Триста спартанцев
Триста спартанцев
1
10 декабря 2011 года с утра пошёл редкий мокрый снег. Столица России, всегда ненастная в тёплые зимы, выглядела неуютно. Было минус один по Цельсию.
За рулём в этот день оказалась Ольга. Несколько лет она была в бегах, что называется, скрывалась от правосудия по старому делу об отражении нацболами нападения на Деда у здания Таганского сула. Это был далёкий уже апрель 2006 года. В тот день им запретили партию. Тогда на Деда набросились человек сорок из прокремлёвских организаций. За сопротивление им впоследствии осудили семерых, в том числе ещё одну девушку, Лену Боровскую, а Ольга предпочла скрыться. Водила троллейбусы, временами Дед видел её в какой-нибудь квартире на нацбольском празднике, на дне рождении, скажем, партийного руководителя. Потом она опять исчезала. Не так давно Ольга как-то уладила свои дела с правосудием, получила три года условно, и вот теперь возила Деда иногда.
Ольга была злая. Это видно было по её одинокой косичке на затылке, по её подтяжкам по воротнику белой рубашки, воротник зло топорщился сзади. За что-то она их ругала, и охранников, и Деда. Дело в том, что Ольга пришла в партию чуть ли не шестнадцатилетней девочкой, когда ещё Дед сидел в тюрьме, и встретила его вместе с бородатым Толей Тишиным, когда Дед вышел из тюрьмы в 2003-м. То есть восемь лет партийного стажа, пять лет из них – нелегальной жизни – давали право Ольге злиться. Вот на что она злилась, понять было трудно. Вероятнее всего, на сук-либералов, которые сегодня украдут у нацболов и у всей России революцию.
Весь день 9 декабря изо всех электроприборов, которые Дед включал, за исключением разве что утюга, звучало слово «Болотная». Или алело, чернело, белело зазывающими шрифтами в Интернете.
Нельзя сказать, чтобы все политические фигуры приняли уход на Болотную. Нет, символ движения «Химкинский лес» – Чирикова – заявила, что это предательство. Журналист и блогер Бабченко, он же «старшина запаса», понял происходящее идентично, звучали ещё голоса, но их была горстка, и, положенные на одну чашу весов, эти голоса взмывали резко вверх, перетянутые общим весом другой чаши весов, на которой лежали Немцов, Рыжков, Пархоменко, Гудковы – двое, Лёва Пономарёв, Венедиктов, «Эхо Москвы», телеканал «Дождь», топовые и нетоповые блогеры, все хипстеры, все модные девочки и мальчики Москвы.
Митинг был назначен на площади Революции в 14 часов. Где-то в 13, что ли, они выехали с Ольгой за рулём на «Волге», или раньше 13 часов.
На Ленинском движение было говённым. В мелкой жиже густого снега не спеша катились грязные автомобили. День обещал быть унылым. Они слишком долго ехали по Ленинскому, обычно они ехали быстро. Злилась, судя по косичке, Ольга, злился и был молчалив Дед, затиснутый на заднем сиденье между двумя товарищами-охранниками. Телефоны у охранников постоянно просыпались, нацболы с площади Революции сообщали о ситуации. Что люди уходят колоннами на Болотную. Что по площади расхаживает Немцов, расхаживает Гудков, расхаживает Пономарёв и заявляют, что митинг перенесён, и тем, кто этого не знал, предлагают присоединиться к формируемым колоннам и уходить на Болотную. Уже на Якиманке рядом с автомобилем Деда шла уже плотная стена из blue jeans, они шли на Болотную, эти люди, эти глупые, не разобравшиеся в ситуации московские девушки, юноши, тётки. Целая стена из джинсов. Надо же, ранее такое Деду пришлось наблюдать, когда однажды его «Волга» оказалась захваченной лавиной вытекающих со стадиона болельщиков.
