Глава 23. Мороженое детям!
Глава 23. Мороженое детям!
В Сочи с нами поехала ещё и учительница из школы – Ирочка. Почему её так все звали – не знаю. Но она очень соответствовала этому имени – именно Ирочка. Она была симпатичной женщиной – вполне миловидной, чуткой, деликатной, искренней, что для учительницы всегда нелишнее – бесценный моральный капитал.
Полное её имя – Ирина Дмитриевна. Но так её называли только дети, и только на уроке. «Заставили» её ехать на заработки семейные обстоятельства.
Муж Ирочки был журналистом, всё время в командировках. Дома – наездами. Дачи своей у них не имелось. Вот и решила она: со всеми своими детьми (старшая перешла в десятый, младшие – пятилетки-близняшки, девочка и мальчик) ехать с нашим отрядом вторым воспитателем. Я ничего против такого расклада не имела – Ирочка была сама доброта, такие люди всегда кстати. В школе она преподавала химию. Дети её любили. Во всяком случае, от своих я ни раз не слышала о ней дурного слова. Вот и хорошо, что Ирочка с нами едет, – так решили мы все. С нами был ещё и третий взрослый – медсестра, студентка стоматологического отделения мединститута. Заочница.
Мои дочки уехали на два месяца в пионерский лагерь при часовом заводе. Брать их с отрядом на юг я не решилась – мало ли что? Одних ведь «в номере» не оставишь, а с отрядом всюду таскать – это не получится, тоже не дело, и вообще, сочинская база – это не московская квартира…
И я не стала рисковать.
..На базе к встрече детей готовились так, как не готовились бы, возможно, даже к встрече президента дружественной державы. Мне как-то неловко было перед этими милыми людьми – старались, хотели порадовать, удивить…
(Как-то мы ходили на экскурсию на хлебозавод. Детям дали вкусных свежих булок – те даже по штуке толком не съели – общипали и побросали окуски по углам…)
В столовой базы отдыха уже был накрыт обед, и как – по-королевски накрыт! Блюд видимо-невидимо… Взрослых – меня, Ирочку и медсестру – усадили за отдельный столик, предупредив, что «доппитание будут получать только сироты» – они говорили с ударением на «и». Дискриминация такого рода, да ещё напоказ, – в детдоме я ела с детьми за одним столом – продолжалась и после: плюшки – мармушки, пирожное-мороженое «только детям»! Лично меня, да и Ирочку тоже, это не очень огорчало, прибавлять в весе ни я, ни она не собирались. И всё же было как-то неловко, что эти милые люди воспринимают нас, воспитателей, если не как «врагов народа», то уж точно – как злостных объедал и обидчиков несчастных сирот.
Впрочем, у них на это, вполне возможно, были основания. И потому, наверное, во время первого обеда вдоль наших столов прогуливался кто-то из персонала и ненавязчиво так следил, чтобы ненароком у сирот изо рта кусок не выхватил жадный и патологически голодный воспитатель. Но дети, к их чести будет сказано, дружно против такого расклада возроптали, потребовав сдвинуть наши столы в ряд – как на деревенском застолье. Так что за ужином расселись уже в прежнем порядке, принудив буквально и меня также сесть на своё место – в центре ряда, и у нас, вместо полезного: «когда я ем, я глух и ем», воцилась приятная застольная беседа.
Повеяло непринуждённостью и привычным застольным весельем.
За отдельным столиком остались Ирочка со своими детьми и медсестра. Они сами не пожелали пересаживаться за длинный стол. Наши дети жадными не были, нет. Хотя жадничали часто – но это уже, скорее всего, по сложившейся традиции.
О первом обеде надо рассказать поподробнее. Оно того стоит. Выставили праздничный сервиз. В кувшинах окрошка. Столько всего, что даже и перечислись непросто. Однако наши дети в восторг от кулинарных изысков курортной кухни не пришли – да и любимых макаронов с котлетой почему-то не подали… В детдоме на праздники столы нарывались роскошно – шефы непременно машину вкусностей пригоняли к такому обеду. Да ещё мешочек сладостей каждому ребёнку – сливочная помадка, фигурный шоколад с орехами, цукаты в шоколаде, цветной зефир…
Не всякий домашний ребенок пробовал эти изыски.
Повара и официанты смотрели несколько разочарованно, как наши закормленные шефами дети без всякого энтузиазма ковыряли вилками деликатесы.
Неприятности начались в середине обеда. Обслуживающий персонал почти в полном составе стоял вокруг наших столов, с трепетным волнением наблюдая, как дети кушают. Когда же официантки потащили на мойку подносы с недоеденными блюдами – всё вперемешку: суп в салатнице, в кувшине с окрошкой плавает селедочный хвост, мясо свалено на запеканку из творога, соусами и киселём политы ветчина и шпроты, селёдочная голова украшала огромный кусок торта… – на лицах их проступило не двусмысленное выражение – горькой обиды и разочарования. Больше такой оплошности работники пищеблока не допускали. Еду теперь ставили строго порционно, а не наваливали груды всевозможной снеди на общее блюдо.
Однако в добавке никому не отказывали.
