Глава 8. 1941: миф о разбежавшейся Красной Армии
Глава 8. 1941: миф о разбежавшейся Красной Армии
В 1920-1930-е годы на Западе было модным считать Советский Союз «колоссом на глиняных ногах». Станут ли русские сопротивляться всерьёз в случае внешней агрессии? Совсем недавно Россия пережила очередное смутное время. Взбунтовавшаяся чернь осмелилась посягнуть на самое святое – власть и привилегии благородных сословий. Оставшаяся без надлежащего руководства страна обречена на гибель и распад. Вот что писал, сидя в тюремной камере после подавления «пивного путча» будущий правитель «Третьего Рейха» Адольф Гитлер:
«Сама судьба указует нам перстом. Выдав Россию в руки большевизма, судьба лишила русский народ той интеллигенции, на которой до сих пор держалось её государственное существование, и которая одна только служила залогом известной прочности государства. Не государственные дарования славянства дали силу и крепость русскому государству. Всем этим Россия обязана была германским элементам – превосходнейший пример той громадной государственной роли, которую способны играть германские элементы, действуя внутри более низкой расы. Именно так были созданы многие могущественные государства на земле. Не раз в истории мы видели, как народы более низкой культуры, во главе которых в качестве организаторов стояли германцы, превращались в могущественные государства и затем держались прочно на ногах, пока сохранялось расовое ядро германцев. В течение столетий Россия жила за счёт именно германского ядра в её высших слоях населения. Теперь это ядро истреблено полностью и до конца. Место германцев заняли евреи. Но как русские не могут своими собственными силами скинуть ярмо евреев, так и одни евреи не в силах надолго держать в своём подчинении это громадное государство. Сами евреи отнюдь не являются элементом организации, а скорее ферментом дезорганизации. Это гигантское восточное государство неизбежно обречено на гибель. К этому созрели уже все предпосылки. Конец еврейского господства в России будет также концом России как государства. Судьба предназначила нам быть свидетелем такой катастрофы, которая лучше, чем что бы то ни было, подтвердит безусловно правильность нашей расовой теории»[142].
Сходных мнений придерживались и многие российские эмигранты. Проиграв гражданскую войну, бывшие хозяева жизни нашли пристанище на Западе, в бессильной злобе глядя, как Россия обходится без них. Сейчас, сейчас, ещё немного, и возомнившие о себе хамы поймут, что же они натворили. Осознают, раскаются, приползут на коленях, умоляя бывших господ смилостивиться и вернуться. Стоит явиться освободителям в иноземных мундирах, неважно, английских, французских или германских, как измученные сталинским режимом мужики тут же бросятся резать ненавистных большевиков:
«Но как бы ни оценивать шансы “мирной эволюции”, мирного врастания социализма в кулака (можно утверждать, что издали – виднее), один факт остаётся для меня абсолютно вне всякого сомнения. Об этом мельком говорил краском Тренин в “Последних Новостях”: страна ждёт войны для восстания. Ни о какой защите “социалистического отечества” со стороны народных масс не может быть и речи. Наоборот, с кем бы ни велась война, и какими бы последствиями ни грозил военный разгром, все штыки и все вилы, которые только могут быть воткнуты в спину красной армии, будут воткнуты обязательно. Каждый мужик знает это точно так же, как это знает и каждый коммунист! Каждый мужик знает, что при первых же выстрелах войны он в первую голову будет резать своего ближайшего председателя сельсовета, председателя колхоза и т. д., и эти последние совершенно ясно знают, что в первые же дни войны они будут зарезаны, как бараны»[143].
Можно понять И.Л.Солоневича, писавшего эти строки в 1935 году. Совсем недавно сбежал из СССР, пользуясь ротозейством лагерного начальства. Равно как и «краскома», на которого ссылается Иван Лукьянович. П.Н.Тренин – советский лётчик, бежавший из СССР в начале 1930-х, во время Великой Отечественной войны нашёл бесславную смерть в рядах власовской армии[144]. Предатели всегда ненавидят тех, кого они предали.
Правящие круги западных демократий также оценивали шансы СССР устоять в будущей войне весьма невысоко. Помимо морально-политического состояния советского общества, они выдвигали и технические соображения. И так уже сильно отставшая в промышленном развитии от ведущих стран Запада, в результате революции и гражданской войны наша страна потеряла ещё десять лет. Форсированная индустриализация 1930-х позволила совершить мощный рывок вперёд, однако западные «доброжелатели» привыкли относиться к советским достижениям скептически.
