Злата Прага

Злата Прага

Юбилей: сорок лет прошло, а эхо продолжается, и бульон, сваренный в том году, все еще теплый. Собственно говоря, о каких событиях мы должны вспомнить в первую очередь? Прага, Париж, Сонгми, Киев, Москва, гибель Мартина Лютера Кинга – каждая точка в этой таблице координат достойна внимания, без каждого эпизода контекст окажется неполным, а феномен 1968-го – непонятым. «Год неспокойного солнца» – называли 1968-й современники, так называлась и известная книга Генриха Боровика.

СССР в 1968-м пребывал на подъеме. Больше трех лет страна отдыхала от самодурств отставного персека КПСС. В 1964 году в СССР в великую моду вошел хоккей, блистала тройка нападения «Александров – Альметов – Локтев». Неудивительно, что на смену раскритикованному «волюнтаристу» и «звонарю» Хрущеву явился триумвират «Косыгин – Брежнев – Подгорный». Косыгинского импульса хватило на десятилетие успешного развития. К власти – в большие и малые кабинеты – пришло поколение настоящих фронтовиков. В 1965 году с небывалым размахом отметили День Победы, который отныне стал красным днем календаря. Тогда же впервые на телевидении и по радио объявили скорбную минуту молчания в память о павших на фронтах Великой Отечественной. Показатели по продолжительности жизни в те годы были лучшими в истории нашей страны. Готовилось освоение сибирских нефтегазовых месторождений. Советская власть была великим экспериментом, во время которого никогда не было недостатка в громких достижениях и опасных проблемах. Но именно в 1964—1968-м атмосфера в стране, которая знала цену мирной жизни, стала для большинства граждан оптимистической.

В социалистическом лагере союзников СССР не обходилось без противоречий. С хрущевских времен разладились отношения с Албанией. Своенравие проявляли Югославия и Румыния. И все-таки воля Кремля задавала тон в Восточной Европе, ограничивая суверенитет соцстран логикой военно-политического союза. Сильное впечатление произвели венгерские события 1956 года: в СССР поняли, что в новых классовых боях коммунисты могут оказаться перед угрозой резни, а в социалистических столицах лишний раз убедились в том, что военная мощь Москвы – решающий козырь в политической игре. Правда, если верить Солженицыну, население СССР к 68-му году не должно было превышать население Венгрии и ЧССР: слишком многие были расстреляны и угнаны в ГУЛАГ, не говоря уж о военных потерях. Соответственно, и Вооруженные силы обезлюдевшего СССР не могли представлять угрозу для венгров и чехов. Но не будем брать в расчет курьезные измышления антисоветской пропаганды.

После «хрущевских» ХХ и ХХII съездов КПСС европейские противники коммунизма, а также извечные борцы с имперскими амбициями России получили действенное оружие прямо из рук «нашего дорогого Никиты Сергеевича». Это оружие – антисталинизм. Мы сами едва не прокляли эпоху, которая превратила Советский Союз в сверхдержаву, дала нам гарантии внешнеполитического влияния и военной неуязвимости. Хрущев самонадеянно намеревался пользоваться «завоеваниями Сталина», разрушая памятники генералиссимусу. Либерально настроенная чешская интеллигенция отныне безбоязненно клеймила все, что связано с именем Сталина, включая выпестованную Сталиным «партию Готвальда». В СССР пытались сгладить неосмотрительность Хрущева. Время от времени на высшем уровне заходила речь о реабилитации Сталина. Консервативное большинство в Политбюро побоялось реабилитации как очередного «шараханья». Но, по крайней мере, развенчание Сталина удалось остановить.

