5. НА ПОЛЮСЕ И НА ПУТИ ОБРАТНО
5. НА ПОЛЮСЕ И НА ПУТИ ОБРАТНО
Полюсная партия
Скотт; Уилсон; Боуэрс; Отс; старшина Эванс
Склады
Одной тонны (79°29?); Верхний барьерный или гора Хупер (80°32?); Средний барьерный (81°35?); Нижний барьерный (82°47?); Осколки (севернее Ворот); Нижний ледниковый (южнее Ворот); Средний ледниковый (Клаудмейкер); Верхний ледниковый (гора Дарвин); Трёх градусов (86°56?); Полутора градусов (88°29?); Последний (89°32?)
Из экспедиции «Дисковери» Скотт вынес мнение, что молодые люди играют важную роль в полярных исследованиях; и тем не менее пятёрку, которая с широты 87°32? пошла дальше на юг, составляли исключительно люди зрелого возраста, причём выбраны они были из большой группы в основном молодых людей. Четверо из них привыкли брать на себя ответственность и вести за собой других{194}. Четверо из них имели за плечами богатый опыт санных экспедиций, притерпелись к низким температурам. Ни один не спасовал бы перед опасностью, не впал бы в панику ни при каких обстоятельствах, не был подвержен изнурительным нервным срывам. Скотт и Уилсон были самыми возбудимыми из всей партии. По-моему, волнения, посещавшие Скотта, не столько давали выход его энергии, сколько помогали превозмочь однообразие духовной жизни. Скотту было 43 года, Уилсону — 39, Эвансу — 37, Отсу — 32, Боуэрсу — 28. Для своего возраста Боуэрс был на редкость зрелым человеком.
Партия из пяти человек, конечно, лучше справится с положением, если один из её членов выйдет из строя, но вряд ли у неё есть ещё какие-нибудь преимущества, и, взяв в поход на полюс лишнего человека, Скотт много терял и ничего не выигрывал. Этот поступок говорит, с моей точки зрения, о том, что в то время он считал своё положение очень устойчивым.
Ему хотелось взять с собой как можно больше людей. Он, казалось, стремится к тому, чтобы в полюсной экспедиции были представлены и армия, и флот. Так или иначе, он взял пять человек, причём решение относительно пятого принял в самый последний момент, добавив тем самым ещё одно звено к цепи.
И он был доволен своим решением. Через четыре дня после ухода последней возвращающейся партии, лёжа во время пурги в тепле спального мешка, хотя температура в полдень была -20° [-30 °C], он написал длинный панегирик, в котором очень высоко отозвался о своих товарищах, и заключил его словами:
«Таким образом, лучшего подбора людей не придумать»[279].
Старшину Эванса он называет работником-богатырём, одарённым «поистине замечательной головой»! Ни слова о том, что партия мёрзнет, хотя они уже достигли наибольшей высоты своего маршрута. Еда удовлетворяет их полностью. Пока нет ни тени беспокойства. Только у Эванса на руке неприятный порез{195}!
В том, что партия разрослась до пяти человек, было больше недостатков, чем можно предположить с первого взгляда.
Запас провианта на четверых был рассчитан на пять с половиной недель. Пятерым его могло хватить только на четыре недели. Возникали и бытовые неудобства, ибо, повторяю, всё было рассчитано на четверых, палатка, например, в которой из-за внутренней палатки делалось ещё меньше места.
Когда спальные мешки расстилали на ночь, у двоих крайних они не помещались на полу и те частично спали на снегу; их мешки соприкасались с внутренней палаткой и впитывали влагу от оседавшего на ней инея.
Но что вывело бы из состояния равновесия любого, кроме Боуэрса, так это то, что на пятерых у них было только четыре пары лыж. Брести пешком по рыхлому снегу рядом с четырьмя лыжниками, идущими ритмичным шагом, наверное, не только трудно, но и мучительно. А у Бёрди такие короткие ноги!
И нет для него равномерного темпа движения на лыжах, который помогает другим отвлечься от походной рутины. Когда Скотт за четыре дня до проведённой им реорганизации велел вспомогательной партии оставить её лыжи, он ещё и не помышлял о том, чтобы взять к полюсу пятерых.
«Хотел бы я быть среди них! — писал Уилсон, имея в виду тех, кто будет избран для похода через ледяной купол к полюсу. — Тогда в будущем году примерно в это время я буду на полюсе или поблизости от него. Но кроме меня есть столько молодых людей в самом расцвете лет и сил, что сделать окончательный выбор будет чрезвычайно трудно». «Я хотел бы, когда мы придём к полюсу, ощущать в своей руке руку Билла», — сказал Скотт.
И Уилсон был среди них и вёл дневник. Это дневник художника, любующегося горами и облаками, учёного, наблюдающего, льды и скалы, врача, а главное — человека с проницательным умом. Нетрудно догадаться, что в таком путешествии его привлекала прежде всего возможность познания.
Его записи — сдержанное, по преимуществу очень простое изложение фактов. Редко встречаются какие-либо комментарии, но именно поэтому те, что есть, приобретают особый вес. Вот записи за те дни, о которых сейчас идёт речь:
«24 декабря. Перспективы отличные, от дневного перехода получил удовольствие».
«Сегодня первый день Рождества, по-настоящему хороший и радостный; сделали очень большой переход».
«1 января 1912 года. По ошибке спали сегодня ночью только шесть часов, но я спал не просыпаясь, проснулся в той же позе, в какой заснул, за шесть часов даже не шевельнулся».
«2 января. Сегодня, к нашему удивлению, видели летающего над нами поморника, явно голодного, но не ослабевшего. В его испражнениях обнаружили одну слизь — и ничего больше. Он появился во второй половине дня и через полчаса исчез».