– Тупые, – думал Дед, – куда же вы идёте? Вы покидаете самый центр города, где пульсирует административная жизнь страны, вы уходите фактически от стен Государственной Думы, трагически уходите от Лубянки и Большого Черкасского переулка, где находится Центральная избирательная комиссия. Вам же нужно туда! А вы дезертирами направляетесь на остров, прочь от центра, в ловушку, где полиции будет удобно вас запереть, перегородив какие-нибудь два моста. Идиоты, неопытные! Как же вас провели! Как вас легко провести, обмануть!
Дед, однако, молчал. Командир не имеет права стенать и сожалеть.
Где-то у входа в метро «Театральная» им пришлось покинуть «Волгу», оставив ещё более злую Ольгу, и идти на площадь Революции спешно, сквозь грязь. Ещё десяток охранников Деда прибежали им навстречу с площади, и они вместе угрюмо зашагали, почти побежали туда. То, что они опаздывали, собственно, никакого значения не имело. Что, они станут останавливать, широко разведя руки, как при ловле кур, уходящих с площади? Это будет смешно.
У ментов были сумрачные подавленные глаза, заметил Дед, когда они прошли сквозь оцепление на площадь. Люди с такими глазами никакие вояки, препятствовать окружению народом здания Парламента, вон оно – рядом, либо здания ЦИК – стоит выйти на Лубянскую площадь, оно там, за ракушкой метро «Лубянка», – они не станут, менты с такими глазами.
«Никуда не уходим! – кричит Дед, стараясь звучать спокойно. – Никуда не уходим! Остаёмся на площади!»
И Дед идёт к памятнику Марксу. Львиная гранитная голова над Дедом, ему сунули мелкий мегафон, Дед начинает говорить. У него вырвалось честное и чёткое: «Они украли у вас революцию! Они украли у нас революцию!»
Украли, суки, но ещё не знают, что продолжения не будет, что исторического масштаба кража эта уже повлекла за собой поражение. Что уже всё! Всё! Всё! Поражение состоялось! Дед видел на спинах уходящих с площади Революции невидимую другим надпись (почему-то на английском), как в фильмах: The End.
Обладатели спин не видели.
Ну что! Дед решил проводить митинг с 14:00 до 16:00, как было договорено изначально Удальцову.
И он стал орать в слабенький мегафон, заплёвывая его своей слюной.
Орать о том, что сегодня трагический день для России, что он благодарит тех, вас, нескольких сотен самых верных, самых отчаянных, тех, кто тут остался, защищая эти никому не нужные уже Фермопилы у гранитной головы Карла Маркса. Мы как триста спартанцев! – надрывался Дед.
Время от времени он передавал слабенький мегафон Максу Громову. Совесть партии, как его называли партийцы за то, что был подвергнут в тюрьме пыткам, провёл 265 дней в штрафных изоляторах; и Макс кричал что-то своё, потом Захар Прилепин кричал, потом красавец Андрей из Питера кричал, и адвокат Сергей Беляк кричал.
Безучастные, но странно тихие стояли вдали милицейские фигуры в оцеплении.
У мегафона сели батарейки, в толпе, трудно дышащей (повалил гуще мокрый снег), стали стучать по батарейкам, чтобы их оживить. Деду передали другой мегафон, такой же слабый, и он опять объяснял тем, кому не нужно было ничего объяснять, что тысячи должны были остаться здесь, здесь, здесь! Сделать двести, ну, двести пятьдесят шагов к Лубянке и зданию Центральной избирательной комиссии. И была бы Победа!
Там нужно было бы стоять вокруг, и, отобрав наших представителей, десятка два хватило бы, зайти в здание и обратиться к чиновникам: «Посмотрите в окна! Мы пришли, стали здесь и будем стоять, не уйдём, пока результаты выборов не будут отменены: мы умрём от голода и холода, но не уйдём!»
Как бы отвечая на вопрос, который не задали ему спартанцы, но обязательно задали бы те, кто ушёл, Дед закричал: «Милиция не сдвинулась бы с места! Вы видели, какие у них лица? Я видел. У них лица людей, загипнотизированных Историей. Они не вмешались бы не от страха, не по причине трусости. А потому, что не стали бы мешать Истории. Не решились бы!»
