Газета «Литературная Россия», номер 33, 14 августа 1987 г. «Пусть ударит по совести» Владислав Крапивин
Газета «Литературная Россия», номер 33, 14 августа 1987 г.
«Пусть ударит по совести»
Владислав Крапивин
«Человеку так естественны сочувствие и сострадание к тем, кому плохо! Особенно, если плохо детям. Так естественны попытки согреть своей добротой тех, кому холодно и неуютно!»
Так начинает свою повесть «Детский дом» писательница Лариса Миронова. Повесть напечатана в шестом номере журнала «Урал» за текущий год. У неё подзаголовок – «записки воспитателя».
Это история сотрудницы НИИ, матери двух девочек, которая столкнулась на улице с детдомовскими детьми, заинтересовалась жизнью детдома, ужаснулась и с головой, как в омут, кинулась в эту жизнь, чтобы хоть как-то помочь детям, хоть что-то сделать для них…
Меньше всего мне бы хотелось говорить о литературных достоинствах вещи. Они представляются мне несомненными. Если читаешь повесть взахлёб, без тряски на стилистических ухабах, если в диалогах.
Звучат яркие, живые интонации, если людей в повести – и ребят и взрослых – видишь перед собой, как хороших знакомых, значит, автор владеет пером.
К тому же повесть берет за душу, что, честное слово, уже не до литературоведения…
Любителям литературных параллелей, возможно, захочется сравнить «Детский дом» Мироновой с «Педагогической поэмой» Макаренко. Одним – для того, чтобы похвалить автора, другим – чтобы ехидно сказать: вы отнюдь не Макаренко, а значит, нечего и браться…»
Но я бы этого делать не стал. В повести Ларисы Мироновой нет фигуры, равной Макаренко (как, увы, нет её и в нынешней педагогике).
И постановка проблем совсем другая. Антон Семёнович не задавался вопросом: откуда взялись эти тысячи и тысячи несчастных, с искалеченными судьбами дети, которые пришли в его колонию. Тогда, после мировой и гражданской войн, это было ясно. А «Детский дом» каждой своей страницей кричит:
«Почему же у нас, когда всё лучшее детям, когда «дети – наш единственный привилегированный класс», может быть такое?
Такие детские дома! Такие наставницы, как Людмила Семеновна и Татьяна Степановна?
Героиня повести, забывая обо всём на свете, кроме своего детдомовского отряда, с головой окунается в это чудовищное бытие, стараясь хоть как-то приблизить детей к естественной человеческой жизни. Она воюет с людьми того склада, с какими в своё время воевал Макаренко, и которые одержали над ним верх и, увы, захватили многие ключевые посты в педагогике (вот здесь, пожалуй, есть сходство с «Педагогической поэмой», перекличка времен?!)
Она сквозь каменные щиты равнодушия и хамской иронии пробивается к живым ребячьем сердцам. Она делает много хорошего и совершает немало ошибок. Но у кого из прочитавших «Детский дом» повернётся язык осудить воспитательницу Ольгу Николаевну?
Насколько мне известно, Лариса Миронова писала свою повесть, опираясь во многом на свой личный опыт. Но не думаю, что следует полностью отождествлять автора с героиней. Автор «Детского дома» смотрит на все проблемы глубже, мудрее и даже, по-моему, не всегда согласен с воспитателем Ольгой Николаевной в её поступках и оценках событий. Возможно, и читатели не во всём будут согласны с героиней.
И всё же, какой нормальный человек не ощутит к ней благодарности за искреннюю любовь к детям, за героическую попытку помочь им?
В начале повести Ольга Николаевна признается: «Как ни печально, но причиной моих самых обидных профессиональных просчетов воспитателя и была на первых порах эта «слепая доброта», проливающаяся на всех без разбора».
Мне кажется, героиня не совсем права. Причиной поражения стала не доброта. А то, что доброта оказалась одинокой в том мире зла, который кощунственно именуется детским домом. Уход из него Ольги Николаевны был предопределён.
Грустно и трудно об этом писать, но наша нынешняя педагогика как система начисто лишена такой нравственной категории, как сострадание.
О необходимости сострадания к детям не говорится и не пишется в методичках, оно даже не подразумевается, о нём не вспоминают и в самых показательных школах, где более всего озабочены лишь социализацией детей – то есть тем, насколько дети приспособятся к современному им обществу. А нравы этого общества, тем временем, всё более ужесточаются. Не исправлять дурное общество, а приспосабливаться к нему!
Сострадание – это вроде бы какой-то сентиментальный анархизм, о нём даже говорить неловко. А на самом деле оно необходимо детям – всем детям, не только сиротам, – как материнское молоко новорожденному.
Дети, открывая наш непростой и не всегда ласковый мир, сталкиваются с его острыми углами, набивают синяки и шишки, иногда разбиваются всерьёз, и сострадание – это естественное лекарство, которое помогает им выжить.
Многое допустимо в отношениях с детьми: не только ласковость, но и жесткая строгость, не только мягкость, но и суровая требовательность, не только ровный тон общения, но и педагогический гнев. Но жесткость и гнев эти, опять же, должны быть направлены не на разрядку растрепанных нервов наставниц, а на защиту ребенка от зла. Они должны иметь предохранитель – всё то же сострадание к детям, которое не даст гневу выйти из границ и сделать ребенка жертвой, а педагога нарушителем юридических и моральных норм. Увы, пока такие нарушения происходят сплошь и рядом. Горькая практика педагогики без сострадания – это, к сожалению, повседневная жизнь не только детдомов и интернатов, но и обычных школ.
Спросите ребят, любят ли они свою школу. Поинтересуйтесь письмами, приходящими в редакции газет и журналов от родителей учеников. И просто…
Приглядитесь к стилю отношений в современных школах, к чехарде экспериментов, к чудовищным нервным перегрузкам из-за повального формализма процесса обучения… Люди, имеющие сострадание, способны ли придумать такое?
Разумеется, публикация «Детского дома» вызовет возражения. И опровержения: ссылки на примеры с хорошими детдомами, где директоров называют мамами Зинами… мамами Катями… Они, безусловно, есть, о них мы нередко узнаем из умильных публикаций в газетах и журналах. Почитаешь такие и приходишь к мысли, что не только детдом, но даже школа для малолетних нарушителей – нечто вроде образцового заведения санаторного типа, которое многие дети и покидать-то не желают. В этих материалах есть и правда. Но вся ли это правда?
Нельзя сказать, что всё написанное Ларисой Мироновой – совершенно новое, доселе неизвестное. Журналисты не раз поднимали вопрос о безобразиях, творимых в детских учреждениях. Мне, как корреспонденту тоже известно, что повесть Мироновой отнюдь не фантастика. И всё же сознание, что детей-сирот у нас множество и что жизнь у них несправедливо тяжелая, пока ещё не овладело всеми. А проблема эта – не менее страшная, чем экологические катаклизмы, чем наркомания и токсикомания.
В послесловии Миронова пишет:
«Рассказанное здесь ударит по нервам. Пусть. Это вопль.
А от вопля люди должны вздрагивать».
Я уверен – вздрогнут. Все, кто прочитает. Кроме, пожалуй, работников всяких ОНО и Минпроса. Для них-то, для этих горе-работников, рассказанное в повести – никак не секрет. А поскольку знали и не кричали во весь голос, не били в колокола, не требовали взорвать, перетряхнуть систему. Значит, и сейчас промолчат. И не возмутятся. Потому что возмущаться – значит привлекать к себе внимание. А чем больше такая система привлекает к себе внимание, меньше у неё надежды на длительное благополучное существование.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.