Вечерний дозор
Вечерний дозор
— Ты пойми, у нас был приказ — любым способом пресекать все попытки нарушения государственной границы. Любым, понимаешь?! Фактически это была своеобразная лицензия на убийство. Сначала стреляй, разбирайся потом. А в данной ситуации до него было метров триста. Плюс наш движущийся поезд. А ему до нейтральной полосы не больше двухсотки оставалось. Догнать нереально. К тому же он налегке, а мы в полной амуниции. Что нам оставалось делать?!
«Плюнуть», — едва не ответил Виктор. Но сдержался, сообразив, что коллега шутку не оценит.
Тыч любил вспоминать свое армейское прошлое. «Откудахтанные», как он их называл, два года на границе несуществующего ныне государства. Глухомань. Степь. Жара. Рутинная обязаловка службы. Может быть, поэтому отдельные моменты запомнились с особенной четкостью.
— Вот мы и действовали строго по инструкции. Лупанули из двух стволов одновременно. Не целясь. Да и какой тут прицел… Я тебе вот что скажу, из «калаша» больше чем со ста метров попасть в бегущую мишень почти нереально. Разве что одиночным и с фиксированным стволом. А мы навскидку очередями полоснули. А он возьми да и свались мордой в песок. Пока мы с поезда спрыгивали, к телу бежали, вроде дергался, а как подошли — finita la comedia. Без признаков жизни и два пулевых ранения в спину.
— Ну и кто же из вас снайпером от Бога оказался? — Развалившийся на диване Лавриненко лукаво поглядывал на Тыча. Историю эту за двадцать лет совместной работы он слышал неоднократно. Но каждый раз в устах Григория она обрастала новыми подробностями, приобретя наконец почти былинный статус.
— Я же тебе говорю, мы с напарником практически одновременно выстрелили. Патроны-то не именные. А до баллистики дело, слава богу, не дошло.
— Так, значит, диверсантик ваш мелкой сошкой был, — подколол его Виктор. — Нашли у него при обыске хоть что-нибудь достойное внимания?
— Стерильный. Ни документов, ни денег, ни поклажи. Рубаха, брюки и сандалии — вот и все имущество.
— Да ладно, трусы небось тоже были?
— Не знаю. Догола не раздевали. — Войдя в образ, Григорий не заметил подвоха.
— Как же так? А проверять анатомические отверстия вы разве не обязаны? Вдруг у него во рту, в ноздре, в ухе или где пониже шифровка спрятана. Или, что еще хуже, взрывное устройство с таймером и температурным индикатором. Не вытащили, пока тепленький, — получите взрыв на сотню килотонн. И хана тогда и моргу, и больнице, и окрестным жилым массивам.
— Витька, итить твою. Хватит херню городить, — добродушно отмахнулся Тыч. — Мы пограничники, а не следователи. И проводим лишь внешний осмотр нарушителя. Наша задача — задержка и передача. А уже особисты отправляют или тело на экспертизу, или личность на допрос.
— Ты говоришь, что при нем ничего не нашли — ни оружия, ни контрабанды. Так, может, вы простого крестьянина подстрелили? Мужик хотел в приграничье к родне наведаться, дефицита прихватить. Или отчаявшаяся жертва тоталитаризма, не имея шансов получить визу, решилась налегке покинуть отчий дом и поискать счастья в «краю далеком». А вы сразу пулю…
— Ты в армии не был, а рассуждать берешься. — Григорий покровительственно взглянул на коллегу. — Я же тебе говорю, «инструкция»! А в армии несоблюдение инструкции, приказа то бишь, — это, Витя, не выговор, как на гражданке, и даже не увольнение. Это три-бу-нал! — по слогам произнес он, смакуя мрачную безальтернативность сказанного. — Что же касается капсул в жопе и прочей дребедени, то, будь он хоть голый и во всех местах чисто выбритый, гарантии, что это не шпион, тебе никто не даст. У настоящих сексотов информация не на бумажках и флешках, а в головах. Черт его знает, что он в башке своей через кордон переносит. Поэтому на границе был, есть и, пока она, эта граница, существует, будет четкий приказ — остановить любым способом, задержать в любом виде, а там уже «следствие покажет». — Довольный своей тирадой Тыч смачно потянулся и, вернувшись в день сегодняшний, раздраженно заметил: — Сгинул он там, что ли.
Игорь, его молодой напарник по дежурству, уже с полчаса как ушел на вызов в приемное отделение. Оставшись вдвоем, старшие коллеги решили честно дождаться третьего, но перерыв слишком затягивался.
— Ладно, давай без него. Не справлялся, позвонил бы уже. А так сам виноват. — Григорий вытащил из-под стола початую поллитровку и наполнил рюмки.
— Ну, за жизнь без неуловимых нарушителей! — Виктор залпом осушил свою порцию и потянулся за квашеной капустой.
— Давай. — Тыч, не закусывая, запил водку слабогазированной водой.
В дверь ординаторской тихо постучали.
— Кого это принесло? У Игоря ключ, а дежурная медсестра мне бы на мобильный звякнула. — Григорий нахмурился. — Кто там?
— Прошу прощения, доктор, мне необходимо с вами поговорить. — Робкий мужской голос едва доносился из-за двери.
— Вы кто? Родственник больного?
— Нет, доктор. Я пациент из урологического отделения. Откройте, пожалуйста.
Тыч спрятал бутылку в тумбочку и размашисто подошел к двери.
— Доктор, извините, но мне больше не к кому обратиться. — В проеме на фоне плохо освещенного коридора лицо низкорослого тщедушного мужичонки казалось мертвенно-бледным. — Тут такое дело… Я шестые сутки после операции — аденома, будь она неладна. Позавчера ко мне соседа положили — юнца лет восемнадцати. Ему на члене какую-то мелочь удаляли. Ну, в общем, к вечеру того же дня разговорились мы с ним. Он рассказал, что в торговой фирме работает, а параллельно заочно на экономиста учится.
— В чем ваша проблема можете сказать? Жалобы на здоровье или просто поговорить зашли? — Тыч, вернувшись за стол, недовольно разглядывал незваного гостя.