К нему протиснулась французская журналистка: «Мсье, не могли бы вы…»
– Мсье не будет вам давать интервью здесь и в такой момент, – сказал Дед. – Вы тут шляетесь со своими микрофонами и воображаете, что мы задыхаемся от счастья дать вам интервью. Я говорю с моим народом! Вы мешаете мне!
На самом деле всё выглядит неслабо для тех, кто способен понять, подумал Дед, пока вытирал платком мокрые очки под прикрытием спин охранников, трагично до слёз, но неслабо. Выглядит как baroud d’honneur какой-нибудь, блин, как baroud d’honneur под Дьен Бьен Фу, когда Иностранный легион пошёл в бессмысленную атаку гордости. Merde, сегодня, по-видимому, самый трагический день моей жизни.
2
Фотографии человеческого варева, в центре – Дед в уродующей его чёрной кепке, Деда ещё и старит воротник толстого, крупной вязки, свитера. Дед надел его от промозглости, эти фотографии с тех пор бултыхаются в Интернете. Свидетельства его, Деда, боли и его подлинности, и его трагедии.
На самом деле всё это было ужасно, конечно. Ужасно со стороны – десятки тысяч ушли, а несколько сотен остались. Ужасно изнутри Деда, он понимал, что происходит самый трагический день его жизни. Но исторически, для учебников и книжек, для саг, мифов, легенд, сказаний скальдов и акынов, для музеев и архивов – только Дед и его триста спартанцев и были правы в это время и в этот день.
Десятки тысяч были конкретно, исторически не правы, они участвовали в трагедии масштаба какой-нибудь огромной оперы «Борис Годунов», на промозглом ветру декабря своей коллективной ошибкой превращая день, который мог быть днём Победы, в трагедию. «Эх, вы, blue jeans! – с горечью урывками думал под чёрной кепкой Дед: – Эх, вы… Ну что же вы купились!.. Ну, на карту бы взглянули столицы. Ну ясно же, ну б…, ну суки, вы же грамотные. Вы же читать умеете. Вас же от нервных центров государства, на которые вы могли воздействовать на площади Революции, вас же увели далеко за реку, в ловушку. Там же два моста перекрыть одной роты полиции хватит.
Такими оказались коварными либералы, такими коварными… Немцов ведь не умён ведь, ну ни одной политической идеи никогда не выдвинул, но как подл, как подл! Его сила в его подлости! Как подл болтун, как подл Рыжков! Как они все подлы…»
Дед внезапно понял их интерес в спасении власти. Взамен они мгновенно получили командование над протестными толпами. Мгновенно они стали единоличными командирами. Гордыми такими водителями толп. «Мы вывели, – будут говорить они впредь. – Мы выводим десятки тысяч, сто тысяч вывели, а сколько вывели вы?»
Триста спартанцев протискивались к Деду, жали ему руку. Мокрый снег переходил в дождь и опять в снег. Потом ничего не падало с неба. Менты стояли все такие хмурые и невесёлые, не предпринимая ни дружественных, ни враждебных действий.
И по кругу, передавая всё ещё издыхающий пластиковый мегафон, кричали Дед, Макс Громов, адвокат Беляк, Андрей из Питера, и спартанцы, кто? – да они знают, никто не забудет, кто там был.
В конце концов, ближе к 16 часам это превратилось в мучение – защита Фермопил, которые не стали местом сражения, а были оставлены армией. Дед всё чаще смотрел на часы, а хмурый Михаил, старший офицер его охраны, всё чаще интересовался: «Как будем выходить?»
Со спущенными знамёнами, непобеждённые, хмурые, они прошли сквозь ментов с непроницаемыми лицами каменных львов. Менты пропустили непобеждённых, но преданных, от слова «предательство», спартанцев с молчаливым уважением, не препятствовали.
Молча прошли спартанцы вверх к Лубянской площади, и поглотила их спешно спускающаяся на город Моисея, как его называл Дед в последние годы, тьма. Тьма со снегом, всё более мокрым снегом.
