VI. Шпионство и шпионы (лазутчики) с точки зрения нравственной. — Шпион с точки зрения юридической (по законам русским, французским, германским, австро-венгерским и международным)

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

VI. Шпионство и шпионы (лазутчики) с точки зрения нравственной. — Шпион с точки зрения юридической (по законам русским, французским, германским, австро-венгерским и международным)

Почти все люди привыкли смотреть на шпионство, как на дело крайне безнравственное и позорное, а название «шпион» получило значение бранного слова. Однако подобное огульное осуждение шпионства и шпионов несправедливо, так как «само шпионство не преступление и не всегда безнравственное дело»[110]. Впрочем, в частности оно имело своих защитников в разные времена и в разных сферах. Все полководцы, философы и юристы, высказывавшие свои мысли и взгляды по этому поводу, могут быть подразделены на два лагеря: безусловных врагов шпионства и лиц, признающих его в некоторых случаях средством дозволенным, а лазутчиков — людьми не только честными, но даже достойными уважения и подражания.

Лишь один знаменитый писатель открыто признает себя сторонником шпионства во всех его видах: это Макиавелли. Исходя из того основного положения, что для защиты отечества все средства хороши, он говорит: «Хотя употреблять обман в жизни было бы отвратительно, тем не менее, на войне этот поступок становится похвальным и достославным; и тот, кто побеждает этим неприятеля, заслуживает такую же похвалу, как тот, который побеждает оружием. Подобное суждение высказывают все писавшие истории великих людей: они хвалят Ганнибала и всех полководцев, которые отличались подобным образом действий».

Совершенно противоположного мнения придерживались Паскаль Фиоре, утверждавший, что «применение шпионства — бесполезная низость», и Монтескье, находивший, что «шпионство было бы, пожалуй, терпимо, если б оно исполнялось честными людьми; но неизбежная подлость таких лиц дает возможность судить и о подлости самого дела»[111].

В том же смысле высказался и Ваттель, один из известнейших юристов последнего столетия. «Обыкновенно шпионов казнят самым суровым образом, — писал он, — и это справедливо, так как нет других средств, чтобы избавиться от вреда, который они могут причинить. Поэтому честный человек, не желающий погибнуть от руки палача, не возьмет на себя роли шпиона; к тому же он сочтет ее несовместной со своим достоинством, ибо это ремесло неизбежно связано с некоторой долей измены»[112].

«У нас народные массы менее дисциплинированы, чем в Германии, но зато средние классы менее способны на низость, — писал уже после франко-прусской войны г. Ренан. — К чести Франции надо сказать, что во время последней войны почти невозможно было найти француза, способного хотя бы удовлетворительно сыграть роль шпиона: ложь, низость и распущенность слишком противны нам»[113].

Комментатор Ваттеля, Пинейро Феррейра, относится к шпионству с большей терпимостью и клеймит позором только тех лиц, которые злоупотребляют гостеприимством приютившей их страны. «Человека, старающегося доставить своему правительству важные и интересные для него сведения и не злоупотребляющего при этом доверием, нельзя смешивать, — говорит он, — с тем, кто за великодушное обращение какого-либо государства отплачивает ему нанесением вреда»[114].

Почти такого же мнения придерживается Карро: «Шпионство — одно из подготовительных средств прусских побед. Оно состоит не в мало применяемом во Франции, хотя вполне законном, искусстве освещать себя на войне, захватывать противника врасплох и не давать захватывать себя. Под этим позорным словом Кант понимал совершенно иное, хотя он не знал столь усовершенствованного теперь искусства опутывать целые государства гигантскими сетями тайной инквизиции, вовлекая в них не только политику и законы, производительные силы, труды и промышленность народов, но и самые сокровенные вещи, частные стороны его жизни, врываясь в тайны его домашних очагов, ведя точный счет богатствам его граждан, анализируя его стремления, симпатии и антипатии, одним словом, вторгаясь в область всего, что может быть доверено другу, но должно быть тщательно скрываемо от любопытства того, кто может сделаться завтра врагом. Что сказал бы строгий моралист о тех фанатиках, которые в течение многих лет, шаг за шагом, путем неусыпных забот вторгаются в душу народа, нарушая его сокровеннейшие тайны? Подобное ремесло может быть облагорожено сопряженной с ним опасностью; но безнаказанность делает его низким. С горделивой иронией, более обидной, чем бранное слово, Бисмарк спросил однажды, что особенного заключает в себе французская честь и в чем состоит ее отличие от чести других наций? Такой вопрос был неосторожен. Несомненно, что французская честь несходна с прусской, так как ее возмущают подобные картины. Последний французский солдат с отвращением отказался бы от той роли, которая ставится так высоко в ваших штабах. В этом сказывается разница этих двух народов»[115].

