ГЛАВА VIII

ГЛАВА VIII

Я ПУТЕШЕСТВУЮ С ПИКАРОМ. – КАЗАКИ. – ПИКАР РАНЕН. – КОНВОЙ ФРАНЦУЗСКИХ ПЛЕННЫХ. – ПРИВАЛ В ЛЕСУ. – ПОЛЬСКОЕ ГОСТЕПРИИМСТВО. – ПРИСТУП БЕЗУМИЯ. – МЫ СНОВА С АРМИЕЙ. – ИМПЕРАТОР И «СВЯЩЕННЫЙ БАТАЛЬОН». – ПЕРЕХОД ЧЕРЕЗ БЕРЕЗИНУ.

После сражения при Малоярославце Пикар уже не шёл со своим полком, его назначили эскортировать обоз, являвшийся частью Императорского обоза. Этот отряд постоянно опережал армию на два-три дня, так что ему не пришлось испытать столько бедствий, сколько испытывали другие. Их было всего четыреста человек, и у них всегда была возможность найти продовольствие. У них имелись также повозки и лошади. В Смоленске они запаслись сухарями и мукой на несколько дней. В Красном им посчастливилось уйти за 24 часа до русских. В Орше они опять запаслись мукой. В каждой деревне они всегда могли найти себе приличное жилье или, хотя бы, почтовый пункт. А нас было более ста пятидесяти тысяч, из которых в живых не осталось и половины, жильём нам служили леса и болота, а пищей – конина и вода, да и то не всегда. Словом, мой товарищ начал терпеть нужду лишь с того момента, как он встретился со мной.

Пикар сообщил мне, что человек, лежавший у нашего костра, был ранен вчера польскими уланами в стычке, происходившей во второй половине дня. Вот что он мне рассказал:

«Более шестисот казаков и другой кавалерии напали на наш обоз. Находясь под прикрытием наших повозок, образовавших каре вокруг нас на дороге, очень широкой в этом месте, мы дали им подойти так близко, так что первый залп уложил сразу одиннадцать человек. Столько же, если не больше, были ранены и умчались на своих конях. Затем подоспели польские уланы из корпуса генерала Домбровского[50] и завершили разгром. Человек у костра был взят ими в плен, как и несколько других, но они почему-то бросили его».

– После атаки, о которой я говорил, – продолжал Пикар, – произошла некоторая сумятица. Те, что вели повозки по узкой дороге перед лесом, старались пройти первыми, чтобы поскорее очутиться в лесу, под защитой деревьев. Часть обоза, надеясь найти лучший путь, пошла по краю оврага, но не заметила глубокую рытвину, присыпанную снегом, поэтому первый зарядный ящик свалился в неё вместе с двумя конями.

Остальные повозки избежали этой участи, объехав слева, но не знаю, прибыли ли они благополучно на место назначения, или нет. Меня с двумя егерями, оставили охранять этот ящик, пообещав вскоре прислать людей и лошадей, чтобы вытащить его или забрать его содержимое. Но час спустя, когда начало темнеть, мимо проходили девять отставших солдат из разных корпусов. Увидев опрокинутый ящик, и заметив, что охраняют его только трое, сломали его под предлогом поиска пищи, и не желали слушать никаких наших возражений и уговоров.

Видя, что все наши усилия напрасны, мы последовали их примеру, забрали и спрятали всё, что смогли найти. Но было уже поздно, всё лучшее пропало, а лошади изрезаны на куски. Мне достался этот белый плащ, я думаю, он мне пригодится. Одно непонятно, куда девались те два егеря, которые были со мной.

Я объяснил Пикару, что солдаты, разграбившие ящик, принадлежали к Великой Армии, и что если б он задал им пару вопросов, они рассказали бы ему ещё больше чем я.

– По правде сказать, Пикар, они правильно поступили, потому что русские скоро будут здесь.

– Вы правы, – отвечал Пикар, – вот почему нам надо привести в порядок наше оружие.

– Прежде всего, я должен отыскать своё ружье, – сказал я, – я никогда не расставался с ним. Вот уже шесть лет, что я ношу его, и так с ним сроднился, что даже ночью среди целой массы ружей узнаю его на ощупь, или даже по звуку, если оно упадёт.

Поскольку в эту ночь снегопада не было, мне удалось отыскать своё ружье. Пикар шёл за мной и светил смоляной лучиной.

После осмотра обуви – дела очень важного – мы зажарили кусок конины, которой Пикар сделал солидный запас. Поев, и запив кусочками замерзшего снега с водкой, мы положили в ранцы по куску мяса и, стоя у костра, молча грели руки, размышляя, что делать дальше.

– Ну, – спросил он, – куда мы теперь направимся?

– Это адская музыка в моих ушах до сих пор, – сказал я.

– Возможно, мы ошибаемся. Может быть, это заря или сигнал наших конных гренадер! Вы же знаете это:

«Fillettes, aupr?s des amoureux

Tenez bien votre serieux,» etc.

«Девушки, рядом с любимыми,

Будьте серьёзны,» и т. д.

(перевод мой. – В.П.)

Я прервал Пикара, заметив, что вот уже две недели как зари не существует, у нас нет больше кавалерии, а из того, что осталось, сформировали один эскадрон, так называемый, «Священный Эскадрон». Им командовал самый старый маршал Франции: генералы состояли в нём вместо капитанов и полковников, а другие офицеры в качестве солдат; такой же был и батальон, называемый, «Священным Батальоном». Словом, из сорока тысяч кавалерии у нас осталось не более тысячи.

Не дав ему времени на ответ, я добавил, что слышанная нами музыка, несомненно, сигнал сбора русской кавалерии, и что она заставила его вылезти из багажного ящика.

– Oh, mon pays, не это заставило меня вылезти, а ваше желание поджечь этот ящик.

Едва успев произнести эти слова, Пикар вдруг схватил меня за руку и проговорил:

– Молчите! Ложитесь!

Я моментально лёг. Он сделал так же и прикрыл огонь кирасами. Я посмотрел вверх и увидел русскую кавалерию, тихо проезжавшую над нами.

