Глава 7 Спасаясь от Красной армии

Глава 7

Спасаясь от Красной армии

К весне 1918 года наступило некоторое успокоение. Добровольческая армия начала крепнуть. В Туапсе пришли небольшие воинские части, часто казаки. Приблизительно в это время я и приехала туда.

После тяжелых переживаний зимы в Москалевке жизнь потекла, как прежде: те же хозяйственные заботы, та же красота, воздух, море…

Но это лето Аня и я стали работать по-настоящему. Петя много помогал. Делал это главным образом из-за комитета Небуга, на тот случай, если он снова появится, потребует отчета и будет отбирать доход. Тогда можно будет выписать наши жалованья, как было условлено с комитетом.

Мы взяли на себя все виноградники – всю работу, за исключением цапанья, которое делали рабочие. Мы подвязывали, общипывали и провели все с начала до конца. Петя опрыскивал серой.

Определенных рабочих часов у нас не было, но нужное количество мы вырабатывали. Аня предпочитала вставать раньше и раньше кончать. Я – позже. Все же успевали и купаться, и поиграть в теннис. Работали с удовольствием. Урожай как винограда, так и фруктов предвиделся прекрасный.

В начале августа приехал перс для покупки урожая садов. Из винограда должны были, как всегда, делать вино.

Жили и не предвидели надвигающейся грозы. Работы по имению шли по-прежнему. Ту часть фруктов, которую не продали персу, мы сами собирали, укладывали в ящики и отправляли оптом на базар в Туапсе. Всегда ездил один из рабочих.

17 августа должны были отправить новую партию. Накануне все приготовили и нагрузили на дилижан[11] сорок пудов фруктов, как это делали всегда. Воз получился громадный. Мы с Аней никогда не вмешивались в папины распоряжения, но в этот день – это было чудо, спасшее всех нас, – мы стали доказывать папе, что надо послать кого-нибудь другого, что этот рабочий продает плохо или удерживает деньги. Папа не соглашался, но мы настаивали. Тогда папа, который никогда не сердился, сказал, что если мы не доверяем рабочему, то можем ехать сами.

Мы согласились, несмотря на то что никогда этим не занимались. Лошадьми правили хорошо, ничего не боялись и решили ехать. Женя (брат) попросил, чтобы пустили и его: ему было двенадцать лет, и для него это было громадное удовольствие. На нашей даче, на другом участке, жили дядя Коля Москальский и Ваня Кобылий, с женами. Узнав, что мы едем в город, дядя Коля попросил, чтобы взяли и его – он хочет посмотреть, что делается с банком, где он был директором. Папа этому очень обрадовался, так как боялся, как мы, две девицы и мальчик, поедем одни. Выезжали обыкновенно до рассвета и возвращались уже в темноте.

Наше имение находилось между морем и шоссе, которое тянулось от Новороссийска до Туапсе и дальше на Сочи. От шоссе шла прямая и довольно крутая дорога к дому, обсаженная кипарисами. Шоссе извивалось по склонам гор, причем были только спуски и подъемы. С одной стороны дороги были обрывы, часто заросшие колючкой, а иногда и большие кручи, с другой – крутые скаты гор или отвесные стены. Все кругом было покрыто дубовым лесом, где росло множество кустов азалий. Весной запах был одуряющий! В балках, среди зарослей граба, орешника и держидерева, встречались старые одичавшие фруктовые деревья, обвитые лианами и ежевикой.

Всего до Туапсе от Москалевки было двадцать шесть верст, в сторону города до деревни Небуг в семи верстах было несколько имений и дач, и там кое-где была видна культура. Только в два имения постоянно летом приезжали владельцы, и там производились работы, как у нас. Другие же были заброшены; кое-где жили сторожа, а во многих все постепенно разрушалось и покрывалось буйной растительностью.

Сама деревня Небуг находилась в версте выше шоссе, которое по длинному железному мосту переходило на другую сторону долины, по которой зимой во время дождей бешено неслась река и разливалась широко, а летом бежал тихий ручеек; все кругом было покрыто галькой.

