обилием красных флагов. Они торчали почти на всех домах. Генералы щеголяли в огромнейших красных бантах. Командарм-6 генерал Цуриков оказался вдруг величайшим революционером, принужденным лишь временно скрывать свои настоящие убеждения. Он и со мной говорил как революционер и не щадил слов в осуждении старого режима. Начальник штаба генерал Вирановский, с которым я был знаком, оказался несколько откровеннее. Он также был украшен огромным красным бантом, но, когда мы остались наедине в его кабинете, похлопал меня по коленке и сказал:

– Ну, попали же мы с вами, батенька, в грязную историю. Как только удастся расхлебать эту кашу? Прежними способами после приказа номер один держать солдатскую массу нельзя, и мы теперь попробуем взять ее в руки другим способом. Завтра или послезавтра вы получите положение о солдатских комитетах. Если этот способ не удастся, то надо складывать свои чемоданы и спасать паспорта, иначе нас всех перережут.

Нельзя было не согласиться с этими словами, хотя в это время великая бескровная еще только переживала медовый месяц своего счастья и кровь и эксцессы только местами омрачали всеобщее радостное настроение. Еще повидал я генерала Святловского,[262] начальника артиллерии армии. Симпатичный старикан только махал руками и говорил, что все пропало и Россия погибла безвозвратно. Эти три лица – Цуриков, Вирановский и Святловский – были довольно типическими выразителями мнений различных начальников времени начала революции.

Четвертая категория, к которой принадлежал и я, рассуждала приблизительно так: несомненно, что наконец случилось то, что должно было случиться по ходу всех событий последнего времени. Надо с этой мыслью примириться и установить точно линию своего поведения. Сейчас идет вой на и независимо от правительства, которое существует, наш долг оставаться на месте и, пока существует возможность, стараться выполнять свои обязательства перед родиной. Копошилась, конечно, надежда, что, может быть, все уляжется и власть снова овладеет положением. Все чувствовали, что Германия уже выбивается из сил и мир недалек. Может быть, найдется сильный человек, который овладеет положением и спасет Россию. Так думали многие, но, к сожалению, человека не нашлось.

Была еще пятая категория начальников, которая посмотрела на события с наплевательской точки зрения и решила использовать безвластие для того, чтобы весело и привольно пожить, но среди начальников таких было немного.

Очень скоро мы действительно получили положение о комитетах и приступили к их образованию. Первый состав комитетов у нас был очень хороший. Туда вошли по большей части люди здравомыслящие и желающие сохранения порядка, и авторитет их вначале был достаточно велик. Председателем центрального комитета был избран доктор Песнячевский, кадет по убеждениям, но твердый и не занимавшийся демагогией. Он вначале имел очень большое влияние на массы, и мне с ним было совершенно спокойно. Первая шероховатость вышла у нас в экспедиции после заявления соединенного заседания всех военных комитетов о необходимости удаления некоторых офицеров. Должен сказать, впрочем, что большинство из них действительно не были на высоте в моральном отношении, но были и такие, которых хотели уволить вследствие их строгости. Я категорически отказался удалять этих последних, и комитет свое требование взял назад.

Вышла также история из-за моего помощника капитана 1-го ранга Ермакова. Против него были, главным образом, матросы с пароходов Дунайского общества и рабочие мастерских. Капитан 1-го ранга Ермаков, несмотря на свои достоинства, имел два существенных недостатка: он имел своих любимцев и нелюбимцев и был очень резок с подчиненными. Ему я дал отпуск на два месяца, и дело понемногу затихло.

Вообще, первые два месяца революции команды вели себя лучше, чем в прежнее время: пьяных почти не было и нарушителей дисциплины также, но очень скоро отсутствие принудительной палки сказалось на продуктивности работ, которая значительно упала. В особенности это стало заметно на ремонте судов. Я писал понудительные письма комитету, который уверял меня, что старается вовсю, но толку было мало. Все время вместо работы у станков уходило на праздные разговоры о политике и курение. К этому скоро присоединились и требования повышения заработной платы. На этом я тоже поставил свое вето и не соглашался до тех пор, пока такие же прибавки не последовали в Одессе. Там это произошло очень просто. Матросы и рабочие составили свои табели жалованья и, когда в Одессу приехал Гучков, подали ему на утверждение. Он подмахнул, и все было кончено одним росчерком пера. Конечно, после этого пришлось ту же плату ввести и у нас.

Тем временем начался период воззваний, они потекли как из рога изобилия, самые жалостные, но, к сожалению, не подкрепленные никакой палкой. Они скоро надоели, и никто не обращал на них внимания. Приезжали также депутации уговаривать войска. Их угощали, чествовали, но толку никакого из этого не было. Благодаря нашему захолустью к нам, слава богу, совсем не ездили агитаторы и потому с внешней стороны у нас царило полное спокойствие и шла беспечная жизнь. Все были довольны и все больше и больше отвыкали от мысли, что мы находимся на войне. Приблизительно то же происходило и в штабе армии. Генералы катались верхом с дамами, устраивали концерты и вообще старались не скучать. Конечно, армия начала понемногу разлагаться, но я уверен, что если бы наша интеллигенция не была больна хронической неврастенией и безволием, еще можно было бы поправить дело и окончить войну благополучно.

Как пример можно привести Германию. Она потерпела гораздо большее поражение, чем мы, и также попала в руки большевизма, но их победа была непродолжительна. Вся германская интеллигенция сплотилась вокруг офицеров, и коммунизм был поражен в самом начале своего развития. У нас же интеллигенция вместо Корнилова бросилась к Керенскому, ища в нем спасителя от большевистской опасности. Мы сами – русские интеллигенты – погубили свою родину. О генералах я уже говорил, что же касается до младших офицеров, то это были в большинстве хорошие и симпатичные люди, но они страдали природными недостатками русской интеллигенции. Это были тоже безвольные неврастеники. Они отлично все понимали и обсуждали, но для проявления действия требовали порки.

Конечно, были и исключения, но процент их был невелик. Я сам могу указать нескольких лиц, которые, несмотря на безнадежную обстановку, пытались своим примером заразить массы и повести их к подвигам. Таков был командир 2-го морского полка полковник Жебрак,[263] таков же был и прапорщик Дамонтович, были и другие, фамилию которых не помню, но это были исключения. Остальные удивлялись им, но примеру не следовали.

В частности, в первые месяцы революции про вверенную мне часть могу сказать, что на ней события отразились только тем, что работоспособность понизилась приблизительно наполовину, но все остальное было без перемен и все органы функционировали по-прежнему. В мае все управление как обороной, так и снабжением было объединено в моих руках. Я получил назначение начальником речных сил Дуная с подчинением командарму 6. Моему штабу назначено местопребывание в Измаиле, и я туда и переехал.