7. Среди номадов в пустыне Гоби

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

7. Среди номадов в пустыне Гоби

Наш товарищ ищет родственников в степи. На что нужна верёвка с палкой? «Сад цветов». Подарок поэта. «Белый перевал». «Каменный сомон». На границе вечного снега. Ом мани падме хум. Охота. Песчаная буря. Девять источников. Метель в пустыне. На горизонте оазис. Исчезающие озёра. Блуждание по пустыне. Наконец, дорога!

Мы бросаем ещё один взгляд на руины Каракорума и едем дальше. В одиннадцать часов добираемся мы до небольшого ручья, на котором делаем короткий отдых, а потом едем долиной реки Орхон. Дорога вьётся в широкой заливаемой половодьем долине, взбирается иногда на холмики, окружённые глубоко втиснутой долиной реки. Мы тихо въезжаем на вершину одного из взгорий. Перед нами распростёрся великолепный вид долины Орхона. Широкая, вьющаяся серебряная лента реки быстро исчезает за горизонтом. Когда мы смотрим назад, едва видим стены Эрдэни-Дзу. Каракорум полностью закрыла мгла. Через высокий перевал выбираемся из долины реки. Вдали видим внезапно небольшое озеро, но нет на нём камыша. Тёмно-синюю воду разнообразят местами чёрные, сморщенные ветром борозды. Озеро называется Огий-Нуур. Вскоре затем добираемся до деревни, о которой узнаём, что это центр маленькой административной единицы в сомоне Огий-Нур. Здесь обедаем. Подают нам тесто, похожее на макароны. Это любимое блюдо монголов. Наш приятель улаживает свои служебные вопросы, а мы в это время осматриваемся. Центр состоит из нескольких белёных домов, построенных из глиняных кирпичей. Двери домов покрашены в голубой цвет, а крыши облеплены глиной. Среди домов находим местопребывание районной администрации, школы и магазина. Целое восполнено несколькими юртами, но и те, видно, уже выходят тут из употребления. Перед столовой неспокойно вертятся три коня, привязанные на коновязи, растянутой между двумя столбами. Один пёс ростом с небольшого телёнка гонит от себя меньшего, а после царит полная тишина.

Вскоре возвращается наш проводник Вандуй и сообщает нам, что Чимед, который нас сопровождал, дальше не поедет. Теперь выясняется, что здесь живут родители нашего таинственного товарища по путешествию. Не имея другого средства передвижения, должен он был искать едущий в эту сторону автомобиль, чтобы доехать до дома. Поэтому он присоединился к нам. Очень мы сожалеем, что расстаётся он с нами, так как в течение короткого путешествия очень полюбили его. Входим в столовую, чтобы попрощаться с Чимедом, но его нигде нет. Тогда после десятиминутных безрезультатных поисков, поступившись, сели мы в машину, где к нашему большому изумлению застали его там спокойно сидящим с двумя бутылками молочной водки и терпеливо ожидающим нас. Должны были выпить на прощание. Когда мы опорожнили наши чашки, Сумья, наш шофёр, запустил мотор, и машина двинулась в гору. Стучим по шофёрской кабине, чтобы шофёр остановился, так как Чимед остался в кузове, но Вандуй поясняет мне, что Чимед едет с нами, так как его родители живут не в самом центре, а в его окрестностях.

Проехали мы уже около десяти километров, но нигде нет следов жизни. Чимед спокойно с нами разговаривает и абсолютно спокоен, что мы найдём его родителей. Наконец, появляется перед нами какая-то юрта. Сумья выходит, о чём-то спрашивает, и едем дальше. После следующих двадцати километров показались снова перед нами несколько юрт. Соскакиваем с машины. Собаки встречают нас лаем. Через минуту выходит из юрты пожилая женщина. После долгих расспросов она говорит, что один раз в прошлом году слышала о семье Чимеда. Пасли они в этой окрестности свои стада, но сейчас она не знает, где они находятся.

Когда наша машина, съехав с дороги, едет степью, спрашиваем Чимеда, когда виделся он в последний раз со своими родителями. Отвечает, что минувшим летом был с ними длительное время, а потом они писали ему неоднократно, но не имеет он понятия, где можно отыскать их в этом году. Окрестность, в которой он родился, знает, конечно, он как собственный карман; знает точно, какая где растёт трава и которое поле или взгорье даёт в каждую пору года наилучший корм для животных, но территории здесь так обширны и так отдалены друг от друга, что трудно сориентироваться, где кочуют родители. Письма всегда адресуются не до актуального их местонахождения, но до населённого пункта администрации сомона, куда кто-нибудь из членов семьи попадает в определённое время и при оказии забирает почту. Прежде чем, однако, ответ будет завезён до сомона через административный центр аймака, долетит самолётом до столицы, уйдёт много времени. Кто может, следовательно, знать, докуда они успели уже откочевать со стадом.

По мере того, как поиски наши продолжались, всё больше мы нервничали, что не можем найти родителей Чимеда. При оседлом образе жизни местность, улица и номер дома, или, быть может, этаж и номер квартиры – это данные, с помощью которых каждый может найти отыскиваемую особу. Здесь вопрос не является таким простым. Трудность не состоит единственно в том, как сын может найти родителей, которых не видел год. Вопрос имеет более широкий охват, так как разговор идёт о проблеме общественной – организации государственной жизни, о почте, об администрации. Наша машина мчится уже почти шесть часов по бездорожной степи, когда внезапно вдали показывается всадник на коне. Мы направляемся в его сторону. Он также приближается к нам. Оказывается, что это старый седой монгол, но держится он прямо на неспокойном коне. Подмышкой держит он верёвку на длинной палке. Спрашиваем его, не знает ли он, где находится гэр или юрта родителей Чимеда. Отвечает, что не знает, но указывает на юрту, расположенную в направлении двух видимых стад верблюдов, и советует там узнать. Жильцы юрты дают нам, наконец, нужную информацию. Когда переедем поросшую травой равнину, затем повернём немного в направлении восточном, натолкнёмся на телеграфную линию, тянущуюся у подножия гор. Вдоль этой линии нужно ехать. По правой стороне увидим белую юрту. Там живут родственники Чимеда, а если найдём родственников, то найдём и родителей, так как за стадами присматривает целая семья.