— Одну минуту, доктор. Я все сейчас объясню, — засуетился рассказчик. — Так вот, я похвалил парня, дескать, учеба вещь нужная, в жизни пригодится. И тут возьми да и ляпни, в качестве примера, что я в свое время бухгалтерской науки не изучал, а сейчас, когда бизнесом занялся, впопыхах наверстывать приходится. Пацан как бы невзначай спросил, что за бизнес, узнал, в каком районе живу. Я ж без задней мысли все и выложил. Развожу, мол, на поселке нутрий. Еще и похвалился, что хобби это доходное, но с бумажками морока. Так что, сынок, напутствовал я его, учись, пока молодой, потом не наверстаешь. На том и спать улеглись. А вчера после обеда заявился к пацану посетитель, с виду зеленый, молоко на губах, но апломба полная бочка. Садится ко мне на кровать и открытым текстом заявляет, что теперь они будут моей «крышей», всю бухгалтерию берут на себя, мое же дело — «отстегивание» им ежемесячного процента от прибыли. Я сразу опешил, но, взглянув на этих сосунков, едва не рассмеялся. Ну и шутки у вас, ребята, говорю, маловаты вы еще «крышевать»-то, у самих чердаки не сформировались. Тут они поморщились и выдвинули мне ультиматум. Времени на раздумья, дед, у тебя ровно сутки. Завтра, то бишь уже сегодня, я должен им заплатить аванс за первый месяц «крышевания», иначе накажут. — Мужичок уныло ждал реакции врачей.
— Способ наказания указали? — хмуро полюбопытствовал Тыч.
— Нет. Накажут, и все. И сумму аванса назвали, равную половине моей месячной выручке.
— Но чего вы от нас хотите? — Лавриненко догадывался о характере просьбы, но хотел, чтобы она прозвучала от самого просителя.
— Так сутки прошли уже. Я поначалу серьезно их угрозы не воспринял, но сегодня мандраж начал бить, мало ли что, а вдруг действительно отморозки.
— Позвоните детям, родственникам, друзьям. Попросите их подъехать.
— Да нет у меня здесь никого. Приезжие мы. За три года особых приятелей не нажил. Сын в области живет. Не старуху же свою звать. — Мужик с досадой махнул рукой.
— Вот что, гражданин. — Григория утомила затянувшаяся прелюдия, и он решил высказаться прямо: — Мы не телохранители. В наши обязанности входит охрана вашего здоровья от микробов и вирусов, а не от беспредельщиков. Если эти молодчики и нагрянут, в чем я очень сомневаюсь, рекомендую вам нестись в ближайшую многолюдную палату и в присутствии свидетелей звонить в милицию. А теперь — до свидания. — Тыч демонстративно отвернулся от просителя и, взяв утонувший в его громадной ручище пульт, начал переключать телевизионные каналы.
Мужичок на несколько секунд застыл с маской обиженной растерянности на бледном лице. Но, поняв бесполезность дискуссии, сник и, вздохнув, вышел из ординаторской.
— Весь кайф перебил. — Хирург лениво поднялся из-за стола и щелкнул дверным замком. — Охранной фирмой мы еще не были.
— Выглядел он неподдельно испуганным. — Виктору ситуация казалась скорее несуразной, нежели комической. — Не думаю, что он со страху все выдумал. Скорее всего, прессинг действительно был.
— Если даже пара бескрышных сосунков на него в стенах отделения и наехала, наше дело здесь транзитное. Мужик напуган, это ясно. К нам обратился сгоряча, за неимением альтернативного варианта. А что мы можем? Пальчиком хлопцам погрозить и обложить для профилактики. И вообще, имеем ли мы право вмешиваться? Юридически мы обязаны лечить, а не калечить. — Словесный задор вернулся к Григорию. — Он небось рассчитывал, что мы его в дальний угол спрячем и присматривать будем до выписки. А смысл? Если угрозы действительно были и молодняк настроен серьезно, они его и завтра, и через неделю, и дома после выписки достанут. Отсидеться не получится. Да и глупо. Такие вопросы надо решать по возможности сразу и без компромиссов. — Лопатообразная ладонь Тыча с глухим стуком опустилась на стол.
— Ладно. Убедил. — Виктор указал на тумбочку: — Сорокаградусная там уже водицей стала.
— Не успела. — Григорий с молниеносной аккуратностью наполнил рюмки, не пролив ни капли. — Черт, где же Игорь шляется? Больше часа в приемнике. Это как нужно работу любить. Не замечал у него раньше…
— А с чего ты взял, что он в приемнике, — усмехнулся Виктор. — Дело молодое… Ну давай, за «быстрое решение вопросов».
— В нашу пользу и без компромиссов. — Тыч опрокинул рюмку в широко открытый рот, отправив вслед за порцией тонизирующей влаги большой кусок свежего огурца.
Лавриненко, решив оказать желудку более солидную поддержку, смачно жевал ломоть ветчины.
Коротко щелкнув, дверь отворилась, явив слегка запыхавшегося Игоря.
— А, молодая смена. Ну пеняй на себя, мы ждать заморились. — Григорий указал на заметно опустевшую бутылку.
— Обвал какой-то. — Игорь плюхнулся на диван рядом с анестезиологом. — Шел на одного. А обслужил троих. Благо первого, с подозрением на холецистит, сразу сплавил. Пузо ему намял, ложиться предложил, намекнул, что возможна операция. Мужик чухнул, заявив, что к утру, если не полегчает, на прием явится. Пока запись делал, матрону с болями в нижней части живота привезли. Я прежде гинекологов ее осмотрел, чтобы у них повода на нас спихнуть не было. Не успел попрощаться, как третий пожаловал. Тут уж не отвертелся. Наш пациент. Вон, поднимают уже.
Из коридора доносились приглушенный грохот раздолбанного лифта, скрип отделенческих дверей и отрывистые фразы на повышенных тонах. Хриплый мужской голос перекрывался женским дуэтом. Тема беседы сводилась к особенностям происхождения собеседников, их сексуальным наклонностям и умственным способностям.