Так, в датированной 2 августа 1939 года инструкции для британской делегации на переговорах военных миссий СССР, Великобритании и Франции было сказано следующее:
«Другим затруднением является состояние внутренних коммуникаций России. Железные дороги работают в настоящий момент с максимальной нагрузкой и не могут выдержать никакого дополнительного бремени. Если в течение первых недель войны они могли бы выполнять свою роль по мобилизации армии, то промышленность и другие важные отрасли оказались бы в большей или меньшей степени парализованы. По истечении двух или трёх недель военная мобилизация должна была бы быть остановлена или, по меньшей мере, приостановлена, с тем, чтобы избежать полного паралича промышленности и всей жизни страны»[145].
В самом деле, в русско-японскую войну железные дороги не смогли обеспечить своевременной переброски войск и военных грузов на Дальний Восток. В годы 1-й мировой войны опять же именно транспорт оказался самым уязвимым местом русской военной экономики. Почему сейчас должно быть иначе?
Впрочем, осторожные британцы тут же делают оговорку:
«С другой стороны, хотя все правила логики заставляют полагать, что русская транспортная система должна потерпеть крах под давлением потребностей войны, не следует забывать, что все русские транспортные средства и промышленность фактически до сих пор функционировали, вопреки тому, что они уже давно должны были бы потерпеть полный крах, если исходить из общепризнанных положений. Поэтому следует помнить о том, что нельзя судить о потенциальных силах России, исходя из западных представлений»[146].
Однако случилось непредвиденное. Ведомый большевиками и лично Сталиным советский народ не только выстоял, но и победил. Мало того, СССР внёс решающий вклад в разгром Германии. Вопреки голливудской киностряпне, именно на Восточном фронте была уничтожена львиная доля германских войск, именно Красная Армия в мае 1945 года взяла Берлин.
Этот факт совершенно не укладывается в концепции обличителей «преступлений сталинизма». Впрочем, они нашли выход из положения. Если нельзя отрицать саму Победу, можно представить её следствием неправильной немецкой политики. Дескать, в поражении Германии виноват сам Гитлер. Измученные «коммунистическим рабством» народы СССР были готовы встречать немцев как своих освободителей. Увы, одержимый русофобскими идеями «бесноватый фюрер» не оправдал надежд. Увидев, что вместо свободы пришельцы принесли террор и геноцид, граждане нашей страны поневоле вынуждены были взяться за оружие и дать отпор оккупантам:
«И если бы пришельцы не были так безнадёжно тупы и чванны, не сохраняли бы для Великогермании удобную казённую колхозную администрацию, не замыслили бы такую гнусь, как обратить Россию в колонию, – то не воротилась бы национальная идея туда, где вечно душили её, и вряд ли пришлось бы нам праздновать двадцатипятилетие российского коммунизма»[147], – сокрушается автор «Архипелага ГУЛАГ».
А вот что пишет В.Э. Спроге, добровольно оставшийся в оккупированном немцами Харькове:
«– Открывайте! Открывайте! Город занят немцами!
Это были Щёткины. Мы выбежали, обнимая и целуя их, радостно возбуждённые.
Так закончился советский период нашей жизни. Только тот, кто испытал гнёт и ужас коммунистического ига, может понять, что означало освобождение от него.
Но, увы, мы ошиблись. Это не был конец нашим злоключениям. За освобождением от большевиков последовало горькое разочарование в самих “освободителях”. Новые “коричневые” злодейства сменили прежние “красные”. Даже ужас угрожавшей нам голодной смерти в осаждённом Харькове бледнеет перед тем, что творило “коричневое” управление.
За этим последовали потери близких и дорогих, всего имущества, болезненные разлуки, авантюрное бегство, бомбы и пожары в Берлине»[148].
«Доказательством» подобного тезиса служит «нежелание воевать за Сталина», якобы имевшее место в первые месяцы после гитлеровского нападения. Сладострастно смакуя поражения Красной Армии в начальный период войны, сегодняшние обличители пытаются представить их как неслыханную катастрофу:
«Сопротивление отдельных застав, частей и гарнизонов не могло скрыть от командования совершенно невероятное поведение армии. Такого история войн ещё не знала.
Полтора миллиона человек перешли к немцам с оружием в руках. Некоторые, целыми соединениями, под звуки дивизионных оркестров.
Два миллиона человек сдались в плен, бросив оружие. (Под словом “оружие” подразумевается не только винтовка или пистолет, но всё до танка и самолета включительно).
500 тысяч человек были захвачены в плен при различных обстоятельствах.
1 миллион человек откровенно дезертировали (из них 657354 человека было выловлено, 10200 – расстреляно, остальные исчезли без следа).