Так продолжалось с четверть часа. Наконец, когда она прошла, Пикар сказал мне: «Пойдём!» Взявшись за руки, мы оба направились в ту сторону, откуда появилась кавалерия.

Через некоторое время Пикар остановился и тихо сказал:

– Надо передохнуть, мы в безопасности, по крайней мере, пока. И повезло же нам! Если б этот раненый медведь – он имел в виду казака – заметил своих, он заревел бы как бык, привлёк их, и тогда Бог знает, что стало бы с нами. Кстати, надо вернуться: я забыл нечто важное – котёл, лежащий по ту сторону ящика – он для нас нужнее всего того, что было в ящике. Видя, что я не очень-то соглашаюсь с ним, он проговорил решительно: «Ну, идём, иначе мы умрём от голода».

Мы вернулись к своему бивуаку. Костер почти погас, а бедняга-казак в страшных мучениях катался по снегу, попав головой в самый костёр. Мы ничем не могли помочь ему, однако подложили под него овчинные чепраки, чтобы он, по крайней мере, мог умереть спокойно.

– Он ещё далёк от смерти, – заметил Пикар – Посмотрите на его глаза – они сияют как свечи!

Нам почти удалось усадить его, придерживая под руки, но только мы его оставили, он упал лицом в огонь. Мы вытащили его как раз вовремя, иначе он бы сгорел. Мы оставили его и принялись искать котёл и, хотя он был повреждён, Пикар всё-таки привязал его мне за спину.

Затем мы пробовали взобраться на кручу, чтобы до рассвета добраться до лесу, где сможем найти убежище от холода и неприятеля. Два раза мы скатывались вниз. Наконец нам удалось проложить себе дорогу. Мы взобрались наверх как раз на том месте, откуда я свалился накануне, и где недавно прошла кавалерия. Мы остановились перевести дух, и решить, куда идти.

– Прямо, – решил Пикар, – идите за мной!

С этими словами он пошёл, а я за ним, но пройдя шагов двадцать, он вдруг исчез в яме, глубиной, примерно, шесть пье. Кое-как он встал, молча протянул мне своё ружье, и я помог ему вылезти. Но только он вылез, как принялся клясть и русского Бога, и Наполеона, называя его «салагой – новобранцем».

– Да, это дурацкий поступок салаги, новичка, так долго оставаться в Москве. Двух недель было бы совершенно достаточно, чтобы съесть и выпить всё, что там нашлось, но застрять на 34 дня и дождаться зимы! Я называю это глупостью и будь он здесь, – прибавил он, – я сказал бы ему прямо в лицо, что так нельзя обращаться с армией! Господи, Боже, я многое видел за шестнадцать лет! В Египте, в песках Сирии мы страдали, это правда, но то были пустяки по сравнению с этими снежными пустынями!

И он начал дуть себе на руки, пытаясь согреть их.

– Полно, бедный мой Пикар, теперь не время рассуждать, надо действовать. Возьмём левее, может, найдём дорогу получше!

Пикар вынул шомпол из своего ружья и пошёл, прощупывая снег. Но снег был глубок. В конце концов, мы прошли недалеко от того места, где он упал. Мы продолжали осторожно идти вперёд. На полпути до леса мы были остановлены оврагом вроде того, где мы провели ночь. Мы спустились в него и с великим трудом вскарабкались на ту сторону. Там пришлось опять передохнуть, до такой степени мы устали.

Справа от нас огромной скоростью неслись чёрные тучи. Эти тучи вместе с северным ветром предвещали нам свирепую метель, и, судя по всему, день предстоял ужасный. Буря ревела в лесу меж сосен и берёз, и ветром нас отбрасывало назад. Порой мы падали в скрытые под снегом ямы. Наконец, через час мы прибыли в намеченное место, и тотчас снег повалил густыми хлопьями.

Буря свирепствовала с такой силой, что вокруг нас ежеминутно валились деревья, их ломало или выворачивало с корнем, так что пришлось нам выйти из леса. Мы шли по опушке, держа ветер с левой стороны, но наткнулись на большое озеро, которое мы бы легко перешли, если бы оно достаточно замёрзло и лежало на нашем пути. Но нам следовало идти в другую сторону. Наконец, не имея возможности двигаться дальше из-за снега, слепившего нам глаза, мы решили укрыться под двумя берёзами и дождаться прекращения бури.

Мы уже довольно долго топтались на месте, чтобы не отморозить себе ноги, и тут я заметил, что ветер немного стих. Я обратил на это внимание Пикара и предложил идти дальше. Мы нашли хороший путь, чтобы обойти озеро, как вдруг Пикар остановился и пристально посмотрел вперёд. Затем он схватил меня за руку и прошептал:

– Тише!

Потом оттащив меня за куст, он добавил тихо:

– Разве вы не видите?

– Ничего, а что это?

– Дым. Бивуак.

В самом деле, присмотревшись, я увидал то же самое. У меня промелькнула в голове неожиданная мысль, и я сказал Пикару:

– А что, если это бивуак той русской кавалерии, что мы видели утром?

– Скорее всего, да, – отвечал он, – сообразно с этим нам и надо действовать. Утром до нашего отправления мы сделали большую ошибку, не зарядив ружья, когда были возле огня. Теперь же, когда наши руки окоченели, а дула наших ружей забиты снегом, это невозможно сделать.

Шёл небольшой снег и небо прояснилось. Вдруг, я увидел на берегу озера за кустом лошадь, грызшую берёзовую кору. Я указал на неё Пикару. Он подумал, что вероятно здесь ночевала русская кавалерия, а так как на этой лошади не было сбруи, то очевидно она ранена и её здесь оставили.

Едва он это сказал, как лошадь подняла голову, заржала и спокойно направилась прямо на нас. Остановившись возле Пикара, она принялась обнюхивать его, как старого знакомого. Мы не решались ни двинуться, ни заговорить. А чёртова лошадь всё стояла, прикасаясь головой к мохнатой шапке Пикара, который затаил дыхание, опасаясь, что сейчас появятся её хозяева. Но заметив, что она ранена в грудь, мы окончательно убедились, что эта лошадь брошена, и бивуак тоже. Через минуту мы вышли на полукруглую площадку с несколькими кострами, где валялось семь лошадей, убитых и частью съеденных. Это позволило нам предположить, что здесь ночевало более двухсот человек.