— Криминал? — Тыч в который раз убрал со стола многострадальную поллитровку.
— Ранение передней брюшной стенки, предположительно ножевое. — Игорь задумчивым взглядом проводил сорокаградусную и плеснул себе газировки. — Ментов пока нет.
— Ну и не надо. — Григорий, подойдя к умывальнику, плеснул холодной водой себе в лицо. — Проникающее?
— Сложно сказать. Наружного кровотечения нет. Пузо не раздуто. — Игорь повернулся к Виктору: — Буйный он. Не дастся под местной анестезией ревизию раны сделать.
— Вопрос не в буйстве, а в силе. — Лавриненко натянуто улыбнулся. Перспектива проводить наркоз пьяному ханыжке его вовсе не радовала. — Комплекция мощная?
— Средняя. Но я серьезно, медсестрам его не удержать. Он в приемнике и притронуться к животу не дал. А тут палец в рану засовывать. Подгрузите малость, авось без операции обойдется.
— А рвота, глюки и иже с ними? — ехидно поинтересовался Виктор. Вопрос был скорее риторическим. От хирургов ответа ждать не стоило. — Ладно. Предлагаю необсуждаемый компромисс. Мы с анестезисткой стоим наготове в операционной. Вы начинаете под местной. А там видно будет. Санитарке скажи, чтобы вязок побольше захватила. Хорошо фиксированный больной в наркозе не нуждается. — Избитая фраза пришлась как нельзя кстати.
Ярко освещенная операционная резко диссонировала с сумраком отделенческого коридора. Пациент уже переполз с каталки на операционный стол, но ложиться на спину, невзирая на громкие околоцензурные аргументы медсестер, упорно не желал. Свернувшись грязным калачиком, он вяло отнекивался из-под натянутой на голову простыни.
— Григорий Васильевич, не дается ни в вену подколоться, ни живот обработать. — Операционная медсестра раздраженно ткнула зажимом в худую ягодицу больного.
— Ну это мы сейчас обеспечим. — Тыч властно ухватил непокорного за правое запястье и твердым быстрым движением развернул его лицом вверх. Взору присутствующих предстал бледный небритый субъект с заплывшими воспаленными глазами и синим крючковатым носом. Моргнув, физиономия ощерилась редкими неухоженными зубами и клокочущим с хрипотцой голосом выдала трехэтажную нецензурщину, выпустив в лицо хирургу тяжелый столб кислой отрыжки, зловонного дыхания и многокомпонентного перегара.
— Игорь, зайди с другой стороны. — Григорий еще дальше отвел правую руку больного, а его молодой коллега, ухватившись за предплечье, растянул левую вдоль фиксирующей подставки. Мужик и привстать не успел, как его верхние конечности оказались зафиксированы кожаными ремнями. Короткий матюк, подобно холостому выстрелу, эхом разнесся по оперзалу. С ногами было проще. При их движении пьянчужка, похоже, испытывал острую боль в животе, поэтому зафиксировать нижние конечности не составило особого труда.
— Тихо! — прикрикнул Тыч на разошедшегося пациента. — Не будешь мешать, все быстрее закончится, и поедешь в палату отсыпаться.
Виктор присел на круглый железный стул в углу операционной. Пока что он выступал в роли нейтрального наблюдателя. Два десятилетия анестезиологического стажа и сотни дежурств отшлифовали в нем умение находиться в состоянии спокойного ожидания. Он уже не «скрещивал», в прямом и переносном смысле, пальцы, боясь «вляпаться» в ситуацию с длительной экстренной, сулившей бессонную ночь операцией. Он просто не думал об этом с предвосхищающей изматывающей тревогой. Давно убедился он и в непродуктивности оптимистично-позитивного настроя типа «что ни случается, все к лучшему». На лучшее, особенно в профессиональной сфере, он давно уже не возлагал особых надежд. «Что дано, тем и пользуйся» — неоднократно подтверждавшая свою целесообразность и в материальном, и в психологическом отношении установка. А в данный момент под ним был жесткий прохладный стул, над ним — белый потолок операционной, а вокруг — неторопливо суетившиеся в меру раздраженные коллеги, в заботах которых он пока не имел повода участвовать.
Тыч, выдержав пару минут руки в тазу с дезраствором, промокнул их стерильным полотенцем и, всунув огромные ладони в поданные медсестрой перчатки, вновь подошел к животу раненого. Его помощница, установив передвижной столик в ногах больного, протянула хирургу зажим с обмакнутым в спирт марлевым тампоном.
Небольшая, около сантиметра в диаметре, рана ярким красноватым пятном выделялась на фоне бледного запавшего живота, расположившись в области левого подреберья.
Григорий круговыми движениями начал обработку операционного поля. Мужичок, то ли почуяв милый сердцу запах спирта, то ли ощутив щиплющую боль от попавших в поврежденные ткани капель, нервно заерзал на столе, мыча что-то нечленораздельное. Но когда обработка была закончена и хирург с медсестрой уже обкладывали зону манипуляции стерильными пеленками, дебошир вдруг осмелел, а скорее, просто забылся и, выгнув спину, интенсивно засучил ногами, подкрепив свое недовольство звучным высказыванием с упоминанием матери присутствующих. Столик с инструментами задрожал, часть пеленок сползла на пол.
Тыч, во избежание расстерилизации ладони, коротким быстрым движением саданул пьянчужку локтем промеж глаз. Мужик охнул и ошарашенно уставился на обидчика.
— Я твоя мама и у меня одна сися! Понял?!
Низкий, на грани баса, голос хирурга в сочетании с арматурной фигурой и красноречивым взглядом произвели нужное впечатление. Злобная растерянность в глазах пациента сменилась испуганной обидой, а тихое «да» прозвучало весьма искренне.
— Вот и хорошо, что понял. — Хирург набрал в двадцатикубовый шприц раствор местного анестетика и принялся обкалывать кожу вокруг раны. Затем подтянул на правой руке перчатку и медленно ввел длинный указательный палец в раневое отверстие.
Мужик задышал чаще и поверхностней, но сейчас звуковое сопровождение с его стороны ограничивалось покряхтыванием.
