Через Гоби
Через Гоби
Весной 1926 года выехать из Пекина на родину советским людям было очень трудно: путь на КВЖД отрезал японский ставленник Чжан Цзолин.
Как быть? Этот вопрос приходилось часто задавать в том беспокойном году. Однажды удалось прорваться из Пекина в Мукден благодаря чистой случайности: кто-то узнал, что из Пекина выезжает «интернациональный поезд» с группой английских, американских и французских дипломатов, а также миссионеров. Комендант поезда — французский полковник — согласился взять и советских дипкурьеров.
Ну а как выбраться трем дипкурьерам из Пекина сейчас?
— Есть девять вариантов, — сказал Владимир Урасов товарищам. — Первый: до Калгана ехать поездом, а дальше — на автомобиле через районы, где хозяйничают бандиты, через пустыню Гоби.
— Ну а другие восемь вариантов? — спросил Кувшинов.
— Другие? Тем же путем, только без встречи с хунхузами, если посчастливится.
— Я предпочитаю такой вариант, чтобы с хунхузами, но без Гоби, — вполне серьезно продолжал Кувшинов, бывший моряк, не расстававшийся с тельняшкой. — Говорят, в горах здорово штормит, а штормы на суше мне что-то не по душе.
Да, и в марте Гоби была очень опасна. Жуткие ночные холода, свирепые поздние метели, бури, останавливающие моторы и разбивающие галькой ветровые стекла автомобилей, — перспектива мрачная. Но иного выхода не было, путь лежал через Гоби.
Запаслись теплой одеждой, едой и отправились.
…Поезд плелся до Калгана почти трое суток. В Калгане находилось советское консульство. Пробыли там дней пять, пока получили соответствующие визы и разыскали грузовик, наняли шофера.
Местные власти дали дипкурьерам охрану — взвод верховых. Так в сопровождении конников выехали из Калгана. Урасов, Кувшинов и Соснов тряслись в открытом кузове, на камышовых корзинах, в которых находилась диппочта. Сидели, тесно прижавшись друг к другу, подняв воротники, сжимая в руках винтовки. Оружие дали в Калгане китайцы: «Минует опасность, сдадите нашим кавалеристам».
Кувшинов принял оружие с вдохновением, привычно, словно никогда и не расставался с ним, сразу протер затвор. Урасов взял винтовку спокойно, не выразив никаких чувств. Соснов — с явной неохотой.
Дело в том, что теплых варежек у дипкурьеров не было, руки коченели, а тут еще держи винтовку!
Морозный ветер бил то в спину, то в лицо, и от его ледяного дыхания приходилось закрывать глаза. Чтобы отогреться, по очереди садились в кабину к шоферу Ли Чану, — он был молчалив, с обветренным лицом, по которому невозможно было определить возраст. Ли Чан по-своему звал дипкурьеров: по цвету пальто. Урасова он называл «Голубой», Кувшинова — «Серый», Соснова — «Желтый». Когда дипкурьер садился в кабину, Ли Чан молча стаскивал с правой руки варежку, протягивал пассажиру и вел машину одной левой рукой.
Дипкурьеры так составили свой маршрут, чтобы к ночи попадать в какой-нибудь населенный пункт. Располагались в отдельной фанзе, куда сгружали и диппочту. Отдыхали поочередно. Двое всегда бодрствовали: один дежурил снаружи, второй — внутри фанзы. Спали не раздеваясь, «одним глазом». Рядом с собой клали под теплый халат винтовку.
Разговорчивым становился Ли Чан только тогда, когда в кабину садился Урасов. Китаец как-то особенно, по-детски улыбался и требовал:
— Говори еще, как видел Ленина.
И Урасов рассказывал.
Однажды в дороге, когда подошла очередь Урасову садиться в кабину, он взглянул на Соснова и заметил, как у того стучат зубы.
— Замерз? Ну-ка, полезай в кабину.
Соснов отказывался, но его все же «загнали» в кабину. К вечеру, когда приехали в селение, у Соснова появился жар. А лекарств никаких…
В ту ночь никто не спал. Урасов и Кувшинов попеременно дежурили и смотрели за Сосновым, который метался в жару, просил пить.
Ехать дальше с больным было нельзя. Дни и ночи становились особенно тревожными. Вчера видели на склоне горы хунхузов, следивших за приезжими. Кто знает, что они предпримут?
В довершение ко всему неожиданно исчез Ли Чан.
«Может, отлучился куда-нибудь ненадолго? — мучительно размышлял Владимир. — Но почему ничего не сказал? А что, если его украли, насильно утащили?»
Урасов где-то в глубине души чувствовал, что Ли Чану можно доверять, но чего не бывает?
…Поздно вечером возвратился Ли Чан. Оказывается, он ходил в соседнее селение и принес оттуда какое-то китайское лекарство.
— Почему же ты ничего не сказал нам? — набросился на него Урасов.
— Кругом хунхузы, боялся — не отпустишь.
— Ну ладно. Где достал лекарство: в аптеке?
— Абтега — неда. Сталига дала. Завтла Желтый — здолов. Совсем здолов.
Когда Соснов выпил лекарство, Ли Чан ткнул рукой в грудь сперва Урасова, потом — Кувшинова:
— Голубой — не спишь, Селый — не спишь. Много не спишь. Вот какой стал. — Он вдавил пальцами свои щеки. — Сегодня все спишь, моя с винтовка калаула ходи!
