Обратно

Обратно

Я допил кофе, обеспокоился тем, что батарейка в айфоне упала до 20 % — на нем я набивал свои тезисы, а их надо было еще закончить. Кутик тоже приближался во времени, следовало возвращаться. Метро тут где-то рядом, и даже, кажется, красная линия: что ли возле «Макдональдса» на углу от того фастфуда, где я ел. По красной до «Ховарда», пересесть на фиолетовую и до «Дэвиса». Но я еще погулял в окрестностях, разглядывая небоскребы, в основном — черную плоскую башню с двумя антеннами. У него поверхность интересная: перекрыта темно-серыми полосами, ну как дранка, которую делают под штукатурку. Снова вышел к водонапорной башне, обнаружил рядом с ней древний (относительно пожара) краснокирпичный дом с вывеской «Музей Университета Лойолы», прошел мимо какого-то bill payment center, подумал над тем, что такое checks cashed — обналичка чеков, что еще. Изучил нюансы действий арендоплательщика, имея в виду предложение bill payment center перекидывать через них квартплату прямо лендлорду. Сделал круг и полез в метро.

Красная линия была теперь совсем светлой и веселой — потому что солнце. Возвращаясь к радиоразговору в начале — о том, чем пахнет Чикаго, — то (если он и в самом деле пахнет как красная линия) ничем таким особенным: солнцем, свежим воздухом, вагоном — легкий запах даже не пластика, какой-то другой. Понятно, народу немного. Кто знает, как оно пахнет в час пик. Может, совокупность всех запахов вообще. Хотя вряд ли.

Сидел, ехал, поглядывал в окно, пытался понять, как все же в этих четырехэтажных домах устроены деревянные лестницы, — а дома мелькают, не рассмотришь. Вообще в основном они идут как обычные лестницы в домах: вверх, плотный поворот на следующий марш, вверх на следующую площадку. Обычно — с краю площадки. Но некоторые все же, да, идут по центру, а вот чтобы то расходились на две, то сходились вместе — это, пожалуй, могло и показаться. Но площадки-балконы есть всюду, на каждом этаже, большие, а от них еще и балконы-галереи вдоль дома по каждому этажу. Означает ли это, что в квартиры можно зайти только по галерее или внутри дома тоже есть коридор? Да, а мне еще надо понять, как на воркшопе предъявить «Счастьеловку» — эту книгу они частично перевели для своего ридера, в связи с чем меня, собственно, в Чикаго и выписали.

Примерно так: раз уж я не мейнстримовский писатель, то должен зарабатывать иными способами. Что поделать, я журналист, отчасти политический аналитик и т. п. Но однажды мне предложили колонку в интернет-проекте; шефом раздела там филолог, который предложил мне писать все, что захочу. Да, чтобы о политике — но как захочу. То есть зазвал именно как писателя, а не как политического журналиста и т. п. Но, разумеется, о политике и прочей жизни общества.

Два года я писал колонку в неделю. Разумеется, всякий раз это были нарративы на политическую тему. Потом проект закончился — этот редактор ушел, какое-то время работал с другим, но уже по инерции. И им уже хотелось чего-то другого, и мне перестало быть интересным. Все заканчивается потому что. В итоге у меня остались все эти тексты с правами на них, а некоторые были неплохи — то есть как-то существовали и после исчерпания контекста времени их написания. Вполне куски прозы, но что с ними делать? Сложить их вместе — бессмысленно, такие штуки никогда не работают. Да вместе они и прозой не будут.

Я их и засунул — не все, конечно — внутрь большого нового описания. Они там стали быть как эти вышеупомянутые рабочие, обслуживающие инсталляцию. Конечно, требовалось добавить еще какие-то нарративы, уже приватные и неполитические. Требовалась и рамка, чтобы обеспечить всему этому новый смысл. Потому что description должно быть умнее, чем случаи у него внутри, и он добавит всем им смысла — практически mind map, внедренная в отдельный артефакт.

Неизвестная, не названная Creature (так Кутик перевел Тварь из «Счастьеловки») здесь — именно description, которое хочет охватить и переустроить все эти элементы. В таком варианте текст строит себя, меняя природу локальных нарративов, — ставит над ними еще какой-то смысл, а они на него отзываются, вынуждены это делать. В каком-то смысле эта Креатура, сущность работает вариантом маковского Setup Assistant, загружая — когда надо — приложения.

Здесь же и бытовой эффект. Descriptive-вариант письма — не машинка для ложного воображения: записываемые им сущности существуют реально, просто ранее существовали в non-spelling shape. Это прагматическая машинка, она не будет формировать фантазии, этот инструмент не работает с ними. И не только в случаях, когда возле текста маячит метафизика. Например, никто же не знает, чт? именно происходит в той же политике — там явно нечеткое пространство. При этом наррации не помогут: они же умеют рассказать только о том, что уже произошло, но не о вещах, у которых еще нет карты. Здесь могут работать только дескрипции. И еще один побочный эффект: новые descriptions способны impose, навязать смысл рутинным, ежедневным нарративам. Навыки такого письма очень полезны и в нелитературной работе. Прагматически полезны, и это не только шутка.

Эти мысли закончились примерно к «Лойоле», затем поезд добрался и до «Дэвис-стрит». Потом в гостиницу приехал Илья, мы обсудили с ним воркшоп, апофатическое письмо, дескрипции, он поехал по своим делам, а я пошел покупать еду. Разумеется, участие Чикаго в этой небольшой литературной теории неоспоримо. Иначе я бы думать об этом не стал, и наоборот: теперь не могу описывать Чикаго без этой истории.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.