Григорий неторопливо ощупывал поврежденные ткани, неподвижным взглядом буравя стену напротив. Все его сознательное восприятие сейчас было сосредоточено на кончике погруженного в рану пальца.
— Проникающее, — коротко выдохнул он и, обернувшись к Виктору, пробасил: — Твой выход!
Особого разочарования не было. Быть может, легкая досада при мысли о предстоящих двух-трех часах в неуютной операционной.
Лавриненко кивнул анестезистке, дав сигнал для пункции вены на руке больного. Пока она возилась с капельницей, он пододвинул дыхательный аппарат к изголовью операционного стола и проверил подачу газов.
Главный виновник торжества ощутил, похоже, некую динамику событий, развивающихся вокруг его персоны, и теперь уже испуганно, без следа прежней агрессивности, следил за происходящим.
— Доктор, доктор, — обеспокоенным шепотом обратился он вдруг к Виктору: — Сделайте все хорошо. Я отблагодарю. Честное слово, отблагодарю! — Его язык слегка заплетался, проглатывая согласные.
— Кто-нибудь знает, что ты в больнице, благодарный ты наш? — Саркастическая улыбка врача была вызвана отнюдь не весельем, а, скорее, убогой обыденностью неоднократно изжитой ситуации, которая даже в случае благополучного для больного исхода отнюдь не сулила никаких лавров доктору.
— Жена обещала приехать.
— Когда? Через пару дней? — прогромыхал Григорий. — Знаем-знаем.
Фактически он озвучил типичную схему действия родственников и друзей пациентов из социального андеграунда. Пострадавшего «сплавляли» в больницу. Одного, без средств и вещей. Некоторое время, обычно в течение двух-трех дней, к нему никто не являлся и не выходил на связь с врачами. Более того, все попытки телефонного контакта с родней, если таковые и предпринимались, заканчивались либо пустыми отговорками, либо обещаниями скорого приезда. За этот период пациента уже успевали прооперировать по жизненным показаниям, используя, за неимением других источников, базовый набор медикаментов из скудного отделенческого запаса. В послеоперационный период назначались допотопные антибиотики, дешевые инфузионные растворы, минимум витаминов. Ни о каких спецдиетах или питательных смесях и речи не шло. Обходились стандартным больничным рационом, единственным достоинством которого была гипоаллергенность продуктов по причине их крайней постности и скудости меню.
И вот через несколько дней после операции вдруг обнаруживалось, что пациент состоит в законном браке, воспитывает детей, а нередко и внуков, что в наличии имеются многочисленные братья и сестры, дяди и тети, кумовья и сваты. В общем, доселе, в буквальном смысле бесхозный, больной оказывался едва ли не патриархом целого клана. При этом у его членов внезапно пробуждались родственные чувства, выражавшиеся в бесконечных посещениях, нарушающих больничный режим, и назойливых расспросах всех подворачивающихся под руку врачей о состоянии любимого человека с акцентом на прогнозах о скорейшем полном выздоровлении и восстановлении трудоспособности.
— Запрокинь голову. Дыши спокойно, сейчас заснешь. — Виктор приложил дыхательную маску к лицу пациента и открыл кислород. — Лиля, разбавленный и медленно, — напомнил он анестезистке. — Не хочу видеть следы его закуски на своем костюме.
Он выждал, пока дыхание больного замедлилось, став поверхностным.
— Релаксанты. — При полной остановке дыхания ему пришлось бы проводить вспомогательную вентиляцию через маску с помощью дыхательного мешка, а это значительно увеличивало риск отхождения рвотных масс.
Несмотря на отнюдь не крупные габариты мужчинки и явную атрофию мышц, релаксация была достаточно бурной. Трепещущая волна расслабляющейся мускулатуры полминуты сотрясала тщедушное тело, выкручивая конечности из фиксирующих ремней и заставляя пощелкивать старый операционный стол. Но действительно обеспокоившим Виктора звуком было глухое клокотание в глотке больного. Этот столь редко слышимый во время интубации трахеи шум обычно не предвещал ничего хорошего.
Быстрым отработанным движением Лавриненко ввел клинок ларингоскопа в полураскрытый рот пациента. Осторожно продвигая его к основанию языка, он внимательно осматривал ротовую полость больного. Видимых следов желудочного содержимого не было, лишь маленькое мутное озерцо блестело у входа в глотку. Не отрывая взгляда от служившего ориентиром края надгортанника, Виктор протянул правую руку за поданной анестезисткой интубационной трубкой, левой неподвижно зафиксировав рукоятку ларингоскопа. Попасть в гортанную щель не составило особого труда. Трубка легко вошла в широкое отверстие до стандартной отметки.
— Проводник. — Сигнал анестезистке вытаскивать проволочный стержень, придающий пластиковой трубке упругую гибкость.
И в то мгновение, когда он уже готов был вынуть клинок ларингоскопа изо рта больного, бурный мутный поток хлынул из глоточного отверстия, мгновенно затопив всю ротовую полость, и, подталкиваемый спастическими сокращениями желудка, рванул в лицо анестезиологу.
Виктор едва успел зажмуриться. Теплая липкая волна обдала его лоб и щеки, наполовину прикрытые медицинской маской.
— Лиля, манжету!
Обычно предохранительную манжету анестезистка раздувала без дополнительного напоминания, однако сейчас Лавриненко предположил ее возможную растерянность, что могло повлечь затекание рвотных масс в дыхательные пути больного.
— Подсоедини трубу к аппарату! — Он стоял с зажмуренными глазами, не выпуская из правой руки торчавшую изо рта пациента интубационную трубку. Левой рукой он нащупал место соединения шланга наркозного аппарата с трубкой и, лишь удостоверившись в его герметичности, разжал правую ладонь.
— Мне зенки протрет кто-нибудь?
— А зачем? Ты и без них хорошо справляешься, — коротко хохотнул Григорий. — Смотреть здесь все равно не на что.
Виктор ощутил прикосновение влажного марлевого тампона к сомкнутым векам.
— Можете открыть глаза, — Лилия провела тампоном по его щеке, — вам бы маску сменить не помешало.