И, наконец, запись от 3 января:
«Вчера вечером Скотт рассказал о своих планах достижения Южного полюса. Пойдут Скотт, Отс, Боуэрс, квартирмейстер Эванс и я. Тэдди Эванс с Крином и Лэшли завтра повёрнут отсюда обратно. Сегодня Скотт закончил своё недельное дежурство по кухне, с завтрашнего дня начинается моё».
И это всё.
Боуэрс на следующий день записал в дневнике:
«На прощание я завтракал в палатке с Тэдди Эвансом, Крином и Лэшли. Спал накануне очень мало, поэтому боялся сегодняшнего перехода. Мы отдали возвращающейся партии различные наши заметки, письма и послания и отправились в путь.
Тэдди и его спутники прокричали нам троекратное приветствие, причём Крин чуть ли не плакал. Сани у них лёгкие как пёрышко, они, наверное, легко пройдут весь путь[280]. Мы без труда везём свой груз, до ленча сделали 6,3 мили, а к 7.15 вечера прошли в общей сложности 12,5 мили. Идём девять часов в день. При тяжело нагружённых санях это трудно, особенно же утомительно для меня, так как у меня нет лыж.
Сегодня на плато впервые дует северный ветер, к концу маршрута слой снежных кристаллов придаёт поверхности сходство с песчаным пляжем. Сани тяжёлые, словно из свинца.
Вечером ветер улёгся и, хотя температура -16° [-27 °C], достаточно низкая, было определённо приятно стоять около палатки и греться под лучами солнца. Это был первый после выхода на вершину спокойный вечер. Носки и прочие влажные вещи, вывешенные на ночь для просушки, немедленно покрылись длинными пушистыми кристаллами — точь-в-точь перья. Носки, рукавицы, финнеско за ночь прекрасно высыхают. С ними нет хлопот теперь по сравнению с весенними и зимними путешествиями. На те полтора часа, что длится ленч, я стараюсь раскладывать спальный мешок на солнце, чтобы из него выходила сырость, образуемая дыханием и испарениями тела»[281].
Изобилие солнца, плохое скольжение, переливающиеся облака… ужаснейшие заструги, покрытые, словно можжевельником, пучками кристаллов… вокруг сверкающий лёд… небритые лица, заиндевелые усы… день за днём работа до седьмого пота, а руки в петлях лыжных палок порой холодные как лёд… лёгкие перистые облака, несущиеся куда-то рядами тонких обрывков… тучи на горизонте, разгоняемые ветром…
Таковы впечатления от первых десяти дней похода полюсной партии, рассыпанные тут и там по страницам дневника Уилсона. В целом, мне кажется, он доволен.
Вы сами прочтёте дневники Скотта и составите своё собственное суждение, но, по-моему, после ухода последней возвращающейся партии с его души спал камень. Дело зашло уже так далеко, что теперь всё зависело только от них самих.
Все эти бесконечные расчёты с огромной массой цифр, весов, средних данных, все эти годы подготовки, месяцы волнений — ничто не пропало даром. Они продвигаются по расписанию, имея вдоволь пищи, может быть даже больше, чем требуется, чтобы достигнуть полюса{196} и пройти плато на полном рационе.
И то, что причиняло столько беспокойства — ненадёжные моторы, пони-страдальцы, ледник — всё осталось позади.
Мысленным взором я вижу, как они деловито работают, без суеты и лишних разговоров; каждый знает свои обязанности: вот они натягивают палатку; вот, поставив лагерь, садятся кружком на спальник в ожидании готовящейся пищи; вот греют руки на горячих кружках; откладывают по галете — на ночь, если проснутся; вот аккуратно пакуют сани; идут размашистым быстрым шагом — мы часто видели их идущими таким образом, очень хорошо это у них получалось.
И погода не такая уж скверная.
«Солнце так греет, что, несмотря на низкую температуру, мы с удовольствием замешкались на открытом воздухе. Забавно тут стоять и вспоминать все ужасы, которые нам предсказывали: будто снег на солнце тает на лыжах и пр., и пр. Теперь мы подвигаемся по очень плоскому, но слегка отлогому плато. Заструги разбросаны всё более и более беспорядочно. Направление их большей частью с юго-востока. Что-то ожидает нас дальше? Теперь пока всё как будто идёт необыкновенно гладко… Мы очень мало ощущаем холод. Самое лучшее в нашем положении — это осушающая сила солнца… Пищи вполне достаточно. Какое счастье, что мы напали на такую удачную комбинацию рационов. Продовольственная часть у нас в самом деле безукоризненна… В спальных мешках и в нашей двойной палатке уютно и тепло»[282].
Затем что-то произошло.
Когда Скотт писал эти строки, путешественники достигли вершины плато и начали плавно спускаться{197}. Большой интерес представляет список скорректированных высот, приведённый Симпсоном в метеорологическом отчёте: мыс Эванс 0, лагерь Осколки 170, Верхний ледниковый склад 7151, склад Трёх градусов 9392, склад Полутора градусов — 9862, Южный полюс — 9072 фута над уровнем моря[283].
Что именно случилось — не совсем ясно{198}, бесспорно лишь, что путь стал очень плохой, партия начала мёрзнуть, а вскоре Эванс, в частности, начал терять силы. Самые большие неприятности доставляла плохая поверхность. Я попытаюсь объяснить, почему в этом краю, где, напоминаю, ещё не ступала нога человека, не могло быть хорошего скольжения.
Скотт заложил склад Полутора градусов (то есть находящийся в 1,5°, или в 90 милях от полюса) 10 января. В этот день он и его спутники начали спускаться{199}, прежде же в течение нескольких дней двигались по довольно плоскому плато.
В их дневниках мелькает слово «кристаллы»: кристаллы выпадают из воздуха, кристаллы образуют наросты на застругах, свободные кристаллы лежат на снегу. Кристаллы, мелкие как песчинки, нагреваясь на солнце, невероятно портят дорогу; в облачную погоду тащить по ним сани намного легче.