В ЧССР 1968-й год начался с отставки Антонина Новотного – президента республики и первого секретаря ЦК. Москва одобрила уход политика, который ассоциировался с хрущевским временем. Брежнев и Суслов крепко запомнили, что в 1964-м Новотный не приветствовал смещение Хрущева. Первым секретарем ЦК КПЧ стал партийный вождь Словакии Александр Дубчек. Дубчек много лет жил в СССР, учился в московской высшей партшколе. Брежнев с радушной фамильярностью называл его «Сашей». Но мягкость Дубчека, на которую рассчитывал Брежнев, пошла на пользу прозападным силам в ЧССР. Свобода слова, ослабление цензуры… – общественность бурлила, и выше всех, конечно, взмывали самые сладкоречивые популисты. В конце марта 1968-го в Москве уже не просто с тревогой следили за пражскими «шалунами»: из недр Старой площади вышел четкий документ: «В Чехословакии ширятся выступления безответственных элементов, требующих создать «официальную оппозицию», проявлять «терпимость» к различным антисоциалистическим взглядам и теориям. Неправильно освещается прошлый опыт социалистического строительства, выдвигаются предложения об особом чехословацком пути к социализму, который противопоставляется опыту других социалистических стран, делаются попытки бросить тень на внешнеполитический курс Чехословакии и подчеркивается необходимость проведения «самостоятельной» внешней политики. Раздаются призывы к созданию частных предприятий, отказу от плановой системы, расширению связей с Западом. Более того, в ряде газет, по радио и телевидению пропагандируются призывы «к полному отделению партии от государства», к возврату ЧССР к буржуазной республике Масарика и Бенеша, превращению ЧССР в «открытое общество» и другие…». На встрече руководителей шести социалистических стран Дубчеку пришлось выслушать резкую критику из уст руководителей ГДР и ПНР – Ульбрихта и Гомулки. Более компромиссно выступил Брежнев, но и он произнес резкие слова, определив путь обновленного социализма как тупиковый. Консерваторы были правы: либералы перехватывали инициативу у партии Дубчека, а социализм в Чехословакии и впрямь оказался перед угрозой демонтажа. Варшавский договор не казался, а был серьезным военным союзом, и Москва не имела права манкировать безопасностью страны, рисковать хрупким равновесием в «холодной войне». Советские политики сделали ставку на раскол в политической элите ЧССР, пришло время осторожных контактов с левыми коммунистами, словаками Индрой и Биляком.

4 мая в Москве Брежнев встретился с Дубчеком. Открыто звучали слова об усилении антисоциалистических сил в Чехословакии, о контрреволюции.

Важной демонстрацией силы были учения ОВД, прошедшие в последней декаде июня на территории ЧССР. Аккурат во время учений в Праге вышел в свет манифест реформаторских сил «Две тысячи слов», обращенный к народам Чехословакии. Столь страстный монолог написал журналист Людвиг Вацулик. Это было завуалированное руководство к сопротивлению, к борьбе за новую Чехословакию: «Наступает лето с каникулами и отпусками, когда мы по старой привычке захотим все бросить. Но право же, наши уважаемые противники не позволят себе отдыха, они начнут мобилизовывать своих людей, тех, которые обязаны им, с тем, чтобы уже сейчас обеспечить себе спокойное Рождество». Вацулик в манифесте обращался ко всем слоям общества, но это был типично элитарный документ, который подписали, главным образом, представители творческого, научного и спортивного истеблишмента. Такие, как олимпийская чемпионка по спортивной гимнастике Вера Чеславска, инженер и известный путешественник Иржи Ганзелка, математик академик Б. Будховский.

На варшавскую встречу руководителей братских партий Дубчек сотоварищи не явились. Посланцы ГДР, Польши и Болгарии оказались самыми суровыми критиками пражской весны. Брежнев произнес важные слова о коллективной ответственности партий за судьбу социализма, которая превыше государственных суверенитетов. Очень скоро на Западе этот принцип назовут «доктриной Брежнева», ею будут пугать, добиваясь от парламентов повышения военных бюджетов. Многим и в ГДР, и в ПНР, и в НРБ, и в СССР казалось, что чешский узел давно пора разрубать в стиле Александра Македонского, мечом и большими фалангами.

На заседаниях Политбюро наиболее мягкую позицию занимали вожди – Брежнев и Косыгин. Ястребами, сторонниками жестких мер выглядели споривший с Косыгиным Андропов, Мазуров, Шелест, Устинов. Косыгин и Брежнев говорили о необходимости новой встречи с чехословацкими товарищами. Андропов спорил с Косыгиным: «Я считаю, что в практическом плане эта встреча мало что даст, и в связи с этим вы зря, Алексей Николаевич, наступаете на меня, – сказал он. – Они сейчас борются за свою шкуру, и борются с остервенением… Правые во главе с Дубчеком стоят твердо на своей платформе. И готовимся не только мы, а готовятся и они, и готовятся тщательно. Они и сейчас готовят рабочий класс, рабочую милицию. Все идет против нас».