— Чувствую, что не только маску. Привяжи трубку. — Он придерживал стык шланга, пока медсестра куском бинта фиксировала злосчастную трубу к челюсти больного.
— Включай отсос. — Рвотные массы изо рта пациента необходимо было удалить как можно быстрее, так как даже раздутая манжета не давала полной гарантии герметичности легких.
Несколькими погружениями резинового шланга Виктор осушил ротовую полость ханыжки. Убедившись, что основные показатели аппарата искусственной вентиляции установлены правильно, он с некоторым облегчением сорвал липкие перчатки.
— Давление?
— Сто сорок на девяносто, — оперативно сообщила Лилия.
— Лады. Добавь релаксантов. — Виктор обернулся к Григорию: — Не начинайте пока. Я сейчас.
Пришло время и о себе подумать. Он вышел в предбанник оперзала и уставился на отражение в большом зеркале.
Мужик оросил его на совесть. Маска и передняя часть колпака были густо забрызганы серо-зеленой, с вкраплениями мелких частиц непереваренной пищи жидкостью. Грудной клетке и плечам тоже досталось — вязкий налет как будто специально усеял неприкрытые целлофановым фартуком участки костюма. Но это было мелочью по сравнению с нестерпимо мерзостным ощущением зуда от затекавшей за воротник и медленно струившейся по груди и спине липкой жижи, которая опускалась все ниже, обволакивая туловище Виктора. Неудержимо захотелось сейчас же сорвать с себя одежду и ринуться в душ.
Сменив колпак и маску, он вернулся в операционную.
— Вот что, мужики. Я — в душ. Минут пятнадцать — двадцать, не больше. Если время и внутренности больного терпят, настоятельно рекомендую дождаться моего возвращения. Если нет — я начинаю наркоз, ну а Лиля — сестра опытная, первое время и без меня управится. Ну, что решаем?
Григорий, мотнув большой головой, надавил на мозоль всего сценария:
— Ну с операшкой, сам понимаешь, чем быстрее, тем лучше. Ну а если в твое отсутствие форс-мажор какой с давлением или с дыхалкой? Неужто без трусов в мыльной пене прибежишь пациента спасать?
— Не прибегу. — В ухмылке Виктора, практически незаметной под маской, отразилась скорее досада, чем ирония. — К тому же, если вы ему аорту не пересечете, со всем остальным Лиля в первые минуты и без меня справится. Ну а если пересечете — мне и бежать смысла нет.
— Ладно, иди, ополаскивайся. — Григорий снял перчатки и направился в предбанник. — Вынужденный перекур. Игорь, воткни мне в зубы сигарету. Расстерилизовываться неохота.
Усевшись на железный стул-вертушку, Тыч прикурил от поданной напарником зажигалки и, ухватив перекладинку сигареты стерильным зажимом, смачно затянулся, выпустив кольца дыма через нос. Спиной он прислонился к теплой батарее, а длинные худые ноги вытянул на добрую половину узкого кафельного пространства предбанника. Зажим давал возможность не касаться сигареты простерилизованными руками, а нагоравший пепел стряхивался о края стоявшей тут же пепельницы. Данный способ курения восходил своими корнями к середине позапрошлого столетия, когда, на заре стерилизационной эры, доктора-курильщики в куцых промежутках между операциями вынуждены были искать возможности удовлетворения своей тяги к никотину, не загрязняя рук. Иногда это было продиктовано нежеланием лишний раз подвергать кожу процедуре обеззараживания отнюдь не безвредными растворами. Однако в истории отечественной медицины, как и в описываемом случае, подобные меры зачастую были продиктованы необходимостью экономии стерильных операционных костюмов.
Виктор тезисно объяснил анестезистке тактику ведения больного в свое отсутствие. Предполагалось, что мужик будет лежать на ИВЛ в состоянии поверхностного наркоза и лишь при явных признаках массивного внутрибрюшного кровотечения, когда отсрочка операции станет невозможной, Лиля введет сильнодействующие обезболивающие средства.
Спринтерским шагом Лавриненко поспешил в реанимационное отделение, располагавшееся этажом выше. Благо дверь, ведущая на запасную лестницу, была открыта, и не пришлось звать санитарку с ключом. После средней освещенности коридора хирургического отделения лестничный пролет казался погруженным во тьму, и, сбавив темп, ступеньки приходилось в буквальном смысле нащупывать. Но выбирать другой маршрут не стоило обход к центральной лестнице через все отделение был чреват встречами с многочисленными медсестрами и пациентами, а на лестничном пролете велик риск столкновения с коллегами-дежурантами.
Мгла лестницы сменилась ярким светом кардиологического коридора. Но здесь до входа в реанимационный блок нужно было преодолеть совсем небольшой участок, что Виктор в ускоренном темпе и сделал, стараясь при этом сохранять невозмутимое выражение лица.
Проскользнув в ординаторскую, он торопливо собрал все необходимое: домашнее полотенце, личные мыло и шампунь, а главное, один из запасных медицинских костюмов, чистый и собственноручно выглаженный. Учитывая высокую вероятность быть обгаженным в самый неподходящий момент, как в дневную смену, так и на дежурстве, Виктор постоянно следил за тем, чтобы наготове была минимум пара запасных костюмов. Уже на выходе из ординаторской он вынул лежащие на подоконнике яблоки из прозрачного целлофанового пакета и захватил его с собой.
Закрывшись в тесном санузле, где унитаз соседствовал с душевой кабинкой, Лавриненко установил громкость звонка на максимум и, вложив телефон в пакет, подвесил его на гвоздь в верхнем углу кабинки экраном наружу. Мелодию звонка он за струями воды мог и не услышать, а вероятность не заметить мигающий при вызове экран была невелика.
Поток теплой воды хлынул на голову и плечи, очищая кожу и успокаивая нервы. Намыливаясь, Виктор не забывал регулярно поглядывать на экран мобильника. После добросовестного ополаскивания под расслабляющими струями Виктор позволил себе вольность в виде контрастного душа. Быстро, но уже без суетливой спешки, вытершись и облачившись в чистую одежду, он взглянул на телефонные часы — с момента его ухода из операционной прошло тринадцать минут.