Но облака появляются и исчезают без какой-либо видимой причины. Ветер же обычно дует им в лицо.
Райт утверждает, что некоторые данные наблюдений могут помочь понять природу этих кристаллов. При наличии ледяных кристаллов в воздухе возникает гало, а явление гало как раз и зафиксировано при прохождении участка от подножия ледника Бирдмора до полюса и обратно, то есть там, где местность понижается. Боуэрс упоминает, что кристаллы наблюдались не во всех направлениях, значит, воздух не всегда поднимался, кое-где он опускался, а следовательно, не выделял влагу. На пути к полюсу, несомненно, встречались разной формы поверхности, возможно, снег лежал волнами. Боуэрс пишет о крупной волнистости в 30 милях перед полюсом, могли быть и другие неровности, не заметные для глаза.
Общеизвестно, что чем выше от земли, тем меньше атмосферное давление — даже о достигнутой высоте можно судить по показаниям барометра. На последнем участке пути перед самым полюсом воздух поднимался, поскольку ветер дул с юга, а, как мы видели выше, поверхность плато около полюса понижается. Гонимый южным ветром воздух по склону поднимался вверх. При этом он расширялся, так как с высотой давление падает. Воздух, расширяющийся без воздействия внешнего нагревания, как, например, в теплонепроницаемом сосуде, испытывает адиабатическое расширение. В таких случаях воздух сначала насыщается влагой, а затем она выпадает.
Такие примерно условия сложились на плато, где воздух, поднимаясь, расширялся, но получал мало тепла извне, или не получал вовсе. Следовательно, он выделял влагу в виде кристаллов.
Резкое изменение форм поверхности (однажды, например, они оставили лыжи, так как попали в район сплошных заструг, — но местность снова выровнялась, поверхность стала мягче, и им пришлось возвращаться за ними) заставило Скотта предположить, что прибрежные горы недалеко; теперь мы знаем, что до них действительно всего лишь 130 миль.
В это же время Скотт высказал опасение, что партия хуже тащит сани, но тут они попадают на участок с хорошим скольжением, и сани снова идут как по маслу. В ночь на 12 января, через восемь дней после прощания с последней возвращающейся партией, он пишет:
«В ночном лагере сегодня все перезябли. Мы думали, что нагрянул большой мороз, но, к удивлению, температура оказалась выше вчерашней, при которой мы грелись на солнце. Непонятно, почему было так холодно.
Может быть, от чрезмерной усталости или от большой степени влажности воздуха. Удивительный человек Боуэрс!
Невзирая на все мои убеждения, он настоял на своём — делал наблюдения после того, как мы устроились на ночь. И это пройдя весь день по мягкому снегу на собственных ногах, тогда как нам на лыжах было сравнительно легко»[284].
14 января Уилсон записал:
«Очень холодный пасмурный серый день, с упорным юго-юго-восточным ветром, который всем нам сильно досаждает, хотя температура всего лишь -18° [-28 °C] во время ленча и -15° [-26 °C] вечером. До полюса совсем недалеко — чуть больше 40 миль»[285].
Скотт вторит ему в тот же день:
«Опять почувствовали холод. У всех были холодные ноги, впрочем, причиной тому — состояние наших меховых сапог. Я вымазал кожу жиром, и получилась ощутимая разница. Отс, кажется, больше других чувствует холод и усталость. Впрочем, физически все в прекрасном состоянии».
И 15 января, во время ленча:
«Все порядком умаялись»[286].
И снова Уилсон:
«Во время ленча заложили склад провизии [Последний] — финишный рывок к полюсу мы совершаем с девятидневным запасом провианта. После ленча до 7.30 вечера двигались гораздо легче. Поверхность очень странная: то рыхлый снег, то откуда ни возьмись участки заструг, а иногда нам казалось, что мы идём по пологому склону, снижающемуся с запада на восток».
В свете последующих событий я полагаю, что партия была не в такой хорошей физической форме, как это казалось десятью днями раньше, что именно поэтому они мёрзли и с таким трудом тащили сани{200}. И проявилось это тотчас же, как только они попали на плохую поверхность, образовавшуюся в результате выпадения кристаллов на снег.
Симпсон пришёл к выводу, что существует почти постоянный градиент давления, который заставляет воздух на плато перемещаться в северном направлении параллельно 146-му меридиану восточной долготы и предполагаемому краю плато.
Средняя скорость ветра в декабре и январе составляла тогда 11 миль в час. Во время перехода через плато Скотт в 23 случаях зафиксировал ветер силой 5 баллов и более, причём на пути к полюсу этот ветер дул им в лицо, а на обратном пути — в спину. Мороз при отсутствии ветра — это просто райские условия по сравнению с ветреной погодой, даже если в последнем случае температура и выше. Непрестанный безжалостный ветер в сочетании с большой высотой и низкими температурами превратили переход через плато в истинную муку.
Средняя скорость ветра в эти два летних месяца была, похоже, довольно постоянной, но мороз в январе вдруг резко усилился. Ещё в декабре фактическая средняя температура на плато составляла -8,6° [-22,6 °C], минимальная -19,3° [-28,5 °C]. По мнению Симпсона,
«следует считать одним из чудес Антарктики то, что она представляет собой обширный участок земной поверхности, где средняя температура в самый тёплый месяц более чем на 8° ниже нуля по Фаренгейту [-22 °C], тогда как самая высокая зафиксированная в этом месяце температура всего лишь +5,5° [-14,7 °C]»[287].