Дальше подъем в горы: лес, заросли на протяжении восемнадцати верст до пригорода Туапсе, Паук. Эта часть была совершенно безлюдна, не было ни одного дома, ни одного места, где бы притрагивался человек. Только по обе стороны перевала были два «фонтана», где поили лошадей.

Езды по шоссе почти не было: редко-редко встречались подвода или почтовая пара. Тишина была изумительная! Только трещали цикады и чирикали птицы. За несколько верст была слышна встречная телега, которая громыхала на спусках. Потом тишина, когда она поднималась, и снова грохот, уже громче, когда она опять спускалась. Еще реже проходил автомобиль. Часто, за весь путь в город и обратно, проезжали благополучно, не видя этого «пугала» наших поездок: боялись их очень! Автомобили на нашей дороге гудели все время, и благодаря тишине и поразительно чистому воздуху слышно его было издалека.

Тогда поднималась страшная тревога: моментально останавливали лошадей, брали их под уздцы и ставили мордами к стене. Кто-нибудь бежал навстречу автомобилю и, стоя посреди дороги, отчаянно махал руками и останавливал его, обязательно со стороны обрыва. В этом случае не существовало ни правой, ни левой стороны. Тогда шарахающихся лошадей осторожно проводили мимо и уезжали. Автомобиль трогался лишь тогда, когда лошади уже отъехали, чтобы не пугать их шумом мотора. Только этой встречи и боялись на нашем дивном и диком шоссе.

За все двадцать шесть верст было только две проселочные дороги, отходившие в горы. Одна – в деревню, а другая в аул. Были кое-где тропинки сокращения на перевалы. Ехали от нас до города обыкновенно четыре часа. Поэтому 17 августа мы, чтобы успеть на базар, выехали в 4 часа утра, еще до рассвета, как это делалось всегда.

Правили по очереди Аня и я, так как помимо опыта и знания шоссе с его крутыми поворотами, нужно было и большое физическое усилие. У нас ездили в гору шагом, а под гору – рысью. Тормозов не имелось. Лошади бежали под гору с тяжелым возом, сдерживая его на ходу, они иногда буквально вылезали из хомутов. Чтобы им помочь – не дать им упасть, надо было их держать на вожжах, накручивая их на руки; особенно трудно было на большом перевале – шесть верст. Перед этим спуском на самом перевале всегда давали лошадям отдохнуть после тяжелого подъема. Обыкновенно люди его проделывали пешком, кое-кто поднимался по сокращению и приходил гораздо раньше лошадей.

Вид на перевале изумительно красив! Бесконечное синее море, с его мысами, и цепи зеленых гор! Ведь у нас не знали, что такое пыль: все чистое, яркое, красочное!

Приехали мы в Туапсе вовремя. Дядя Коля ушел по своим делам и должен был встретиться с нами только в момент отъезда, в 5 часов.

Мы распрягли лошадей, поставили их на постоялый двор и начали торговать. Продавали оптом, выкриками! Когда успешно все продали, пошли исполнять поручения – покупать продукты и т. д.

Пообедали и около 3 часов решили побродить по городу до 5 часов, когда полагалось ехать обратно.

К этому времени лошади уже отдохнули, жара спадает и хорошо ехать. На главной улице мы зашли в лавку, где продавалась местная газета. Там увидели довольно много взволнованных людей, обсуждавших события. Прислушавшись, мы узнали, что добровольцы заняли Новороссийск и что вся Красная армия, находившаяся там в количестве семи тысяч человек, отступает по единственному свободному пути – нашему шоссе на Туапсе, сметая все на своей дороге. Нам сразу стало ясно, какой страшной опасности подвергаются все наши в Москалевке, и особенно папа, Петя и Ник. Ник. Княжецкий: два генерала и кадет. Они ни о чем не могли знать, мирно поджидая нас, и готовились на другой день праздновать Анино рождение.