– Это они! – проговорил Пикар, сунув руку в золу, чтобы согреть её, – в этом не может быть сомнения; вот рыжая лошадь, которую я узнаю. Она была в стычке и служила мне мишенью. Я даже, кажется, не ошибусь, если скажу вам, что отправил её хозяина на тот свет.

Осмотревшись, мы занялись разжиганием костра, расположенного перед укрытием, которое, похоже, занимал командир отряда. Снег прекратился, и сильный ветер сменился полным затишьем. Мы решили сварить суп. У нас был свой запас конины, но мы сочли более правильным пока оставить его, так как пищи и без того имелось предостаточно. С помощью моего топорика Пикар отрезал один кусок свежего мяса для супа, а другой про запас, чтобы захватить с собой. Мы пробовали прорубить лёд, чтобы достать воды, но не имели для этого, ни сил, ни терпения. Мы отогрелись, и возможность поесть супа привела меня в радостное настроение. Когда человек попал в беду, как мало нужно, чтобы сделать его счастливым! Наш котёл в том состоянии, в каком он находился, не мог нам служить, но Пикар, энергичный и уверенный в себе, решил его починить. Он срубил сосну толщиною в руку, на расстоянии около полутора пье от земли. Эта часть оставшаяся часть сыграла роль, своего рода, наковальни. Другой отрезок ствола такой же длины стал молотом. Пикар обернул его тряпкой, чтобы не шуметь и занялся ремеслом котельника. Он пел, отбивая такт своим молотом, ту самую песенку, которую всегда пел во время ночных переходов:

«C’est ma mie l’aveugle,

C’est ma mie l’aveugle,

C’est ma fantaisie;

J’en suis amoureux.»

«Моя любовь слепа,

Моя любовь слепа,

Мне только кажется,

Что я влюблён».

(перевод мой. – В.П.)

Услышав этот басистый, мощный голос, я не мог удержаться от замечания:

– Mon vieux camarade, вы забыли – сейчас не время для пения.

Пикар с улыбкой посмотрел на меня и, не отвечая, продолжал:

«Elle a le nez morveux

Et les yeux chassieux.

C’est ma mie aveugle,

C’est ma fantaisie

J’en suis amoureux!»

«У неё сопливый нос,

И рассеянный взгляд.

Моя любовь слепа,

Мне только кажется,

Что я влюблён!»

(перевод мой. – В.П.)

Наконец заметив, что я нервничаю из-за его пения, он замолк и показал мне котёл, уже принявший другую форму и годный к употреблению.

– Помните, – спросил он, – день сражения при Эйлау, когда мы стояли возле церкви?

– Разумеется, – отозвался я, – погода была точно такая же, как сегодня, тем более что бешеное русское ядро сорвало тогда с моего ранца наш ротный котёл. Вы что, забыли, Пикар?

– Клянусь Богом, нет! Вот почему я вас и спрашиваю – разве нельзя было тогда с помощью терпения и старания починить этот котёл?

– Конечно, нет, как и те две головы, что оторвало тогда это ядро – головы Грегуара и Лемуана.

– Чёрт подери, как это вы до сих пор помните их имена?

– И никогда не забуду: Грегуар был велитом, как и я, и моим старым другом. В тот день в котле хранились бобы и сухари.

– Да, – отвечал Пикар, – они разлетелись и осыпали нас. Господи, что за денёк был!

Пока мы так беседовали, в нашем котле растаял снег. Мяса мы туда положили много, чтобы не только сейчас поесть, но и чтобы сделать запас в дорогу. Из любопытства я заглянул в свою холщовую сумку, найденную накануне. В ней лежали три хлопчатобумажных платка, две бритвы и несколько писем на французском языке, отправленных из Штутгарта, на имя г-на Жака, баденского офицера из драгунского полка. Письма были от его сестры и полны нежности. Я хранил их, но после того как я попал в плен, они пропали.

Сидя перед огнём у входа в крытое убежище и повернувшись спиной к северу, Пикар открыл свой ранец. Он вытащил оттуда платок, в одном уголке которого была завязана соль, а в другом немного овсянки. Давно уже я не видел такой роскоши, мой рот наполнился слюной при одной мысли, что съем суп, подсоленный настоящей солью, а не порохом.

От ужасной усталости и тепла костра меня разморило. Я сказал Пикару, что сейчас засну.

– Ну, так что ж, – отвечал Пикар, – отдыхайте, а я пока присмотрю за супом, вычищу и заряжу наше оружие. Сколько у вас патронов?

– Три пакета по пятнадцать штук.

– Отлично, а у меня – четыре. Это составит всего сто пять штук. Более чем достаточно, если повстречается человек двадцать пять казаков. Ну, спите!

Я не заставил себя долго упрашивать, завернулся в свою медвежью шкуру и, вытянув ноги к огню, заснул. Я уже крепко спал, вдруг Пикар разбудил меня.

– Mon pays, вот уже два часа, как вы спите сном праведника. Я поужинал. Теперь ваша очередь обедать, а мне спать. Наши ружья вычищены и заряжены. Покараульте теперь и вы, а когда я отдохну, мы отправимся.

Он закутался в свой белый плащ и улёгся, а я, зажав котёл между колен, с большим аппетитом принялся за суп. Кажется, за всю свою жизнь я никогда не ел, да и, возможно, уже и не поем с таким наслаждением.

После трапезы я приступил к обязанностям часового. Не прошло и пяти минут, как раненая лошадь, найденная нами по прибытии, заржала и галопом понеслась на середину озера. Там она остановилась и заржала снова. Ей ответили несколько других лошадей, и она помчалась в ту сторону, откуда ей отвечали. Я спрятался среди маленьких елей и увидел, что лошадь присоединилась к отряду кавалерии, переходившему через озеро. Он состоял из двадцати трёх человек. Я окликнул Пикара, заснувшего так крепко, что он меня совершенно не слышал, и мне пришлось дёргать его за ноги. В конце концов, он открыл глаза.