Я, зная привычку наших детей жевать за полночь (даже после самого сытного ужина они брали в спальню пайки черного хлеба с солью, подсушивали на батарее и с большим аппетитом ночью этот хлеб поедали; впрочем, это, похоже, была общая традиция – мы в своём интернате тоже сушили на ночь запас – хлеб на батарее), попросила выдавать дополнительно продукты – для «чая». Директор базы Татьяна Трофимовна, по смете «для банкетов», безотказно выписывала нам еженедельно мешки печенья и пряников, конфеты, сгущенку, сахар и сухофрукты, то есть всё то, что могло лежать неделю без холодильника и не портилось, а главное, подходило к чаю. К середине июля поспела алыча, и мы наварили несколько вёдер варенья.
В общем, умереть голодной смертью детям опасность никак не грозила.
Ну вот, с кормёжкой, кажется, разобрались. И это немало. Голод наши дети совершенно не переносят. И он нам здесь явно не грозил. Но вскоре обнаружились и другие острые моменты, угрожающие со временем перерасти в настоящие проблемы. Очень меня огорчила система расселения детей. Рядом с базой располагался лишь один домик, в который можно было бы кучно поселить наших детей.
Это был целый «архитектурный комплекс» – двухэтажное строение с романтическим названием Голубятня (нам могли бы отвести весь второй этаж, внизу жили сами хозяева), и рядом, метрах в десяти от неё, был небольшой, вполне приличный сарайчик с тремя окнами, где, в случае необходимости, ставили десять-пятнадцать кроватей, впритык друг к другу – если ещё и пару шкафов у стенки. Помещение площадью двадцать шесть квадратных метров – не так уж и мало.
Вот туда мы и поселили всю нашу малышню – пацанью гвардию.
Ещё в пяти домиках, разбросанных по окрестностям, но уже на большем удалении от базы, расселили девчонок. Ирочка и медсестра поселились тоже в этой «редкой» деревне – так что девицы попали под их тотальный контроль. Двоим мальчикам, пятиклашкам, мест не хватило, да они и не сильно спешили их занимать в общей спальне.
Так у меня появились «соседи по общежитию» – я жила на втором этаже – надстройке на Голубятне. Поставили ещё две раскладушки, и – готово. Семь, кажется, метров была комнатёнка. Здесь же хранились наши чайные запасы. Мало того, что наши дети жили кто где, и я должна была, как Фигаро, носиться на бешеной скорости туда-сюда, чтобы всё время держать ситуацию под контролем, так ещё и работу нам стали давать тоже в разных точках.
Татьяна Трофимовна приводила всё те же аргументы:
– Вы с ума сошли. Собрать «до кучи» эту ораву? Нет уж, пусть трудятся небольшими группками. Не так в глаза будет бросаться. Да и шуму будет меньше.
Чего она боялась больше – того ли, что станет известно, что на базе используется детский труд, или того, что сам собою непременно вспыхнет крупномасштабный бунт с погромом – если вдруг весь наш отряд соберётся вместе.
Но против чего могли тут бунтовать наши дети? Разве что выступить под лозунгом – «против хорошей жизни, – в борьбе за лучшую»… Так что здесь неукоснительно действовало железное правило для приглашённых подростковых групп: больше трёх не собираться.
– Много они наработают маленькими группками! – наседала я, всё же соблюдая осторожность, – опрометчиво требовать послаблений, «лезть в бутылку» я всё же опасалась. Кто знает, что она за фрукт…
– Я здесь приказываю, – говорит Хозяйка серьёзно и немного устало.
Гетманша! А то как же – своя рука владыка…
– И всё же, – снова робко начала я. – Я не настаиваю, но прошу понять…
– А что вас, собственно, не устраивает? – спрашивает она подозрительно, внимательно меня оглядывая. – Отдельное помещение всё-таки лучше. Вдали от детей, обычно воспитатели сами об этом просят – и вам ведь тоже отдохнуть надо, – вкрадчиво увещевает она.
– Мы должны и жить на одной территории, близко друг от друга, и работать вместе… Мы так привыкли. Иначе…
– … иначе нарушится ваша отрядная традиция. Понимаю. И сколько же веков это традиции? – бесцеремонно прервав меня, ехидно спрашивает она.
– Это неважно, главное, она уже есть… Мы всё делаем вместе, понимаете?
– Догоняю.
– Я к этому их долго приучала. А здесь, на новом месте, боюсь, они быстро утратят полезные навыки. Начнут бегать в самоволку. А это опасно.
Она засмеялась.
– Невелика беда, если не будут сильно упахиваться. Мы же не для работы их сюда пригласили.
Она продолжает пристально смотреть на меня – теперь уж вопрошающе.
– Беда всё-таки есть. Во-первых, лень детей развращает. И потом – грех не отплатить шефам за их доброту и щедрость хотя бы небольшой работой на вашей базе, – говорю я льстиво, – они умеют быть иждивенцами, хотелось бы их научить быть хотя бы элементарно благодарными.
– Грех, грех… Кто знает, что на самом деле есть грех, – задумчиво произнесла она (на груди у неё сверкал маленький золотой крестик с инкрустацией).