Юрист Блюнчли, утверждающий, что по самому существу своему шпионство неразрывно связано с понятием о войне, выражается об нем так: «Действуя от имени своего правительства, шпионы могут быть искренны и полагать, что исполняют патриотический долг. Смертная казнь имеет целью устрашать их; принято даже позорным образом вешать шпионов. Однако такая мера должна применяться лишь в крайних случаях. Почти всегда она превышает степень преступности шпиона».

Еще больше сочувствия к шпионству военного времени слышится в следующих словах маршала Бюжо: «Английские, русские и американские офицеры, не колеблясь, переодеваются, принимают на себя какое-нибудь ложное звание или вымышленное занятие, чтобы проникнуть в тайны противника. Основываясь на таких действиях, можно ли обвинять их в лживости с большей справедливостью, чем обвинять в убийстве солдата, наносящего сабельный удар врагу? Нет! Они рискуют жизнью (так как лазутчиков вешают) за службу отечеству, и цель извиняет характер этой службы. Следовало бы поощрять их пример во французской армии, и тогда сведения, доставленные одним из своих, были бы полнее и вернее, чем сведения, добытые подкупленными евреями, женщинами и разносчиками… Если лазутчиками служат военные, то надо осыпать их чинами и наградами, ибо великое средство для достижения успеха на войне заключается в знании секретов противника, и если они раскрыли их, то этим оказали громадную услугу и проявили большую преданность». В другом месте Бюжо замечает, что «подкуп — печальное дело; но война влечет за собой целый ряд зол, нравственных и физических, а стараться разузнать путем подкупа, что делается у неприятеля, не преступнее, чем хитростью завлечь его в засаду для полного истребления»[116].

С нравственной точки зрения отнюдь нельзя подводить всех шпионов под один уровень; чтобы справедливо оценить каждого из них, необходимо всесторонне рассмотреть те поводы, которые побудили его взять на себя эту роль, и тот способ действий, которого он придерживается.

На первом плане надо поставить людей, занимающихся шпионством в пользу своего отечества и не ради денег, а из патриотизма или по чувству долга. В военное время такие лица не только не подлежат осуждению, но, наоборот, достойны поощрения. Их роль скромная, малозаметная и очень неблагодарная: успех какой-нибудь операции всегда и всецело припишут войскам и их начальникам; редко кто подумает о пользе, принесенной лазутчиком, на показаниях которого был построен план этой операции. А что ожидает лазутчика в случае неудачи? Не почетная смерть на поле сражения, на виду у товарищей и начальников, а позорная казнь в какой-нибудь глухой деревушке, вдали от своих, по безапелляционному решению двух-трех лиц! А имя его будет также быстро предано забвению, как имя бедняка, с голоду повесившегося где-нибудь на окраине многолюдной столицы.

«Более или менее удачное выполнение обязанностей лазутчика требует столько же отваги и ловкости, как и схватка грудь с грудью с неприятелем, — говорит человек, сам испытавший все это, — но в последнем случае дышится гораздо легче и менее сознаешь опасность, которой подвергаешься; да наконец — на миру и смерть красна; я испытал и то и другое, а на бастионах Севастополя чувствовал себя гораздо спокойнее и менее переболел душою, чем в эту последнюю войну»[117].