– Ну, что такое? Что случилось?

– Быстрей, Пикар! Вставайте! На озере русская кавалерия. Нужно уходить.

– Оставьте меня в покое, я это заслужил.

Очень жаль, mon vieux, но вы сами велели мне предупредить вас, очень вероятно, что могут прийти и другие.

– И то, правда! Вот, проклятое ремесло! Где они?

– Немного правее и слишком далеко для выстрела.

Немного позже появилось ещё пять человек, прошедших мимо нас на половинном расстоянии ружейного выстрела. В то же время мы увидали, как передние остановились, спешились и, держа лошадей под уздцы, стали вокруг того места, где они ранее, вероятно, сделали прорубь, чтобы напоить лошадей, видно было, как они стучали по льду древками пик, чтобы пробить новообразовавшийся лёд.

Мы решились сняться с лагеря как можно скорее, выйти на дорогу и присоединиться к армии, если получится. Было часов 11, таким образом, до наступления темноты у нас было около 4-х часов. Я не думал, что армия далеко, так как русские караулили нас у перехода через Березину, где должны были собраться остатки всей нашей армии.

Мы торопились. Пикар сунул в свой ранец большой запас мяса, я набил битком свою холщовую сумку. Пикар намеревался выбраться на дорогу тем самым путём, по которому мы пришли, вдоль опушки леса. Если русские нас заметят, мы сможем спрятаться в лесу, а если нет, мы пойдём по уже знакомой дороге.

И вот мы пустились в путь. Пикар нёс более пятнадцати фунтов сырого мяса, а я нёс котёл с варёным мясом. Пикар сказал мне, что всегда любил носить провизию на марше, а не что-либо другое, потому что спустя несколько дней оказывался менее нагруженным, чем остальные. В подтверждение сказанного он хотел процитировать мне Эзопа, как вдруг с другого берега озера раздалось несколько ружейных выстрелов. «Назад! В лес!»– проговорил Пикар, но шум прекратился и мы продолжали путь.

Буря, утихшая утром, грозила разыграться снова. Огромные тучи скучились над лесом, и в нем стало так темно, что мы опасались в него войти, чтобы спрятаться. Пока мы решали, что делать, снова послышались ружейные выстрелы, но уже гораздо ближе. Потом мы увидели два отряда казаков – они старались окружить семерых наших пехотинцев, спускавшихся с пригорка, которые, по-видимому, вышли из маленькой деревушки, лежавшей на противоположной стороне озера. Мы видели, как они стреляли по неприятелю, а потом начали отступать в сторону озера, чтобы добраться до леса, где мы находились, и ускользнуть.

Всего казаков было около тридцати. Половина из них спустилась к берегу озера, чтобы отрезать солдатам отступление. Наше оружие было заряжено, и тридцать патронов лежали в сумке, готовые хорошенько угостить их, если казаки направятся в нашу сторону и, может быть, даже, спасти наших товарищей, оказавшихся в очень сложной ситуации. Пикар, не спускавший с них глаз, сказал мне:

– Mon pays, заряжайте ружья, я перебью их как уток. Первый залп сделаем вместе.

Тем временем наши солдаты продолжали отступать. Пикар узнал в них тех самых, что накануне разграбили зарядный ящик, который он стерёг, но теперь их осталось только семеро. До отряда всадников оставались не более сорока шагов, когда Пикар, хлопнув меня по плечу, воскликнул:

– Слушай мою команду! Пли!

Казаки застыли на месте от неожиданности, один из них упал. Увидев это, они тут же рассыпались в разные стороны. Только двое остались помогать раненому, сидевшему на льду, опершись на левую руку. Пикар, не теряя времени, послал вторую пулю – она ранила лошадь. Эти двое тотчас пустились бежать, бросив своего раненого товарища и прячась за лошадьми, которых вели под уздцы. Слева громко закричали, и мы увидели, что наши солдаты окружены. Те казаки, что ранее оставили своего раненого товарища, вернулись за ним, а так как он не мог идти, они поволокли его по льду, держа за ноги.

Мы заметили казака, поставленного наблюдать за нами. Он то и дело посматривал на то место, где нас уже не было после перебежки, сделанной нами после первого залпа. Пикар не удержался и выстрелил – казак, поражённый в голову, зашатался, наклонился вперёд и упал с лошади. Он был мёртв.[51]

При звуке выстрела те, что окружали наших несчастных солдат, удивлённо оглянулись. Наши пехотинцы дали залп по ним почти в упор и свалили сразу четверых казаков. И с той, и с другой стороны раздались яростные крики. Схватка стала всеобщей, разгорелась жаркая битва. Мы были уже готовы всеми силами поддержать наших товарищей, как вдруг внезапно поднялась сильная буря, до того уже предупреждавшая нас о себе. Снег, не перестававший валить с самого начала стычки, стал такой густой, что полностью ослепил нас. Нас окутала вьюга, и пришлось держаться друг за друга, чтобы устоять против ветра. Внезапно всё прекратилось, и в шести шагах мы увидели неприятеля, который, тоже заметив нас, испускает дикий рёв. Наши руки закоченели, мы не могли стрелять. Не поворачиваясь к ним спиной, мы обнажили штыки, и ушли в лес, а они удалились, пустив лошадей в галоп.

У кромки леса мы увидели других троих пехотинцев, которых преследовали пятеро казаков, подскакавших с противоположной стороны. Мы дважды выстрелили в преследователей, но неудачно, приготовились стрелять снова, но вдруг лёд треснул и несчастные провалились в озеро вместе с двумя ближайшими к ним казаками. Бедняги попали на то самое место, где поутру русские кололи лёд, чтобы напоить коней, новый лёд оказался недостаточно крепок и не выдержал. Третий казак, видя, что двое скакавших перед ним товарищей исчезли, хотел остановить лошадь. Но она взвилась на дыбы, поскользнулась, упала на всадника и скрылась в проруби вместе со своим хозяином.

Нас объял ужас, а те казаки, что преследовали нас так и замерли на месте, не пытаясь даже помочь своим товарищам. С того места, где мы находились, были слышны кошмарные крики, доносившиеся из проруби. Несколько раз появлялись головы коней, но бурлящая и выплескивавшаяся на лёд вода, поглотила их.