800 тысяч человек были убиты и ранены.
Примерно миллион человек рассеялся по лесам»[149].
Разумеется, причина всех этих поражений кроется исключительно в нежелании армии воевать за людоедский сталинский режим:
«Когда началась советско-германская война – через 10 лет после душегубской коллективизации, через 8 лет после великого украинского мора (шесть миллионов мёртвых и даже не замечены соседнею Европой), через 4 года после бесовского разгула НКВД, через год после кандальных законов о производстве, и всё это – при 15-миллионных лагерях в стране и при ясной памяти ещё всего пожилого населения о дореволюционной жизни, – естественным движением народа было – вздохнуть и освободиться, естественным чувством – отвращение к своей власти. И не “застиг врасплох” и не “численное превосходство авиации и танков” (кстати, всеми численными превосходствами обладало РККА) так легко замыкало катастрофические котлы – по 300 тысяч (Белосток, Смоленск) и по 650 тысяч вооружённых мужчин (Брянск, Киев), разваливало целые фронты, и гнало в такой стремительный и глубокий откат армий, какого не знала Россия за все 1000 лет, да наверно и ни одна страна, ни в одной войне, – а мгновенный паралич ничтожной власти, от которой отшатнулись подданные как от виснущего трупа»[150].
«Находясь в полной уверенности, что проводимые с 1917 года воспитательные мероприятия с русским народом, главным из которых было постоянно проводимое массовое истребление этого народа, окончательно превратили его в оболваненную, бессловесную массу, годную только для перемолки в лагерную, а теперь и окопную пыль, товарищ Сталин был потрясён тем сюрпризом, что ему преподнесла любимая армия.
Извращённая психология, культивируемая в коммунистическом антимире, заставила и самого вождя поверить, что красноармейцы и командиры (среди которых практически не найти человека, у кого бы не был расстрелян, замучен, раскулачен, сослан, арестован или бесследно исчез кто-нибудь из родных, близких или друзей) настолько растеряли все нормальные человеческие чувства и эмоции, настолько мутировали на страшном пути от обычного человека к человеку советскому, что не имеют уже никаких других желаний, кроме как идти в поход, чтобы завоевать для преступного режима мировое господство.
К великой чести русского народа надо сказать, что этого не произошло. События лета 1941 года можно без всяких преувеличений назвать стихийным восстанием армии против сталинской деспотии»[151].
«С утра 22 июня сталинская номенклатура оказалась даже не между двух, а меж трёх огней.
С запада наступали гитлеровцы, своих намерений по отношению к коммунистам не скрывавшие.
С востока, из Кремля и с Лубянки, летели приказы, один расстрельнее другого. Самый многочисленный враг был рядом – и та безрассудная решимость, с которой большевики когда-то сожгли все мосты между собой и обманутым, замордованным народом, обернулась теперь против них. Вот и пришлось их жёнам хватать горшок с фикусом и в панике бежать, куда глаза глядят.
Последствия массового бегства руководителей оказались фатальными. Любая система выходит из строя после разрушения центра управления. Любая армия временно (а то и навсегда) теряет боеспособность в случае потери командиров. Но у нас-то была не “любая”, а очень даже специфическая система: система, скреплённая террором и террором управляемая.
Вместе со сбежавшим начальством ушёл страх – и Красная Армия, великая и ужасная, стала стремительно и неудержимо разваливаться.
Как бочка, с которой сбили обручи»[152].
Однако давайте отбросим завывания и посмотрим, как всё обстояло на самом деле. Разумеется, переход красноармейцев на сторону немцев «целыми соединениями, под звуки дивизионных оркестров» имел место лишь в воспалённом воображении нынешних доморощенных ниспровергателей и обличителей. Тем не менее, результаты боевых действий советских вооружённых сил в начальный период войны нельзя назвать слишком удачными.
Так, с первого дня войны до конца сентября 1941 года наши войска потеряли убитыми, умершими от ран и болезней, погибшими в результате происшествий 430 578 человек, пропавшими без вести и попавшими в плен – 1 699 099 человек. В октябре-декабре 1941 года соответственно 371 613 и 636 383 человека[153].
Обращает на себя внимание соотношение погибших и пленных: с 22 июня до конца сентября на каждого убитого советского военнослужащего приходилось почти 4 пропавших без вести или сдавшихся в плен, в последние три месяца 1941 года это соотношение уменьшилось до 1 к 1,7. Впрочем, не всех пропавших без вести следует считать сдавшимися в плен. Согласно подсчётам Г.Ф. Кривошеева, из 5 млн советских военнослужащих, пропавших без вести за годы войны, примерно 500 тыс. не были пленены, а погибли или, будучи тяжело ранеными, остались на поле боя, занятом противником[154].