– Как это? – подпрыгнула я от неожиданности. – Неблагодарность – один из тяжелейших грехов. И я не хочу, чтобы наши дети были такими. Она оживилась и произнесла с некоторой долей иронии:
– Ну, если вы настаиваете, я вам предложу одну работёнку – одну на всех… Понятненько. С вами не соскучишся. Да, кажется, начинаю кое-что понимать…
Тамара Тимофеевна – Хозяйка в полном смысле этого слова. Так её звали подчинённые и всё местное население окрестных деревень. Высокая статная, элегантная, одетая всегда по моде, причёсанная к лицу, она, величаво ступая, с семи утра уже обходила свои владения. Тяжёлый дорогой браслет с четырьмя бриллиантами, небрежно, однако весьма изящно сдвинутый к локтю, светло-лиловая помада на тонких, красивой формы, губах… Все эти детали вроде как бы сверх, и в то же время – на месте. Вот такой она оказалась.
И природные данные, и косметический декор, искусно дополнявший и без того неотразимый внешний вид, – всё это было женственно, прелестно и вызывало неукротимое восхищение мужского пола и безоговорочное уважение, вперемешку с чёрной завистью, – женского.
Хозяйка безраздельно властвовала в своей вотчине. Это было очевидно. Установленный ею незыблемый порядок казался таким же вечным и естественным, как и окружавшие базу с восточной стороны сизоватые вершины гор – чудесные островерхие громадины, сплошь покрытые колючим кустарником и низкорослыми деревцами, между которыми с диким визгом, тут и там, носились, убегая от свирепых кавказских собак, голенастые, в больших чёрных пятнах, поджарые высокогорные кабанчики, псы, похоже, явно предпочитали слоистый бекон толстому слою сала.
На следующее утро, потратив почти половину запасённой на весь трудовой день энергии, мне кое-как удалось собрать детей под тент. Линейки по утрам нам проводить, конечно, запретили (публичная муштра!), так что мне пришлось после завтрака (а из-за стола тоже не разрешили вставать всем вместе – выползать по-тихому, по одному… Поел, и отползай – покидай столовую тихо и незаметно. Главное, чтобы в глаза не бросалось, что это – отряд, а не просто отдыхающие…) выходить первой, наскоро проглотив еду, и караулить их у входа в столовую.
Дети эту приятную особенность базы уже почувствовали и вполне оценили – наступала новая (точнее, возвращалась старая) полоса в их «свежеогранизованной» жизни, непослушаение снова как бы неявно узаконивается. Они, конечно, с большим энтузиазмом откликнулись на эту, столь привлекательную для них, установку.
В каждом сидел, до поры до времени дремавший, лютый анархист. Но всё же я добилась своего – отряд, наша «пёстрая полусотня», будет работать вместе.
.. Итак, исторический момент наступил: выдвигаемся на объект всем отрядом – вырабатывать трудовые навыки коллективного труда. Окидываю взором фронт работ, и дух мой стремительно приходит в упадок. Участок жуть что такое – два гектара горной твердокаменной (чтобы не сказать – железо-бетонной) почвы. Промотыжить и разбить на грядки – таково первое трудовое задание.
Поглубже вдохнув, начали работу с песней «Эх, дубинушка, ухнем!..» Однако не прошло и часа, как то один, то другой стали активно «сваливать» с полей. Предлог законный и вполне благовидный – попить… «Попить» уходили на час, а то и больше. Неслись с полей стремглав, а возвращались – нога за ногу, ну никакого желания упахиваться! Орудия труда к тому же выдавались нам «первоклассные» – мотыги тупились мгновенно, тонкие деревянные черенки обламывались, обломки тут же превращались в мечи, которыми лихо рубились противники…
Беев с визгом носился по грудам собранных тут и там камушков и булыжников, поскальзываясь, падая и при этом оглушительно визжа. Бельчиков хохотал так, что я стала всерьёз опасаться горного обвала с ближайших вершин. Кузя, сняв с себя всё, что только можно было снять (осталась буквально в чём мать родила – в чём-то, более похожем на набедренную повязку папуасов, нежели трусики, и в узенькой ленточке поперёк груди), также принялась оглушительно визжать – у неё получилось громче всех. Легко перевизжав Беева, она стала победительницей этого негласного конкурса – стоило лишь Огурцу кинуть ей на спину горсть зелёных жуков, противно топошивших мохнатыми лапками и свирепо вздымавших короткие жёсткие усики…
Уже к одиннадцати солнце палило так, что не было никакого спасения от всепроникающих лучей. Почва от жары растрескалась, рисунок чудной формы больше напоминал марсианский пейзаж на картинках из фантастических романов, нежели пригодную для пахоты землю. Как здесь вообще что-либо может расти? Листья на деревьях от постоянной жары стали жёсткими и какими-то бурыми, и даже тень от кроны у самого ствола почти не давала прохлады… Могли ли наши дикие и изнеженные хроническим бездельем дети усердно работать в таких условиях?