Но в январе средняя температура на плато упала на 10°, то есть до -18,7° [-28,2 °C], а минимальная до —29,7° [-34,3 °C]. Добавьте к этим температурам сильный ветер, о котором говорилось выше, — и вы сможете представить себе, в каких условиях протекал поход. После предыдущего путешествия Скотта по плато и полярной экспедиции Шеклтона такие ветры в районе полюса не были ни для кого неожиданностью. А вот резкое падение температуры по мере ослабления солнечной радиации выходило за рамки общепринятых представлений{201}. Скотт, скорее всего, не ожидал ни столь быстрого похолодания, ни такой плохой поверхности, хотя знал, что переход через плато будет сопряжён с большими трудностями, и даже допускал, что эта часть пути может оказаться куда более тяжкой, чем всё остальное путешествие.
В ночь на 15 января Скотт записал в дневник:
«Дело, можно сказать, верное, единственная грозная возможность — это если опередил нас норвежский флаг»[288].
От полюса их отделяло 27 миль.
Описание последующих трёх дней заимствовано из дневника Уилсона:
«16 января. Выступили в восемь утра, к 1.15 сделали 7,5 мили, устроили ленч и, пройдя 5,3 мили, наткнулись на чёрный флаг, колею от полозьев норвежских саней и собачьи следы, идущие в направлении на северо-восток и на юго-запад в обе стороны. Флаг, сшитый из специальной чёрной ткани, привязан к бруску, наверное снятому с поломанных саней. Определить, когда оставлены следы, трудно — то ли две недели назад, то ли три, то ли больше. Но флаг по краям уже сильно обтрепался. Мы устроили привал, рассмотрели следы и обсудили положение. До полудня скольжение было сносным, температура -23° [-31 °C], во второй половине дня мы спускались, причём поверхность поднималась в направлении к западу, а к востоку этого вздутия имелась ложбина — по ней-то и пришли норвежцы, очевидно с другого ледника{202}.
17 января. Сегодня в 6.30 вечера поставили лагерь на самом полюсе. Утром встали в пять и три часа шли по следам
Амундсена на юго-юго-запад, миновали три маленьких снежных гурия, но тут следы потерялись под снегом и мы направились к полюсу по прямой. В 12.30 сделали привал для ленча, с 3 до 6.30 снова шли. Ветер весь день дул нам прямо в лицо с силой от 4 до 6 баллов, температура была -22° [-30 °C], второго такого холодного перехода я не припомню.
Две пары рукавиц — двойные шерстяные и меховые — не могли уберечь руки от обморожения. И у Отса, и у Эванса, и у Боуэрса довольно-таки серьёзно обморожены носы и щёки, а руки у Эванса в таком состоянии, что нам пришлось раньше обычного остановиться на ленч. День сегодня очень горький.
Время от времени выходило солнце, обсервации производились во время ленча, до и после ужина, в 7 часов вечера и в 2 часа утра по нашему времени. Видимость неважная, воздух наполнен кристаллами — они несутся с юга нам навстречу и закрывают горизонт плотной серой дымкой. Никаких признаков гурия или флага мы не заметили, и, судя по утренним следам Амундсена, он, вероятно, определил положение полюса милях в трёх от нашей стоянки. Надеемся, что завтра видимость будет получше, но так или иначе все того мнения, что Амундсен вправе считать себя первооткрывателем полюса.
Он одержал победу, ибо он превратил экспедицию в гонки{203}.
Мы же занимались тем, ради чего прибыли сюда, в соответствии с составленной программой работ. Из следов можно заключить, что шли двое лыжников с большим количеством собак, получавших довольно скудный рацион. Палатка у них, по-видимому, овальной формы. Мы на полюсе — это событие ознаменовали двойной порцией супа и остатками шоколада, а также сигаретами из неприкосновенного запаса, которыми насладились в полной мере Скотт и Отс, а также Эванс.
Мучительный день; а теперь пора залезать в твёрдые, словно накрахмаленные, замёрзшие мешки. Завтра поворачиваем к дому, будем гнать изо всех сил, чтобы успеть передать новости на корабль.
18 января. Ночью произвели обсервацию, около 5 часов утра выступили из лагеря и прошли 3,75 мили назад в юго-восточном направлении, к тому месту, которое, согласно полученным прошлой ночью результатам, является полюсом.
Здесь устроили привал на ленч; поставили гурий; сделали несколько снимков; водрузили „Юнион Джек“, вручённый нам Королевой-матерью, и все наши личные вымпелы. Мы называем это место полюсом, хотя на самом деле после следующих обсерваций мы прошли ещё полмили на юго-восток и вот в этой точке утвердили окончательно „Юнион Джек“. До обеда поравнялись с последним лагерем норвежцев — они его назвали Полхейм; норвежцы оставили здесь государственный флаг и флаг „Фрама“, а в палатке — порядочно снаряжения: спальные мешки, наполовину из оленьих шкур, две пары штанов, также на оленьем меху, спальные носки, секстант, искусственный горизонт, гипсотермометр со сломанными термометрами и пр. Я взял с собой спиртовку, которая могла пригодиться для медицинских надобностей и для дезинфекции примочек из снега. В палатке лежали письма: одно Амундсен адресовал королю Хокону, к нему прилагалась записка Скотту с просьбой передать его по назначению. Среди бумаг нашли список имён пятерых участников партии, но не указывалась их роль. Я сделал несколько зарисовок, но мешал очень холодный ветер, — 22° [-30 °C]. Бёрди сделал несколько снимков. Саней мы не нашли, хотя в бумагах они значились оставленными; возможно, их занесло снегом. Палатка была презабавным маленьким сооружением на двоих, с помощью белой верёвки растянутым между стойками из кладрастиса{204}.
Из швов палатки я вытащил несколько обрывков истлевшего серо-голубого шёлка. Скандинавы побывали на полюсе 16 декабря, здесь находились с 15-го по 17-е. За ленчем в лагере Южный полюс мы заметили примерно в полумиле от нас чёрный флаг, развевающийся на санном полозе. По просьбе Скотта я сходил за ним на лыжах и увидел — к нему привязана записка, из которой явствует, что именно эту точку норвежцы считали истинным полюсом. Мне отдали флаг и записку с подписью Амундсена, а также кусок полоза. Все наши перемещения в районе полюса наглядно изображены на небольшой схеме. После ленча мы прошли 6,2 мили от лагеря Полюс на север и стали на ночёвку»[289].