Что ни говори, потери тяжёлые. Однако прежде чем обличать ошибки и преступления «сталинского режима», давайте посмотрим, насколько успешно воевали с Гитлером другие страны.
Как известно, 2-я мировая война началась 1 сентября 1939 года нападением Германии на Польшу. Уже 28 сентября гарнизон Варшавы капитулировал, а польские вооружённые силы были к тому времени полностью разгромлены. Миллионная польская армия прекратила своё существование. При этом на германском фронте поляки потеряли 66,3 тыс. убитыми и пропавшими без вести, 133,7 тыс. ранеными и 420 тыс. пленными[155].
17 сентября 1939 года, после того, как польское руководство позорно бежало из страны, в Польшу вступили советские войска. В боях и стычках с ними польская армия потеряла 3,5 тыс. убитыми, 20 тыс. ранеными и пропавшими без вести, а также 454,7 тыс. пленными[156].
Итак, в ходе боевых действий против германских войск на каждого убитого польского военнослужащего приходилось 6,3 попавших в немецкий плен. Если же посмотреть на результаты столкновений с советскими войсками, картина становится просто вопиющей: на одного убитого 130 пленных жолнежей. Господа обличители, бьющиеся в истерике по поводу массовой сдачи красноармейцев в 1941-м, – вот как выглядит армия, действительно не желающая воевать!
Впрочем, ситуация вовсе не удивительна. Едва появившись на свет, «уродливое детище Версальского договора» немедленно развязало вооружённые конфликты со всеми соседями, стремясь максимально раздвинуть свои границы. В 1920 году, воспользовавшись идущей в нашей стране Гражданской войной, Польша оккупировала Западную Украину и Западную Белоруссию. Став в возрождённой Речи Посполитой гражданами второго сорта, население этих территорий подвергалось многолетним издевательствам и унижениям. Когда в 1939 году Советский Союз забрал своё обратно, мобилизованные в польскую армию украинцы и белорусы отнюдь не горели желанием умирать за «независимую Польшу», обращавшуюся с ними как с бесправным быдлом. Об их отношении к начавшейся войне можно судить по тогдашней частушке:
Вы не думайце, палякi,
Вас не будзем баранiць,
Мы засядзем у акопах
I гарэлку будзем пiць.
Но если к польскому государству можно предъявить справедливые претензии, то тогдашняя Франция без сомнения могла считаться оплотом свободы и демократии. Её индустриальная и военная мощь также не шли ни в какое сравнение с польскими. Мало того, в отличие от Польши 1 сентября 1939 года или СССР 22 июня 1941 года, к моменту германского нападения Франция уже больше восьми месяцев находилась в состоянии войны. Французская армия успела отмобилизоваться, занять оборонительные позиции, дождаться прибытия британских союзников. Тем не менее, результат оказался более чем плачевным.
10 мая 1940 года немецкие части перешли в решительное наступление. Уже через несколько дней положение на фронте стало катастрофическим. Выяснилось, что французские солдаты вовсе не горят желанием умирать за родину. Как пишет в своих мемуарах Черчилль:
«Очевидцы рассказывали о толпах пленных французов, которые шагали рядом с немцами, причём многие из них всё ещё несли свои винтовки, которые время от времени собирали и уничтожали под танками. Я был потрясён крайней беспомощностью и отказом от борьбы с немецкими танковыми частями, которые, имея несколько тысяч машин, осуществляли полное уничтожение могущественных армий; не менее поразил меня и быстрый крах французского сопротивления сразу же после прорыва фронта. Всё немецкое передвижение осуществлялось по главным дорогам, и ни в одном месте их не остановили»[157].
14 июня немецкие войска без боя вступили в Париж. 22 июня 1940 года Франция позорно капитулировала. В ходе скоротечной военной кампании французская армия потеряла 84 тыс. убитыми и 1547 тыс. пленными[158]. Таким образом, на одного убитого французского военнослужащего приходилось свыше 18 сдавшихся в плен.
А ведь это не хвастливое польское панство. Это французы, победители 1-й мировой войны. Это те самые французские солдаты, что насмерть стояли под Верденом, что бесстрашно шли на немецкие пулемёты. Как справедливо пишет Черчилль: «Франция руководила военными действиями и несла на себе основное бремя тяжёлых наземных боёв с 1914 по 1918 год. Она потеряла 1 миллион 400 тысяч человек убитыми»[159].