Появилось ещё десять всадников, с командиром. Несколько человек, подъехав к роковому месту, погружали туда свои пики и вытаскивали их, но до дна, как будто, не доставали. Они посмотрели на нас и ускакали. Воцарилась полная тишина.

Мы опять одни в этом пустынном месте и, опираясь на ружья, смотрели на озеро, где лежали тела убитых. После недолгого молчания, Пикар сказал:

– Мне очень хочется покурить. Хорошо бы поискать табака у них. Я буду очень расстроен, если мне не посчастливится.

Я заметил, что слишком рискованно так поступать, ведь мы не знаем, где те всадники, которые сражались с первыми четырьмя нашими пехотинцами, и сразу же после моих слов появилась огромная толпа из казаков и крестьян, нёсших длинные шесты, они направлялись к проруби. За ними ехала повозка, запряжённая парой лошадей.

– Ну, прощай табак! – сказал Пикар.

Мы решили отойти подальше, и нашли ещё один брошенный бивуак, который, вероятно, тоже был разбит накануне. Мы спрятались и наблюдали за казаками. Они обобрали наших солдат, а потом крестьяне раздели их догола. Все это время я с большим трудом удерживал Пикара, чтобы он не уложил нескольких из этих грабителей.

Другая половина казачьего отряда, в сопровождении крестьян, подошла к проруби и принялась вытаскивать оттуда погибших. Увидев их занятыми этим делом, нам стало ясно, что оставаться тут больше незачем. Мороз немного ослаб, было около полудня. Двое казаков, объезжавших опушку, пошли за нами. Увидав их, Пикар рассердился.

– Если они нас заметили, как бы мы не старались, они всё равно от нас не отстанут. Скорее в лес – если их только двое, то мы с ними живо разделаемся!

Вдруг он остановился и разразился ругательствами:

– Чёрт их подери! Я рассчитывал, что разживусь у них табаком. Трусы! Они так боятся, что не смеют открыто атаковать нас!

Мы продолжали идти, держась по возможности поближе к лесу, но деревья, поваленные бурей, то тут, то там, преграждали нам путь. Их приходилось обходить. Мы опять оглянулись назад – двое казаков следовали за нами, шагах в тридцати от нас. Первый, без сомнения, увидел нас, и пришпорил коня, но остановился, поджидая своего товарища. Мы вошли в лес, чтобы незамеченными наблюдать за ними, и пошли как можно быстрее, то заходя в лес, то выходя из него. Мы хотели увести их как можно дальше от остальных.

Уже с полчаса мы производили эти маневры, как вдруг упёрлись в снежный вал, тянущийся до края оврага. Мы направились в лес, чтобы спрятаться. Казаки были уже совсем близко, но Пикар, знаток искусства войны, шепнул мне: «Мне хочется заманить их по ту сторону снежного вала, остальные не успеют прийти им на помощь».

Когда казаки убедились, что проехать нельзя, они спустились в овраг, чтобы выехать с другой стороны вала. Мы же тем временем перешли вал. Пока они были там, мы воспользовались случаем и вышли из леса, а поскольку нам казалось, что на какое-то время мы избавились от них, я остановился перевести дух – ноги мои подкашивались от усталости. Тут, обернувшись, Пикар увидел наших друзей собирающихся напасть на нас врасплох, хотя мы полагали, что они обогнали нас. Мы тотчас вошли в лес, немного покружили, вернулись, и увидели, что они медленно следуют друг за другом. Мы снова вошли в лес и побежали, чтобы сбить их с толку, потом опять вернулись и спрятались за кучкой маленьких, занесённых снегом сосен.

До первого всадника было шагов сорок. Пикар прошептал мне: «Вам, сержант, принадлежит честь первого выстрела, но дайте ему подойти поближе».

В эту самую минуту казак сделал пикой знак товарищу, чтобы тот двинулся вперёд. Затем повернул коня направо, прямо к месту нашей засады. Он был в четырёх шагах – я выстрелил и попал ему в грудь. Казак вскрикнул, и захотел было удрать, но тут на него бросился Пикар, схватил одной рукой уздечку, а другой проткнул казака штыком, и крикнул мне: «Ко мне, mon pays, берегитесь второго!» Едва он успел это проговорить, как подлетел другой с пистолетом и выстрелил в голову Пикару, который тут же, не выпуская уздечки, упал под лошадь. Я бросился вперёд, но увидев меня, казак бросил пистолет, помчался назад, на равнину, и оказался шагах в ста от нас. Я не мог выстрелить ещё раз, потому что моё ружье не было заряжено, а замерзшими руками быстро зарядить его невозможно.

Пикар уже стоял на ногах, а казак, которого я ранил, упал с коня, как мёртвый. Не теряя времени, Пикар отдал мне уздечку, а сам пробежал шагов двадцать вперёд, прицелился во второго и выстрелил ему в голову, но тот уклонился, пригнувшись к спине лошади, и ускакал. Пикар перезарядил ружье и сказал мне: «Победа за нами, но не надо медлить – воспользуемся правом победителя и посмотрим, не найдётся ли у этого человека чего-нибудь для нас подходящего, а потом уйдём, захватив лошадь!»

Я спросил Пикара, не ранен ли он. Он отвечал, что это пустяки, об этом поговорим после. Из-за пояса казака он вытащил два пистолета – один из них оказался заряженным, и сказал:

– Думаю, он притворяется мёртвым, я видел – он жив и временами открывает глаза.

Я привязал лошадь к дереву. С её всадника я снял саблю, а ещё нашёл у него красивую серебряную шкатулку, которая, насколько я знаю, принадлежала хирургу нашей армии. Я повесил её себе на шею, а саблю забросил в кусты. Казак носил два французских мундира под шинелью: кирасирский и красных улан Гвардии с орденом Почётного легиона, который Пикар немедленно снял. Кроме того, на нем было несколько прекрасных жилетов, сложенных вчетверо, в виде толстой пластины, которую пуля не смогла бы пробить. В его карманах мы нашли более трёхсот франков пятифранковыми монетами, двое серебряных часов, пять орденских крестов – всё это было снято с убитых и умирающих, или украдено из обозных повозок. Я уверен, что будь у нас больше времени, мы нашли бы ещё много всего. Пикар взял пику и незаряженный пистолет и спрятал их в кустах, затем мы собрались уходить. Пикар шёл впереди, ведя лошадь под уздцы, а мне, идущему за ним, захотелось узнать, что находится в чемодане, висевшем на крупе лошади и, насколько я понимаю, принадлежавшем офицеру – кирасиру нашей армии.