«Чтобы подвергнуться такому риску, чтобы среди опасностей сохранить полное хладнокровие и ясность взгляда, нужны высокие нравственные качества и большое самопожертвование»[118]. Роль таких лазутчиков почетна, и к ним вполне применимы слова Лаваренна: «Весьма печально, что название шпиона сопровождается всегда презрением, потому что в критических обстоятельствах преданность интересам отечества побудит вполне честных граждан пробраться в неприятельский лагерь, чтобы узнать, что грозит своей армии»[119].

Лица той же категории, но занимающиеся шпионством в мирное, а не в военное время, подвергаются гораздо меньшей опасности, так как в случае поимки рискуют только попасть под суд и затем отсидеть более или менее продолжительный срок в тюрьме или крепости. Их деятельность нельзя назвать почетной, но она не предосудительна, если только не основывается на предательстве, на злоупотреблении великодушными чувствами противника. «Я преклоняюсь перед офицером, который нанимается в качестве простого рабочего на постройку форта, чтобы ознакомиться с его положением; но я презираю того, который, заручившись доверием инженерного начальника, проникает в его управление, чтобы похитить план крепости. Солдат, проникший, хотя бы переодевшись, в неприятельский лагерь с опасностью для жизни — храбрец. Но я считаю подлым того купца, который, живя много лет в чужом городе, злоупотребляет гостеприимством жителей, чтобы безнаказанно передавать все своим соотечественникам»[120].

Ко второй категории шпионов с нравственной точки зрения принадлежат те лица, которые шпионничают не за и не против своего отечества, или те, которые занимаются этим делом хотя и на пользу своей родины, но не по чувству долга и патриотизму, а ради наживы. Если такие шпионы честно выполняют взятые на себя обязательства и не обманывают своих нанимателей, то ни в мирное, ни тем более в военное время их нельзя строго судить; можно не сочувствовать их конечной цели, т. е. корыстолюбию этих шпионов, но самая деятельность их не принадлежит к разряду бесчестных или позорных, если только, как и в предыдущем случае, она не основана на предательстве.

Если же шпионы этой категории обманывают тех, у кого служат, то очевидно, что они достойны лишь презрения.

Еще позорнее и преступнее деятельность шпионов третьей категории, т. е. лиц, служащих против своего отечества, на пользу врагам; никакими соображениями нельзя оправдать их гнусных поступков. Не лучше двойные шпионы, хотя бы они и не служили против своей родины.

К сожалению, число недобросовестных шпионов довольно значительно, и вот почему, быть может, не входя в подробное рассмотрите этого вопроса, общество огульно осуждает шпионов и относится к ним с нескрываемою брезгливостью. Впрочем, в критические минуты в настроении общества происходит перелом, и тогда оно справедливее оценивает их труд. Никому не придет в голову осуждать Фигнера за то, что он не раз являлся в Москве, занятой французами, и, вмешиваясь в толпы их, выведывал то, что ему нужно было; а между тем он в такие минуты в совершенстве разыгрывал роль лазутчика.

А кто кинет камнем в рядового Чембарского полка Рябова, который в минувшую войну переоделся китайцем и пробрался для разведки в район, занятый японцами, где был схвачен и расстрелян ими?

Австрийцы и пруссаки ненавидели Шульмейстера, знаменитого шпиона Наполеона I. Но мало-помалу негодование, возбуждавшееся в Германии при одном упоминании его имени, улеглось, а в 1853 г., когда умер Шульмейстер, Ферднанд Диффенбах посвятил ему безусловно симпатическое исследование, называя его величайшим шпионом всех времен, своего рода гением.