На наши вопросы, где сейчас большевики, далеко ли, – никто не мог ответить. Не теряя ни минуты, ни о чем не думая, как только успеть спасти своих, мы понеслись запрягать лошадей. Женю послали искать дядю Колю, который еще ничего не знал. Слава Богу, Женя его скоро нашел и привел на постоялый двор. Мы уже собирались уезжать, как нам кто-то сказал, что ввиду опасности комендант города запретил кому бы то ни было выезжать в нашем направлении и что нас не выпустят. Мы карьером понеслись к коменданту. Аня, как более бойкая и настойчивая, пулей влетела к коменданту. Что она ему говорила, как настояла, не знаю, но очень скоро выбежала обратно, имея пропуск в руках. Комендант вышел за ней на крыльцо и смотрел вслед нашему несущемуся дилижану, который громыхал своими железными ободами по камням.

Первую версту мы прокатили быстро, но вот начался бесконечно долгий подъем на большой перевал. Лошади пошли медленным шагом. Хоть мы и очень волновались и знали, что каждая минута дорога, мы не потеряли головы и берегли лошадей: ведь они не достояли своего отдыха, выехали мы еще в жару, и на перевале пекло вовсю. Если бы мы их погнали, то вообще могли бы не доехать. К тому же мы не забывали, что если успеем доехать, то на тех же лошадях, не дав им передохнуть, надо сделать снова этот же путь обратно, имея груз всей нашей большой семьи и сзади угрозу идущих по пятам большевиков.

В этот день мы надели наши любимые русские костюмы – вышитые рубашки, передники, бусы… Женя тоже в вышитой рубашке. Сидя на сене на дне дилижана, мы стали, насколько возможно, упрощать наш вид. Бусы, передники, шелковый Женин пояс – зарыли в сено. Платки на голове завязали «по-бабьи», рубашки вытянули поверх юбок.

Все равно никто бы нас за баб не принял, но все же в таком виде мы меньше бросались в глаза. При виде наших переодеваний дядя Коля, который всегда был нервный и экзальтированный, страшно заволновался, стал срывать с себя воротничок, галстук, запонки и бросать в заросли около дороги. Кончилось тем, что он схватил свои золотые часы и приготовился и их швырнуть за борт. Мы вовремя их схватили и сунули тоже в сено. Дядя Коля пришел в полное исступление, начал кричать, готов был сорвать с себя все! Мы пытались его успокоить, говоря, что никакие переодевания не помогут, если мы столкнемся с красными. Но он не унимался и стал с нами спорить, выкрикивая: «Вам хорошо, вы переоделись бабами, а меня расстреляют; всякий узнает, что я директор банка!» Наконец он затих и сидел как убитый. Но не долго. Он вдруг заметил, что мы едем шагом. Возмутился страшно и стал требовать, чтобы мы гнали лошадей. Никакие наши объяснения до него не доходили. Он дошел до того, что стал кричать, что мы едем нарочно медленно, чтобы погибла его жена! Наши слова, что мы не меньше его волнуемся, что папе и тете грозит гораздо большая опасность, чем Елизавете Ивановне, что мы торопимся за ними, – не имели никакого действия. Он все больше и больше волновался и имел вид безумного. Пытался даже вырвать у нас вожжи. Когда это ему не удалось, он выскочил из дилижана и бегом понесся вперед. Мы продолжали медленно подниматься и вдруг за одним из поворотов увидели сидящего на камне дядю Колю. Он едва дышал, пот градом катился по его красному, распухшему лицу. Когда мы с ним поравнялись, он медленно взобрался к нам, и долго его не было слышно.

Так добрались мы до перевала, где увидели заставу. Навстречу нам вышел офицер и заявил, что дальше ехать нельзя. Мы показали пропуск. Но он нам стал объяснять, что за это время положение настолько ухудшилось, что, как только вернется высланный им разъезд, он со всей своей частью отойдет до Туапсе. О нашем проезде ему звонил по полевому телефону комендант, и они решили, что ехать нам дальше невозможно!