3
Они долго сидели в запотевшей «Волге» где-то на Покровке или рядом с Покровкой. Сидели, по-звериному ругались самыми непотребными словами. Охранники два раза сходили в кафе, возле которого они и сидели в «Волге», принесли кофе и сосиски в булочках. Стали чавкать и пить, хлюпая, как солдаты. Дед ничего не ел и не пил. Один раз высказал пожелание глотнуть плоский бутылец коньяка, но посылать за бутыльцом никого не стал. Так его желание и загнулось.
Они послали разведчиков на Болотную. И часть своих сил туда же. Чтобы в случае чего, в случае стихийного восстания, по правде говоря, немедленно домчать Деда туда, где восстание. Разведчики постоянно связывались по мобильным и докладывали. В основном о своём отвращении к происходящему. Потому что туда явился весь beau-monde, все светские журналисты и даже богатые дамы. И даже трусливые обыкновенно телеведущие. Разведчики докладывали непрерывно. Телефоны у всех пяти обитателей «Волги» непрерывно пищали и пели, а то и хлопали в ладоши или кричали, смотря у кого какой был установлен сигнал.
Националисты там, на Болотной, пытались прорваться к сцене. Их не пускали. Мордобоя не случилось, однако.
Все докладывающие разведчики были в той или иной степени подавлены количеством собравшихся на Болотной. Сообщали, что на самом деле всех невозможно и сосчитать, так много людей.
Перечисляли ораторов. Ораторы были в большинстве своём хорошо устроенные буржуи, известные люди из области информации. Телеведущие, радиоведущие, просто журналисты, несколько осмелевших заурядных литераторов или совсем неизвестные личности, по-видимому, друзья предводителей Болотной – Немцова, Пархоменко, Рыжкова, Гудкова. «Так обычно и дают слово на митингах, – откомментировал сообщения Дед. – Своим друзьям – в первую очередь, потом остальным… Кто, например, такая Ольга Романова, в первый раз слышу?»
Разведчики сообщали, что люди всё идут и идут…
– Кто-нибудь сомневается в нашей правоте? – спросил вдруг Дед.
Обитатели «Волги» выдержали короткую паузу, а затем дружно сказали, что нет, конечно нет, что либералы – подлецы, что, может быть, не стоило входить с ними в союз в 2006 году.
– Это была наша ошибка, – сказала Ольга.
– Нужно было. Мы были на грани запрета партии. Наших активистов арестовывали сплошь и рядом.
Даже уже на конференции коалиции «Другая Россия», уже из кулуаров конференции в июле 2006 года увели в наручниках Макарова и Боровскую. Вы же помните?! Нам грозил полный разгром. Нам нужна была хоть какая, но крыша. Поэтому мы и вошли в союз с Каспаровым и Касьяновым. Да что там Каспаров и Касьянов, там все были, от Политковской до Анпилова. Вы помните, как зал аплодировал Анпилову? Зал, набитый в основном буржуями… Какой был подъём, помните? Как всем казалось, что это – начало новой эры.
Все помнили. Всего лишь пять с небольшим лет назад это было.
– А первые марши несогласных! – продолжал Дед. – Ведь они потрясли власть. Марши были настолько многочисленными, что 3 марта 2007-го несогласные фактически захватили Невский в Санкт-Петербурге. От семи до десяти тысяч, по данным полиции, а наделе куда больше!
– Вас тогда схватили на Советской, – сказал Михаил. – Первую атаку мы отбили, сумели уйти, а во вторую, помните, они подъехали на «тиграх», и как полковник кричал по громкой связи: «Бросьте Курносову, берите Деда, вон Дед. Берите Деда!», и десятки полицаев бросились тогда на вас.
– А 14 апреля 2007-го на марше несогласных в Москве, помните, что творилось? ОМОН из 28 регионов прибыл в Москву. Помните побоище на Рождественском бульваре, как свистели дубинки и как перепуганные провинциальные омоновцы месили в кровь старух и детей.