Косыгин в долгу никогда не оставался:

«Я хотел бы также ответить товарищу Андропову. Я на вас не наступаю, наоборот, наступаете вы. На мой взгляд, они борются не за свою собственную шкуру, они борются за социал-демократическую программу. Вот суть их борьбы. Они борются с остервенением, но за ясные для них цели, чтобы превратить на первых порах Чехословакию в Югославию, а затем во что-то похожее на Австрию».

Суслов опасался «правого дунайского уклона», гипотетического союза ЧССР, Югославии и Румынии. Проверенных прорабов реального социализма раздражала и популярность чешской линии среди западноевропейских коммунистов. Рассказы о поднимающем голову фашизме были пропагандистским преувеличением, но некоторые эпизоды «весенней Праги» давали основания к таким страшилкам. Антикоммунисты почувствовали безнаказанность, случались и расправы над просоветски настроенными партийцами. Двадцать послевоенных лет раскололи страну, и отверженные жестоко мстили строителям социалистической Чехословакии. Нежелательных для «социализма с человеческим лицом», неугодных либеральной жандармерии умело компрометировали и уничтожали. Коллективные письма рабочих против либеральных перемен журналисты весело осмеивали. 99 рабочих завода «Авто-Прага» написали открытое письмо в московскую «Правду», в котором выразили солидарность с Советским Союзом. В чехословацкой печати их называли предателями. Им угрожали в анонимных письмах.

Появились призывы к расправам над сотрудниками милиции.

Сотни тысяч листовок появлялись в городах, на крупных предприятиях: «Поднимайте беспощадную борьбу с коммунистами! Выбивайте власть из их рук!». И даже: «Не щадите их жизней!». На площадях собирали подписи под воззванием о роспуске народной милиции. Открылись шлюзы для западной массовой культуры, в особенности – для новейших молодежных течений, которые захватывали подростков. Молодежь превращали в сплоченную антикоммунистическую силу. Либеральная интеллигенция умело льстила молодежи, искушала идеями свободы, возбуждала политические страсти. Пресса стала яростно революционной – или, если угодно, контрреволюционной. «Шпигель» писал тогда: «Настоящая оппозиционная партия в Чехословакии уже существует – это пресса». Популярны были фантастические, несправедливые заявления о невыгодности торговли с СССР. Возникали организации – штабы будущего захвата власти: «Клуб беспартийных писателей», «Клуб-231», «В защиту прав человека». Генеральный секретарь пражского «Клуба-231» говаривал так: «Самый лучший коммунист – это мертвый коммунист. Если он еще жив – ему надо выдернуть ноги!». Журналисты (например, Ян Вечержа) утверждали, что предприниматель должен перехватить инициативу у пролетария, стать ключевой фигурой в стране.

Число туристов из западных стран в ЧССР удвоилось. Советские источники утверждали, что Чехословакия наводнена шпионами из стран НАТО. Так это или не так, но в крайне правой американской прессе обозначалась такая трактовка чешских событий: «Чехословакия превратилась бы в коридор, по которому войска Запада смогли бы подойти прямо к порогу России». В ФРГ были заинтересованы в расшатывании социалистического блока – и уже грезили об уничтожении ГДР. «Советскому стремлению сохранить статус-кво в Европе должна противостоять решимость Запада изменить этот статус… Только таким способом мы сможем добиться восстановления страны», – это слова канцлера ФРГ Курта Кизингера.

Мог ли Советский Союз допустить такое развитие событий? Ученики Сталина знали, что слабых бьют и капитулянтов История умножает на ноль. Брежнев не был ястребом, не был даже просто классическим жестким руководителем. Но фронтовое поколение, которое за ним стояло, умело себя защищать, в том числе и на чужой территории.