Мы выскочили из дилижана и стали объяснять, почему мы обязательно должны ехать, и как можно скорее. Главным образом напирали на папу и Петю. Дядя Коля бросился нас перебивать, говоря о своей жене. Он так мешал, что мог испортить все дело. Мы в горячке разговора как-то его осадили, возможно не очень вежливо, и он умолк.

Офицер начал входить в наше положение и нам объяснять, что за разъездом идут большевики, на каком расстоянии, неизвестно, но что им больше ничто не преграждает путь до самого Туапсе. Видя, что мы, несмотря ни на что, хотим ехать дальше, от стал расспрашивать, хорошо ли мы знаем дорогу и, главное, окружающую местность, где мы могли бы спрятаться, и сможем ли мы пробраться без дорог.

Местность мы знали прекрасно, недаром с самого детства нашим любимым занятием было лазать по горам, кручам без каких бы то ни было тропинок, и открывать новые места, давать названия горам и балкам. Мы это все объяснили офицеру, и тогда он нас пропустил, сказав, что до встречи с разъездом мы можем ехать спокойно, но потом все время должны прислушиваться и при первом подозрительном звуке бросить лошадей и уходить в лес. Мы вскочили на дилижан и тронулись. Вся застава вышла на нас смотреть. Офицер сказал: «С Богом!» – и издали нас благословил.

Мы быстро скатились с перевала и вскоре, приблизительно на полдороге от дома, встретили разъезд. Они нас остановили и, получив объяснение, пропустили, но сказали, что нам нужно быть очень осторожными. Где большевики, они не знали. Версты за три до деревни Небуг мы встретили две повозки, на которых бежала семья Еремеевых. Их имение на четыре версты от нас ближе к городу. Их кто-то успел предупредить. Мы им передали Женю, наши покупки, деньги и лишние вещи.

Таким образом, за Женю мы были спокойны, и стало одним человеком меньше на обратный путь. Еремеев сказал, что большевики где-то близко и возможно, что уже в Москалевке.

После этой встречи мы быстро скатились до широкой долины Небуга, подъехали к мосту, видному со всех сторон, и остановились, чтобы обсудить положение. Дядя Коля, поездке в город которого папа радовался, думая, что в случае нужды он нам поможет, ни слова не говоря, выскочил из дилижана и быстро скрылся. Уже наступили сумерки. Мы с Аней остались одни! До дома, переехав мост, оставалось семь верст. На каждом шагу мы могли наткнуться на красных, а если бы и доехали до ворот, то не знали бы, что делается в доме и можно ли спускаться.

Ехать все это расстояние надо было шагом, чтобы все время прислушиваться, и на это уйдет много времени. Совещались недолго: решили, что Аня, как более ловкая, поедет одна, будет ехать медленно, все время прислушиваясь, и при малейшем подозрительном звуке бросится в заросли. Я же, как более сильная и выносливая, побегу пешком по берегу моря и тропинкам и буду дома гораздо раньше Ани. Если все благополучно, я выведу всех на шоссе, навстречу Ане, если нет, то я успею ее предупредить.

Я выскочила из дилижана и побежала наискосок, по гальке через долину, перебралась через ручей, добралась до моря. И дальше бежала уже по скалистому берегу. Тропинки никакой не было. Пока еще не совсем стемнело, было нетрудно бежать, огибая скалы и прыгая по камням. Но ночь у нас наступает быстро, и стало темно. Мне помогало то, что солнце зашло за мыс впереди меня, небо было еще светлое, и на фоне его выделялись очертания скал. Вдруг я увидела силуэт бегущего навстречу человека и сразу же присела под скалу. Но человек этот, увидя меня, сделал то же самое. В первый момент я подумала, что это большевик, но сразу же сообразила, что большевику, да еще одному, незачем бежать по пустынному берегу моря. Я вскочила и понеслась дальше. В этот же момент поднялся и неизвестный и побежал мне навстречу. Мы бежали, не останавливаясь, и только, когда я пробегала мимо него, он крикнул: «Вы одна из барышень Варнек? Я – Грязнов (полковник Грязнов, имение которого верст шесть дальше нашего)! У нас в имении грабят большевики! Торопитесь предупредить ваших. Может быть, еще успеете!»