Ныне же под ударами германской армии бывшие победители в мгновение ока превратились в трусливое стадо. Четыре долгих года пытались в тот раз сломить Францию немецкие войска, да всё без толку. А теперь справились за месяц с небольшим.
Итак, господа обличители, объясните, какой кровавый диктатор довёл несчастный французский народ до такого состояния, что гордые галлы начали массово сдаваться в плен, не желая воевать за свою страну? Какие массовые репрессии подкосили под корень командный состав французской армии?
Или, может быть, наступающая германская армия имела подавляющее превосходство в живой силе и технике? Вот и Черчилль пишет:
«Поэтому Гитлер был в состоянии осуществить наступление на Францию силами 136 дивизий с использованием всей грандиозной мощи его десяти танковых дивизий в составе почти трёх тысяч танков, в числе которых находилась, по крайней мере, тысяча тяжёлых»[160].
«Пикирующие бомбардировщики и почти непробиваемые орудийными снарядами танки, которые показали себя с такой выгодной стороны в Польше, хотя и в меньших масштабах, снова образовали острие главной группировки»[161]
Что же это за «непробиваемые орудийными снарядами» гусеничные монстры? Неужели те самые Т-IV, вооружённые короткоствольной 75-мм пушкой и весившие всего лишь около 20 тонн[162], над которыми так любят глумиться Резун и его последователи? Да и тех в составе наступающей немецкой армии насчитывалась отнюдь не тысяча. На 10 мая 1940 года на Западном фронте их имелось всего лишь 278 штук. Плюс 349 средних танков T-III. Остальные – лёгкие T-I (523 шт.) и T-II (955 шт.), да трофейные чехословацкие 35(t) (106 шт.) и 38(t) (228 шт.)[163].
Английские и французские военнопленные. Северная Франция, лето 1940 года.
Как справедливо отметил участник тех событий французский генерал Ф.Гамбьез:
«Французское поражение в 1940 г. было событием необычайным. Мы знаем теперь, что в общем соотношении сил франко-британские войска имели преимущество в танках и артиллерии, а их слабость в авиации была не такой, чтобы можно было предугадать столь быстрый разгром»[164].
Ещё показательней ситуация с Бельгией и Голландией. Поддержанная несколькими французскими дивизиями, 350-тысячная голландская армия капитулировала перед численно равными силами вермахта, потеряв всего 6,2 тыс. человек убитыми. Бельгия, поставив под ружьё почти 600 тыс. человек, также поддержанная лучшими французскими дивизиями и британской экспедиционной армией, сдалась, потеряв 9,3 тыс. убитыми[165].
Приходится признать, что в начальный период 2-й мировой войны другие противники Германии воевали с немецкими войсками куда хуже, чем Красная Армия.
Но может быть, подобное поведение допустимо для других держав, но абсолютно несвойственно русской армии? Так, автор недавно вышедшей в серии «Жизнь замечательных людей» биографии трижды Героя Советского Союза А.И.Покрышкина, процитировав приведённое мною выше предсказание Солоневича, многозначительно добавляет:
«Этот прогноз не сбылся, но всё же масштабы измен и количество сдавшихся в плен – небывалые в российской истории…»[166]
Увы, в русской истории данное событие отнюдь не уникально. Чтобы не погружаться в глубь веков, вспомним позорные поражения царской армии в начале XX века.
Русско-японская война. Втрое уступавшая Российской Империи по численности населения Япония всего лишь несколько десятилетий назад вышла из феодальной самоизоляции, едва ли не чудом избежав участи стать колонией или полуколонией великих держав. Тем неожиданней исход военного противоборства.
Конечно, весомую негативную роль сыграли недооценка противника, удалённость театра военных действий от европейской части России, низкая пропускная способность железнодорожной сети. Однако собранных в Маньчжурии русских сил было вполне достаточно, чтобы если не выиграть войну, то хотя бы свести её «вничью».
6(19) февраля – 25 февраля (10 марта) 1905 года состоялось Мукденское сражение. Русские войска насчитывали свыше 300 тыс. штыков, 16 тыс. сабель и до 8 тыс. сапёров, 1219 полевых и 256 тяжёлых орудий, 56 пулемётов[167]. Численность японцев достигала 335 тыс. человек, их войска имели на вооружении 892 полевых и 170 тяжёлых орудий и до 200 пулемётов[168]. Силы противников были примерно равны. Несмотря на это, русская армия потерпела сокрушительное поражение. Было убито 8,4 тыс. солдат и офицеров, ранено 51 тыс., попало в плен 21 тыс. и более 8 тыс. пропало без вести. Японские потери убитыми, ранеными и пропавшими без вести составили, согласно иностранным источникам, 67,5 тыс. человек, сами японцы определяют свои потери в открытой печати в 41 тыс. человек[169].