В решающие месяцы роль застрельщика в противостоянии взял на себя Петр Ефимович Шелест – первый секретарь ЦК Компартии Украинской ССР. Когда нынешние идеологи оранжевой Украины говорят о России как о тюрьме народов и жандарме Европы, иногда они приводят в пример «вторжение в Прагу». Им невыгодно вспоминать, что вождем вторжения был Петр Шелест – лидер, который более, чем какой-либо другой политик в истории УССР, может считаться украинским националистом. За Шелестом стояла крупнейшая «национальная» партийная организация, и он не только считал необходимым сопротивляться русификации и лоббировать экономические интересы Украины, но и видел себя архитектором судеб Европы, а Украину – доминирующей силой в Восточной Европе. В книге воспоминаний «Да не судимы будете», изданной в 1995 году, Шелест не скрывал этих амбиций. Словакию Шелест воспринимал как своеобразную зону украинского влияния. Он от имени коммунистов Украины заявлял Брежневу о необходимости силового решения чешского вопроса, рвался в бой. В ночь на 23 мая в небольшом поселке на словацкой границе Шелест встретился с Василем Биляком. Разговор получился обстоятельный: говорили про грядущий чрезвычайный съезд КПЧ, который может узаконить все выкрутасы реформаторов, говорили о слабости Дубчека, о настроениях в армии и в органах Госбезопасности ЧССР. Шелест – современный лидер! – записывал беседу на магнитофон. Биляк прямо заявил, что здоровые силы в Чехословакии нуждаются в помощи с Востока. Записи тайных переговоров Шелест передаст Брежневу. Москву настораживала чрезмерная инициативность Шелеста, но упускать возможность неофициального контакта Брежнев не мог. В июле Шелест пригласит Биляка в Крым – не только для отдыха. Но словацкий коммунист опасался публичных визитов. Пришлось Брежневу подготовить встречу заговорщиков в Венгрии, при посредничестве Яноша Кадара. 20 июля на военном самолете Шелест тайно вылетел в Будапешт. Два часа он с глазу на глаз беседовал с Кадаром, после чего они отправились на Балатон, на правительственную дачу. На берегу туманного озера Петра Ефимовича ждал Биляк. Некоторое время они бродили по темной набережной, а потом до пяти утра полуночничали на даче. Биляк просил об активном содействии в борьбе с реформаторами. Шелест проинструктировал его, как составить секретное письмо в Политбюро с просьбой о помощи.

29 июля начались переговоры Политбюро ЦК КПСС и Президиума ЦК КПЧ в Чиерне-над-Тисой. Встречу подготовил Шелест, он же отличился на одном из заседаний, начал крикливо осаживать «предателя» Дубчека, а Ф. Кригеля презрительно окрестил «галицийским евреем». Припомнил Шелест и притеснения украинского меньшинства в Словакии. В знак протеста чехословацкая делегация прервала заседание, а Косыгину пришлось сглаживать инцидент. Самые откровенные и жесткие беседы прошли в формате «встречи четверок»: Брежнев, Подгорный, Косыгин, Суслов – Дубчек, Свобода, Черник, Смрковский. Брежнев в те годы умел работать активно, а выносливый Косыгин и вовсе был переговорщиком-стайером. Новые переговоры (на этот раз – с участием представителей шести партий) состоялись уже 3 августа, в Братиславе. Миссия Шелеста дала результаты: в Братиславе Брежнев получил обращение одиннадцати руководителей КПЧ – Индры, Биляка, Кольдера, Капека, Швестки, Риго, Штроугала, Пилера, Кофмана, Барбирека и Ленарта с просьбой об оказании «действенной помощи и поддержки», чтобы вырвать ЧССР «из грозящей опасности контрреволюции». Шелест записал в дневнике: «3 августа 1968 года. К вечеру я встретился с Биляком. Мы условились, что в 20.00 он заходит в общественный туалет, там должен появиться и я, и он мне через работника КГБ Савченко передаст письмо. Так и было. Мы встретились «случайно» в туалете, и Савченко незаметно, из рук в руки, передал мне конверт, в котором было долгожданное письмо».