Урасов дружески похлопал китайца по плечу:
— Спасибо, Ли Чан. Но все же дежурить мы будем. Ничего, мы привыкли к таким передрягам.
Назавтра Соснову стало гораздо легче. Неизвестное лекарство быстро сбило жар. Остальное довершили крепкий организм и воля Соснова.
Можно было продолжать путь.
Близ монгольской границы, поблагодарив за службу, дипкурьеры отпустили свою конную охрану. Машина покатила по просторам Монголии, то заезжая в осевший пористый снег, то пересекая неглубокие реки, уже разбуженные весной.
Днем остановились в селении выпить чаю и перекусить. Хозяин юрты гостеприимно пригласил к очагу и не отрывал раскосых глаз от Соснова. Потом куда-то вышел на несколько минут и вернулся. Вскоре в юрту робко вошел другой старик — монгол, сел на корточки прямо перед Сосновым и, наглядевшись, удалился. Вслед за этим незнакомцем появился третий, потом еще, потом еще.
Поздоровавшись, все они усаживались против Соснова и молча, с удивлением рассматривали Соснова, вернее, его бороду. Дело в том, что у Соснова была редкостной величины и черноты борода — она-то и привлекала внимание. Эта борода не давала покоя Соснову. За ним повсюду: в Китае, Монголии и других странах — буквально по пятам ходили люди. И в конце концов он не выдержал и расстался со своей роскошной бородой. Между прочим, на первых порах и это доставило ему кое-какие хлопоты. Дипкурьеров, часто ездивших по одним и тем же маршрутам, хорошо знали пограничные чиновники в лицо. Знали, конечно, и Соснова. И когда он неожиданно предстал перед ними без бороды, на него посматривали подозрительно и тщательнее обычного проверяли документы.
Урасов, Кувшинов и Соснов четверо суток ехали до столицы Монголии через пустыню. Гобийские ветры, словно играя с грузовиком, то бросали в него по вечерам запоздалым снегом, то обдавали в солнечный полдень дыханием весны, которая бродила уже совсем недалеко.
Где-то возле Урги показалось село Бароты. Оно сплошь состояло из русских изб — здесь обосновались переселенцы, бежавшие от преследований царского правительства.
Памятное село… Когда выбрались на окраину, увидели встречную машину. И едва поравнялись с нею, Урасов воскликнул:
— Ба! Вот так неожиданность!
На встречной машине ехали в Китай двое — дипкурьер Константин Иванов, высокий, розовощекий богатырь, добродушный и отзывчивый, и сопровождавший его товарищ.
— Доставайте, братцы, кружки, — сказал Иванов, — нужно отметить эту встречу!
Он откупорил термос и налил всем горячего, крепчайшего, душистого чая. И провозгласил:
— За то, чтоб чаще встречались советские люди на мировых дорогах!
Не знал Константин Иванов, что дни его уже сочтены, что на одной из «мировых дорог» его жизнь вскоре оборвется самым трагическим образом. Но об этом — несколько позже.
Один из последних участков был особенно нудным — проехали более ста километров и не встретили ни юрты, ни человека. Все ближе стали подступать к дороге горы. К вечеру наткнулись на бушующую горную реку. Вот так сюрприз!
Поискали брод — безрезультатно. Что делать?
— Похоже, придется возвращаться и искать дальний объезд, — сказал Соснов.
Его поддержал Кувшинов. Но Урасов, поразмыслив, возразил:
— Вот что, друзья: возвращаться не будем. К утру река обмелеет, и мы ее переедем. Поверьте мне: на рассвете здесь воды будет по колено.
Урасов изучил нравы горных речек еще в Якутии, во время ссылки в 1911 году. Он знал, что ночью холод скует реку в горах, вода сойдет и переправа будет обеспечена.
— Быть посему! — первым согласился Соснов. — Хотя все же очень сомнительно.
— Теперь давайте позаботимся о костре, — пригласил Урасов.
— Топор у нас есть, дело за малым — лесок бы сюда! — иронически произнес Соснов. — Какой же может быть здесь костер — кругом голая земля.
— Ничего, — сказал Владимир, — нас выручат верблюды. Они оставили после себя много «горючего». А ну-ка, в поиск!
Сверх меры брезгливый Соснов поморщился и начал собирать помет осторожно, двумя пальцами.
— Послушай, Соснов, если не будешь сгребать кизячок как следует, я тебя к костру не подпущу! — пошутил Урасов.
Вскоре возле грузовика выросла целая гора кизяка. Зажгли огонь, вскипятили в консервной банке чай. Теперь холод был не страшен.
Всю ночь горел костер, всю ночь посматривали на вехи — их поставил Урасов, чтобы видеть уровень воды. Действительно, вода убывала. Утром без труда переправились на другой берег.
В Верхне-Удинске дипкурьеры сели в поезд. Самое трудное и опасное осталось позади.
Урасов часто вспоминал эти поездки в Китай и, в частности, встречу с Константином Ивановым.
Помните кантонское восстание революционных рабочих и солдат под руководством Компартии Китая? Это произошло в декабре 1927 года. Гоминьдановцы вместе с империалистами США, Англии и Японии жестоко подавили восстание. В те дни дипкурьер Константин Иванов был в Кантоне. Его схватили разъяренные реакционеры, пытали и потом расстреляли. Труп Иванова до самой ночи оставался на улице, а когда стемнело, китайские коммунисты тайно похоронили своего русского брата.