– Тогда ещё мы увидели вашу жену Катю, – напомнил Михаил. – Мы сидели на Трубной, ждали Касьянова с его охранниками. А от Пушкинской по бульварам к Чистым прудам шли тысячи людей. И Катя, высокая, прямая, в длинном пальто…
– А 15-го как нас схватили уже в Питере, в комнате Олега Юшкова. Там нас брал СОБР и 18-й, что ли, отдел УБОПа. Полковник Чернопятов, собровцы в масках с боевым оружием… – включился Илья «Борода» – отец пятерых детей. Дед уж забыл, кто с ним тогда 15 часов ехал из Москвы в Питер каким-то хитрым образом через Псковскую область, потому что на трассе из Москвы стояли полицейские…
– Вот что следует понять, – Дед нащупал главное ощущение дня и хотел делиться им с товарищами. – Со времени возникновения коалиции «Другая Россия» все мы, члены коалиции: нацболы (одна треть), на ОГФ Каспарова приходилась также, допустим, одна треть, на РНДС – партию Касьянова – тоже одна треть. Пусть, хотя на самом деле меньше, а также более мелкие организации – «Смена» (Козловский) плюс «Оборона» (Ляскни) плюс немного правозащитников… Все мы вели непрерывную совместную агитацию городского, в основном московского, но и питерского населения. Агитацию в пользу объединённой оппозиции. Внушая этому населению навыки сопротивления.
Этими навыками, которые внушались в полной мере в 2006–2007 годах, но и позже, обладали на самом деле тогда только нацболы. Либералы не имели навыков сопротивления, а мы начали ведь ещё в 1990-е годы.
Не следует либералам теперь врать, будто марши несогласных не были самыми значительными событиями в жизни российской оппозиции. Были.
И нацболы, и либералы не вели свою агитацию в 2006–2008 годах раздельно. Агитацию действием они вели совместно. Они оказывали общее суммарное влияние на общество.
Совместных выборов в 2008 году не получилось, потому что перессорились Каспаров и Касьянов. Но вслед за сорванными либералами проектом коалиции «Другая Россия» и маршами несогласных и похороненным либералами проектом «Президентские выборы» я придумал им проект «Национальная Ассамблея».
– Ну, и эти суки его торпедировали, – комментировала Ольга с водительского сиденья.
– Когда и проект «Национальная Ассамблея» оказался полностью сорванным, я придумал проект «Стратегия 31», – продолжал Дед. – «Стратегия 31» был уже проект особый, потому что в осуществлении его я, отчаявшись, разуверившись в либералах-политиках, решил опереться на правозащитников. Правозащитники, в свою очередь, раскололи мне «Стратегию-31» к чёртовой матери!
«Эх, коньяка хочется, – подумал Дед. – Говорить о таких горьких и нервных вещах, – поневоле коньяка захочешь…»
– Однако что я хочу сейчас высказать? Что массовость протеста, обнаружившаяся сейчас, якобы «вдруг», сразу после выборов 4 декабря, была подготовлена и готовилась совместными действиями объединённой оппозиции с 2006 года, а не вдруг, якобы случившимся выбросом энергии либералов. Мы неустанно учили сопротивлению с 2009 года на Триумфальной.
Наша часть, парни, работа нацболов, наш вклад в подготовке прозрения общества и сегодняшнего массового протеста очень велик. Наш вклад огромен. Он больше других вкладов. То, что либералы, ощеривши зубы как гиены, угнали массы от, как им кажется сейчас, более ненужных им нацболов, является предательским актом войны без объявления войны.
Дед помолчал. Продолжил.
– И мы не можем более, таким образом, считать их союзниками. Они стали отныне нашими врагами. Отныне у нас два врага. Буржуазная власть и оспаривающая эту власть неолиберальная, откровенно прозападная «болотная» группировка Немцова.
Пока Дед говорил, снег замёл «Волгу» так, что залепил все окна и ничего не было видно.
– Мы не разрывали союз с ними. Союз существовал до сегодняшнего дня. Они разорвали его сами. Отныне мы ничем им не обязаны.
– А теперь – на Ленинский, – сказал Дед. Завтра рано вставать.
4
Было темным-темно, когда они ранним утром следующего дня ехали по набережным к гостиничному комплексу «Измайлово». Было так темно, как в глухом чёрном лесу, и дороги были без автомобилей. Как XVI век какой-нибудь. Было восемь утра.