Таковы шпионы с нравственной точки зрения. Что касается самого шпионства или, точнее говоря, тех лиц, которые прибегают к этому средству, то и по отношению к ним надо установить некоторую разницу в оценке в зависимости от времени, когда они пользуются услугами шпионов. «В военное время считаются позволительными различного рода военные хитрости и применение необходимых способов к получению сведений о неприятеле и занимаемой им местности»[121]. Поэтому шпионство не может быть вменено в вину или даже поставлено в укор лицам, прибегающим к нему. С принципиальной точки оно, пожалуй, и безнравственно; но в таком случае безнравственна и самая война, а между тем почти весь цивилизованный мир считает ее явлением неизбежным. Бюжо вполне прав, утверждая, что шпионство ничуть не хуже, чем устройство засады; можно сказать даже, что второе гораздо преступнее первого, так как оно равносильно убийству из-за угла. Однако никто не осудит полководца, искусным образом организовавшего засаду; никто не назовет Блюхера безнравственным за то только, что он устроил засаду под Гайнау, трофеями которой были 1500 пленных и убитых.

А шпионство мирного времени, тайный сбор сведений и разоблачение секретов дружественной державы, разве оно может быть оправдано? На этот вопрос можно ответить только в отрицательном смысле. Но оно не делает чести только тому из двух соседних государств, которое первым прибегло к нему. Если одно правительство имеет неоспоримые доказательства, что другое применяет по отношению к нему шпионство, то, сознавая свою ответственность за безопасность страны и парода, оно обязано воспользоваться услугами шпионов, ибо в противном случае будет иметь меньше шансов на успех во время войны или купит этот успех ценой больших усилий и потерь. Общественное мнение почти единодушно осуждает не только государственную измену, но и склонение иностранных должностных лиц к подобной измене. Спору нет — измена государству составляет гнусное и подлое преступление; но относительно склонения к таковому поданных другого государства, полагаем, что мнения моралистов нисколько изменились бы, если б они сами попали в роль лиц, ответственных за жизненные интересы страны.

Наполеон не раз жаловался в мирное время на попытки подкупа его чиновников и вообще на шпионство, практиковавшееся другими державами; он утверждал, что такое средство позволительно только в военное время и по отношению лишь к неприятелю[122]. На деле же он сам широко пользовался шпионством в период мира и, как видно из его переписки, очень много заботился о тщательной организации этого дела. К рассматриваемому вопросу вполне применима русская поговорка: «с волками жить, по-волчьи выть». Основываясь на таких соображениях и убедившись в пользе шпионства (хотя и поздно, лишь после удачных результатов применения его у противника) с 1871 г. французы обратили серьезное внимание на это дело и, судя по мыслям, высказываемым в их литературе, поставили себе задачей не только не отстать в этом отношении от будущих противников, но и превзойти их. «Ввиду необходимости как для государства, так и для армии, знать все, что происходит у иноземцев или у противника, — говорятони, — надо признать бесполезными и неуместными то искреннее или напускное негодование, которое высказывается по поводу шпионства, и те громкие споры, которые возбуждаются этим вопросом»[123].

«Относительно преступлений, совершенных в пределах государственной территории, установился общий, никем не оспариваемый принцип, что в преследовании и наказании таких преступлений исключительно компетентна территориальная власть, простирающаяся в этом отношении одинаковым образом, как на постоянных, туземных подданных, так и на временных иностранцев»[124].

Итак, каждое государство имеет право наказывать шпионов, к какой бы национальности они ни принадлежали. Меры наказания за шпионство в мирное время, устанавливаемые различными законодательствами, далеко не одинаковы; но в военное время шпионство всегда влечет за собою смертную казнь.

Ответственность за выдачу военных тайн и за шпионство указаны у нас в России для гражданских лиц в статьях 108,111, 112, 113 из и 119 Уголовного Уложения, а для чинов военного ведомства — в приказе по военному ведомству 1903 г., за № 79 и в статьях 243 и 271 кн. XXII С. В. П. 1869.

В нашем Уголовном уложении, Высочайше утвержденном 24 марта 1903 г., шпионство военного времени предусмотрено пунктом 6 ст. 108, в силу которого «российский подданный, виновный в способствовании или благоприятствовании неприятелю в его военных или иных враждебных против России действиях или против союзного с Россией по оружию иностранного государства, если такое способствование или благоприятствование неприятелю заключалось в шпионстве, наказывается смертной казнью».