С грехом пополам кое-как поковыряли мы свои два га, и больше я такой самонадеянности не допускала: «кота в мешке» купить можно, но что потом с ним делать? На следующий день, прежде чем направиться с отрядом на участок, я отправлялась туда сама, посмотреть – что и как. Жара стояла в то лето даже для этих мест непереносимая. Спастись от зноя можно было разве что под тентом у самой кромки морской воды. Наша Голубятня от солнца до того раскалялась, что можно было, поплевав на кровельное железо крыши, услышать сердитое шипение тут же испарявшейся слюны…
Однако не всё было так уж и плохо. Случалось иногда и приятное – в столь сурово начавшейся южной жизни, к примеру, нам очень повезло с пляжем. Без особых усилий мы «законно» устроились самым комфортным образом на лучшем участке центральной зоны отдыха.
Случилось это так.
В первый же день, отправившись к морю, чтобы слегка освежиться после длительной поездки, мы самовольно заняли самые симпатичные места – народу на пляже в это время (послеобеденный отдых) было не очень много. Затем без проблем (разве могли хоть в чём-то отказать сиротам жалостливые пляжные мачо?) мы обзавелись топчанами, шезлонгами и надуными матрацами, став, таким образом, настоящими куркулями. Появление нашего отряда на специальном пляже «для важных (сиречь блатных) гостей», конечно, не прошло не замечено. Постепенно подтягивались отдыхающие. Оживление на топчанах и пёстрых подстилках нарастало – обгорелые люди с наклеенными на носы бумажками в изумлении уставились на раскомплексованных детишек. Ну, а мои воспитаннички, бодро перепрыгивая через важных отдыхающих, в приступе острой, бьющей через край радости, неслись уже к морю, на ходу срывая с себя одёжки и швыряя свои вещи куда попало…
– Ребята, да погодите же! Сначала надо акклиматизироваться! А купаться потом… – бессмысленно кричу я им вслед.
Куда там!
Мой сиротливый вопль, конечно же, не был услышан. Шальное племя впервые увидевших летнее море сорванцов ураганом пронеслось по пляжу и скатилось к воде. Не успела я надеть купальник, как уже несколько смельчаков безмятежно покачивались на трёхбальной волне – метрах этак в ста от берега…
Остальные также меня не порадовали – тоже беспечно бултыхались кто где – главное, подальше от бдительного воспитательского ока. Плавать при такой волне – чистый экстрим, жутко и очень рискованно. Море, безбрежное и прекрасное, глухо, неласково рокотало, наверное, рассказывая про свой суровый нрав, но солнце, в эти особенно часы, представляло гораздо больше опасности – терпеть жару просто не было сил, и дети, не думая об опасности, беспечно предались приятнейшей процедуре купания. Метрах в двадцати от берега – жёлтой песчаной полосы, густо усеянной сардельками тел, замерших, подобно ящерицам, на своих лежаках и подстилках, – гребень волны прилива внезапно со страшным грохотом обрушивался, и сверху начинали валиться увесистые камни, иногда размером с булыжник. Получить таким камушком по голове или по хребту – перспектива мало привлекательная.
Вторая опасность – уходящая назад волна. Смельчак, выброшенный приливной волной на мелководье прибрежной полосы, в целях дальнейшей безопасности сразу же должен был вскочить и, не мешкая ни секунды, со всех ног нестись от яростно бушующего тыла: зазеваешься – и тут же слизнёт тебя жадный язык отлива, стремительно бегущего под основание нового грозно наступающего вала. С морем шутки плохи, особенно когда оно сильно взволновано.
Такое вот развлечение.
А делать нечего – и мне приходится лезть туда же, в эту пучину. Запрещать ведь бесполезно, всё равно не послушают. Альтернативы никакой. Не вести же их в душные комнатки-клетки по безумной жаре, чтобы потом, мечась, как Фигаро, от одного стойбища к другому, проверять наличие ребёнка на положенном ему месте. Или – неизвестно как и чем «привораживать» к месту…
Итак, мы, с энтузиазмом неофитов, беспечно предавались приятнейшему из развлечений, а солидные пляжники со стажем в ужасе на нас смотрели. Потом, порядком «освежившись», кое-кто – до пупырышек, дети блаженно разлеглись на солнышке. Теперь оно уже не казалось таким беспощадным. Я их быстро пересчитала – слава богу, весь комплект. Возмущение отдыхающих, однако, не улеглось.
К нам приближалась первая пляжная опасность – строгая дама в ярко-рыжем парике. Очевидно, не в силах выносить столь жуткое зрелище и желая предотвратить повторение кошмара, она и направилась к нам для увещевания. Осторожно ступая нетвёрдой походкой по раскалённому песку, она приблизилась к нам почти вплотную, и смешно переминаясь с ноги на ногу и растопыривая обожжённые пальцы, сурово на меня взглянула, затем пробасила неожиданно густым голосом:
– Кто есть воспитатель? – произнесла она так, как будто только вчера переселилась на юг Советского Союза из ГДР.
К ней мгновенно присоединилась целая делегация.
– Я, – отвечаю дурным дебильным голосом, верно предчувствуя назревающий скандал. – Что-нибудь случилось?
Всегда неловко и даже противно видеть себя как бы со стороны в таких ситуациях. К нам часто на улице подходили граждане и делали недвусмысленные замечания по поводу поведения наших детей в общественных местах.