По преодолению следующих нескольких километров видим, как из юрты выбегают маленькие дети. В дверях показывается голова женщины, а затем высовывается мужчина. Наконец доехали! Уже поздний полдень.

Родители Чимеда принимают нас в юрте по левой стороне двери. Взволнованной была встреча отца и сына, которые приветствуют сперва друг друга церемонно, обнимаются и целуются в обе щеки, а затем переходят к непринуждённой беседе. Сердечно приглашают нас в юрту. Мы занимаем место на шкурах, расстеленных на земле за костром. Напротив двери садится глава семьи, перед ним Чимед, направо от двери садится на корточки его мать и двое маленьких детей. Коллега Кёхальми также садится на той стороне.

Её садят на низкий стульчик, а другие в это время садятся на пятках или на корточки.

Под котелком пылает уже огонь. Юрта очень простая и некрашеная, стенная решётка сбита из напиленных реек. Во время чаепития мы немного разговариваем. Хозяева угощают нас маленькими кусочками сушёного творога, называемого ааруул, но вначале мы должны попробовать сливки – урюм. Затем приходит очередь водки и молока. Гостеприимные пастухи интересуются нашими планами, нашей работой, а затем сопровождают нас в соседние юрты.

Эта небольшая семья имеет три юрты. Живут, собственно, в центральной, чистой и большой. Меньшая, покрытая потёртым изношенным войлоком, является помещением для молодых, рождённых осенью или зимой животных. Холод особенно мучителен для молодых животных, и потому нужно иметь для них место, предохраняющее от холода. В третьей юрте хранится зимняя одежда и всякое снаряжение. Здесь также готовят и сушат тесто, а также режут на мелкие куски мясо. Помещение это служит мастерской и – живёт здесь также кто-нибудь из семьи с хорошим зрением.

К небольшому пастушьему лагерю принадлежит ещё что-то вроде скотного двора – хашаа, есть это, собственно, ограждённый кусок двора, также называемый, как двор в столице. Ограждён он досками и жердями. В углу стоит одинокий телёнок. От местности Худжирт до этого места видели мы почти у каждой юрты похожие небольшие скотные дворы, сбитые из досок, кусков ящиков или жести, устанавливаемые главным образом одной стеной или двумя крыльями, расходящимися под углом. Стены бывают поставлены в направлении с востока на запад, чтобы защищали от северного ветра.

Материал, из которого сбиты эти стены, бывает разный, в зависимости от того, что в данной местности найдётся под рукой. В лесистых окрестностях Хангайских гор укрытия эти готовятся из леса. На безлесных равнинах для их строительства используют большие камни; рядом с оазисами – связки ивы или камыша; а где нет других возможностей, там насыпают их из земли, а порой этим целям служат также природные соответственно расположенные торчащие скалы. В течение нашего путешествия видели мы во многих местах большие чёрные пятна навоза на южных склонах гор. В таких местах защитой от ветра становятся попросту горы.

Прогуливаясь, осматриваем принадлежащие семье стада, пасущиеся поблизости. Вместе пасутся здесь жеребцы и кобылы, также как быки и коровы. Больших кудлатых псов не используют в этих местах для управления стадом, а только для присмотра. Временами травят собаками отрывающихся от стада одиноких животных, но случается это редко, так как животные боятся волков и в основном не отдаляются от стада, в котором они чувствуют себя безопасней. Рассеявшихся одиночных животных пастух собирает с помощью верёвки, привязанной к палке. Эта палка длиной на высоту человека с прицепленным на конце меньшим деревянным куском и петлёй. Изготовленная из шерсти петля прикрепляется на конце, другая её часть в это время легко привязывается к палке. Палка внизу заканчивается грузиком или утолщением, которое помогает удерживать в равновесии приспособление. Всадник, таким образом, держит палку в правой руке, но подмышкой, и таким способом едет за разбежавшимися животными. Палкой поворачивает попросту животное, а если хочет одного из них поймать, тогда кидает животному на голову петлю и отводит его в стадо.

В степи скоро начинается движение. Со всех сторон галопом прибывают наездники в юрту семьи Чимеда. Не знаю, каким способом весть о нашем прибытии так быстро разошлась по степи, но вскоре съехалось здесь, наверное, около двадцати особ. После торжественных приветствий разговор проходит с чаем и молочной водкой. Хозяева отправляют детей из юрты, один только мальчик-калека остаётся среди взрослых.

Вскоре мы идём к Орхону и купаемся. Может быть, мы являемся первыми венграми, которые купаются в этой реке. Вода холодная, и мы не выдерживаем в ней долго. В этом месте течение очень быстрое. С большой охотой остались бы мы среди пастухов на несколько дней, тем более, что родители Чимеда безмерно приветливо нас об этом просят, но план путешествия неумолим; мы должны ехать дальше. Ещё сегодня необходимо достичь Цэцэрлэга. Когда мы двигаемся дальше, окрестности погружены уже почти полностью во мрак. Выезжая из долины Орхона, снова мы встречаем огромное количество старинных могильных надгробий. Узнаём, что поблизости от Цэцэерлэга находится «Гора Гуннов», под которой в прошлом году вели раскопки монгольские археологи.

Уже было 20:45, когда перед нами показалась полукруглая гора, а в её объятиях Цэцэрлэг – «Цветущий сад».