После словацкой встречи Брежнев отбыл в Ялту, откуда продолжал дирижировать оркестром братских партий. В Ялте Брежнев и Косыгин встречались с венгерским лидером Яношом Кадором, который взял на себя новый тур увещеваний Дубчека. Соглашения, принятые в Чиерне-над-Тисой, не выполнялись, и Брежнев настойчиво напоминал об этом Дубчеку. На Старой площади имелись записи выступлений Кригеля и Смрковского, в которых чешские коммунисты признавались перед единомышленниками, что братиславские соглашения – осознанный блеф, и Москва не остановит реформы. Приближался бархатный сезон – удобное время для спецопераций.

16 августа в Москве было принято решение о силовом решении вопроса. Опасаясь большой войны, Брежнев на языке намеков получил гарантии от госсекретаря США Д. Раска и президента Л. Джонсона. «Правительство США стремится быть весьма сдержанным в своих комментариях в связи с событиями в Чехословакии. Мы определенно не хотим быть как-то замешаны или вовлечены в эти события», – заявляет Раск. От Джонсона Брежнев добивается подтверждения верности соглашениям Ялты и Потсдама о советском доминировании в Чехословакии. Американцы в 1968-м понимали, что живут не в однополярном мире, а белые ризы блюстителей нравственности «героям Вьетнама» и вовсе были не к лицу. Скажем, 16 марта 1968-го рота капитана Эрнеста Медины уничтожила 567 мирных крестьян деревенской общины Сонгми в Южном Вьетнаме. Это преступление станет широко известным только через год, но похожих эпизодов в «Наме» было немало. Большая кровь ожесточает; силовое решение проблем в 1968-м никому не казалось чем-то из ряда вон выходящим.

Президент ЧССР, генерал Людвиг Свобода в разговоре с советским послом Червоненко говорил о преданности общему делу социализма. Свобода был другом СССР, знал толк в партийной и воинской дисциплине и не был в восторге от веяний «пражской весны». Но независимость своей страны он будет отстаивать до конца, сопротивляясь прямому давлению. В середине августа члены ЦК КП ЧССР получили «черную метку» – письмо из Москвы, предвещавшее введение войск в ЧССР. 18 августа в Москве снова собрались руководители братских партий – СССР, НРБ, ПНР, ВНР, ГДР. Вожди порешили оказать военную помощь здоровым силам в ЧССР. Опорой решения было все то же письмо Биляка и компании. Союзники по социалистическому лагерю намеревались на основе большинства в Президиуме ЦК КПЧ сколотить новое Революционное рабоче-крестьянское правительство.

Министр обороны СССР маршал Гречко лично, как союзника и боевого товарища, предупредил министра обороны ЧССР генерала Дзура о вторжении.

В ночь на 21 августа войска пяти стран перешли границу ЧССР с четырех направлений в двадцати пунктах. Одновременно из СССР сразу на несколько чешских аэродромов были переброшены части ВДВ. Президент Свобода приказал вооруженным силам не оказывать сопротивления, и армия ЧССР осталась в казармах. Сопротивлялись гражданские: возводили баррикады, протестовали, встречали армию ругательными граффити («Слон не может растоптать иголку!», «Иван, убирайся домой!») и плакатами. Уже в январе 1969-го сорокалетний студент-философ Ян Палах совершил акт самосожжения на Вацлавской площади. Поход прошел с незначительными потерями. Командовал полумиллионной объединенной группировкой генерал армии И.Г. Павловский. Из 26 дивизий, принимавших участие в операции, 18 были советскими.

Координировал действия военных и политиков представитель Политбюро Кирилл Трофимович Мазуров – белорусский коммунист с героическим партизанским прошлым.

В политической борьбе все вышло сложнее. Среди членов Президиума и ЦК КПЧ не удалось сформировать просоветского большинства, многие прежние сторонники Москвы сопротивлялись слишком явному давлению. Советские войска при поддержке офицеров чехословацкой Госбезопасности задержали и перевезли в СССР Дубчека, Черника, Смрковского, Шпачека и Кригеля. В Чехословакии ходили слухи о казни Дубчека… Между тем 23 августа в Москве начались переговоры с пятеркой интернированных лидеров «пражской весны», к которым добавились самостоятельно прибывшие Свобода, Гусак и многие другие члены ЦК КПЧ. Брежнев потребовал четкого исполнения соглашений, принятый в Чиерне-над-Тисой, добился длительного (как оказалось, – до 1989 года) пребывания советских войск в ЧССР. Чехословацкие коммунисты получили относительную свободу кадровых решений. Стороны подписали Московский протокол (отказался поставить подпись принципиальный Кригель). К середине сентября Чехословакия успокоилась, затаив обиду. Армии четырех стран возвращались на прежние места дислокации. Войска СССР обживались в ЧССР, чтобы из центра Европы защищать социалистическое содружество.