«В двадцатку укладываюсь». Собрав пожитки, он вышел из влажной теплоты санузла в прохладную сухость коридора.
— Марина, простирни этот хлам, — Лавриненко протянул санитарке рулон из грязного костюма и футболки, — желательно, чтобы к утру высох.
— Хорошо, Виктор Борисович. А это… — Она осеклась, увидев предназначавшуюся ей купюру.
— Бери-бери! Это за срочность. Заранее спасибо. — Виктор сунул гонорар в карман ее халата.
Развесив полотенце на батарее в ординаторской, он бодро поспешил к наверняка уже не раз помянувшим его «незлым тихим словом» коллегам.
— Привет чистоплюям! — Тыч сидел в той же позе. — Аккурат вторую докуриваю. — Он затянулся выгоревшим до фильтра окурком, сбросил его в пепельницу и, поднявшись, вошел в операционную.
— Все под контролем, Виктор Борисович, — Лиля уже стояла у изголовья больного, — пару раз дергался, релаксанты добавила. Давление стабильное.
Виктор лично сосчитал частоту пульса, измерил артериальное давление и повторно прослушал фонендоскопом легкие пациента. Исхода из объективных данных, состояние мужика не ухудшилось. Он распорядился добавить обезболивающие и кивнул выжидающе поглядывающему на него Тычу:
— Кромсайте.
Последовавшие полтора часа были заполнены хирургической рутиной.
Повреждения внутренних органов у героя дня оказались вполне прогнозируемыми и вряд ли могли послужить темой научных изысканий или объектом новаторских разработок. Типичный для подобных травм разрыв селезенки и непроникающее касательное ранение кишечника. Гора моральной ответственности на плечах Виктора заметно снизилась, когда стало ясно, что за период холостой лежки на операционном столе у пациента отсутствовали внутренние кровотечения. Однако мысли о возможных негативных для мужицкого здоровья последствиях упорно лезли ему в голову. Сами собою выстраивались целые сценарии отдаленных осложнений, коих можно было бы избежать, начнись операция двадцатью минутами раньше. Щемящее чувство вины все настойчивее проникало на передний план сознания.
«Хватит! — одернул себя Виктор. — Самобичеванием сделанного не изменишь». В конце концов, в данный момент все под контролем. А гадать впустую о возможных прогнозах — теней бояться. Кроме того, неизвестно, как обернулось бы дело, начнись операция без промедления. Неисповедимы пути… Лавриненко мысленно запнулся и, хотя не считал себя человеком религиозным, все же ощутил некую неуместность данного выражения в нынешней ситуации. Миновав апогей самообличения, внутренний монолог поутих. Для себя Виктор решил непредвзято отнестись к больному и аккуратно исполнить свой врачебный долг по отношению к пациенту. И чтобы убедиться в изжитости неприятной ситуации, он попытался честно ответить на вертевшийся за ширмой самооправдания вопрос: «А, случись подобное снова, как бы ты себя повел?» И с освобождающей обреченностью понял, что не знает ответа.
— Ну, Витя, мы с Гариком ждем тебя в пределах разумного, а там — пеняй на себя. — Григорий завязал последний узел на кожном шве больного и с хлестким звуком сорвал с запотевших рук окровавленные перчатки.
— А во временно?м исчислении эти пределы указать можешь? — Виктор был рад возобновлению нелимитированного профдолгом общения.
— Минут этак… дцать. — прищурился Тыч. — А затем время становится обратно пропорциональным пространству. В смысле увеличение времени уменьшает пространство, занимаемое… сам знаешь чем.
— Ну пообещайте хотя бы, что не в геометрической прогрессии, — наигранно взмолился Лавриненко.
— Не знаю, не знаю. Ты же как врач должен понимать, что продукт, о котором идет речь, занимая все большее пространство внутри организма, оказывает все менее предсказуемое воздействие на его поведение. Особенно касательно дальнейшего потребления данного продукта. — Григорий вышел в предбанник. Послышались звук льющейся воды и его довольное фырканье.
Ханыжка приходил в себя вяло и долго. Но Виктор, дав себе установку терпимо отнестись к немажорному пациенту, спокойно выжидал. Под конец он с чувством некоторого самоудовлетворения пожертвовал из собственных запасов недешевый препарат для послеоперационного обезболивания, которого не было в стандартном больничном наборе медикаментов. Жизненные показатели мужика были отнюдь не критическими. При соответствующем лечении он имел все шансы покинуть больницу на своих ногах. Так что переводил сонного и пьяно подвякивавшего пациента в палату Виктор с чувством честно исполненного долга.
Дверь в ординаторскую, как и полагалось, была заперта. Лавриненко ненавязчивым стуком потревожил уединившихся коллег.
— Выпиваем? — Он с порога перешел в атаку.
— Кто? Где? Да мы только попробовали. — Тыч театрально поднял к свету початую бутылку. — Уж не прокисла ли?
— Главное, чтобы не выветрилась. — Виктор ухватил с тарелки ломтик ветчины и, обернув его пластинкой сыра, стал медленно поглощать самодельный чизбургер.
Игорь тем временем наполнил рюмки.
— Ну, за спокойную ночь, не омраченную непредвиденными добрыми поступками, — взял на себя роль тамады Григорий.
— А если злыми омрачится? — хмыкнул Гарик.
— Злых мы по сути своей не совершаем, — отрезал старший хирург.
Звон рюмок. Почти одновременный выдох в три горла.
Но отработанный алгоритм был нарушен незапланированным внешним вторжением. Дверь задергалась, сотрясаемая снаружи, а нервная дробь стука резанула расслабленный слух дежурантов.
— Кто?! — Словно отброшенная громовым рыком Тыча, физическая атака на дверь прекратилась, но факт наличия непрошеного гостя был подтвержден неразборчивым бормотанием, в котором отчетливо выделялись два часто повторяемых слова: «доктор» и «помогите».
— Не иначе как засланный казачок из общества борьбы за трезвость. — Виктор едва успел отступить перед метнувшейся в ординаторскую невзрачной фигуркой.