– Стыдоба! – шипит сердитая дама, насквозь пронзая свирепым взглядом.
– Стыд, да и только! – поддерживает её мужчина в широкополой шляпе и тёмных очках.
– Тонко подмечено, – а что? – соглашаюсь на всякий случай я.
Смотрю наивно, совершенно идиотски таращусь на неё, она тоже смотрит на меня своим стрекозьим глазом ничуть не умнее.
– Нет, вам не стыдно, я же вижу! – прокурорским тоном заключила она.
– О чём вы? Может, у вас украли зонтик? Или…
– Чушь!
Она уже не шипит, а просто брызжет кипятком. Толпа вокруг нас угрожающе разрастается. Ситуация складывается неприятная – если сейчас, немедленно не оградить себя от досужего вмешательства со стороны «законных» обитателей пляжа, не один литр крови и километр нервных волокон испортим – и себе и людям…
За спиной у дамы уже собралась целая армия спасения.
– Да! – говорит кругленький мужчина с полотенцем на облезших от солнца плечах. – У нашего ребёнка…
– Уш отклеилшя, – подсказывает, специфически шепелявя, Ханурик, просунув голосу между ним и дамой.
– Не уж, а муж, – поправляет его Медянка.
На носу у него пришлёпнут яблоневый листок. Дети весело хохочут, парламентёры тушуются, и только строгая дама по-прежнему не улыбается. Так и стоим, столпившись на скудном пятачке свободного пространства пляжа, и тупо смотрим друг на друга.
– Не кажется ли вам, что вы сами подаёте детям дурной пример? – заговорила снова рыжая дама, обличительно тряхнув кудрями парика. – И вообще, что вы за хрюппа такая? Это «йупп» она произнесла с откровенным отвращением, премило надеясь на снисходительность с моей стороны.
– Я… разве хрюкаю? – с притворным ужасом переспросила я.
– Не прикидывайтесь, пэдагог, – в тон ей, сострил тип в махровом полотенце на облезших плечах.
– Да, – приободрилась дама, явно приобретая второе дыхание. – Мы должны кое-что выяснить… если вы и есть воспитатель, то хотелось бы знать, по какой системе вы их воспитываете.
– Будете перенимать опыт? – идиотничаю я и дальше.
– Просто интересно, как это вам удалось так испортить детей, – достойно отвечает она.
Вокруг уже собралась весьма солидная толпа, слышны шепотки: «У кого украли?», «Что украли?», «Чуть не убили?», «Кто утонул?»…
Вот нашли себе развлечение! Явно запахло скандальчиком. Если начнут выгонять с этого симпатичного пляжа, может драчка завязаться. И превесёленькая. Я то наших деток знаю, урезонивать их словом «стыдно» – какое легкомыслие!
Потрепав по спутанным от морской воды вихрам самого длинного, Бельчикова (который, смешно сощурившись на солнце, с неослабевающим интересом смотрел на происходящее, широко открыв рот и готовясь дико гоготать, если вдруг что такое…), говорю, свирепо скосив глаза к переносице:
– Не волнуйтесь, краждане, абасалютно ничего страшного. До трупов дело обычно не доходит. Почти никогда… Ну очень редко… – уточняю я во имя правды и для успокоения встревоженных граждан.
– Что?!
Дама осторожно отодвигается от меня.
– Да всё нормально, не волнуйтесь, правда. Это всего лишь хрюппа свободного воспитания по системе Жан-Жака Руссо.
Дли-и-инная пауза.
Вероятно, моё «йупп» стало им достойным ответом.
Потом осторожный вопрос:
– А что, могут и…
Парик на голове дамы неукротимо пополз наверх – видно собственные волосы встали дыбом.
– Можете не шомневацца, – угрюмо прошамкала я, и толпа немедленно рассосалась.
По пляжу мгновенно разнеслась ужасная весть – там какая-то шайка бандитов и психов, говорят, сбежала из колонии для малолетних преступников, и воспитатель у них такой же чокнутый…
Безобрррразие!
Вокруг нашего стойбища на приличном радиусе мгновенно образовалась приятная пустота. Не уверена, что все посетители «блатного» пляжа досконально изучали творческое наследние великого французского просветителя, но – вполне очевидно – поняли они меня верно. Больше нас в этот день не беспокоили. Искупавшись ещё раз пяток, мы весело направились в столовую на ужин.
А вечером у нас состоялся разговор с Хозяйкой – так неформально называли директора базы отдыха. Я немного нервничала.
– Ну, вы и хороши, – громко хохотала она, показывая все тридцать два в отличном состоянии санации. – Так им и надо. Мне самой эти блатачи до чёртиков надоели. Дьяволы позвоночные… Никакого отношения к часовому заводу, а как сезон – все тут! И на халяву! Даже в моей хибаре троих пришлось разместить.
«Хибара» – это личный двухэтажный коттедж Хозяйки.
– Так что… ничего? – не смея откровенно радоваться, робко спрашиваю я. – Санкций не последует?