Таким образом, количество пленных и пропавших без вести более чем втрое превосходит число убитых. Следует отметить ещё один нелицеприятный момент. В предшествующих боях на Маньчжурском театре военных действий из 3630 военнослужащих русской армии, захваченных японцами, 1976 попали в плен ранеными. В Мукденском же сражении из 21 100 русских пленных лишь 2537 были ранены, остальные сдались в японский плен невредимыми[170].
Мало того, русская армия обратилась в паническое бегство. Вот что докладывал об этом Николаю II генерал от инфантерии Н.П.Линевич, назначенный после сражения главнокомандующим на место смещённого генерала А.Н.Куропаткина:
«…к крайнему прискорбию, во время паники, происходившей у Мукдена, потоком потекло из армии в тыл на север частью с обозами, а частью просто поодиночке и даже группами около шестидесяти тысяч нижних чинов, из числа которых было множество задержано в Телине и на других станциях. Но, несомненно, множество ушло ещё далее к Харбину… Несомненно, что некоторая часть нижних чинов прошло и далее Харбина… Уходящие из армии в тыл нижние чины говорят, что они уходят потому, что воевать не могут»[171].
К счастью, у японской армии не было маневренных соединений, чтобы завершить окружение в панике бегущих русских войск. Время танковых дивизий наступит лишь тридцать лет спустя.
Сами же японцы сдавались в плен крайне неохотно. Японских пленных считали буквально на единицы:
«За каждого пленного японского солдата было обещано платить взявшему в плен 100, а за офицера 300 руб. Но количество пленных оставалось ничтожным, и все они или отказывались что-либо сообщить, или давали неверные сведения»[172].
Всего в ходе войны в японском плену оказалось 74 тыс. русских военнослужащих[173], в то время как японцев в русском плену – чуть больше 2 тысяч[174].
В результате постоянных поражений моральный дух русских войск сильно упал. К концу войны, во время стояния на Сыпингайских позициях действующая русская армия в Маньчжурии насчитывала около 800 тыс. человек, превосходя японцев почти вдвое[175], однако даже не пыталась наступать.
В отличие от 2-й мировой войны, в 1-ю мировую Восточный фронт был для Германии второстепенным. Несмотря на это русские войска неоднократно терпели тяжёлые поражения.
Русские пленные солдаты и артиллерия, захваченные под Танненбергом, 1914 год.
Так, в ходе Восточно-Прусской операции в августе-сентябре 1914 года была разгромлена 2-я русская армия под командованием генерала от кавалерии А.В.Самсонова, потерявшая 6739 человек убитыми, 20,5 тыс. ранеными и 92 тыс. пленными[176].
«В письме неизвестного от того же дня [3 ноября 1914 года. – И.П.]: “Я поднялся из окопа, и моим глазам представилась невероятная картина: роты справа и слева, поднявши белые флаги, сдаются немцам. Нечто невероятное! Из другого полка, сидящего рядом с нами, также попало в плен 8 рот”.
Из письма служащего в 5-м Сибир. мортирном дивизионе на имя Н.Н.Ч.: “Потери у нас громадные. 14-я Сиб. дивизия в составе 16 000 чел. ввязалась в бой 2 ноября 1914 г., 11-го в ней было 2500. 13-я Сиб. вступила в бой 2 ноября, 16-го в ней оказалось вместо 64 рот всего 3 роты; некоторые роты состоят всего из 15 чел. Почти одна треть сдалась в плен. Идёт усиленный обстрел пулемётами, много убитых. Вдруг какой-то подлец кричит: “Что же, ребята, нас на убой сюда привели, что ли? Сдадимся в плен!” И моментально чуть ли ни целый батальон насадил на штыки платки и выставил их вверх из-за бруствера”»[177].
«21 января 1915 г. главнокомандующий С.-З. фронтом Рузский писал нач. штаба: “К прискорбию, случаи добровольной сдачи в плен среди нижних чинов были и бывают, причём не только партиями, как сообщаете вы, но даже целыми ротами. На это явление уже давно обращено внимание, и предписано было объявить всем, что такие воинские чины по окончании войны будут преданы военному суду; кроме того, о сдавшихся добровольно в плен сообщается, если это оказывается возможным, на их родину. Указания Верх. главн. будут вновь подтверждены. Хотя после принятых мер число случаев добровольной сдачи в плен значительно уменьшилось, и были даже примеры, когда пытавшиеся сдаться расстреливались своими же в спину, но, тем не менее, случаи эти будут повторяться и в будущем, пока не устранится главная причина их – отсутствие офицерского надзора, являющегося следствием крайнего недостатка офицеров. Необходимо принять самые энергичные меры к возвращению вылечившихся офицеров, находящихся ныне во внутренних губерниях России. Об этом я просил уже несколько раз, но офицеров до настоящего времени возвращают очень туго. Войсковые части, случайно узнававшие о своих офицерах, которые, будучи здоровы, медлят с возвращением в строй, от себя принимают посильные меры, побуждая к возвращению путём угрозы представлять их в будущем к увольнению без пенсии и мундира”»[178].