Морем я бежала до балки Глубокой. Там свернула на тропинку, поднялась вдоль балки и, то поднимаясь вверх, то спускаясь в новую балку и опять наверх, добралась до нашей границы, перелезла через забор из колючей проволоки и садами добежала до фермы.

Там я остановилась, но не от усталости: я ее не чувствовала, но стало жутко. Я вглядывалась в темноту и прислушивалась. Но на ферме была полная тишина и, очевидно, все уже спали. Я осторожно ее обогнула, пробежала по дороге до дома и там остановилась. Тишина была полная, оба окна в кухне открыты и освещены. Я подползла к одному из них и заглянула.

Картина мне представилась самая мирная. Кухарка что-то жарила у плиты, горничная шла с блюдом. Тогда я вошла в кухню. Узнав, что все на балконе, начинают ужинать, я сказала горничной незаметно позвать тетю Энни в кухню, не говоря, что я там, чтобы не испугать папу. Как только тетя Энни пришла, я взволнованно и быстро сказала, в чем дело и что надо немедленно уходить, осторожно предупредив папу. Все было так неожиданно, что тетя Энни не могла мне поверить. Правда, до моего появления приходил какой-то человек и сказал, что идут большевики, но они не придали этому значения. А мой дикий вид после пробега из Небуга не внушал ей доверия.

Она стала мне говорить, что я слишком увлекаюсь слухами, что не может быть никакой немедленной опасности. Ехать ночью всей семьей – безумие, и что мы можем подождать до утра и все хорошо разузнать. Я страшно возбужденно доказывала свое и спорила. Наконец тетя Энни уступила, но, как она потом говорила, сделала это только потому, что видела мое состояние и боялась взрыва с моей стороны.

Тетя Энни пошла осторожно предупредить папу и остальных. Тогда показалась я и сказала папе, Пете и Николаю Николаевичу Княжецкому, чтобы они немедленно уходили из дома и спрятались в лесу около других наших ворот, на шоссе, за версту ближе к городу. Они должны были там сидеть и ждать, чтобы мы, проезжая обратно, их взяли. Они сразу же ушли через сад.

Я поднялась в свою комнату, схватила плед (который еще и сейчас существует) и завязала в него по смене белья Ане, мне и мальчикам, кое-какие фотографии, думки[12]. Затем спустилась вниз, хотела взять еще кое-какую посуду, ложки и т. д., но тетя Энни, которая все еще не верила в опасность, сказала все оставить, говоря, что я делаю беспорядок и что все равно завтра мы вернемся.

Тогда я в кухне схватила большой мешок и стала, к ужасу кухарки, упихивать в него все, что попадалось под руку: летели туда кочны капусты, какие-то консервы, хлеб, зарезанная на завтра индейка и Анин крендель. Тетя Энни с собой ничего не взяла.

Скоро услышали звук дилижана и появилась Аня. Она сразу же повернула лошадей, чтобы ехать обратно.

В последнюю минуту мы вспомнили про жемчуг в кладовке и с Аней побежали, вынули его, заложили себе в прически, повязав головы крепко платками. Тетя Энни была этим очень недовольна, говоря, что в кладовой он в сохранности, а в дороге ночью мы можем все потерять, а если нападут разбойники, то его у нас отнимут.

До шоссе мы все шли пешком и в этот момент думали только о том, как мы все поместимся в дилижане и довезут ли лошади. Ведь нас было шестеро взрослых, пятнадцатилетний Петя и маленький Юрик. Но нам повезло: у ворот мы столкнулись с персом, который арендовал наши сады. Он возвращался в Туапсе к себе домой на маленькой тележке в одну лошадь и предложил кого-нибудь подвезти. Кажется, семья Княжецких села к нему. Подъехав по шоссе к другим воротам, мы забрали наших мужчин и пустились в путь.