Мы проезжаем рядом с маленьким аэродромом, а затем протискиваемся между средоточием каменных домов главной улицы. Едва машина остановилась во дворе гостиницы, как уже показывают нам наши покои. Убранство гостиницы очень хорошее. Мы берём два номера – один для коллеги Кёхальми, а другой для нашей тройки. Есть даже отдельная ванная, а собственно, умывальник, так как есть в ней только таз, но вода течёт здесь уже из крана. Ужинаем и идём спать.

На следующий день ранним утром посещают нас отцы города. От них мы узнаём, что Цэцэрлэг насчитывает зимой 8000 жителей, а постоянно тут живёт 5000. Аймак насчитывает 80000 жителей. Дети ходят в две десятилетние школы и в пять семилетних. В городе есть педагогическое училище, которое в 1956 году закончили 60 учащихся. После обеда мы идём в «кабинет». Это, собственно говоря, небольшой местный музей, который есть в каждом большом населённом пункте и в каждом аймачном центре. Здесь хранится собрание древностей, но систематично собираются также богатства природные. Здесь как раз открыта выставка под названием «Фауна нашего аймака». Музей в Цэцэрлэге состоит из двух маленьких складских помещений и одного большого выставочного зала. Есть в нём всё, что местная интеллигенция сумела собрать усердно – от голубой лисицы и шапки ламы до старинной монгольской грамматики и семян растений. Нас конкретно, прежде всего, интересовали старые книжки. Мы находим несколько.

Новые книжки хранятся в библиотеке аймака, куда мы позже отправляемся. Библиотекарь с гордостью показывает свои сокровища. Монгольские книжные издания здесь очень богатые. В Монголии на одного гражданина приходится намного больше книг, чем, например, в Венгрии. Книги поставлены на полках рядами в тематическом порядке. Во время нашего ознакомления поменяли в библиотеки книги довольно многие люди. Несколько людей сидит в читальном зале. Они ходят на какие-то курсы и здесь готовятся с обязательной литературой.

Едва успели мы вернуться в отель, как нас посетил какой-то незнакомый монгол. Приглашаем его, чтобы присел. Вскоре оказывается, что это местный поэт, который, услышавши в библиотеке о нашем прибытии, тут же поспешил к нам, чтобы подарить нам новейший том своих стихов. Кара заявил, что уже читал о нём. Поэт был очень доволен этим, так как если о его мастерстве известно в народе, отдалённом на 7000 километров, то о чём-то это свидетельствует. Мы начинаем выпытывать у гостя сведения о местной литературной и фольклорной жизни. Есть здесь много народных поэтов. Это неизвестные создатели народных стихов, но всё больше есть таких, которые занимаются поэзией профессионально и имеют уже собственные, изданные в печати произведения.

Монгольские и тибетские книги и печати, подаренные Венгерской Академии Науки

После полудня в большом театре Кара прочитал на монгольском языке реферат о Венгрии и нашем путешествии, а вечером посмотрели мы три монгольских фильма. Один из них – репортаж в виде фильма по поводу 35 годовщины создания МНР; его мы уже видели в столице, зато в первый раз посмотрели два сюжетных фильма. Особенно нас заинтересовал тот, который содержал переживания пастухов во время суровой зимы. Один из пастухов запасся кормом и пережил зиму со своими животными, но его легкомысленный сосед пренебрёг этим и потерял всех животных. Признаться, что не столько я наблюдал игру актёров, сколько знакомился с зимними заботами пастухов. Сохранение корма на зиму ведь является здесь чем-то новым. В начале двадцатых годов об этом было почти неизвестно. Если снег был таким обильным, что животные не могли докопаться до травы, они погибали с голоду. При неблагоприятной погоде раньше в течение зимы погибало 40–60 % поголовья скота. Кормовое хозяйство не так легко здесь организовать в условиях кочевой жизни. Для накопления соответствующих запасов на зиму обязательным условием является, в первую очередь, оседлая жизнь. Также важной проблемой является вопрос содержания скота в помещении. Взрослые животные ещё до сегодняшнего дня зимуют под открытым небом. Великолепной сценой в фильме является паника стада, бегущего от снежной пурги. Ни на минуту не сомневался я, что съёмки подлинные. Довольно большая часть особ, выступающих в монгольских фильмах, – это люди, ничего общего не имеющие с профессиональным актёрством. Они прибывали на съёмки в столичную фабрику фильмов, а потом возвращались в свои юрты, к своей повседневной жизни.

Следующий день стал для нас как бы живьём вырванным из вчерашнего фильма. Когда мы проснулись, падал снег. На дворе вьюга дёргала деревья, берёзы под нашими окнами сгибались до земли. Мы решили ехать дальше, пока снег не засыпал город, расположенный в котловине. Согласно плану был у нас ещё один день, чтобы провести его в «Цветущем саду». Цэцэрлэг заслуживает такое название, так как много здесь деревьев и палисадников. Окрестность так богата лесами и перелесками, что становится это непривычным видом для глаза, привыкшего к степи. В Монголии сад или ухоженное дерево относятся к редкому явлению. Ни природные условия, ни жизнь кочевая не благоприятствуют садоводству.

В 10 часов выезжаем. Сегодня перед нами 280 километров дороги. Мы быстро доезжаем до «Белого Перевала». Здесь, наверху, почти всё белое, а красивый вид охватывает вершины расстилающейся вокруг горной цепи Хангая. Перевал порос лесом. По мёрзлому грунту машина с трудом поднимается на гору. Мы проезжаем среди наивысших гор аймака Архангай (Северохангайского). Ледяной ветер упрямо забирается нам под одежду. Теперь пригодится козья шуба, которую я надел на лыжный костюм и собственное пальто. Так холод можно выдержать. Мурашки у меня бегают по плечам, когда я вспоминаю, что ещё несколько дней назад купались мы в Орхоне.