Боуэрс, по-видимому 17 и 18 января, внёс в метеорологический журнал следующие записи о районе Южного полюса:
«В пределах 120 миль от Южного полюса направление заструг, которые мы пересекали, соответствует, вероятно, направлению определённых господствующих ветров. Приблизительно до широты 78°30? ю., на которой мы закончили подъём и бесспорно начали спускаться к полюсу, заструги явно направлены на юго-восток. Далее последовала местность, пересечённая юго-восточными, южными и юго-западными застругами. Затем приблизительно на 79°30? возобладали заструги с юго-юго-запада. В этом районе ледяного купола поверхность изрезана неровностями, пролегающими более или менее перпендикулярно нашему курсу. Они переходят в огромные волны протяжённостью в несколько миль[290], с однородной поверхностью на гребнях и в седловинах между ними. Поверхность покрыта сплошным ковром ледяных кристаллов. Пока мы там находились, они непрестанно выпадали то в форме крошечных игл, то в форме пластинок. Благодаря этому всё время появлялись ложные солнца.
Флаги, оставленные месяц назад норвежцами, практически не пострадали, из чего можно сделать вывод, что в этот период не было очень сильных ветров{205}. Их санная колея и лыжня, там, где видны, слегка приподняты, то же произошло и с отпечатками собачьих лап. Близ их лагеря Южный полюс снежные наносы имеют юго-западное направление, но с подветренной стороны палатки один сугроб тянется на юго-юго-восток. Норвежцы поставили палатку с учётом юго-западного ветра. Идти по снегу плохо — он слишком рыхлый, — и под его поверхностью никаких изменений кристаллической структуры не наблюдается; слоёв наста, как на Барьере, здесь нет.
Снег настолько рассыпчатый, что снежинки существуют как бы отдельно друг от друга, не сцепляясь, при таянии из него получается очень мало воды. Непрерывное и быстро меняющееся движение перистых облаков, образование и перемещение светящихся точек свидетельствуют о том, что в это время года верхние слои атмосферы не вполне спокойны или совсем не спокойны»[291].
И всё! Ни звука больше о страшном потрясении, которое они несомненно испытали. Представьте себе: эти люди уже два с половиной месяца находились в пути и прошли 800 миль.
Ледник оказался для них тяжким испытанием. Плато, до места прощания с последней возвращающейся партией, было не хуже, возможно даже лучше, чем они ожидали. Но за этой чертой к большой высоте, встречному ветру и низкой температуре, достигавшей в среднем -18,7° [-28 °C], добавился град ледяных кристаллов, которые превратили снег в подобие песка, особенно в солнечную погоду. Они жили в перистых облаках, и в таких необыкновенных условиях оказывалось, что поверхность снега холоднее, когда светит солнце, чем когда его скрывают облака. Они начали спускаться.
Тут появились первые настораживающие признаки: они мёрзли, особенно Отс и Эванс, а у Эванса и с руками было плохо — они вообще болели у него с той поры, как матросы сколачивали новые сани. Заниматься этим было очень холодно — наверное это была одна из самых тяжёлых их работ за всю экспедицию. Я не уверен, что на это обстоятельство обращено достаточно внимания.
И после всего этого:
«Норвежцы нас опередили. Они первыми достигли полюса. Ужасное разочарование! Мне больно за моих верных товарищей. Мы многое передумали и обо многом переговорили. Завтра надо идти дальше, к полюсу, а затем с максимальной скоростью спешить домой. Конец всем нашим мечтам. Печальное будет возвращение…
Полюс!
Да, насколько иные условия против тех, которые мы ожидали. Мы пережили ужасный день… Товарищи шли через силу с застывшими руками и ногами… У Эванса руки так зазябли, что решили сделать привал… Ветер дует вовсю, температура -21° [-29 °C]. В воздухе чувствуется эта страшная холодная влажность, которая в одну минуту пронизывает до костей… Великий Боже! Что это за ужасное место…»[292]{206}
Это не вопль отчаяния. Это возглас, исторгнутый из глубин души жуткой действительностью. Ведь температура близ Южного полюса даже в январе приблизительно на 24° ниже температуры соответствующего месяца (июля) у Северного полюса[293] (если такой мороз стоит здесь в разгаре лета, то каково в середине зимы?). И всё же, за исключением поверхности, похожей на песок, условия были такими, какими они себе их представляли, и продуманная до мельчайших подробностей организация похода оправдала себя даже сверх всех ожиданий.
Метеорологический журнал и обсервации, проводившиеся в невероятно сложных условиях, отнимали у Боуэрса так много времени, что он лишь на обратном пути смог вести дневник. Вот принадлежащее ему описание семи последующих дней.
«19 января.
Великолепное ясное утро с лёгким юго-западным ветром. Во время завтрака пришил к моей зелёной шапке лоскут — чтобы на марше ветер не задувал сзади под воротник. Поставили на сани мачту с парусом и направились на север, на гурий Амундсена, а затем по нашим собственным следам, но в обратную сторону. По ним дошли до следующего гурия и наконец до чёрного флага, где у нас был лагерь 58. После этого с чувством облегчения оторвались от следов норвежцев и до самого ленча шли по своей старой колее. Сделали восемь миль.
После полудня миновали гурий 2 по маршруту англичан.
Благодаря свежему попутному ветру скольжение приличное.
Правда, мне, пешему, идти тяжело, но что усталость — пройти бы побольше. Всего за день сделали 16 [миль], завтра после ленча должны добраться до Последнего склада. Вскоре после полудня небо нахмурилось, в конце дня пошёл довольно сильный снег, спустилась дымка, вызванная ледяными кристаллами, появилось ложное солнце.