Ехали очень медленно. Когда стали приближаться к Небугу, мы очень испугались, что если в деревне уже знают о приближении большевиков, то Мишка Коваль со своим комитетом смогут нас задержать у моста и не пропустят дальше. Опасения оказались напрасными: все было спокойно – в деревне, очевидно, спали и ничего не знали.

У самого моста мы, к большому нашему удивлению, увидели матроса, который нас окликнул и сказал, что на берегу, в бухте, стоит моторный катер: его комендант города прислал за папой! Как мы все обрадовались! Матрос сказал, что катер большой и может взять и всех остальных. С папой пошли Петя и семья Княжецких. Мы с Аней остались с лошадьми, чтобы их довести до Туапсе. Тетя Энни тоже поехала с нами, так как она не переносит моря.

Теперь ехать было уже легче, и за мостом, казалось, не так опасно. Перс уехал вперед, пригласив всех нас остановиться у него. Мы медленно поползли дальше. На всех подъемах Аня и я шли пешком. Перед большим перевалом – в долине – мы с Аней решили остановиться и покормить лошадей.

Свернули в долину и поставили дилижан так, чтобы его не было видно с дороги. Дали лошадям сена из телеги, а сами прилегли в траве. Мы сообразили, что большевики, наверное, где-нибудь заночевали и до рассвета не двинутся дальше. Но все же все время прислушивались. Как только начало светать, мы тронулись снова и прибыли благополучно в Туапсе после 6 часов утра.

При въезде в город нас встретил Женя и сказал, что все остальные у перса и нас ждут. Приняли хозяева нас очень гостеприимно, старались как можно лучше устроить и накормить. Мы дали хозяйке наши индейки, она их зажарила, достали Анин крендель.

В это время в Туапсе пришли части грузинской армии. Папа пошел в штаб узнать о положении. Там его успокоили, сказав, что несколько частей уже пошли на перевал и большевиков до Туапсе не допустят. К вечеру стала слышна отдаленная стрельба. Мы переночевали у перса. На другой день папа снова ходил в штаб, и ему повторили, что бояться нечего и что перевала не сдадут. Но днем стрельба приблизилась, а к вечеру уже разорвалось несколько шрапнелей около самого города.

Дом перса был на окраине и на горе, и поэтому мы решили перебраться в самый город. В этот день из Туапсе на Сочи пошел пароход. И многие, в том числе и дядя Коля, успевший вывезти своих, уезжали на нем.

В городе мы встретили кого-то из многочисленных Черепенниковых, который сказал, что все они спаслись: старшие приехали лошадьми, а молодежь пришла пешком. От них до города было больше сорока верст.

Все они уезжали пароходом и предложили нам свой дилижан и верховую лошадь. Теперь мы были богаты перевозочными средствами и предложили генералу Безкровному и его сыну присоединиться к нам. Их усадьба была около Черепенниковых, и они выбежали из нее без ничего, когда в ней уже хозяйничали большевики. Молодой Безкровный – симпатичный молодой человек, тихий, но совсем не развитой – это был ребенок. Отец должен был все время за ним следить и не отпускал от себя.

Мы перебрались в город, в помещение, оставленное Черепенниковыми. Это был пустой домик. Папа снова пошел в штаб. Начало уже смеркаться, когда он вернулся, совсем успокоенный. Ему сказали, чтобы он не волновался, что дела идут хорошо, и если будет что-либо новое, ему сейчас же сообщат. Но мне вид города не нравился: шли обозы, скакали верховые, ехали беженцы.

Я уже четыре года находилась почти все время на фронте, и то, что я сейчас видела, было отступление! Папа, как человек чести и долга, не мог поверить, что грузинский генерал его обманул, и со мной не соглашался, тогда я и кто-то еще предложили сбегать в штаб.