Проехав «Белый перевал», съезжаем мы в долину реки Тамрин. Дорога наша идёт вдоль русла речушки. Около полудня останавливаемся мы в посёлке Хурум, расположенном на территории «Каменного Сомона» в аймаке Архангай. Здесь обедаем. Сумья находит здесь своего старого знакомого. В заезжем дому есть магазин, управляемый директором. Сумья покупает у продавца две пачки папирос и коробку печенья и одаривает ими директора заезжего дома. Как видно, искусство делать подарки имеет ещё много неизвестных нам тайн.

Вскоре мы убеждаемся, что название «Каменный Сомон» очень подходит этому административному пункту. Въехали мы в долину «Каменного потока». Выглядит всё это так, как будто утонули мы в море камней. Эта окрестность имеет также свою характерную красоту. Пейзаж состоит из скал фантастических форм, камней удивительных цветов и интересных гравийных полей. Куда ни посмотришь, везде разрушенные скалы. Вид не надоедает даже в течение нескольких часов, так как окрестность постоянно удивляет нас меняющимся обликом, всеми этими новыми формами, появляющимися перед нашими глазами.

Машина очень медленно продвигается вперёд, с трудом находя дорогу среди камней. Ручей то на какое-то время скрывается перед глазами, то снова пропадает полностью, и тогда пробираемся мы только вдоль сухого скалистого русла. Ложусь на час в машине и дремлю, если позволяют это толчки. Потом мы снова удивляемся смене пейзажа. Не замечаем даже, что уже поздний полдень.

Взбираемся круто в гору. Становится немного теплее, но ветер не утихает. Поднимаемся всё выше и вскоре достигаем границы вечного снега. Окрестность становится всё более враждебной. Исчезают деревья, редеет трава. Пятна снега становятся здесь всё больше. Слева видны заснеженные пики гор, находящиеся на той же самой высоте, что и мы. Кажется, что жизнь здесь как бы полностью вымерла. Не видно нигде ни птицы, ни животных. Затем каменистое русло круто поворачивает влево, в котловину, опоясанную таинственными тенями. Продвигаемся ею несколько метров под гору и, наконец, достигаем перевала Игин. Находимся мы на высоте 2700 метров. Воздух несколько разряжённый, но мы этого совсем не чувствуем. Вид величественный. Под нами простирается горная цепь Хангая, в центре которого мы, собственно, находимся. Ни в ближней, ни в дальней окрестности не видно ни одного поселения, ни одной юрты. Территория пуста, сурова и огромна.

Холмик обо

Рядом с центром перевала находится удивительный холмик обо. Согласно давним верованиям, среди духов гор, долин и ручьёв почётное место занимают страшные призраки горных вершин и перевалов. Путники должны жить с ними всегда в согласии, так как в противном случае они подвергнутся лавинам, земляным обвалам, снежной вьюге и многим другим опасностям. Поэтому люди приносят жертвы местным духам. Жертвы могут быть каким-то любимым предметом ежедневного пользования (даже волосы путника!). Конечно, условия не позволяют того, чтобы жертва была настоящая, так как бедный пастух не имеет столько богатства, чтобы мог он себе позволить на каждом перевале и на каждом горном пике оставлять что-то ценное. Поэтому, очевидно, жертву он заменяет чем-то более мелким, и вместо любимой чашки оставляет он осколок черепа, вместо одежды – тряпку. А когда не имеет ничего, бросает на кучу, выросшую за столетия благодаря всяким путникам, горстку земли или камень. Обычай этот является намного более древним, чем ламаизм. На некоторых территориях Монголии и Тибета он сохраняется даже сегодня, приобретая не раз современные формы, например, такую, что на кучу бросают старые автомобильные покрышки. Обычай этот известен, впрочем, во всех частях света, однако учёные называют его обо, взяв название на монгольском языке. Собранные здесь тряпки лежат рядом с дырявыми кастрюлями, конским волосом, костями, подошвами, деньгами, и находим здесь также каменную табличку с выбитыми тибетскими буквами известной чародейской формулы Ом мани падме хум.

Долго спорили мы, что означает эта формула-молитва. Из моего детства вспоминаю, как играя в чёрную магию, при укрывании какого-нибудь предмета говорим мы «хокус-покус». Магия была важна только тогда, когда мы произносили эти слова. Ом мани падме хум сегодня не значит уже больше, чем что-то вроде такого, собственно, «хокус-покус». Есть это наиважнейшая и наиболее часто повторяемая буддийская молитва. Надпись такая виднеется на ленточках, которые развеваются на ветру. Слова эти произносятся автоматически. Находим её на многих молитвенных барабанах. Последователи ламаизма приобретают себе великие заслуги для будущей жизни, если эту формулу вымолвить десятки тысяч раз. Но монгольский пастух или тибетский земледелец, зарабатывающие на хлеб в поте лица, не имеют времени на продолжающееся весь день бормотание. Ом мани падме хум. Поэтому помогают они себе самостоятельно сделанным ветрячком или водяной мельничкой. Приспособление такое собирается обычно из медной трубки, в которую вкручена длинная полоска бумаги. На ней формула, отпечатанная столько раз, сколько уместится, даже тысячу раз. Ветер или вода с помощью ветрячка вращают валёк целый день. С каждым оборотом молитва оживает тысячи раз: машинка для молитвы избавляет владельца от её произношения, а ему оставляет время на другие занятия, и при этом не тратит он ласк, плывущих от тяжкого повторения формулы. Отдельные слова заклятья, однако, имеют смысл. Мани на санскрите означает дорогой камень, а в буддийской символике – дорогой камень, представляющий буддийское учение. Пидма или падме – это также слово, происходящее из санскрита, означающее цветок лотоса, водяной лилии. Лотос является излюбленным символом буддизма и означает чистоту, совершенство. Находящиеся в начале ом и в конце хум не имеют и никогда не имели значения, являются они попросту чародейскими, магическими восклицаниями. Если, следовательно, мы любой ценой хотели бы перевести известную формулу, гласила бы она: «О, драгоценный камень, лотос, хей!» или, в буддийской символике: «О, совершенное учение, хей!», но ни тибетцы, ни монголы об этом не знают. Требуется здесь добавить, что наиболее сообразительные последователи сокращают себе молитву и говорят или пишут на ленте только ом хум.