Я просунул руку внутрь и нащупал что-то очень похожее на бутылку. Я сообщил об этом Пикару, и тот немедленно скомандовал: «Стой!» В одну секунду чемодан был вскрыт, и я вытащил бутылку, содержавшую нечто похожее по цвету на можжевёловую водку. Пикар сделал глоток, даже не потрудившись понюхать, затем передал мне.

– Ваша очередь, сержант!

Невозможно описать то приятное ощущение, которое я испытал, отведав водки. Единодушно мы признали, что эта находка лучше всех остальных, и что ей надо разумно распорядиться. У меня в сумке лежала маленькая китайская фарфоровая чашка, которую я вёз из Москвы – вот мы и решили, что это будет наша мера – всякий раз, когда нам захочется выпить.[52]

Мы углубились в лес, и спустя четверть часа тяжёлого пути из-за множества поваленных деревьев, мы, наконец, вышли на дорогу, шириною в 5–6 пье, ведущую в нужном нам направлении, в сторону большой дороги, где должна была пройти армия.

Успокоившись немного, я поднял голову и, взглянув на Пикара, заметил, что у него все лицо в крови. Кровь обледенела на его усах и бороде. Я сказал ему, что он ранен в голову. Он отвечал, что заметил это в ту самую минуту, когда его мохнатая шапка зацепилась за ветку, и по лицу потекла кровь, впрочем, ничего серьёзного. Он объяснил, что упал вовсе не от пистолетного выстрела, а по иной причине: держа лошадь под уздцы, в то время как подходил другой казак, он хотел выстрелить, но поскользнулся и, не выпуская из рук ни уздечки, ни ружья, очутился на спине, под брюхом у лошади. «Да и не время теперь обсуждать такие пустяки, – добавил Пикар, – вечером посмотрим».

Чтобы двигаться быстрее, я предложил Пикару сесть на лошадь вдвоём «Попробуем!» – согласился он. Тотчас же мы сняли с неё деревянное седло и, оставив только попону, уселись, Пикар впереди, а я позади. Выпив ещё немного водки, мы отправились, держа ружья поперёк, на весу. Ехали мы больше рысью, иногда пускались и в галоп. Временами на пути нам попадались поваленные деревья. Это привело Пикара к мысли срубить несколько деревьев, ещё не совсем упавших, чтобы таким образом соорудить баррикаду против кавалерии на тот случай, если бы она преследовала нас. Он слез с коня и, взяв мой топор, в несколько минут подсек несколько сосен и повалил их поперёк дороги в достаточном количестве, чтобы задать работы для двадцати пяти человек на целый час. Мы продолжали двигаться рысью ещё четверть часа, как Пикар вдруг остановился и сказал:

– Вот, черт! У этой татарской лошади такая тряская рысь!

Я отвечал, что лошадь мстит нам за своего убитого хозяина.

– О, сержант, – ответил Пикар, – водка развеселила вас, я вижу.

Пикар подоткнул под себя полы своего белого плаща, чтобы мягче сидеть, и ещё с четверть часа мы ехали уже шагом. Временам лошадь погружалась в снег по самое брюхо. Наконец, мы увидали дорогу, пересекавшую ту, по которой мы ехали – скорее всего, это была большая дорога. Но выходить на неё надо было с осторожностью. Мы спешились, взяли лошадь под уздцы, зашли в лес, и из укрытия внимательно осмотрели новую дорогу. Вскоре мы убедились, что это и в самом деле главная дорога, ведущая к Березине. Множество усеивавших её трупов, наполовину занесённых снегом, и пятна свежей крови привели нас к выводу, что совсем недавно тут прошла колонна французских пленных под русским конвоем.

Мы, без сомнения, находились позади русского авангарда, и, конечно, скоро за нами пройдут другие русские. Как тут быть? Надо было держаться дороги. Это единственное, что нам оставалось делать.

– Мне пришла в голову превосходная мысль, – сказал Пикар. – Вы будете арьергардом, а я авангардом. Я буду смотреть вперёд, не покажется ли кто-нибудь, а вы, друг мой, сядьте головой к хвосту и наблюдайте в свою очередь.

Но привести в исполнение идею Пикара оказалось нелегко, то есть, сесть спиной к спине, напоминая, как он выразился, двуглавого орла с парой глаз впереди и парой сзади. Мы выпили по стаканчику можжевеловки, спрятали остаток на случай крайней необходимости, и пустили лошадь шагом по тихому и печальному лесу.

Северный ветер усилился, и «арьергард» так промёрз, что еле держался, но к счастью, погода была хорошая, предметы можно было увидеть издалека, а дорога была совершенно прямая, и мы не опасались быть застигнутыми врасплох на поворотах. Мы ехали уже около получаса, как вдруг встретили на опушке леса семерых крестьян, как будто дожидавшихся нас. Одеты они были в овчинные тулупы, на ногах лапти. Они подошли к нам, поздоровались по-польски и, казалось, обрадовались, что встретили французов. Затем они объяснили нам, что вынуждены идти в Минск, где находится русская армия, поскольку их включили в состав ополчения. Таких вот крестьян силой заставляли идти против нас – повсюду, во всех деревнях казаки гнали их ударами кнута.

Мы продолжали путь, а когда крестьяне скрылись из виду, я спросил Пикара, понял ли он, о чем говорили крестьяне. Минск – одна из наших самых больших военных баз в Литве – там у нас были запасы продовольствия, и там должна была воссоединиться большая часть армии. Он отвечал, что все прекрасно понял и, что если это действительно правда, значит, «Папаша – тесть»[53] сыграл с нами плохую штуку. Я не понял его намёка, тогда он повторил мне, что если это так, значит, австрийцы предали нас.[54] Он собирался объяснить подробнее, но вдруг остановил лошадь и проговорил: «Смотрите-ка, впереди, похоже, колонна?» Я различил что-то чёрное, но вдруг оно скрылось. Через минуту голова колонны опять показалась, точно вынырнула из оврага.