20 января. Утром снова свежий попутный ветер, наполняющий наш парус. Насколько лучше, когда ветер дует в спихну, а не в лицо! Позднее видимость ухудшилась, но после часа дня мы увидели Последний склад, а в 1.45 были около него. Красный флаг на бамбуковом древке, весёлым трепыханием приветствовавший наше возвращение с полюса, обещал в изобилии жизненные блага, зарытые под ним. Наша жизнь на плато целиком зависит от складов, поэтому мы с радостью приветствуем одинокие маленькие гурии. Из этого склада, называемого Последним, мы вынули еды на четыре дня, бак с керосином, немного метилового спирта [для лампы] и кое-что из оставленных личных вещей. Бамбуковое древко флага приладили к полу палатки: оно теперь будет нашей мачтой взамен временной — подобранной на полюсе сломанного полоза от амундсеновских саней.
Утром шагали очень долго — хотелось добраться до склада, поэтому после ленча шли меньше обычного. Ветер усилился до крепкого с отдельными могучими порывами, метёт позёмка.
Будь он встречный, идти было бы прескверно. Через час ходьбы я перевязал мои постромки ближе к „корме“ — так легче управлять санями. К сожалению, под конец поверхность была песок да и только, но всё же мы одолели 16,1 мили; лагерь ставили при холодном ветре, который через несколько часов превратился в пургу. Хорошо, что наш склад цел и невредим.
21 января. За ночь ветер усилился до 8 баллов, сильный снегопад. Утром пуржило так, что и думать о выходе нечего.
Ветер был бы нам кстати, но при таком снегопаде почти невозможно ориентироваться из-за плохой видимости. Решили выжидать и выйти при первых признаках прояснения. К счастью, пурга оказалась непродолжительной, вместо обычных двух дней она длилась лишь до полудня, и в 3.45 мы уже мчались под раздутым парусом. Бежать на лыжах было хорошо, а я, пеший, увязал в рыхлом снегу. Как бы я был рад дорогим моим стареньким лыжам! Но до них — увы! — ещё около 200 миль. Потом ветер улёгся, и я занял моё прежнее место посередине упряжки. Прошли 5,5 мили и поставили лагерь. Очень помогают находить дорогу старые гурии и наши следы, кое-где занесённые снегом и закрытые застругами, но всё же легко различимые.
22 января. Утром наткнулись на сапоги Эванса из овчины.
С тех пор как они упали с саней [11 января], их чуть не полностью занесло снегом. Дул сильный юго-юго-западный ветер, но вскоре стал успокаиваться. К ленчу сделали 8,2 мили. После ленча ветер и вовсе стих, под действием солнца поверхность превратилась в настоящие опилки. Пятеро мужчин тянули лёгкие сани — а они не то что скользить, податься вперёд чуточку и то не хотели, не сани, а настоящая борона. Мы были счастливы, когда в 7 часов вечера стали на ночлег. По-моему, мы все здорово вымотались. Всё же за день сделали 19,5 мили.
До склада Полутора градусов всего лишь 30 миль, если повезёт, за два перехода доберёмся. [Минимальная температура ночью была -30° [-34 °C] (нескорректированные данные).]
23 января. Выступили при небольшом ветре, который нам немного помогал [температура -28° [-33 °C]. Через два часа юго-юго-западный ветер набрал силу до 4 баллов, парус надулся, мы весело понеслись вперёд и до ленча сделали 8,75 мили. Во второй половине дня он усилился ещё больше, мне пришлось стать позади саней — рулить и тормозить.
Мы даже были вынуждены чуть приспустить парус, но и после этого летели как птица.
Очень легко находим старые гурии. Эванс отморозил нос, поэтому стали лагерем без четверти семь, сделав 16,5 мили.
Палатку натянули с большим трудом — такой дул ветер»[294].
В ту же ночь Скотт записал:
«Двигались мы очень быстро и могли бы оказаться в небольшом расстоянии от склада, если б Уилсон вдруг не заметил, что у Эванса отморожен нос. Нос побелел и затвердел. Мы сочли за лучшее в 6.45 остановиться на ночь. Не без труда поставили палатку, но теперь, хорошо поужинав, чувствуем себя довольно сносно. Сомнений нет, что Эванс сильно изнурён. Пальцы у него в пузырях и нос серьёзно повреждён частыми обмораживаниями{207}. Он сам сильно хандрит, встревожен за себя, а это недобрый знак. Думаю, что Уилсон, Боуэрс и я здоровы и бодры, насколько это возможно при существующих обстоятельствах. У Отса очень зябнут ноги. Я буду рад, когда уберёмся с этих возвышенностей… Погода как будто проясняется»[295].
Передаю слово опять Боуэрсу:
«24 января. У Эванса пальцы покрылись пузырями от обморожений, а мы все здоровы, хотя исхудали и с каждым днём всё острее ощущаем голод, несмотря на хорошие рационы. Иногда на ходу я долго предаюсь мечтам о том, как наемся до отвала при первой же возможности. Но до неё ещё добрых 700 миль пути, рановато я размечтался. Вышли при крепком ветре, который усиливался. Один человек шёл всё время впереди, показывая путь, Титус и я придерживали сани сзади, и всё же, несмотря на спущенный наполовину парус, они то и дело переворачивались. Пурга разыгралась не на шутку, и, сделав всего лишь семь миль, мы после полудня встали. Ставить палатку было адски трудно, весь день буря неистовствовала. Сейчас, в 9 часов вечера, она, кажется, утихает. Нам всего семь миль до склада, и эта задержка вызывает отчаяние»[296].