— Доктор! Доктор! Они здесь! Они не шутят. Я не знаю, что мне делать. — Бледность еще больше подчеркивала заострившиеся черты лица просителя, а запинающаяся речь и сложенные в молебном жесте маленькие дрожащие кулачки производили скорее комическое, чем жалостливое впечатление. — Они говорят, что я сам напросился и теперь буду наказан.
Как и при первом визите, мужичок обращался непосредственно к Тычу, похоже именно в нем видя своего избавителя. Григория же данный выбор приводил в еще большее раздражение, так как ответственность за диалог с пациентом невольно ложилась на него.
— Стоп! Теперь по порядку с нашей последней встречи. Кто «они» и что вы им наговорили?
— Их двое. Приятель моего соседа по палате, как и обещал, пришел полчаса назад. Я был в столовой, а когда вернулся, они уже сидели. Пару минут о фигне какой-то калякали, на меня ноль внимания. Ну, думаю, шутили давеча пацаны. Аж от сердца отлегло. Лег, значит, газету читаю. — Мужик перевел дыхание и покосился на диван, но остался стоять.
— Садитесь-садитесь. — Виктор, перехватив взгляд пациента, подставил ему свой стул. А сам пересел на диван.
— Спасибо, — рассказчик как подкошенный рухнул на стул. Только сейчас врачи заметили, что он без обуви. Темные махровые носки по-сиротски обтягивали маленькие подошвы.
Теперь расположение собеседников походило на судейское слушание, в котором ответчиком выступал испуганный тщедушный субъект, а роль обличителей и судей отводилась сидевшей напротив троице нахмурившихся мужчин в медицинских костюмах.
— Ну вот, лежу, успокаиваться начал, посмеиваюсь про себя над дневными страхами. А пацаны вдруг замолчали, посетитель что-то буркнул сообщнику — и началось. — Мужичонку передернуло от неприятных воспоминаний. — Сопалатник мой к дверям стул переставил и уселся, а кореш его к моей кровати подошел и давай речь толкать. Мол, они мне дали шанс, а я им не воспользовался, проявил свое неуважение, и теперь они вынуждены меня наказать. Я смутился, попытался отшутиться, мол, ребята, похохмили и хватит, а то не смешно уже. Так типчик этот на кровать ко мне обутый плюхнулся, ноги чуть ли не до груди моей протянул и как зашипит: лишай поселковый, ты нас за сыкунов держать вздумал, от помощи отказался, так еще и издеваешься, думаешь, прижать тебя не сможем. Я, говорит, адресок твой уже пробил, так что теперь не спрячешься. И выдает мне мой домашний адрес. Ну тут уж я вовсе сник. Аж в груди сдавило. Руку на сердце положил, ртом дышу, потянулся к тумбочке за нитроглицерином. Типчик этот увидал, что я не притворяюсь, а вправду занемог от его наездов, так сам с моей кровати поднялся, стоит, выжидает. Не знаю, чем бы все закончилось, но вдруг в палатную дверь кто-то тыкаться начал. Сосед мой, что стулом ее подпирал, встал. Хотел, видимо, выйти, узнать, в чем дело. Тут я, как был, без тапок, к двери метнулся, стул отбросил и — в коридор. На медсестру налетел, но не до извинений было. Все казалось, что молодчики эти сзади кинутся. — Рассказчик окончательно запыхался и взял вынужденный тайм-аут.
— Успокойтесь. Здесь вам ничего не угрожает. — Виктору испуганный жалобщик был даже симпатичен. — Вы кто по специальности? — неожиданно даже для самого себя спросил он.
— А? Географию в средней школе преподавал. Тридцать лет прокуелдился, думал, на пенсии спокойней заживу. Да где там! Беспредел! — Будто вдохновленный своим интеллигентским прошлым, пациент вдруг приосанился и, пронзив Тыча затвердевшим взглядом, ультимативно заявил: — Вот что. Я в эту палату больше не пойду. Переводите или меня, или мальчишку. Кроме того, я требую, чтобы этого субъекта — посетителя, немедленно выставили из отделения. В конце концов, больница — государственное учреждение, и я, как пациент, имею право… — Он закашлялся, поперхнувшись.
Виктор налил в чашку минеральной воды и подал мужичонке. Тот благодарственно кивнул и жадно выпил.
Резкий телефонный звонок разбудил наступившую тишину.
— Да. — Выслушав короткое сообщение, Игорь повернулся к Тычу: — Я в приемник. Подозрение на аппендицит.
Проводив взглядом вышедшего напарника, Григорий обратился к педагогу:
— Хорошо. Я пойду вместе с вами, и мы попытаемся уладить конфликт.
Было ясно, что одними словесными увещеваниями от посетителя на этот раз не избавиться, поэтому он хотел разобраться в ситуации как можно быстрее.
Оставаться одному в хирургической ординаторской Виктору не хотелось. Как-никак, в этом отделении он был гостем. А подниматься в родную реанимацию — слишком далеко. К тому же предполагалось скорое возобновление посиделок. Поэтому, отчасти из любопытства, отчасти за неимением лучшего способа провести время, Лавриненко увязался за долговязой фигурой Тыча и тщедушным тельцем отставного педагога.
Урологическое отделение располагалось на одном этаже с хирургическим.
На пороге их уже поджидала дежурная медсестра. Упитанная бабенка в возрасте вторичной ягодки.
— Чуть с ног меня не сшиб, — указала она на мужичонку, — из палаты сиганул, будто приспичило. Я хотела вдогонку крикнуть, что туалет в другой стороне, но, как увидала, что он в ординаторскую ломанулся, сами, думаю, разберетесь.
— Из какой вы палаты? — обернулся к пациенту Григорий.
— Шестая. Как по Чехову, — нервно улыбнулся тот.
— Посетитель еще не ушел?
— Это вы о парне и его родственнике? Сидят еще. Вежливые такие. Что это, спрашивают, за припадочный больной у вас в отделении. — Медсестра пожала широкими плечами. — Вы, говорят они мне, поосторожнее с ним.