Мы сразу поняли, что это русские. Тотчас повернули вправо и вошли в лес, но не прошли и четырёх шагов, как наша лошадь завязла по грудь в снегу и сбросила меня. Падая, я увлёк за собой и Пикара. Глубина снега в том месте была более шести пье, и нам стоило больших трудов выбраться из него. Тем временем, подлая лошадь удрала, но проложила нам путь в лес, которым мы и воспользовались. Не прошли мы и двадцати шагов, как лес настолько сгустился, что мы не могли идти дальше. Выбора не было – пришлось возвращаться. Лошадь мы нашли гложущей кору с дерева, к которому её и привязали. Мы отошли от неё как можно дальше и, отыскав куст достаточно густой, чтобы в нём спрятаться, приготовились защищаться. Между тем Пикар спросил меня, цела ли наша бутылка, не потеряна ли? К счастью, с ней ничего плохого не случилось, и мы решили выпить по чашечке. Пока я откупоривал бутылку, он занялся осмотром и чисткой наших ружей.

Прождав минут пять-шесть, мы увидали голову колонны, возглавляемую десятью или двенадцатью татарами или калмыками, вооружёнными, кто пикой, кто луком и стрелами, а по обеим сторонам дороги шли крестьяне, вооружённые чем попало. Посредине колонны еле плелись более двухсот солдат и офицеров нашей армии, жалких и едва живых. Многие были ранены: у кого рука на перевязи, те, у кого отморожены ноги, шли, опираясь на толстые палки. Несколько человек упало и, несмотря на удары пиками, лежали не двигаясь. Я не могу описать ту боль, которую мы испытали, глядя на такое жестокое обращение с нашими товарищами! Пикар молчал, но я боялся, что он выскочит из леса и бросится на эскорт. В эту минуту подъехал офицер и, обратившись к пленным на французском языке, сказал:

– Почему бы вам не идти быстрее?

– Мы не можем, – отвечал солдат, лежавший на снегу, – я согласен лучше умереть, чем тащиться дальше!

Офицер возразил, что надо потерпеть, скоро подъедут повозки и самых тяжёлых больных и раненых повезут в них.

– Вам будет лучше, чем с Наполеоном, потому что он уже в плену со всей своей Гвардией и остатками армии, так как мосты через Березину разрушены.

– Наполеон в плену со всей своей Гвардией! – воскликнул старый солдат. – Да простит вас Господь! Видно, сударь, что вы их не знаете. Они сдадутся только мёртвыми. Они дали клятву! Их нельзя взять в плен!

– А вот и повозки, – сказал офицер.

Мы увидели два армейских фургона и походную кузницу, нагруженную ранеными и больными. Пятерых раненых сбросили, и крестьяне тотчас же поспешили раздеть их догола. Их заменили пятерыми другими, трое из которых сами уже не могли идти. Офицер приказал крестьянам вернуть одежду пленным, наиболее в ней нуждавшимся, и так как они не спешили исполнить его приказ, то он стегнул каждого из них нагайкой. Затем он обратился к нескольким солдатам, благодарившим его:

– Я тоже француз, вот уже двадцать лет, как я в России. Мой отец умер, но мать ещё жива. Я надеюсь, что обстоятельства позволят нам вскоре вернуться во Францию и в свои дома. Я прекрасно понимаю, что не сила оружия сломила вас, а этот невыносимый русский климат.

– А также недостаток продовольствия, – вставил один раненый, – если б не это, мы были бы теперь в Петербурге!

– Очень может быть, – ответил офицер.

Колонна медленно двинулась в путь.

Когда они скрылись, мы вернулись к своей лошади: она сунула голову в снег и пыталась найти траву. Потом мы случайно нашли брошенный костёр. Мы разожгли его и согрели свои руки и ноги. Ежеминутно мы по очереди ходили смотреть, не видать ли чего, но вдруг мы услыхали стоны, и к нам подошёл почти полностью раздетый человек. На нем была полуобгоревшая шинель, на голове рваная фуражка. Ноги его были обёрнуты в тряпки и обвязаны верёвками поверх рваных серых штанов. Нос отморожен, уши покрыты струпьями. На правой руке у него оставался только большой палец, все остальные отвалились. Это был один из пятерых несчастных, брошенных русскими. Он что-то бормотал, но мы не смогли его понять. Увидав наш костёр, он жадно кинулся к нему, точно хотел проглотить его. Не говоря ни слова, он опустился на колени перед огнём. С трудом мы заставили его проглотить немного можжевеловки, но половина пролилась – его зубы так стучали, что он не мог пить. Внезапно стоны прекратились, зубы перестали стучать, казалось, он в глубоком обмороке.

Пикар попытался приподнять его, но это уже был труп. Вся сцена длилась не больше десяти минут.

Всё виденное и слышанное страшно потрясло моего старого товарища. Он взял ружье и молча направился к дороге, как будто ничего не случилось. Я поспешил за ним, взяв лошадь под уздцы и, догнав его, велел сесть на лошадь. Он послушался, я тоже уселся, и мы пустились в путь, надеясь выбраться из леса до наступления темноты. Около часа мы ехали, не встречая на пути ничего, кроме трупов. Наконец мы прибыли в такое место, где, казалось, лес закончился. Но это оказалась лишь большая, полукруглой формы поляна. Посредине возвышался дом, довольно большой, окружённый домами поменьше – это был почтовый пункт. К несчастью, мы заметили, привязанных к деревьям лошадей. Какие-то всадники вышли из дома, построились на дороге, а затем ускакали. Их было восемь человек. Одетые в длинные плащи и в высоких касках с конскими хвостами, они походили на тех кирасир, с которыми мы дрались под Красным в ночь 15-го на 16-е ноября. К счастью для нас они направились в сторону, противоположную той, куда мы держали путь.