Но радио «Эхо Москвы» уже болтало вовсю, упоённо разглагольствуя об одержанной победе.
Все были вчера на Болотной. Все. И националисты, и левые, «Левый фронт» Удальцова, в частности. И полиция не задержала ни одного человека. Полиция вела себя так образцово-показательно, по-джентльменски, что собравшиеся улыбались им и кричали «Полиция с народом!».
За рулём был Колян. Сзади Деду было видно, с заднего сиденья, как натягивались его уши, он морщился от неприязни. И Дед морщился, слушая враждебное радио.
Говорил Рыклин: «Сидели мы в “Жан-Жаке”, а не в “Джон Донне”…»
– Переключи, Колян, пингвина позорного.
Колян протянул длинную руку и нажал несколько раз кнопку радио, раздалось «пип-пип-пип», вдруг выловил голос Немцова: «Он, Дед, открыто призывал занять Думу и ЦИК, то есть гнал людей на кровь и тюрьму. Конченый подонок и провокатор. Я горжусь, что не дал ему утопить протест в крови».
– Вот сука жирная! Что это за волна?
– Вроде «Коммерсант-ФМ».
– Школа Ельцина этот Немцов. Лжёт бессовестно. Я говорил только, что собравшимся на площади Революции следует подойти к зданию ЦИК и к зданию Думы, и встать там, и сказать, что мы не уйдём, пока не отменят результаты выборов. И только.
– Им …ард…инович, нужно объяснить своё предательство. Они объясняют, что спасли Россию от кровопролития, которое задумали вы… – сказал Михаил, он сидел впереди рядом с водителем.
– Непонятно тогда, почему я до сих пор не в тюрьме, – пробормотал Дед.
– Короче, они гонят дезу, – сказал Михаил.
В 8.30 Михаилу сообщили сведения из района комплекса «Измайлово». Говённые сведения.
– Информация такая, – сказал Михаил, – у ближайших станций метро менты вывесили растяжки.
Михаил включил под потолком «Волги» лампочку и прочёл по измятой бумажке: «К сведению граждан, явившихся на собрание инициативной группы избирателей для поддержки выдвижения кандидата на должность президента РФ …арда…иновича… Собрание отменяется, поскольку в залах, отведённых для собрания, производится срочный ремонт».
– Подпись там есть?
– Есть. Управление МВД по Измайловскому району.
– Понятно.
Что-то подобное Дед ожидал. Какую-то государственную подлость. Но не именно эту. Их подлости всегда застают его врасплох. Ожидаешь одну, а они против тебя выбрасывают неожиданно другую.
– Ребята сказали, что баннеры все идентичные и выполнены не ручным способом, но отпечатаны машинным на серой ткани, – уточнил Михаил. – Приготовились заранее.
Другой бы лидер на месте Деда впал в отчаянье. Вчера состоялся самый мрачный день в его политической биографии. И вот ещё один удар, через какой-то десяток часов.
– Люди-то подходят? – спросил Дед.
– Да уже пара сотен на месте.
– Посмотрим, что мы можем сделать.
«Волга» пошуршала колёсами дальше.
– «Герои» Болотной спят ещё, упоённые собой, – подумал Дед. – Вчера они допоздна смаковали победу, отмечая её в барах и ресторанах. Кто в «Жан-Жаке», кто в «Джон Донне», самые жирные в какой-нибудь «Ванили» наискосок от Храма Христа Спасителя. Какой-нибудь Немцов именно там… Говорят, там жутко дорого, – Дед в рестораны не ходил, не по карману.
Вход в бизнес-центр «Вега» был ярко освещён и огорожен полицейскими ограждениями. За ними внутри похаживали полицейские и, группами, тепло одетые жирные опера в гражданском.
Дед подошёл, подозвал ближайшего полицейского, представился и потребовал главного. Ему привели приземистого полковника с брюшком. Дед вдруг вообразил полковника в его полковничьей квартире, толстая жена, дети, внуки, тапочки. Грамоты за безупречную службу на стене в рамках. Зажигалка в виде пистолета, что-то такое. На окнах тесные ряды занавесок и штор, чтобы убить совсем свет.