Согласно ст. 119 тому же наказанию за шпионство в военное время подвергаются и виновные в том иностранцы во время пребывания в России.

Смертная казнь на общем основании совершается через повешение.

Шпионство в мирное время, под квалификацией государственной измены, предусмотрено статьями 111, 112 и 113 того же Уголовного Уложения, притом для всех вообще лиц, без разделения на Российских подданных и иностранцев.

Статьей 111 определено, что «виновный в опубликовании или в сообщении правительству или агенту иностранного государства, не находящегося в войне с Россией, плана, рисунка, документа, копии с оных или сведения, которые заведомо долженствовали, в видах внешней безопасности России, хранятся в тайне от иностранного государства, наказывается каторгой на срок не свыше 8 лет». Для чинов военного ведомства за то же преступление определяется ссылка в каторжные работы на время от 12 до 15 лет.

В тех случаях, когда перечисленные данные были вверены виновному по службе, или получены по его служебному положению, или, наконец, если ему было объявлено воспрещение сообщать или публиковать их, то он наказывается срочной каторгой, т. е. на срок от 4 до 15лет. Чины военного ведомства подлежат за сие ссылке в каторжные работы на время от 15 до 20 лет или без срока; если же виновный не мог не знать, что его преступление будет иметь особо вредные последствия для безопасности России, то он приговаривается к смертной казни.

Статьей 112 определено, что виновный в том, что без надлежащего разрешения снял план или составил рисунок или описание российского укрепленного места или установленных района или эспланады оного, военного судна или иного военного сооружения, предназначенного для защиты страны, наказывается заключением в тюрьме[125], чины же военного ведомства — отдачей в исправительные арестантские отделения на срок от 1,5 до 3 лет.

Если же виновный имел ввиду сообщить свою работу государству, не находящемуся в войне с Россией, то он наказывается заключением в исправительном доме на срок не свыше 3 лет, а лица военного ведомства — каторжными работами от 4 до 8 лет.

Тем же наказаниям подвергаются лица, снявшие копии с вышеуказанных данных или получившие подобные копии.

Так как ловкий шпион, пробравшись, например, в крепость, может, не делая ни планов, ни рисунков, только по памяти, дать ценные о ней указания лицам, пославшим его, то во избежание этого статьей 113 определено, что все лица, проникшие без разрешения в российское укрепленное место, военное судно или иное военное сооружение, предназначенное для защиты страны, наказываются заключением в тюрьме[126], а чины военного ведомства — отдачей в исправительные арестантские отделения на время от 3 до 4 лет. Однако, чтобы не подвергать такой каре лиц, проникших в одно из перечисленных мест без разрешения, но не со злым намерением, а из пустого любопытства или по неосмотрительности, ст. 113 признает наличность преступления лишь в тех случаях, когда проникновение было достигнуто «скрыв свое звание, имя, подданство или национальность или посредством иных уловок»; подобная же обстановка почти всегда служит приметой шпионства и доказательством виновности обличенной в том личности.

Кроме вышеуказанных видов государственной измены, по нашим законам существует еще специальная военная измена, предусмотренная военно-уголовными законами. По их определению, «всякое нарушение обязанностей службы с намерением способствовать или благоприятствовать неприятелю в военных или других враждебных его действиях признается государственной изменой», наказуемой смертной казнью и лишением всех прав состояния. Тому же наказанию подлежат неприятельские шпионы[127].

Итак, по русским законам шпионство в военное время для всех виновных без исключений, а для чинов военного ведомства — и выдача в мирное время вверенных им по службе государственных тайн с явно вредными последствиями для России, влекут за собой смертную казнь. Все прочие виды шпионства в мирное время наказуются для лиц гражданских — от заключения в тюрьме на 2 недели (minimum) до каторги на 15 лет (maximum), для лиц военного ведомства — от исправительных арестантских отделений на 1,5 года (minimum) до каторги без срока (maximum).

Особенность русского законодательства по сравнению с иностранным заключается в том, что:

1. У нас установлена ответственность различная для гражданского ведомства и для военного: первая значительно мягче второй. Логичность этой меры ясна сама по себе.