– Нормально! Какие санкции? – она хохочет ещё громче. – Пережуют, как говорится. Может, побыстрее свалят. А вы мне уже нравитесь. Извиняюсь, сначала подумала – нюня кисейная. А теперь вижу – ничего, наш человек…
– А что, много сюда… по блату ездит? – спрашиваю я смелее.
– Навалом. Особенно этим летом. Просто достали, ей-богу…
С этим человеком мы, кажется, поладим, – счастливая и смелая, решила я, и – не ошиблась.
Вечером, по пути с пляжа я заглянула в медпункт, взять какое-либо снадобье от ожогов. Но у медсестры, как всегда, «ничего нет». И мы ленивой цепочкой потянулись на кухню за кислым молоком. Ожоги у всех, включая и меня. Только выбрались на центральную аллею, как видим: навстречу знакомый кто-то движется. Присматриваюсь, мучительно вспоминаю – где же я этого «крысавца» видела?
Огромное сомбреро делает тень на пол-лица. Кивает мне. Синеватые белки лукавых глаз весьма бойко высвёркивают из-под обширных полей шляпы…
Кто же он, этот типус? Кроме сомбреро, на нём надеты ещё две, весьма скромных размеров, детальки туалета: «фиговые» плавки с революционной символикой на самом интересном месте и сверкающие японские часы.
Ба-а-алыной оригинал!
– Здрасьте, здрасьте, Ольга-га Николавна! – игриво говорит он мне. – Всеобщий приветик!
Это, вероятно, адресовано плетущейся за мной обгорелой детворе. Да, вот теперь я вспомнила – кто это. Неповторимый голос! По голосу, если я хоть раз его слышала, могу узнать человека, если он даже без часов.
Конечно, это был Валера.
Тот самый тип, которого я когда-то, в тот роковой августовский день, первым встретила в детском доме. Он шёл мне навстречу с красками и кистями. Весь из себя такой компетентный и озабоченный… Он по-прежнему работал в детском доме, кажется, по совместительству. Теперь уже вёл кружок радиолюбителей, куда ходил всего один человек. Однако деньги получал полностью, как положено по тарифной сетке. И за одно это его уже могли сильно не любить. Пеперабатывали в детском доме все, но оплатить переработки никому даже и не обещали. А тут такая щедрость… Вобщем, Валера – тёмная лошадка. Сколько ему лет – никто точно не знал. У него было всегда одинаковое выражение лица – устоявшееся, нейтрально-безразличное, без очевидных возрастных примет быстротечного времени и следов перенесённых житейских бурь.
В детском доме мы почти не пересекались, его каптёрка располагалась на пятом этаже в угловом коридорчике, куда вообще редко кто-либо захаживал. Он и сам старался держаться особняком, и лишь Людмила Семёновна с ним общалась почти ежедневно. Часто можно было слышать вопль на весь детдом:
«Эй, слетайте, кто-нибудь на пятый, Валеру дирюга спрашивают!»
Все знали, что: Валера высоким начальством обласкан и взят под могучее административное крыло. Много раз воспитательницы, особенно пожилые, просили его, как второго «единственного мужчину» в доме, сделать то-сё по части неженского труда… Но едва он брался за молоток, к примеру, и гвозди, как одномоментно, словно чёрт из табакерки, откуда-то выскакивала сама директриса и тут же отправляла его на другой «фронт работ». По этому поводу, ехидные наши тётеньки втихую подхихикивали, хотя и довольно беззлобно – претенденток на Балерины симпатии было немного. А чтобы совсем уж точно – их, похоже, и вовсе не было.
Во всяком случае, таких сведений на счету всесведущего общественного мнения не имелось. Почему – никто толком не смог бы объяснить. Вроде нормальный человек. Ничего такого, особо отвратительного в его внешности не наблюдалось. Муж кастелянши, алкаш, угрюмый молчун, и то пользовался большей популярностью среди дамского пола.
– Да с него (это о Валере) пользы ровный ноль, что с козла молока, – объяснила основу такого равнодушия ко второму «единственному мужчине» в нашем, преимущественно женском коллективе Матрона. – Разве это мужик? Только и умеет, что красоваться.
И вот он здесь – «в Сочи на три ночи», хочется думать о лучшем…
– Искупались уже или только идёте? – спрашиваю я, а сама лихорадочно соображаю – не подсунули ли нам этот милый подарочек в отряд на всё лето, в качестве четвёртого «второго» воспитателя?
Валера кокетливо сбил сомбреро набок, белозубо метнул очередную улыбку, и, раскачиваясь с пятки на носок, игриво сказал:
– Вроде да.
– Ясненько, – отвечаю я.
Понимай как знаешь.
Да, спеси в нём вроде поубавилось, но… думаю я, с опаской глядя на эти его выкрутасы и вспоминая неприступного мазилу в тот первый мой день в дэдэ.
Какая метаморфоза! Просто прорва кокетства! На волю вырвался, живчик?
– Я здесь… ну… это… Спасаю и спасаюсь, короче, – натужно скаламбурил он, продолжая, однако, щедро улыбаться.
– Спасаетесь?! – притворно удивляюсь я. – И долго вам это придётся делать?