[Скотт:
«Это второй шторм с того дня, как мы ушли от полюса. Всё это не нравится мне. Неужели погода портится уже для поворота к осени? Если так, да помилует нас Бог! Впереди у нас ужасный переход по вершинам при скудном рационе. Одна опора моя — Уилсон и Боуэрс. Не нравится мне и то, что Отс и Эванс так легко поддаются обмораживанию»[297].]
Вернёмся к дневнику Боуэрса.
«25 января. Подниматься в обычное время (5.45 утра) не было нужды — по-прежнему свирепствовала пурга. Решили завтракать попозднее, а ленч съесть перед самым выходом. Провианта осталось только на три дня, если пропустим склад, нам несдобровать. Мешки и одежда всё больше отсыревают. Погода, похоже, понемногу проясняется, если будет на то воля Господня, мы всё же сегодня пойдём. Ем без всякого удовольствия; у нас кончилась соль, а без неё кусок в горло не лезет. Виновата партия Аткинсона, которая по ошибке захватила с Верхнего ледникового склада лишнюю банку соли. К счастью, там в складе у нас есть ещё, так что мне страдать недолго — ещё две недели.
10 часов вечера. В конце концов мы всё же выступили, и с Божьей помощью благодаря попутному ветру быстро пробежали расстояние до склада Полутора градусов, который встретил нас большим красным флагом, рвущимся под ветром в облаках крутящегося снега. Взяли один с четвертью бачка керосина, недельный рацион на пятерых, кое-какие личные вещи. Флаг на бамбуковом древке оставили на гурии. Какое счастье, что мы нашли склад, теперь бы нам только не потерять на этих бескрайних снежных высотах склад Трёх градусов, находящийся на широте 86°56?. После полудня сделали 5,2 мили. Идти было страшно трудно, сани то и дело застревали в застругах, то выкатывались вперёд, опережая везущих. Пришлось приспустить парус, и мы с Титусом пошли сзади, удерживая сани. Работа не из лёгких, да ещё мёрзнешь значительно больше, чем когда в упряжке везёшь сани. Большую часть времени мы были вынуждены тормозить изо всех сил, чтобы сани не перевернулись. У Билла сильный приступ снежной слепоты из-за того, что он, стараясь разглядеть старую колею, снимает светозащитные очки. В этот день ровно год назад мы вышли в поход по устройству складов. Тогда я никак не предполагал, что так быстро стану опытным полярным путешественником и, тем более, что буду возвращаться с самого полюса»[298].
Уилсон был очень подвержен приступам снежной слепоты и головным болям перед пургой. Мне кажется, это было связано с его страстью рисовать при малейшей возможности и привычкой снимать очки, чтобы лучше отыскивать следы и гурии. Так что этот приступ был для него явлением обычным.
«Я написал эти строки во время ленча, а к вечеру у меня разыгрался сильный приступ снежной слепоты… После полудня запуржило. Шли поэтому только с утра. Не мог разглядеть как следует следы. До завтрашнего [вчерашнего] дня глаза не беспокоили меня, но сегодня очень холодная метель и напряжение, с которым я вглядываюсь в снег, стараясь рассмотреть след, спровоцировали острый приступ слепоты… С ленча до вечера шёл пешим, состояние глаз не позволяло идти на лыжах. Сильный ветер со снегом, очень холодно. Закапал в глаза ZnSO4 и кокаин, всю ночь боль не давала уснуть, только к утру вздремнул на часок… Снова весь день шёл пешком, так как совсем не разбираю пути, если иду на лыжах; отдал их Бёрди. Глаза всё ещё очень болят и слезятся. К вечеру так устал, что спал прекрасно, сегодня чувствую себя гораздо лучше, хотя мучает сильная боль в лобной части головы»[299].
Поверхность была ужасная. На следующий день после того, как они покинули полюс (19 января), Уилсон записал в дневнике:
«После полудня почти всё время дул превосходный ветер точно нам в спины, но часов в шесть вышло солнце и началась отвратительная скребня не прекращавшаяся до остановки на ночлег в 7.30 вечера. Солнце освещает шершавый, точно песок, снег, вздымаемый ветром при температуре -20° [-29 °C], и поверхность становится совершенно невыносимой, ни сани, ни лыжи не скользят, идёшь как по тонкому песку. Погода весь день довольно п смурная из-за разорванных белых высоко-слоистых облаков, а над горизонтом висит серая полоса шириной в 3 градуса, по виду — снежное или штормовое облако; на самом деле она образуется благодаря непрестанному выпадению микроскопических снежных кристалликов. Одни имеют форму пластинок, другие представляют собой крохотные соединения игл и напоминают морских ежей. Пластиночки сверкают на солнце так, как если бы имели приличную величину, но когда осаждаются на одежде, видно, что они не больше острия булавки. Потому-то агломераты игл еле заметны. Даже в лагере мы не отогреваем руки настолько, чтобы можно было заняться какой-нибудь тонкой работой. Погода упорно держится неприятно холодная и ветреная, около -23° [-31 °C], но после ленча я всё же сделал несколько зарисовок»[300].
Санные переходы уже не приносили никакой радости.
Путешественники страдали от голода и холода, везти сани было трудно, двое из них чувствовали себя плохо. Ещё 14 января Скотт предположил, что Отс сильнее других ощущает усталость и холод, 20 января он снова высказал это опасение[301].
Уилсон записал 19 января:
«На марше наши небритые подбородки и щёки покрываются сплошным инеем, а руки так зябнут, что подчас едва удерживают лыжные палки. Несколько дней назад на Последнем складе Эванс порезал палец, сегодня он у него загноился».
20 января:
«У Эванса четыре или пять пальцев покрылись из-за обморожений волдырями. Титус обморозил нос и щёки. Эванс и Боуэрс тоже».
28 января:
«После обморожений на полюсе у Эванса кончики многих пальцев в сплошных волдырях. У Титуса большой палец на ноге иссиня-чёрного цвета».