2. В наших наказаниях за шпионство совершенно отсутствуют денежные взыскания, которым отведено широкое место в законодательствах других европейских держав. Отсутствие денежной ответственности вполне рационально, так как для состоятельного человека штраф малообременителен, а для человека, не имеющего никаких денежных средств, он заменяется другим наказанием, сравнительно более тяжелым; в результате получается неравномерная ответственность, короче — несправедливость.

Первоначальный, так сказать основной, закон против шпионства мирного времени издан во Франции значительно позже, чем в других государствах, именно 18 апреля 1886 г.; потому, вероятно, он до сих пор пересмотру не подвергался, хотя французская пресса единодушно стоит за его переработку в смысле усилений наказаний, усматривая в этом единственное средство избавить Францию от той шпионской паутины, которой ее опутала Германия[128].

Все лица, прикосновенные к шпионству, разделены в нем на две категории: служащих, которые выдают тайны, вверенные им по службе, и французов или иностранцев, пытающихся разоблачить эти тайны. Для каждой категории определены особые наказания.

Всякий служащий, который обнародует, передаст или сообщит постороннему лицу, целиком или только частью, планы, бумаги или документы, вверенные или известные ему по службе и касающееся обороны территории или внешней безопасности государства, подлежит заключению в тюрьме на время от двух до пяти лет и денежному штрафу в размере от 1000 до 5000 франков (статья 1).

Всякое лицо, за исключением указанных в предыдущей статье, которое тем или иным путем добудет вышеупомянутые документы, бумаги или планы и опубликует их передаст или сообщит постороннему лицу, целиком или только частью, наказуется заключением в тюрьме на срок от одного года до пяти лет и денежным штрафом в размере от 500 до 3000 франков (статья 2).

Всякое лицо, которое, не имея на то права, добудет вышеуказанные планы или бумаги, подвергается тюремному заключению на срок от шести месяцев до трех лет и денежному штрафу от 300 до 3000 франков (статья 3).

Всякое лицо, которое под ложным именем и видом проникнет в крепость, укрепленный пункт, на государственное судно, в сухопутное или морское сооружение или которое будет снимать планы и производить рекогносцировки или собирать сведения, касающиеся обороны территории или безопасности государства, подвергается заключению в тюрьме на срок от одного года до пяти лет и штрафу в 1000–5000 франков (статья 5).

Лица, занимающиеся съемкой в ближайших окрестностях крепости или какого-либо сухопутного или морского сооружения (ближе одного мириаметра, т. е. 9,5 верст), наказуются тюремным заключением на время от одного месяца до одного года и штрафом от 100 до 1000 франков (статья 6).

Наконец, всякое лицо, переходящее, с целью осмотра оборонительных сооружений, через ограды, палисады или другие преграды, устроенные на военной земле, заключается в тюрьму на срок от шести дней до шести месяцев и подвергается штрафу в размере от 16 до 100 франков (статья 7).

Все вышеуказанные наказания могут быть сопряжены, по решению суда, с потерей всех или некоторых семейных, личных и по состоянию приобретенных прав и преимуществ на срок от пяти до десяти лет, с воспрещением жительства в определенных пунктах (стать 12).

Шпионство военного времени предусмотрено французским военно-уголовным законом, в двух статьях которого указано, кто считается шпионом и какому наказанию он подвергается.

Статья 206 гласит, что шпионом считается и подвергается смертной казни с позорным лишением воинского звания:

1) Всякий военный, проникающий в крепость, укрепленный пункт, военное сооружение, лагерь, бивак или на квартиры армии для сбора каких-либо сведений в пользу неприятеля;

2) Всякий военный, доставляющий неприятелю какие-либо сведения, могущие повредить операциям французской армии или целости крепостей, укрепленных пунктов или других военных сооружений;

3) Всякий военный, заведомо укрывающий или способствующий укрытию шпионов или противников, посланных на рекогносцировку.