Когда мы туда пришли, то увидели темную пустую гостиницу. Генерал и его штаб – убежали!

Надо было немедленно уезжать на Сочи. Грузины ушли все. Оставались русские части, казаки, артиллерия; была ли пехота – не знаю! Вообще, точно, кажется, никто не знал, какие и откуда пришли войска. Во всяком случае, их было очень мало. Итак, мы снова пустились в путь. Правили на обоих дилижанах Аня и я. Верхом, кажется, ехал Петя. Столпотворение в городе было невероятное: каждый старался выбраться скорее. Обгоняли друг друга, телеги цеплялись, люди кричали, размахивали кнутами… Мы обе действовали не менее энергично, удачно лавировали, не отставая одна от другой, и наконец пробрались к выходу из города.

Наши два дилижана привлекали внимание окружающих, и слышались насмешливые, но добродушные возгласы: «Ишь, девок за кучеров посадили и едут!» Но «девки» не осрамились и благополучно выбрались на шоссе. Там ехать было уже легче. Мы остановились в восьми верстах от города в имении барона Штейнгеля. Была уже ночь, и мы решили там дождаться утра и, в зависимости от обстановки, действовать дальше. Лошадей отпрягли, но не снимали сбруи и привязали их к дилижанам, в которых примостились сами – кто как мог. Но перед самым рассветом проскакал мимо казак и сказал, что надо уходить, так как большевики входят в город, что большая часть войск уехала поездами, а по шоссе отходят артиллерия и казаки, но их очень мало.

Мы сейчас же двинулись дальше. На сорок восьмой версте остановились в имении Пестржецких, друзей тети Энни. Их самих там не было, но кто-то из служащих впустил нас в дом, и мы решили там остановиться: там мы могли и питаться, и было все необходимое для лошадей. Хорошо переночевали, но на другое утро мимо нас стала проходить отступающая артиллерия, и офицеры подтвердили, что Туапсе занят и что оставаться нам очень опасно. Ничего не оставалось делать, как ехать снова.

Через десять верст доехали до большого селения Лазаревка, где остановились наши русские части. Грузины благополучно укатили дальше.

Нам посоветовали не оставаться в Лазаревке, так как туда выходит с гор проселочная дорога и есть опасность, что на ней могут показаться большевики. Так что мы проехали еще пятнадцать верст и остановились в большом недостроенном доме – он стоял на поляне, окруженной лесом, и через нее бежал ручеек. Так что вода, дрова и корм для лошадей были под рукой. Когда мы приехали, дом был пустой, но потом там поселилось большое армянское семейство.

Мы заняли две большие комнаты, принесли сена и расположились. Лошадей стреножили и пустили пастись. Каждый из нас был назначен на определенную работу: обе дамы вели хозяйство, готовили на костре и смотрели за маленьким Юриком, генерал Безкровный с сыном доставляли дрова, папа и Николай Николаевич Княжецкий ходили к местным жителям в поисках продуктов, мы четверо караулили лошадей: ночью по очереди Аня, Петя и я, а днем Женя. Следили, чтобы лошади не ушли далеко и чтобы их не увели. Сидишь ночью на крылечке и слушаешь, как они едят или перескакивают стреноженными ногами; если покажется, что они удаляются, идешь проверить и подогнать поближе. Петя днем из консервных банок мастерил посуду. Все по очереди ходили к ручейку, раздевались, стирали свое белье и, высушив его, одевались. С продуктами было труднее всего. Денег у нас почти не было, у местного населения продуктов было очень мало, особенно не хватало хлеба, был только кукурузный. Все же папа никогда не возвращался с пустыми руками. Многие давали даром что могли, и мы кое-как питались. Изредка кто-нибудь ездил в Лазаревку узнать о положении.

Так мы прожили около двух недель. Наконец нам сообщили, что большевики, разграбив Туапсе, ушли по направлению на Майкоп и Армавир с целью пробиться к своим главным силам. Мы поехали обратно!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.