31 января:
«У Эванса слезают ногти, под ними голое мясо и раны».
4 февраля:
«Эванс очень страдает от холода, всё время обмораживается. Большой палец Титуса чернеет, нос и щёки мертвенно-жёлтые. Через день делаю Эвансу перевязки с борным вазелином. Гноя пока нет».
5 февраля:
«У Эванса загноились пальцы. Нос его очень плох [твёрд], выглядит ужасно»[302].
Скотт очень беспокоился за Эванса, который
«сорвал два ногтя на руке. Обе руки у него в очень плохом состоянии и, к моему удивлению, он малодушничает. Эванс на себя не похож с тех пор, как повредил руку… Наше физическое состояние не улучшается. Особенное опасение вызывает состояние Эванса. Он как-то тупеет и вследствие сотрясения, полученного утром при падении, ни к чему неспособен… Нос Эванса почти в таком же состоянии, как и его пальцы. Он вообще сильно разбит»[303]{208}.
Мы закончили цитировать выше дневник Боуэрса 25 января, тем самым днём, когда путники дошли до склада Полутора градусов.
«Я буду спать гораздо лучше сегодня, зная, что мешок с провизией снова наполнен… Боуэрсу сегодня опять удалось сделать наблюдения. Удивительно, как он ухитряется это делать при таком холодном ветре»[304].
Назавтра они отшагали 16 миль, но сбились со старого петлявшего следа. 27 января они сделали 14 миль
«весь день по очень плохой поверхности, с глубоко врезанными застругами, и только к вечеру начали выбираться из их царства»[305].
«Клянусь многотерпеливым Иовом, это каторжный труд», сказал Скотт.
Но затем идти стало легче: 28 января пройдено 15,7 мили.
«Удачный день, и прошли мы хорошее расстояние при очень приличном скольжении»[306].
29 января Боуэрс сделал последнюю запись о целом походном дне:
«Рекордный переход сегодня. Благодаря свежему ветру и улучшившемуся скольжению мы вскоре оказались на участке, где проходили уже два ряда следов — здесь с нами распрощалась вспомогательная партия. Затем мы дошли до памятного лагеря, где меня зачислили в полюсную партию. Вот была радость! Лагерь сильно занесло снегом, кругом заструги юго-юго-восточного и юго-восточного направления. До ленча сделали 10,4 мили. Я шёл позади саней и удерживал их; промёрз до мозга костей, руки совсем онемели. После ленча надел рукавицы из собачьего меха и почувствовал себя намного уютнее. Продолжается сильный ветер с позёмкой, температура -25° [-32 °C] Слава Богу, что миновали дни, когда он дул нам в лицо. Отмахали до вечера 19,5 мили [22 уставные], таким образом до нашего драгоценного склада [Трёх градусов] осталось всего лишь 29 миль. И всё же плохо нам придётся, если мы не придём к нему через полтора перехода»[307].
Тридцатого января — снова 19 миль, но накануне Уилсон растянул сухожилие на ноге.
«Я сильно зашиб Tibialis anticus, и нога весь остаток дня страшно болела… Левая нога весь день мучительно болела, так что мне пришлось лыжи отдать Бёрди, а самому хромать рядом с санями. Tibialis anticus распух, затвердел, наполнился синовиальной жидкостью, кожа покраснела, над голенью — отёк. Но благодаря свежему ветру, мы сделали отличный переход».
31 января:
«Опять шёл рядом с санями, нога распухшая, но болит меньше. До склада Трёх градусов оставалось 5,8 мили. Дошли до него, запаслись провиантом на неделю, захватили верёвку, оставленную Эвансом, позавтракали, причём каждому дали дополнительно по галете сверх обычных трёх и по одной десятой ежедневной порции масла. Ближе к вечеру достигли гурия, где Бёрди оставил лыжи. Взяли их и шли до 7.30 вечера.
К тому времени лёгкий ветерок, дувший весь день, окончательно стих, а солнце продолжало светить, и несмотря на температуру -20° [-29 °C], мы наслаждались тёплой ясной погодой. Теперь у нас к супу добавилась одна десятая порции пеммикана. Нога ночью по-прежнему распухшая»[308].
Они сделали 13,5 мили в этот день и 15,7 на следующий.
«Нога намного лучше, не болит, я весь день шёл, держась за сани и подталкивая их. Небольшой отёк ещё держится. Сегодня спустились футов на сто по очень крутому склону»[309].
Они приближались к истокам ледника Бирдмора, покрытого трещинами и ледопадами. 2 февраля произошёл ещё один инцидент, на сей раз со Скоттом.
«Всё шло хорошо до тех пор, пока я, стараясь на очень скользком месте удержаться на ногах и в то же время не терять следов, не свалился, сильно ударившись плечом. Теперь, вечером, оно жестоко болит. Таким образом, в нашей палатке прибавился ещё один инвалид. Из пятерых — трое пострадавших, а самая скверная дорога ещё впереди! Счастливы мы будем, если выберемся без серьёзных бед. У Уилсона с ногой получше, но она легко может опять ухудшиться, так же как у Эванса пальцы… Ухитрились отсчитать 17 миль. Лишняя пища, несомненно, идёт нам впрок, и всё же мы опять порядком голодны. Становится понемногу теплее, возвышенность понижается. До горы Дарвин осталось не больше 80 миль. Пора нам сойти с этих возвышенностей. Дня через четыре мы с ними распростимся. Мешки наши всё больше мокнут, и нам нужно бы побольше сна»[310].
Какое-то время они разыскивали прежнюю колею, но, зная удобный проход к складу на вершине ледника, 3 февраля решили идти прямиком на север, не считаясь со старыми следами и гуриями. В этот день они продвинулись на 16 миль.
Уилсон сообщает в дневнике:
Данный текст является ознакомительным фрагментом.