Дорога от перевала Игин-даваа ведёт постепенно вниз и становится всё монотонней. Окрестности здесь также каменистые, но камни мельче. Покуда светит солнце, не очень холодно, но когда оно спускается к западу и заходит за горизонт, срывается такой пронизывающий холодный ветер, что два пальто едва меня спасают от него. Я должен прятаться вглубь машины.

Было уже девять часов вечера, когда мы приехали в Дзагу. Тут нет заезжего дома, построенного из глины или кирпича. Останавливаемся у юрты, в которой помещается подобие гостиницы. Заключает она в себе что-то от традиции старых почтовых станций. В гостинице холодно, но, по крайней мере, мы укрыты от ветра. Вскоре появляется директор гостиницы и разжигает железную печь, находящуюся в центре юрты. Мы медленно снимаем с себя полушубки. Начинает расходиться приятное тепло. Юрту освещают две мигающие свечки. Нам приносят «чёрную похлёбку», называемую «хар щюль». Это попросту суп с жирной бараниной. Приготавливают его таким способом: в кипящую воду в котелок бросают нарезанное мелко жирное мясо, а после приготовления добавляют клёцки (лапшу). Если найдётся под рукой дикий лук, то применяется он как приправа. После чёрного супа подают нам белый солёный чай. Ужин мы дополняем кексами из Улан-Батора, а потом ложимся спать. В гостиницах-юртах имеются металлические кровати с сеткой и шерстяные одеяла. Перед утром натягиваю на себя козий полушубок, так как становится очень холодно.

На следующий день в 10 часов двигаемся дальше. Ландшафт становится всё более пустынным. В монолитный покрытый травой участок врываются местами большие песчаные пятна. На северной стороне гор видно несколько кустов, в то время как южная сторона светится полностью проплешиной. Северная сторона немного увлажнена. Веющий с севера ветер приносит влагу, которая задерживается на северных склонах гор, кроме того, испарение здесь меньше, чем на южных склонах, более открытых для действия солнечных лучей.

Сильно выступающие скалы и потрескавшиеся склоны сопровождают нас попеременно вдоль дороги, которая проходит здесь долинами, а местами отрывается от них и проходит вершиной, чтобы избежать больших изгибов. Сама дорога – это только автомобильная колея, а собственно, многочисленные следы машин, которые бегут то параллельно, то сбегаются, то снова расходятся. Шофёр всё время должен решать, какую колею выбрать, но это непростая задача. Более широкая, изъезженная дорога часто имеет столько выбоин, что можно легко сломать ось; в то же время, дорога реже используемая может завести в болото, так как на дне котловин грунт очень часто бывает вязким. В этих небезопасных местах машины «садятся», как говорят монголы, а высвобождение из таких ловушек длится порой часами. Посещаемые дороги держатся, в основном, телеграфных линий, пересекающих страну во многих направлениях.

Перед нашей машиной бегают маленькие зверьки, называемые здесь оготон. Они немного больше наших мышей, только шерсть у них более светлая, приспособленная к цвету сухой степной травы. Бегают они быстро и исчезают мгновенно в своих подземных норах. В какой-то момент наши товарищи по путешествию вскакивают, а Вандуй вытаскивает находящееся в машине ружьё. Мы оглядываемся вокруг, но ничего не замечаем.

– Тарвага, – говорит возбуждённо и значительным тоном Вандуй.

Шофёр сильно тормозит. В направлении выстрела подскакивает и бежит дальше зверёк величиной с маленькую собачку. Тарвага, известный под давним названием тарбаган, относится к грызунам. Монголы охотно на него охотятся. Шкура ценная, а мясо вкусное. Этот зверёк очень осторожен. Испуганный, он бежит к своей норе зигзагами. Вход в нору в виде воронки и защищён небольшой насыпью из земли. Преследуемый зверь подбегает к норе, садится рядом с насыпью на задних ногах, насторожив уши и прислушиваясь. В такой момент легче всего в него попасть из ружья. Когда он чувствует опасность, убегает в нору и скрывается в её лабиринте, но наиболее часто, перед тем как скрыться, ищет свою половинку.

В этот раз выстрел был неудачным. Итак, едем дальше без добычи.

Песчаные пятна становятся всё больше, мало-помалу переходя в монолитное пространство. Только здесь появляются островки сухой травы. Песок имеет ржавый цвет, он крупнозернистый, что особенно ощущается в момент, когда ветер сыпет им в лицо. Машина снова тормозит. Прежде чем наш проводник успел схватиться за ружьё, зверь, замеченный острыми глазами Сумьи, был уже далеко. На этот раз была степная лиса. Несмотря на то, что грунт здесь был полностью песчаный, мы долго ещё видим бурого как песок зверя, усердно размахивающего хвостом. Мы предполагали, что по мере приближения к пустыне Гоби вместе с исчезновением растительности исчезнет также фауна, но однако нигде мы не встретили столько диких животных, как в этой местности.

Вскоре замечаем стадо антилоп. С помощью бинокля хорошо видно убегающих огромными прыжками отдельных животных. В воздухе кружит с широко распростёртыми крыльями мышелов, гроза полевых мышей, наиболее часто встречающаяся птица в монгольских степях.