На основании статьи 207, всякий неприятель, проникающий в переодетом виде в одно из вышеозначенных мест, подвергается также смертной казни, но без лишения воинского звания.

Германский закон о наказаниях, налагаемых за шпионство, переработан 18 лет тому назад и утвержден 3 июля 1893 г.

В отношении редакции, т. е. по вопросу об определении преступлений, он несколько сходен с нашим, хотя отличается меньшей определенностью.

На основании 1-й статьи его, всякий, кто передает или сообщает другому лицу бумаги, чертежи или какие-либо иные документы, содержание коих в тайне необходимо для обороны страны, если притом виновный знал, что подобным разглашением он может повредить внешней безопасности государства, подлежит заточению на срок не менее 2 лет и, смотря по обстоятельствам, штрафу до 15 000 марок. При наличии смягчающих вину обстоятельств указанное наказание может быть заменено заключением в крепости не менее как на 6 месяцев и штрафом до 10 000 марок.

Согласно статье II, за передачу тех же тайн с обдуманным намерением определяется заключение в тюрьме или крепости не более как на 5 лет; сверх того может быть наложен штраф в 5000 марок. Наказуется и покушение на преступление.

По статье 111 каждый, кто добудет или ознакомится с содержанием документов, указанных в статье 1, для передачи этого содержания третьим лицам с целью, чтобы сии последние воспользовались им во вред внешней безопасности государства, подвергается заточению до 10 лет и, смотря по обстоятельствам, штрафу в 10 000 марок.

Если же (статья IV) виновный не имел намерения, указанного в предыдущей статье, то он наказуется заключением в тюрьме или крепости на 3 года; сверх того может быть наложен штраф в 5000 марок. При наличии смягчающих обстоятельств наказание может быть ограничено одним штрафом. Наказуется и покушение на преступление.

По статье VIII лицо, проникшее в укрепленный пункт, в военно-сухопутные или морские сооружения, на военные корабли или суда, на опытные или маневренные поля, несмотря на явное воспрещение военных властей, подвергается аресту или штрафу в 150 марок.

Шпионство в военное время предусмотрено в статье XI, в силу которой «виновный в сообщении неприятелю планов операций, крепостей или укрепленных позиций; виновный в шпионстве в пользу противника, в приюте, сокрытии или поддержке неприятельских шпионов — наказуется бессрочным заточением».

В Австро-Венгрии по отношению к шпионам действуют уголовные законы, изданные 28 мая 1878 г.

Шпионство в военное время предусмотрено главой 3 (статьи 143–151) под названием «неверности», что вполне соответствует нашему определению государственной измены. Виновными в этом преступлении считаются следующие лица: кто сообщает неприятелю военные операционные планы или планы лагерей, крепостей или каких-либо укрепленных мест; кто содействует неприятелю, стараясь поколебать верных лиц, принадлежащих к составу австро-венгерской армии; кто уведомляет неприятеля о расположении или движении армии и о местах, где происходят военные действия; кто принимает, сопровождает или укрывает неприятельских шпионов или отряды войск, отправленные для рекогносцировки, или в чем-либо, делом или словом, оказывает им содействие, и т. д. За подобные преступления австро-венгерские подданные подлежат пожизненному заключению в смирительном доме. В некоторых случаях закон допускает смягчение наказания при наличности уменьшающих вину обстоятельств. Что касается иностранцев, уличенных в шпионстве в военное время, то они, по определению австро-венгерского уложения, подлежат действию «международных военных законов».

Шпионство в мирное время рассмотрено в трех статьях (455, 456 и 458) главы XLI под названием «преступлений и проступков против армий». По этим статьям подлежат тюремному заключению на срок не более пяти лет и денежному штрафу в 4000 флоринов все лица, как австро-венгерские подданные, так и иностранцы, которые: 1) обманным образом или хитростью добудут, для сообщения иностранному правительству, сведения, касающиеся военного могущества или обороны Австро-Венгерской монархии; 2) разгласят путем печати сведения о расположении, передвижениях, силах и операциях австро-венгерской армии, о положении крепостей или укреплений и о их вооружении или о других средствах нападения или обороны и т. д., если притом такое разглашение произведено вопреки состоявшемуся по сему воспрещению или если виновный мог предусмотреть явный от сего вред для Австро-Венгерской империи.