Последующие полгода показали, что Кремль в ЧССР действовал достаточно продуманно и осмотрительно: страсти улеглись, и у власти в Праге оказалось небывало лояльное по отношению к СССР правительство.

С апреля 1969-го, когда главой партии был избран еще один словак – Густав Гусак – начался так называемый курс «нормализации», который в политическом смысле означал отказ от шумной гласности и сближение с Москвой. Через шесть лет Гусак стал и президентом республики. Из него получился верный союзник Брежнева, умело использовавший экономические возможности СЭВа на благо своей страны. Гусак был политиком хитроумного маневра: союзники по Варшавскому договору не вспоминали ему даже молодую дружбу с фюрером словацких фашистов Махом. Четырежды Гусаку довелось сидеть в заключении: три раза – при фашистах, и один раз – при коммунистах, в 1954-м, когда он отбывал срок вместе с тем самым Александром Махом… И все-таки Гусак вышел сухим из воды. К 63-му году его сначала амнистировали, а потом и реабилитировали. А в конце 1968-го виртуоз компромисса убедил Брежнева в собственной необходимости.

В психологической войне миров операция «Дунай» подпортила репутацию Москвы, но сохранила военно-политический статус-кво. Можно бесконечно приводить свидетельства чешской ярости и чешского разочарования. Кинорежиссер Милош Форман пишет: «Русские играли наверняка, и они, разумеется, собирались набросить на набиравшееся новых сил общество густую сеть махрового сталинизма. Сменится несколько поколений, прежде чем мы сможем излечиться от этой травмы». Память о 68-м годе была актуальной и в годы бархатной революции, когда начинал свою карьеру замечательный хоккейный форвард Яромир Ягр. На его свитере неспроста значился 68-й номер. Сегодня Ягр играет за омский «Авангард»: щедрые русские зарплаты корректируют историческую память.

Роскошный «гусаковский» цветной телесериал «Тридцать случаев майора Земана», в котором каждый инженер из ЧССР выглядел франтовато, что твой Джеймс Бонд, трактовал пражскую весну как путч отщепенцев, которые ничего общего не имели с честными трудящимися. Что ж, 1970-е были для рабочего класса Чехословакии временем благодатным, и официозная точка зрения не оставалась без поддержки.

В СССР западническая интеллигенция восприняла события 1968-го в духе национального самобичевания – как преступление вселенского масштаба. Не так давно Евгений Киселев в телеэфире назвал кощунственным сравнение натовской интервенции в Югославию и Ирак с пражской операцией ОВД. Подтекст такого отношения вполне расистский: в Праге живут белые люди, на Балканах – уже посмуглее, а в Багдаде – азиатская чернь. Эта идеология осенена лозунгами Киплинга и рефлексиями Бродского.

КПСС могла, как поезд, проехать мимо нищего, мимо пятиминутной демонстрации нескольких диссидентов на Красной площади: «Позор оккупантам!», «Руки прочь от ЧССР!», «За нашу и вашу свободу!» Эти радикалы и впрямь были страшно далеки от народа. Но десятки и сотни вполне лояльных шестидесятников под впечатлением «танков, идущих по Праге», превратились в потенциальных врагов советского уклада. Твардовский, Евтушенко, Галич, Высоцкий – представители разных кругов советской интеллигенции – откликнулись на операцию «Дунай» словами протеста. Конфликт оказался долгим – и в конце 80-х многие властители дум готовы были подписать смертный приговор Советскому Союзу как агрессивной и преступной системе. Тяжелым камнем на этих весах легла Прага. Но в 1968-м у руководителей СССР не было выбора. Податливость обошлась бы еще дороже. А при сохранении сверхдержавы и социалистического блока у страны оставались разнообразные шансы на благополучное развитие.