Около одиннадцати часов останавливаемся на короткий отдых. Выходим из машины и прогуливаемся, чтобы размять задеревеневшие конечности. В этой окрестности трава другая: как солома лежит она на песке твёрдыми пучками. Песок здесь неглубокий. Прогуливаемся около 10 минут. Внезапно тишину прерывают поднимающиеся птицы. Это стая сипов (коршунов) устраивает себе пир у падали. Эти степные могильщики не очень трусливы. Вспугнутые птицы не отлетают от места кормёжки. Наблюдаем через бинокль, как они искривлёнными клювами разрывают падаль.

В этом месте вспоминаю я о двух других птицах южной степной окрестности, несмотря на то, что наткнулись мы на них только через несколько дней. Были это журавль и дрофа. Монголы с удовольствием охотятся на дрофу, а мясо её очень вкусное. Как утверждает наш проводник, водится здесь также куропатка.

Около полудня показываются перед нами один дом и несколько юрт у подножия скалы. В доме размещена гостиница. На ней прибита табличка, информирующая, что была она построена в 1956 году. Здесь мы обедаем. Получаем снова чёрную похлёбку. В магазине гостиницы пополнили мы свой запас кексов и сардинок. Эти два деликатеса европейских, которые, за исключением конфет, грызём мы постоянно. Ещё в начале путешествия приняли мы решение, что по мере возможности будем придерживаться местного способа питания, так как возник он из столетних традиций, следовательно, без сомнения отвечает здешним климатическим и природным условиям. Опыт говорит, что европейцы, которые в Монголии придерживаются судорожно европейской кухни, рано или поздно подвергаются различным болезням. Поэтому мы, путешествуя в степях, питались чёрной похлёбкой, бараниной, сырами, молоком и чаем. Очевидно, что желудки наши с трудом привыкали к совершенно новой диете, так что порой должны мы были дополнять наше питание.

Эта придорожная столовая состояла из двух больших помещений. В одном месте кухня, в которой на печке, изготовленной из глины и прикрытой железной плитой, двое мужчин, одетых в белые фартуки и чепцы, готовили еду в больших котлах. В Монголии поварами в основном работают китайцы, эти два, однако, были монголами. В другом помещении, в зале приёма пищи стоят длинные столы и лавки. В одном углу остеклённая стенка отделяет магазин, в котором можно взять консервы, печенье, конфеты, муку, табак, книжки и много разных безделушек. Обед приносят в чашках, так как, согласно обычаю, подают в юртах. Это фарфоровые чашки китайского происхождения, без ушей, но получаем к ним металлические столовые ложки. Монголы издавна ели китайскими палочками или ножами, ложек скорее не применяли.

Вход в столовую

От колодца, находящегося в нескольких шагах от столовой, течёт по длинной трубе вода к пойлам для скота. Сюда окрестные пастухи сгоняют стада на водопой.

В столовой мы не задерживаемся долго. Через час едем дальше. На небе собираются чёрные тучи. На песчаной дороге всё больше камней.

Мы въезжаем в пустыню Гоби, а точнее – на её северный край.

Начинает быстро темнеть. Я выглядываю из-под брезента. Со стороны долины приближается к нам огромное облако пыли. На расстоянии 30 метров от машины бегут верблюды. На их хребтах качаются влево и вправо два горба, словно пустые мешки. Оказывается, что это не шутки. В течение нескольких минут воздух становится таким холодным, что должны мы надеть полушубки. Нас догнала песчаная буря. Силимся побольше натянуть на себя брезент, но никак не получается. В кузове уже полно песка. Не видно даже вытянутой перед собой руки. Сильный ветер бесчинствует. Машина хоть чуть-чуть подвигается, однако, вперёд. Чтобы только двигатель не подвёл. Всё-таки нам повезло. Буря как быстро пришла, так быстро закончилась, а мы в 7 часов вечера без потерь, согласно плану доезжаем до Есенбулака, «Города девяти источников», административного центра аймака Гоби-Алтай.

Уже на улице городка встречаемся с местными проводниками, которые нас ожидают. Они принимают нас ужином в гостинице. Тут также присутствуют два ученика Вандуя, происходящие из этой местности, которые учились у него в Улан-Баторе. Оба юноши относятся к своему профессору с большим уважением, и когда к нему обращаются, пользуются титулом гуай и багши. Первый соответствует наиболее слову «господин», а другой имеет более сердечный характер. Багши по-монгольски имеет значение «мастер», «учитель». Монголы очень уважают пожилых людей. Даже человек высокого положения пользуется титулом гуай, когда разговаривает с более старшим пастухом, а если разница в возрасте большая, тот называет его по имени.

Вечером в доме культуры мы смотрим культурную программу: декламацию стихов и песни. Выступает ансамбль песни в стилизованных народных нарядах, обшитых цветной лентой и изготовленных из материала лучшего качества, чем наряды повседневные. Хор поёт песни народные и массовые, обработанные современно на многоголосие. Слушаем мы также несколько оригинальных народных песен. И только поздно вечером ложимся спать.

Назавтра перед полуднем по приглашению представителей аймачной власти отправляемся мы в здание аймачного народного совета. По дороге у нас есть время на обход аймачного центра. В монгольских условиях он уже считается городом. Тут имеются три большие широкие улицы с одноэтажными, крытыми черепицей домами, есть также несколько домов двухэтажных. Узнаём мы от наших хозяев, что территория аймака достигает 142000 км2. 80 % территории составляет пустыня, изобилующая минеральными богатствами. Здесь живёт также два редких вида зверей – дикий верблюд и дикий конь. К сожалению, с этими двумя вымирающими уже и возможными для осмотра только здесь видами мы не встретились и видели их только в фильме. Мы не являемся, очевидно, компетентными для того, чтобы утверждать, что экземпляры, которые можно посмотреть в виде чучел в музее в Улан-Баторе, являются разновидностями прирученного верблюда и коня или одними из последних представителей диких, не одомашненных видов животных.