Итак, австро-венгерские уголовные законы о шпионстве по определению преступления весьма сходны с нашими, также как германские; по отношению же к строгости наказания они занимают середину между нашими и германскими, будучи мягче первых и суровее вторых.

В австро-венгерских уголовных законах о шпионстве упоминаются между прочим «международные военные законы». В чем же состоят эти последние? В сущности говоря, до сих пор нет никаких постановлений, соблюдение которых составляло бы не дело личного усмотрения военачальников, но их обязанность. Попытка регламентировать обычаи и правила войны была произведена, как известно, в 1874 г. на созванной по почину императора Александра II Брюссельской конференции. Но выработанный ею проект декларации не был утвержден и, следовательно, не получил силы закона. «Но тем не менее он должен быть признан наилучшим выражением правил и обычаев войны, которые могут теперь считаться обязательными. Авторитет Брюссельской декларации стоит выше всякого сомнения, ибо в составлении ее принимали участие как представители военной практики, так и дипломатии и науки»[129].

Вопросу о шпионстве Брюссельская конференция посвятила сравнительно мало внимания. Он подробно разработан только в Полевых инструкциях для армий Соединенных Штатов, составленных профессором Либером по поручению президента Соединенных Штатов Линкольна во время американской междоусобной войны[130].

Как Брюссельская декларация, так и американские инструкции указывают прежде всего, кто именно должен считаться шпионом. Затем американский закон определяет, что шпион может быть повешен независимо от того, удалось ли ему или нет исполнить поручение, данное ему неприятелем (статья 88). Согласно же статьи 20 Брюссельской декларации, «захваченный на месте преступления шпион предается суду и наказывается по законам, действующим в армии, которой он захвачен».

«Отсюда следует, что лазутчик не должен быть наказан суммарным порядком, без судебного разбирательства»[131].

В нашем Положении о законах и обычаях сухопутной войны, составляющем приложение к ст. 1 Конвенции, подписанной в Гааге 17 июля 1899 г.[132], также категорически указывается, что «лазутчик, пойманный на месте, не может быть наказан без предварительного суда».

Во время войны 1870–1871 гг. французами был арестован мелочный торговец Арбине, шпионствовавший сначала в пользу пруссаков, а затем пытавшийся сыграть роль двойного шпиона. Получив уведомление об этом, г. де Серр телеграфировал генералу Кремеру: «Удостоверьтесь, при помощи гражданских властей, в личности и звании арестованного и прикажите расстрелять его сегодня же». За расстреляние шпиона (таковое ремесло Арбине было вполне доказано свидетельскими показаниями) без суда де Серр и Кремер были преданы 15 июля 1872 г. военному суду и приговорены каждый к тюремному заключению на один месяц «за смертоубийство по неосторожности»[133].

По определению американских законов, Брюссельской декларации и Гаагской конференции, лазутчик, исполнивший свою задачу и благополучно вернувшийся к своей армии, не может быть наказан, если впоследствии будет захвачен противником, но должен считаться военнопленным.

Вообще конференции старались смягчить участь лазутчиков. Высказывалось даже пожелание, чтобы смертная казнь лазутчиков была заменена заключением их в крепости или тюрьме до окончания военных действий. Надо надеяться, что с течением времени подобный проект не останется в области благопожеланий и получит практическое осуществление.

В заключение остается заметить, что общепринятая строгость наказаний, которым подвергаются шпионы, служит еще одним доказательством крайнего вреда и опасности их занятий для одной стороны и, следовательно, несомненной пользы для другой, т. е. для своих войск. Понятно, что на шпионов не следует возлагать чрезмерных надежд: они никогда не заменят кавалерию, но могут облегчить и дополнить все существующие приемы разведывания в военное время, а в мирное — они сами ничем не заменимы.