Полковник, глаза пустые, повторил Деду содержание баннеров. За полковником стоял подполковник с неправильными злыми глазами. Подполковник время от времени касался висящей у него под брюхом кобуры пистолета.
Дед:
– Вы нарушаете закон. По закону я имею право. 30 ноября я подал в ЦИК письменное оповещение о проведении собрания по выдвижению именно по этому адресу, поскольку ещё раньше мы подписали с владельцем договор аренды и оплатили аренду.
Полковник с пустыми глазами:
– Вы поймите, уважаемый, мы, полиция, тут ни при чём, случилось чрезвычайное происшествие, авария. Владелец производит ремонт. Нас вызвали для обеспечения порядка.
Дед:
– Вы совершаете политическое преступление… Владелец лжёт. Ещё вчера вечером в арендованных нами этих же залах «Суриков» и «Васнецов» проводил собрание кандидат…ионов…
Полковник:
– Послушайте, уважаемый…
Дед думает. Прорваться внутрь им не дадут. В утренней темноте прильнули к корпусу «Вега» здесь и там шесть автобусов ОМОНа. Если даже часть его людей прорвётся, то им не дадут провести там собрание. Выкурят газом или ещё как. Между тем, предвидя подобную ситуацию, нацболы заранее арендовали автобус, старый «икарус», он стоит в десятках метров от корпуса «Вега» на паркинге.
5
Постепенно подходят люди. И светает. Подковой такой расположилась инициативная группа по его, Деда, выдвижению. Подковой у входа в корпус «Вега». Полиция настороженно поправляет свои автоматы. Взяли для устрашения. Маловероятно, что им отдали приказ применить их. Разве только в том случае, если сторонники Деда набросятся непосредственно на полицию.
Между собравшейся толпой и автобусом на паркинге постоянно курсируют «штабные», как их называет Дед, те, кто занимается в партии бумагами. Налаживают всё для регистрации.
Полицейское начальство и несколько хмурых людей в штатском наблюдают за происходящим, не вмешиваясь.
Дед между тем расхаживает среди толпы, здоровается с активистами, которых знает, знакомится с незнакомыми.
– Холодно …ард…инович. Возьмите, у вас даже шарфа нет, горло укутайте! – девочка, о которой Дед только и знает, что её зовут Маша, отдаёт ему свой палестинский, белый с красным, платок.
– А вы-то как будете?
– У меня ещё шарф есть.
Маша достаёт из сумки красный шарф. А Дед укутывает шею и грудь в палестинский платок. Нужно сказать, с наслаждением. Потому что температура в сравнении со вчерашним днём значительно понизилась (так что если увидите фото Деда в бело-красном палестинском платке, то знайте: это фото сделано в день 11 декабря 2010 года).
Вроде всё в автобусе готово к регистрации, но по-прежнему стоят люди у входа в корпус «Вега».
– Чего ждём? – Дед поймал Сашу Аверина.
– Ждём нотариуса.
Нотариуса дождались. Но со вкусом одетая и хорошо говорящая женщина отказалась заверить регистрацию паспортов, проведённую в автобусе на паркинге. Она, как она объяснила, имеет право заверить паспорта, зарегистрированные в здании по адресу корпуса «Вега», а именно г. Москва, Измайловское шоссе, д. 71, корпус ЗВ. Так как именно этот адрес был обозначен в уведомлении, поданном Дедом и Сашей Авериным 30 ноября в Центральную избирательную комиссию.
– Ну как же так? – Дед как можно человечнее смотрит прямо в глаза женщине-нотариусу. Глаза умело подведены синим, только самую малость, не вульгарно. Кожа нотариуса чуть-чуть орошена мягким кремом. Нотариусы в Российской Федерации своего рода элита. Их немного и стать нотариусом нелегко. Нужно сдать тысячи экзаменов и пройти тыщи проверок. Нотариусы не бедные люди.
– Если я …ард…инович…, заверю ваши бумаги, паспорта, которые вы зарегистрируете в автобусе, то ЦИК всё равно признает ваши бумаги недействительными, а я лишусь лицензии.