– Увы, – разводит руками Валера. – Меня, как Лермонтова, власть безжалостно сослала на Кавказ. И на всё лето.
– О?! И кто же это… э…?
– Ну… наше высокое начальство.
– А здесь вы тоже будете вести кружок одного радиолюбителя? – ехидно спрашиваю я, с печалью чувствуя, как мне стремительно нехорошеет.
– Нет, здесь я штатный спасатель, – отвечает он не без гордости.
Вздох досады.
– И многих уже спасли?
– Смеётесь, – улыбается он. – Должность у меня, конечно, блатная… Надеюсь. Спасать и вообще никого не придётся. Я вообще-то не очень плаваю.
Томный вздох, устало брошены какие-то совсем не мужские руки на завязки плавок.
– Вам очень повезло, – льстиво говорю я. – За что такая щедрость?
– Так и я ведь не пустое место.
Он горделиво оглядывает свой волосатый живот, приосанивается, так же горделиво расправляет свои, по-женски пышные плечи…
И тут до меня дошло. Радостно спрашиваю:
– Так вы, говорите, спасатель? (Он кивает.) Так не могли бы вы нам моторочку дать покататься? Хоть разочек? Я видела, на спасательной станции их много стоит.
– Да ради бога и вашего душевного спокойствия, я готов хоть сейчас на всё.
Вот это уже совсем другой колер. Валера ведётся, и – легко. Удача, однако.
На следующий день, ближе к закату, мы, пятёрками, уже гоняли по морю на чудесной новенькой моторке. Рулил, к счастью, не наш «спасатель», а симпатичный сборщик с часового завода, к тому же, знакомый нашим ребятам, и всё вышло просто люкс.
.. Итак, первая неделя на исходе. И мы все – живы. И даже временами вполне бодры. С работодателями, хотя и не сразу, всё же, установился относительный контакт – нас больше не посылали «к чёрту в пекло». Однако работали дети теперь всё же «маленькими группками», как и хотела с самого начала Хозяйка. И на разных объектах. Кузя и Лиса, к примеру, на выдаче чистого белья, Огурец и Беев на кухне – разгружали овощи и фрукты. Работали пять дней в неделю, по четыре часа в день.
Остальное время – отдых.
Худо ли бедно, но жизнь наша потихоньку покатилась – и пока без особых нарушений.
Но вот в конце первой недели, когда первые восторги по поводу моря, гор и всей этой южной экзотики слегка улеглись, стали появляться настораживающие симптомы надвигающейся болезни «коллективного непослушания». Самоуправление, с таким трудом едва взлелеянное мною в нашем диком ордынском отряде, теперь пышно увядало на корню.
А это могло стать началом конца… Дело было в том, что девушки наши, находящиеся, к тому же, в очень опасном возрасте – пятнадцати-семнадцати лет, почти полностью выпадали из моего поля зрения. Легкомысленно передоверив их Ирочке и медсестричке, я уже через несколько дней стала замечать несимпатичные перемены в настроении моих воспитанниц. Когда встречались, буквально сталкиваясь нос к носу, они тут же делали вид, что меня в упор не видят. Прозрачно смотрят сквозь меня стрекозьим взглядом, и тут же начинают выяснять: «Эй, кто-нибудь, не видели, где Ирочка? А, девча?» Когда же я брала свою внезапно «ослепшую» девицу за руку и говорила что-ли вроде: «Ку-ку, проснитесь! Это я!» – они начинали дружно лопотать:
«Ой, а это вы, Оль Николавна? Какая встреча! А вам случайно не попадалась Ирочка? Ага, случайно…»
И опять нагло гогочут…
Я, конечно, понимала, в чём тут дело. Но от этого понимания мне легче не становилось. Собрать всех вместе, на общей территории, не было никакой возможности. Отряд начинал разваливаться на глазах. Даже вечерние чаептия теперь превратились в ожесточённые обоюдоострые перепалки. Девчонки ели поедом мальчишек, а те огрызались, как могли.
Я разрывалась на части между Сциллой и Харибдой, и, как посланца неба, ждала приезда начальника нашего лагеря, Татьяны Степановны. Это мы по глупости сначала думали, что будем вдали от детдома и – сами по себе. Штат нашего трудового отряда разбухал на глазах, теперь уже, кроме Ирочки и медсестры, я имела на свою голову, ещё и Валеру, а на горизонте неотвратимо прорисовывалась грозная оперуполномоченная Татьяна Степановна. Но раз такая ситуация, она как раз мне и нужна была сейчас больше всего. К тому же, подруга, хочется думать, была как-никак. Она нужна была мне как помощник. Хотя бы для того, чтобы я имела возможность хоть иногда ездить в город – позвонить своим дочкам и отправить с почты посылочку. А называется пусть как угодно – хоть начальник Чукотки.