Особенно тяжёлой оказалась летняя кампания 1915 года. В начале августа почти без сопротивления была сдана крепость Новогеоргиевск:
«6 августа потерявший голову комендант крепости – презренный генерал Бобырь – перебежал к неприятелю и, уже сидя в германском плену, приказал сдаться державшейся ещё крепости. В огромном гарнизоне не нашлось ни генерала Кондратенки, ни майора Штоквича, ни капитана Лико… И утром 7 августа прусский ландвер погнал человеческое стадо в бесславный плен. Численность гарнизона Новогеоргиевска равнялась 86 000 человек. Около 3000 было убито, а 83 000 (из них 7000 раненых) сдалось, в том числе 23 генерала и 2100 офицеров. Знамёна гарнизона благополучно доставлены в Действующую армию лётчиками. В крепости потеряно 1096 крепостных и 108 полевых орудий, всего 1204. Торопясь капитулировать, забыли привести в негодность большую часть орудий. Германцы экипировали этими пушками свой Эльзасско-Лотарингский фронт, а французы, выиграв войну, выставили эти русские орудия в Париже, на Эспланаде инвалидов, на поругание своих бывших братьев по оружию»[179].
«Приказ по IV армии от 4 июня 1915 года:
“Одна из женщин-врачей, вернувшаяся из германского плена, привела в своих показаниях случай массовой сдачи в плен нижних чинов одного из полков, главным образом ратников, которые в разговоре с ней объяснили причину сдачи тем, что им “надоело сидеть в окопах и они измучились”. Главнокомандующий, сообщая мне об этом позорном факте, приказал поставить о нём в известность всех войсковых начальников, с тем чтобы они использовали этот случай для своих приказов и соответствующих бесед с нижними чинами”»[180].
Всего с 1 мая по 1 ноября 1915 года царская армия потеряла 976 тыс. человек пленными[181], при этом её потери убитыми и умершими от ран составили лишь 423 тысячи[182].
Общее количество русских солдат и офицеров, попавших в плен в ходе 1-й мировой войны, также весьма внушительно. Согласно данным Центральной Коллегии о пленных и беженцах (Центропленбежа), оно составило 3 911 100 человек, из которых 2 385 441 находился в плену в Германии, 1 503 412 – в Австро-Венгрии, 19 795 – в Турции и 2452 – в Болгарии[183]. Однако эмигрантский историк Н.Н.Головин полагает это число существенно завышенным. Согласно его данным, основанным на немецких и австро-венгерских документах, в Германии оказалось приблизительно 1,4 млн, в Австро-Венгрии – 1 млн, в Турции и Болгарии – 10 тыс. русских пленных[184].
В свою очередь с начала войны по 1 сентября 1917 года русская армия взяла в плен 159 390 германских, 1 736 764 австро-венгерских, 64 509 турецких и 670 болгарских военнослужащих[185].
Как мы видим, результаты боевых действий против германских войск отнюдь не радуют: на каждого пленного немца приходится почти 10 русских в немецком плену. Что же касается огромного количества австро-венгерских пленных, то это вполне объяснимо. Армия «лоскутной империи» отличалась низкой боеспособностью ввиду нежелания славянского населения воевать за дом Габсбургов. Отсюда массовое дезертирство и бегство к русским. Кстати, господа обличители, обожающие завывать насчёт перехода в Великую Отечественную войну красноармейцев к противнику «под звуки дивизионных оркестров», с непременными комментариями, дескать, «такого история войн ещё не знала». Вот вам реальный, а не мифический случай: 3 февраля 1915 года на нашу сторону с развёрнутыми знамёнами и полковой музыкой перешёл укомплектованный в основном чехами 28-й пехотный полк австро-венгерской армии во главе с офицерами[186].
Раз уж речь зашла о предательстве. Сегодня нам активно внушают, будто массовое сотрудничество с оккупантами жителей СССР во время Великой Отечественной войны – явление уникальное и беспрецедентное, как для истории нашей страны, так и для мировой истории. Это, мягко говоря, неправда.