– И что, никак, ну прямо никак нельзя иначе?
– Нельзя… ард…инович…
Нотариус повернулась и не торопясь ушла через толпу пришедших помочь Деду стать кандидатом в президенты Российской Федерации. «Кепка, палестинский платок, потасканный, служащий тебе уже восьмой год флотский бушлатик, ну какой ты, в самом деле, кандидат в президенты», – сказал себе Дед. Разве такие кандидаты бывают? У тебя даже живота нет.
– Чёрт! Я на неё очень надеялся. Мне её думские коммунисты посоветовали.
Саша Аверин, длинные до плеч волосы, как у Антонова-Овсеенко, сумка на дряхлом ремешке.
– Мы с вами, Саша, всё равно не похожи на кандидата в президенты и его штаб. Что будем делать?
– Регистрировать паспорта будем в автобусе, как договаривались в случае ЧП. Бумаги у нас все готовы. Три девочки с notebook(ами) уже заняли места в автобусе.
Саша Аверин, Сергей Аксёнов, Алексей Волынец все эти дни подготавливали документы к сегодняшнему собранию. Они даже по приказу Деда и общему согласию не присутствовали на площади Революции. Поскольку был риск, что их могут задержать и тогда собрание инициативной группы по выдвижению Деда сорвётся.
Стоявшим подковой, охватывая корпус «Вега», объявили, что они группами сейчас должны спуститься на территорию паркинга. И там входить в автобус в порядке живой очереди, предъявлять регистрирующим девочкам развёрнутые паспорта.
Дед тоже прошёл через церемонию регистрации, стараясь не лезть без очереди. Хотя он и претендовал на самый важный пост в государстве, Дед не хотел выглядеть нахалом даже в глазах своих людей. Да, собственно, он и не умел быть нахрапистым нахалом. По жизни он был смелым человеком, но смелость и нахальство – разные качества.
Дед давно заметил, что партийцы такой странный и неунывающий народ, как цыгане, что ли. Холодно, зуб на зуб не попадает, затея с регистрацией без нотариуса скорее всего закончится тем, что документы у них не примут. Но партийцы разговаривают весело, перекликаются как птички божии, девочки строят глазки мальчикам, мальчики шутят, стараясь шутить грубо. Неунывающий народ, который если и вздыхает о чём-то в трудные дни, то это об отсутствии в руках у них оружия.
«В нашей стране, – думает Дед, – в такой нашей стране я бы хотел сейчас иметь в руках пулемёт, тот, из которого я стрелял в Сараево, калибра 20 миллиметров. Ну, я бы, конечно, им не воспользовался, – засмеялся Дед сам себе. – Но я бы хотел, чтобы противники видели, что он у меня есть…»
Когда сотни четыре инициативных граждан, выдвигающих его на самый важный пост в государстве, зарегистрировали свои паспорта в «икарусе», штабные сказали Деду, чтобы он ехал бы «домой».
– Мы дальше справимся без вас, езжайте. Полиция вон, стоят наверху, наблюдают. Понятно, что никакого больше приказа, кроме того, что нельзя допускать нас в здание, у них нет. Если б был, они бы уже вмешались, – стал уговаривать Деда Аверин.
– А что люди подумают? Уехал, а их оставил.
– Они у нас умные. Да и сами они, видите, расходятся. Останутся те, кто должен подписать протокол собрания.
Дед уехал. Через несколько километров охранники купили ему бутылку коньяка, о котором он мечтал ещё со вчера. 250 грамм, коньяк «Московский», вполне сносный. Дед его и выпил. Охранникам, по их внутреннему кодексу дисциплины, алкоголь при исполнении не полагался. Ну, они и пили колючую воду «Буратино».
– Там, вы видели …ард…инович, были представители ЦИК, женщина и двое мужчин, в машине сидели, обогревались, отъезжали на час обедать, затем вернулись.
Дед подумал, что же они, представители членовы, не вмешались, не приказали полиции уйти, не приказали владельцу предоставить другое помещение. У них же широчайшие полномочия..?
Данный текст является ознакомительным фрагментом.