— Вот сейчас и разберемся, кто здесь припадочный. — Тыч заметил увязавшегося за ними Виктора. — О, так нас много, управимся.
Дверь в палату была приоткрыта. Внутри горел свет.
— Вы — первый, — тихо сказал Григорий жалобщику. — Входите, неплотно закрываете двери и ведете себя так, будто ничего не произошло.
— Нет-нет, — замотал головой тот. — Я преподаватель, а не драматический актер. Особенно когда дело касается моей безопасности.
— Поймите, в данный момент у нас против этих ребят ничего нет. — Григорий сам улыбнулся невольной трафаретности, словно заимствованной из второсортного детектива, фразы. — Мы врачи, а не следователи. И обвинить их, основываясь только на ваших жалобах, не имеем права. Для того чтобы разобраться в ситуации, нам необходимо выслушать и другую сторону. А в нашем присутствии они вряд ли захотят откровенничать.
— Нет, и еще раз нет. — Педагог был непреклонен. — Я и не требую от вас разбирательства. Понимаю, что оно не в вашей компетенции. Прошу лишь выдворить этого шантажиста из отделения и перевести меня в другую палату.
Тут Виктор, ближе всех стоявший к палатным дверям, отчетливо уловил специфический запах, ощущавшийся им лишь несколько раз в жизни и связанный с незабываемыми воспоминаниями бурной юности.
— Гриша! А ну нюхни, — кивнул он в сторону двери.
Тыч непонимающе взглянул на коллегу, но по легкой улыбке на губах Виктора догадался, что намечается нечто интересное. Приблизившись, он в течение нескольких секунд принюхивался. Затем, скорее весело, чем раздраженно, хмыкнул и толчком открыл дверь.
— Употребление наркотических веществ, особенно в государственном учреждении, — серьезное правонарушение, ребята.
Пацаны были примерно одинаковой комплекции — худощавый астеничный тип. Сидящий на кровати рыжий тип расплылся широкой улыбкой:
— Ну наконец-то. А то задолбали под дверью шушукаться.
Стоявший у окна брюнет не спеша глубоко затянулся и, насмешливо взглянув на вошедших, выбросил длинную самокрутку в открытую форточку.
— Какие наркотики, доктор? О чем вы говорите? Мы с приятелем ароматическими смолами немного покадили. Говорят, успокаивает. А то у него сосед по палате чересчур нервный.
Ублюдки явно были довольны собой.
— Умно, умно. — Григорий уже предчувствовал грядущее словоблудие. — Тем не менее, молодой человек, на основании поступившей от пациента жалобы, вынужден просить вас покинуть отделение.
— Жалобы? — Приятели с наигранным недоумением переглянулись. — Простите, доктор, но мы тише воды ниже травы. Ничего не ломаем, никому не мешаем.
— Сосед вашего друга придерживается иного мнения.
— Его право, доктор.
— И, тем не менее, я вынужден настоятельно просить… — В голосе Тыча зазвенели металлические интонации.
— Понимаю, понимаю. Но, насколько мне известно, посещения больных разрешены до двадцати одного ноль-ноль, а сейчас, — оратор взглянул на дешевые электронные часы, — двенадцать минут девятого. Таким образом, в моем распоряжении еще сорок восемь минут.
Рыжий едва сдерживал смех, закусывая нижнюю губу и стараясь не смотреть на врачей. Брюнет же, напротив, говорил с напускной серьезностью.
«И даже после «косяка» так гладко чешет, — подумал Виктор. — Быть может, и мудак, но точно не дурак».
Парень, сделав паузу, вынул из кармана джинсов пластинку жвачки и принялся нарочито громко чавкать, выжидающе поглядывая на собеседников.
— Послушайте, молодые люди. — Фермер-географ уже не заикался, более того, в его голосе явственно проявились выработанные годами практики покровительственно-воспитательные интонации. — Я готов забыть о происшедшем между нами… гм, недоразумении, расценивая его как неудачную шутку. Однако я требую извинений в присутствии врачей и обещаний не повторять подобные розыгрыши в будущем.
Рыжий, не в силах более сдерживаться, прыснул коротким отрывистым смехом.
Доморощенный Цицерон развел в стороны руки, демонстрируя открытость своей натуры и искренность своих слов:
— Да о чем речь, товарищ. Мы к вам со всей душой. А если вы чего не поняли, так мы не обижаемся. Болезнь, возраст и все такое. Договоримся.
Мужичонка, явно не ожидавший подобного хамства, вновь утратил едва восстановившееся присутствие духа.
Виктор, доселе остававшийся молчаливым наблюдателем этого фарса, решил принять в нем непосредственное участие:
— О’кей, ребята. Ваша взяла. Заставлять вас, молодой человек, покидать отделение у нас действительно нет законных оснований. А обвинять вас невесть в чем, основываясь на непроверенных данных, мы также не имеем права. — Малолетка на кровати продолжал беззаботно хихикать, но его более рассудительный приятель, почуяв подвох, стер улыбку и перестал чавкать жвачкой. — Однако, будучи дежурными врачами и неся ответственность за здоровье находящихся в стационаре пациентов, мы не можем игнорировать факт присутствия у вас, юноша, — Виктор указал на рыжего, — симптомов наркотического отравления. Поэтому мы вынуждены принять необходимые меры. Проще говоря, произвести наркологическую экспертизу. С этой целью вас в сопровождении нашего сотрудника отвезут в наркодиспансер, где и будут взяты соответствующие пробы. Одевайтесь, машина будет ожидать у приемного отделения через несколько минут.
Веселость у молодого пациента испарилась со скоростью эфира. Некоторое время он с растерянной гримасой разглядывал Виктора, но, видимо отчаявшись озвучить зревший внутри протест, обратил просящий взор к словоохотливому приятелю. Цицерон был заметно смущен неожиданным поворотом дискуссии. Жалкая попытка блеснуть познаниями в юриспруденции не произвела должного эффекта:
— Вы не имеете права! — Молодой, едва переживший возрастную ломку, баритон от волнения срывался на тенорные высоты. — Вы не имеете права проводить обследование без согласия больного.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.