Аймак граничит на юге с Китайской Народной Республикой (КНР). Промышленность городка состоит из переработки мяса, пекарного производства, а также изготовления масла и водки. Несмотря на то, что в районе нет деревьев, строительный материал для юрт привозится из двух соседних аймаков – Архангая (Северо-Хангайского) и Увурхангая (Южно-Хангайского). Среднегодовая сумма осадков в аймаке не доходит до 100 мм. Летом температура достигает (+40°) – (+50°)С, а зимой столбик ртути в термометре падает ниже —40 °C. несмотря на такие условия, развито тут животноводство. Интересно формируется распределение поголовья животных на этой территории:

Аймак насчитывает около 40000 жителей, или, принимая 5 особ на семью, около 8000 семей. На одну семью, следовательно, приходится в среднем 6,5 верблюда, 14,7 коней, 7 шт. скота рогатого или яков, 120 овец и 81 коза. Так как в этих краях за стадом присматривают обычно сообща 3–4 семьи, одно стадо насчитывает около 1000 шт. И чем хуже у них пастбища, тем больше овец и коз.

Пополудни местные учителя, которые вытянули у меня сведения, что я люблю играть в пинг-понг, пригласили нас на «международную» серию встреч.

Остаток дня прошёл у нас за работой в библиотеке. Среди многих буддийских книг удалось мне найти один интересный текст, одно из позднейших произведений старого тибетского вероисповедания бон.

Вечером мы устраиваем себе прогулку по заснеженному городку. Удивительно это сочетание – снег и пустыня, а всё-таки нет в этом ничего удивительного, так как азиатская пустыня зимой очень холодная. Во время прогулки мы спрашиваем своих новых знакомых, почему город, по домам которого видно, что основался он в последние годы, построен как раз в этом месте. Узнаём, что выбор этого пункта пустыни объясняется как девятью источниками, выступающими здесь не только в названии города, так и фактом, что место это является как будто бы самым прохладным летом, но и относительно тёплым зимой. В это время выше, в горах, господствует более суровый климат. Раньше стоял здесь монастырь «Тайширинг Хюрее».

Городская школа, подобно как и повсюду, представляет культурный центр местности. Молодые учителя показывают нам с гордостью свои кабинеты и школьные залы. Эти последние нагреваются большими печами, размещёнными в коридорах. Улицы городка обсажены деревьями, что является большим успехом в пустыне. Перед покрашенными в голубое и белое домами тянутся садики, огороженные заборами из планок. Молодые деревца вдоль улицы сохраняются также таким ограждением.

24 мая мы выезжаем на прогулку в окрестности Есенбулака. Посещаем юрты, окружающие город. Входим к одной бедной семье и одной замужней. Разница удивительная. С удивлением убеждаемся, каким разным может быть внутреннее решение без разницы в конструкции юрты. Не идёт тут разговор об огромных, обставленных великолепно и роскошных юртах прежних феодальных владык, которые известны уже из прежних описаний путешествий. Современные юрты людей с возможностями разнятся от юрт беднейших своей чистотой, аккуратностью, покраской деревянных частей, вновь купленным оснащением, занавесками и постелью.

Юрты вдоль дороги

Хозяин наиболее скромного дома работает в автомобильной мастерской в Есенбулаке. Приехал он сюда в 1951 году вместе семьёй из сомона Джаргалант. Оттуда привёз юрту. Получил он её от отца, когда женился. Было это 18 лет назад. Кроме того, получил он сто голов рогатого скота, а его жена получила в приданое 25 голов. Небольшой шкаф и низкий столик принёс в хозяйство муж, а жена – котёл, ведро, чайник, ложки, чашки, таз и, следовательно, оснащение кухни. Но печку и стол принёс в дом муж. В настоящее время имеет семья три верблюда, восемь коней, тридцать овец и десять коз, которых пасёт младший брат хозяина дома. За это не положено ему вознаграждение, так как это – как пояснила женщина – обязанность брата.

В юрте нет опорной жерди. В простой монгольской юрте нигде его нет, вероятно, крыша от этого падает. Над дверями нет куска крыши, что восполняет деревянная вставка.

Наугад входим в другую юрту. Принял нас милый вид. В центре стоит низкий стол, вокруг которого три наряженные в белые фартуки девочки подготавливаются к урокам. Четвёртая сидит на руках у матери. Хозяин юрты работает также в автомобильной мастерской, но на одной из высших должностей. Переселился он сюда в 1953 году из сомона Тумен. Тогда-то и купили они в столице свою новую юрту, которая стоила 1700 тугриков.

В юрте этой кровать стоит уже сзади, напротив входа. В этом месте прежде стоял сундук, а на нём алтарь, здесь блестели медные фигурки Будды, тут хранились священные книги. В некоторых юртах сохранился ещё этот обычай, но в большинстве домов, носящих пятно городской жизни, на главном месте, или на месте алтаря, находится кровать. Хозяйка дома поясняет, впрочем: – Теперь мы заняли место богов.

Не сказал я ей, конечно, что в другой юрте, где также спросил, почему кровать из левой, женской части юрты перенесена в заднюю часть, хозяин ответил благоразумно, что мужчина занял место богов. Женщине, вероятно, нечего было сказать.

В задней части юрты находятся высоко уложенные сундуки, прикрытые кружевными накидками. Перед кроватью и на кухонной полке висят занавески. Пол прикрывает красиво выделанный войлочный ковёр. Всё блестит чистотой, пол хорошо подметён, во всём доме заметна заботливая и работящая рука женщины.