Мы вернулись в лес, но не смогли пройти и двадцати шагов. Здесь, похоже, никогда не ступала нога человека – так густо росли деревья, так много кустов и рухнувших от ветхости деревьев, занесённых снегом. Пришлось нам выйти и идти по опушке, постоянно рискуя, что нас могут заметить. Наш бедный конь то и дело увязал в снегу по самое брюхо. Уже почти совсем стемнело, а мы не прошли и половины намеченного пути. Мы свернули на дорогу, ведущую в лес, чтобы немного отдохнуть. Спешившись, первым делом мы пропустили по стаканчику водки. Мы уже пятый раз прикладывались к бутылке, и теперь уже было заметно, что количество водки в ней существенно уменьшилось.

Поскольку там, где мы шли, было много поваленных деревьев, мы решили пройти как можно дальше и расположиться возле груды упавших деревьев, которые могли послужить нам защитой. Пикар сбросил свой ранец, а я – котёл, и он сказал мне: «Теперь главное – огонь! Скорее дайте мне какую-нибудь тряпку!»

Моя старая рубашка оказалась именно тем, что надо. Я подал клочок Пикару, он скрутил из него фитиль, открыл полку своего ружья, насыпал туда немного пороху и, приложив фитиль, спустил курок. Фитиль вспыхнул, прогремел громкий выстрел. Эхо подхватило его, и я испугался, что мы обнаружили себя.

После сцены с пленными и рассказов офицера о судьбе Императора и армии, бедный Пикар изменился. Это повлияло на его характер, и временами он жаловался на сильную головную боль, говоря, что это вовсе не последствия пистолетной раны, а что-то другое, чего он не может объяснить. Вот и теперь он позабыл, что ружье было заряжено. После выстрела он молчал некоторое время, потом громко обругал себя «салагой» и «старым дураком». Где-то залаяли собаки, и Пикар заметил, что совершенно не удивится, если сейчас на нас начнут охоту. Я попытался успокоить его, заметив, что в такой поздний час нам нечего бояться.

Через несколько минут у нас разгорелся прекрасный костёр, поскольку дерево оказалось сухим. Кроме того, мы сделали одно открытие, обрадовавшее нас – нашли кучу соломы, вероятно спрятанной крестьянами. Судьба, казалось, снова улыбалась нам, и Пикар сказал:

– Бодритесь, mon pays, вот мы и спасены, по крайней мере, на нынешнюю ночь! Что будет завтра – Бог ведает, а если нам посчастливится найти Императора, будет совсем хорошо!

Пикар, как и все старые солдаты, боготворил Императора и полагал, что если они с ним, у них все получится, и для них нет ничего невозможного. Мы устроили лошади хорошую подстилку из соломы, покормили её, но держали взнузданной и не снимали с неё чемодана, чтобы быть готовыми пуститься в путь в любой момент. Вытаскивая из котла кусок варёного мяса для разогрева, Пикар сказал мне:

– Знаете, я много думал о том, что сказал русский офицер.

– О чём вы? – спросил я.

– Да о том, будто Император в плену вместе со всей Гвардией! Ведь я отлично знаю, чёрт возьми, что этого нет и быть не может. А всё же, это у меня не выходит из головы! Просто не могу отогнать от себя этой мысли. Я успокоюсь только тогда, когда попаду в полк! А сейчас давайте есть, отдыхать, а потом, – сказал он с пикардийским акцентом, – «пропустим каплю»!

Погода улучшилась, стало немного теплее. Мы съели без особенного аппетита, кусок варёной конины. Пикар разговаривал сам с собой и ворчал:

– У меня сорок наполеондоров в поясе, да ещё семь русских золотых, не считая пятифранковых монет. И я все их готов отдать, лишь бы опять вернуться в полк.

– Кстати, – добавил он, – монеты у меня не в поясе, а зашиты в белом жилете, надетом на мне. Если со мной произойдёт беда, они ваши!

В таком случае, – сказал я, – я тоже хочу сделать завещание. У меня восемьсот франков – золотом и ассигнациями. Можете располагать ими, если Богу будет угодно, чтобы я погиб до возвращения в полк!

И тут я машинально сунул руку в маленькую холщовую сумку и вытащил из неё что-то твёрдое, похожее на кусок верёвки и длиною пальца в два. Рассмотрев хорошенько, я убедился, что это курительный табак. Какое счастье для моего бедного Пикара! Когда я ему подал свою находку, он уронил в снег своё мясо и немедленно принялся жевать табак, как он сказал, пока не найдёт свою трубку. А так как на поиски нужно было больше времени, он удовольствовался жвачкой, а я скрутил себе папироску по-испански, из клочка бумаги.

Вот уже около двух часов, как мы находились на нашем бивуаке, а ещё и семи часов не было. И так, ещё часов одиннадцать-двенадцать нам нужно было выждать, прежде чем идти дальше. Пикар отлучился на минуту, и в тот момент, когда я менее всего этого ожидал, я услыхал шум в зарослях, с противоположной стороны. Я взял ружье и приготовился обороняться. Вдруг появился Пикар и, увидев меня в этой позе, сказал:

– Отлично, mon pays, превосходно.

При этом он с каким-то таинственным видом сделал мне знак, чтобы я молчал. Потом он прошептал, что только что на дороге видел двух женщин, одна несла свёрток, другая – ведро. Они остановились на некоторое время отдохнуть и поболтать.

– Мы проследим за ними, и, может быть, доберёмся до какой-нибудь деревни или сарая, где сможем укрыться от непогоды и неприятеля, – слышите, как лают эти чёртовы псы!

– Но, – возразил я, – там, наверняка, русские!

Он ответил, что надо рискнуть. И вот мы опять пошли наугад, в потёмках, среди леса, неизвестно куда, только по следам четырёх ног, отпечатавшихся на снегу. Вдруг следы исчезли. Поискав немного, мы опять нашли их и заметили, что они поворачивают направо. Это огорчило нас, ведь так мы отклонялись от пути на большую дорогу. Частенько следы пропадали, и тогда Пикар опускался на колени и искал их ощупью.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.