На Ирочку и медсестричку оставлять весь отряд я не решалась. Но меня, однако, не очень порадовала система соподчинения – без ведома Татьяны Степановны я, оказывается, не могла выходить на Хозяйку – Тамару Трофимовну. По договору, который составляли, конечно, без меня, за всё несла ответственность, со стороны детского дома, Людмила Семёновна, а Татьяна Степановна была здесь её полномочным представителем. Мне так и не известно, была ли официально я – лично – в штате нашего трудового лагеря. Вот почему я так ждала приезда нашей пионервожатой, к тому же, – моей, хоть и плохонькой, но всё же подруги, а теперь ещё и непосредственной начальницы. Ладно, приедет, и всё устаканится. Ведь уже все главные проблемы выплыли наружу, осталась самая малость – эти полезные знания перевести в «плоскость конкретных дел», как обычно говорит Матрона в таких случаях. Ирочка, наша воспитательница по женскому подотряду, интеллигентная Ирина Дмитриевна, золотая душа и прекрасная мама, не хотела лезть в наши разборки, да и не смогла бы, наверное, в них участвовать – сишком неинтеллигентно они проходили.
Её крохи, очаровательные существа, милые близняшки, также постоянно требовали внимания. Она ещё как-то умудрялась ходить с нами на работу, прихватив своих малышей, хотя мне было бы легче, если бы она этого вовсе не делала – мои девицы вместо работы увлечённо играли с малышами…
К нашим же детям Ирочка относилась, конечно, хорошо, но так, как обычно всегда относились к ним учителя и воспитатели – дети сами по себе, взрослые тоже при своих делах. Встречаются по необходимости. Никакой такой специальной отрядной жизни с постоянными обязанностями, режимом никогда не было. И это нормально.
Главное, чтобы вечером детей было столько же, сколько и утром.
«Самоуправство» до приезда Татьяны Степановны откладавалось.
Ирочка всегда сохраняла ровный тон, в её голосе всегда звучали доброжелательные интонации, она вообще ни на кого не кричала и не оскорбляла грубыми, несправедливыми словами. Я же, рыская весь день по тридцатиградусной жаре, проверяя десяток трудовых участков, кошмарно и необратимо сатанела.
Не найдя девочек, к примеру, на рабочем месте, неслась, как смерч, в деревню и… заставала их… валяющимися, в лучших традициях прошлого, на заправленных постелях. На полу стояли тарелки с котлетами, антрекотами, рыбой и кашей, над ними роем гудели жирные мухи – зм-зм-зм…
– Лиля, почему не у кастелянши? – спрашиваю, уже на взводе, я. Отвечает не сразу.
– Ну, сча….
Лениво поворачивается на другой бок, не удосуживаясь даже поправить задравшуюся юбчонку. Вернулось забытое прошлое…
– Ты ведь должна сейчас помогать сортировать бельё! – кричу я, медленно закипая.
– Должны покойники лежать в гробах, – услужливо поясняет Надюха.
– Да, – подтверждает Кузя. – Мы не ишаки, чтоб задарма работать.
– Как это – задарма? – чуть не падаю от возмущения.
– А что – уже заплатили? – вскакивает с постели Кузя.
– Ага, в долларах, только сообщить забыли, что в банке деньги за сиротский труд лежат.
– Может, в эту. банку наложили?
Кузя паясничает. Ей уже весело. Она берёт консервую банку и с отвращением нюхает её.
– Ну что? – подыгрывает ей Надюха.
– Фуй… Это ж для…
И она с отвращением швыряет банку за окно.
Утробное ржанье.
– Девочки, ну хватит уже… – пытаюсь усовестить их я.
– Нас ждут наши наставники, – делая страшные глаза, говорит Надюха.
Наставниками называли взрослых, штатных сотрудников базы, которые и обучали наших детей своей профессии (возможно, надеясь залучить их в будущем на постоянную работу).
– Девочки, мы не должны подводить людей, они для нас очень много сделали.
– Почему это нельзя подводить? А может, они слепые?
– Га-га-га…
– Ик…
– Ой, извините, она просто объелась…
И опять гогот.
Да, всё это стало нашей повседневностью. И всё же отряд пока продолжал существовать, хоть и работали вполсилы, а некоторые и вовсе отлынивали внаглую, отдыхали теперь тоже вразнобой.
Но попытки хоть как-то возродить коллективную жизнь я всё же не переставала предпринимать. Будучи заядлыми театралами, мы пару раз умудрились выбраться в Сочи, на гастроли какого-то областного театр драмы – попали на спектакли «Всадник без головы» и «Три сестры». Кузя тут же влюбилась в артиста, который исполнял роль Мориса, и замучила меня просьбами пригласить этого актёра к нам на «Огонёк»…
С помощью всемогущей Хозяйки Мориса доставили на базу, а мы, накрыв шикарный стол по поводу июльских новорожденных, ждали его выступления в радостном нетерпении. Но как только Кузя увидела его вне образа, без грима и чернокудрого парика, без широкого затягивающего талию пояса и белой рубахи с большим воротом, энтузиазм её стремительно пошёл на убыль – на плотном теле немолодого уже артиста была облегающая приличный животик жёлтая футболка, а на голове – обширная блестящая лысина. После отъезда артиста я нашла её на скамеечке под платаном. Она курила и не обратила на моё приближение ровно никакого внимания.
Когда я дипломатично спросила:
– Ну, как?
Она вяло зевнула и смешно пропела:
Прошла любовь, завяли помидоры…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.