Увы, всякий раз, когда на территорию России вторгался враг, среди наших соотечественников находились предатели или просто малодушные, предлагавшие свои услуги противнику. Здесь можно вспомнить и события Смутного времени начала XVII века, и измену гетмана Мазепы во время Северной войны.
Немецкий солдат конвоирует русских пленных вместе с их пулемётами. Наступление на Люблин, август-сентябрь 1914.
Во время Отечественной войны 1812 года православное духовенство Могилёвской епархии во главе с архиепископом Варлаамом, оказавшись в оккупации, в полном составе присягнуло Наполеону и служило молебны за победу французского оружия[187].
Во время Крымской войны 1853-1856 годов крымские татары массово сотрудничали с высадившимися на полуострове оккупантами[188]. В годы 1-й мировой войны немцами и австрийцами на территории бывшего Царства Польского формировались многочисленные части из поляков – бывших русских подданных. Были созданы и подразделения из финских эмигрантов.
«Начальник штаба III армии писал 21 октября [1915 года. – И.П.] начальнику штаба Западного фронта, что при опросе в плену наших нижних чинов они очень охотно рассказывают немцам всё, что знают, “о недостатке снарядов; о месте, где обучались, и т. д.”. “У многих нет сознания позорности плена и по пути в места постоянного содержания редко у кого возникает желание бежать. Наиболее пассивным элементом являются ратники старших возрастов, которые открыто говорят: “Слава Богу, что попались в плен, теперь останемся живы”. На предложение бежать из сотни находится один, и то после долгих уговоров и доказательств о том, что безразлично – умирать ли от голода или от неприятельской пули. Пользуясь отсутствием патриотизма и сознанием долга у наших солдат, германцы и австрийцы широко комплектуют пленными свои тыловые учреждения. Многие из бежавших из плена показали, что видели обозы от 200 до 300 повозок, где исключительно были наши пленные; для присмотра за ними назначалось по одному германцу на 10-15 человек… Все этапы, хлебопекарни, кухни – как полевые, так и местные – обслуживаются нашими пленными. Доходит до того, что немцы переодевают наших пленных, ездящих при полевых походных кухнях и обозах, в германскую форму, на что те безропотно соглашаются”»[189].
Но может быть, подобное явление свойственно только России? Во время 2-й мировой войны в занятых немцами странах Западной Европы сотрудничество с оккупантами было практически поголовным. Причем если у нас служба немцам воспринималась, в том числе и в народном сознании, как предательство, то на Западе это было в порядке вещей – полиция и органы местного управления продолжали исправно функционировать и при оккупантах. Можно также вспомнить наплыв добровольцев в части СС со всех концов Европы.
Что же касается поражений Красной Армии в начальный период войны, то обличители забывают простую вещь: причиной военных неудач может стать как собственная слабость, так и сила противника. Причём мощь армии выражается не только в количестве танков и самолётов, не в длине стволов танковых пушек и толщине брони, о чём так любят рассуждать поклонники Резуна. Это, в первую очередь, уровень организации и подготовки войск. Германская армия 1939-1941 годов была очень сильна, с лёгкостью громила всех противников. А на России споткнулась, причём во многом благодаря стойкости красноармейцев. Так, по словам начальника оперативного отдела Верховного главнокомандования вооружёнными силами Германии генерал-полковника А.Йодля:
«Окружённые русские армии оказывали фанатическое сопротивление, несмотря на то, что последние 8-10 дней были лишены какого-либо снабжения. Они питались буквально корой и корнями деревьев, так как отошли в непроходимые лесные массивы и попали в плен уже в таком истощении, когда были едва ли в состоянии передвигаться»[190].
Разгром Польши стоил немцам 16 343 убитых и 320 пропавших без вести[191], наступление на Западном фронте и разгром Франции в мае-июне 1940 года – около 45 тыс. убитых и около 630 пропавших без вести[192]. Между тем первая же неделя боёв против СССР обошлась германским войскам в 22 тыс. убитыми и 900 пропавшими без вести, что превышает их потери за всю польскую кампанию. К концу августа 1941 года потери на Восточном фронте превысили суммарные немецкие потери, понесённые с начала 2-й мировой на всех других фронтах[193].
Уже в самом начале войны руководителей Третьего Рейха ждало жестокое разочарование: вопреки уверениям русских эмигрантов народы России хотят сражаться, и будут сражаться за Советскую власть. Красная Армия не разбежалась, не повернула штыки против Сталина. А вслед за поражениями настала очередь побед, вслед за июнем 1941-го – май 1945-го.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.