Мы забираемся в машину и едем в направлении гор. Посещаем небольшое селение. Группа юрт заселена шестнадцатью людьми. В одной из них живёт супружеская пара с детьми и отец мужчины, в другой – пожилой монгол с двумя дочерьми, из которых одна живёт здесь с двумя детьми, но без мужа. В третьей юрте живёт супружеская пара с ребёнком, а в четвёртой – пожилая женщина с сыном и дочерью. Зимой эта небольшая группа людей ставит свои юрты обычно здесь, у подножия гор, на лето же кочуют выше, на восток. Четырём домам принадлежит стадо, насчитывающее около тысячи животных.

Входим в одну из юрт. Направо от двери стоит тройная кухонная полка, на ней и под ней находится кухонная посуда, рядом с ней – два ящика, уложенные один на другой. Дальше стоит кровать, а рядом у изголовья – ещё один ящик. За печью на большом сундуке лежит ещё один меньший. Это место прежнего алтаря. Видим также швейную машину. Это очень частое оборудование пастушьего дома. За машинкой находится вторая кровать, а рядом с ней – ящик с инструментом. Остаток места предназначен для животных и инструмента. Инструмент висит на стене юрты. Посредине, на деревянном возвышении, стоит железная печь. Это круглая печь на четырёх ногах, труба которой выходит через отверстие в крыше юрты. Если на печь ставят котёл, то нужно с крыши снять плоскую крышку.

Печь эта есть, вероятно, новое приобретение в юрте, так как рядом с кухонной полкой стоит четвероног, её предшественник. Четвероног – это железное приспособление, изготовленное из четырёх ног, связанных горизонтальными прутьями. Вверху приспособления крючки, на которые вешается котёл. За печью находится небольшой стол и открытый ящик, который служит временно как койка для маленького ребёнка. Тыльная часть пола юрты покрыта войлочным ковром.

С помощью молочной водки начинает медленно завязываться беседа. Спрашиваем, чем топят печку в этой полностью безлесной местности. Очевидно, равно здесь, как всюду в Монголии, топят, прежде всего, сухим навозом. Если этого не хватит, то нужно идти до ближней горы и принести несколько корзин «чего-нибудь чёрного», что очень хорошо горит. Позже от представителей местной власти мы узнали, что это уголь, добываемый здесь открыто. Монголия изобилует такого рода контрастами.

Пополудни Кара навестил старого, очень разговорчивого сказочника. В это время коллега Кёхальми и я выпытывали по разным вопросам здешних учителей. Познакомили они нас с многими любопытными подробностями из области обычаев и народных традиций. С одной стороны, легко было у них брать данные, так как быстро они понимали, о чём мы их спрашиваем; с другой, однако, стороны, заметили, что они совершенно забыли старые обычаи, несмотря на то, что происходят из пастушеских семей. В окрестностях

Есенбулака, если с ответным визитом приходит знакомый, женщин сажают в левой части юрты, мужчин – в правой. Если прибывшие чужие, тогда занимают место с правой стороны. Эта часть юрты, со взгляду на то, что двери выходят на юг, является стороной западной; левая, или восточная сторона есть часть «семейная», не только предназначена для женщины, но и для семьи, ибо здесь спят супруги. На противной стороне, в западной или правой части юрты занимают место чужие, одинаково мужчины и женщины. Обычай этот не является повсеместным, однако, в Монголии. Гостя сажают лицом и ногами к двери, потому что если бы он случайно повернул ноги на север, в сторону алтаря, обидел бы он покровителя дома, а также хозяина. Монголы всегда спят головой на север и даже одежду укладывают таким способом, чтобы воротник был обращён в сторону севера. Если в Есенбулаке умрёт хозяин, то его одежда поворачивается воротником на юг. Вносится специальное ложе и постель. Моется умершему лицо и руки, затем оставляют его на три дня в юрте с лицом, обращённым к западу. Потому что не является хорошим, чтобы умерший кого-нибудь увидел, правой рукой закрывают ему глаза. Левая рука прилегает к бедру.

В течение трех дней никому нельзя входить в юрту. Лама определяет, в каком направлении следует умершего вынести, потом разжигают костёр, рассыпают соль и предоставляют останки собственной судьбе.

Раньше парни, когда женились, не получали ничего, имуществом их наделяли только после смерти отца. Имущество доставалось, в первую очередь, старшему сыну, и он становился главой рода. Младший из братьев оставался дома. Эта система наследования известна уже, впрочем, со времён Чингис-хана, когда Толуй, младший сын его, получил землю отца, долины рек Орхона, Керулена Толы, но не он наследовал трон Великого Хана.

При приёме пищи, в первую очередь, едят мужчины и парни.

Беседа продолжалась до полвторого ночи. Группка симпатичных учителей охотно рассказывала нам о всём, интересуясь одновременно нашими народными традициями.

Назавтра старый сказочник надиктовал нашему коллеге ещё две народных песни, после чего мы собрались и двинулись в дальнейшую дорогу. Вскоре мы доехали до длинной котловины, а за ближайшим поворотом развернулся перед нами красивый вид, как бы мы находимся в стране драгоценных камней. Котловина окружена горами, сложенными из цветных скал. Фиолетовые, красные, зелёные, бронзовые, чёрные, голубые и белые скалы и камешки складываются во всевозможные узоры. Соскакиваем с машины и собираем немного цветных камешков. На склоне одного из взгорий работает каменотёс. На солнце оргия красок умножается ещё игрой света и тени. После часа езды мы оказываемся снова в пустыне. Дорога едва различима на песке, и только телеграфные столбы подсказывают, каким путём двигаться. Минуем бригаду, строящую телеграфную линию.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.