Светлана Муромцева Он ведь с красным знаменем цвета одного!

Светлана Муромцева

Он ведь с красным знаменем цвета одного!

Октябренком мне быть не довелось. В городке Острино в октябрята вступить я не успела, а в Минске процесс политизации первого «Д» класса, по-видимому, уже состоялся до моего приезда. Опоздала. Ко времени моего появления в Минске все одноклассники уже были украшены красной звездочкой с анодированным, ядовито-желтым кучерявым Володей в центре. У меня звездочки не было. Как принимают в октябрята, я потихоньку выяснила у соседа по парте. Оказывается, надо, чтобы был важный праздник 7 Ноября. В этот великий день, по словам Миши, требовалось прийти в школу нарядным, чисто вымытым и принести с собой эту самую звездочку. Потом на торжественной линейке такие же нарядные и чистые пионеры, то есть практически уже взрослые, состоявшиеся люди, прикалывают к твоему передничку красную звезду. И все: ты уже октябренок.

Несколько удивило то, что звездочку надо было принести с собой. Мне казалось, что это орден, которым должны торжественно награждать. То есть подарить, как дарят все нормальные ордена и медали. Второе. Где взять такую вещицу? Неужели столь важные ценности могут запросто продаваться в магазинах? Если да, то в каких? Не в гастрономах же. И главный вопрос: мне что, ждать опять 7 Ноября?! И целый год ходить неизвестно кем, быть каким-то изгоем?

Спросить у строгой Натальи Петровны, как мне быть, и в голову не приходило. Еще выяснится, что я вообще не имею права ходить в класс, где все, кроме меня, – октябрята.

Отсутствия на мне звездочки никто не замечал. Более того, я увидела, что некоторые одноклассники не всегда надевали этот знак отличия.

Мой старший брат первые пять классов учился в городе Дрогобыч, на западной Украине. Там у них вообще все было по-другому. И потом, он был уже настолько старым пионером, что даже красный галстук носил преимущественно в кармане. К нему со своими вопросами не подойдешь: обсмеет.

Так я и мучилась в одиночку, ощущая себя неполноценным человеком, да к тому же обманщицей.

Мучиться пришлось долго: аж до следующего великого праздника – Первое мая, с которым ко мне пришла настоящая беда. Наталья Петровна объявила, что состоится общешкольная торжественная линейка, на которой надо быть при полном параде. То есть опять-таки: чисто вымыть руки, уши и девочкам завязать исключительно белые банты на головах (даже тем, которые носили стрижку), надеть белые парадные передники и – обязательно! – приколоть октябрятскую звездочку. Вот ее, звездочку, не забыть ни в коем случае!

Вот так дела… Мало того, что у меня просто не было этой чертовой звездочки, так я еще и не имела права ее носить. Наверно, не имела. И не скажешь никому: тогда всё обнаружится и величайший позор обрушится на мою бедную голову. На линейку меня точно не допустят, даже если я вымою руки и уши не просто мылом, а со стиральным порошком.

Прибежав домой, я быстренько кинулась перебирать мамины брошки: вдруг да найдется что-то, напоминающее звезду. Одна ерунда всякая: какие-то цветочки, квадратики, бантики, да и те – синие, зеленые, фиолетовые. Ничего пятиугольного и красного не было. Попался на глаза большущий кусок янтаря, привезенный летом из Паланги! Вот оно! Он был темно-оранжевым, почти красным и размером как раз таким, как надо!

Вытащив папины тиски, не без труда я присобачила их к кухонному столу (семилетний ребенок, девочка!). Зажав с трудом в тисках кусок янтаря, принялась треугольным рашпилем выпиливать из него предмет нужной формы. Дело оказалось не таким уж простым: рашпиль царапал янтарь вкривь и вкось, отчего тот становился некрасивым, тусклым и никак не хотел напоминать звездочку. За этим занятием, всю грязную, лохматую, исцарапанную и мокрую от трудового пота, и застал меня брат. Пришлось сознаваться.

Хорошенько отсмеявшись и подняв с пола выроненный от смеха портфель, брат куда-то ушел. Вернулся быстро. На его раскрытой ладошке прямо перед моим носом сверкала настоящая октябрятская звездочка, которая и была мне немедленно вручена. В ответ на мой идиотский вопрос:

– А имею ли я ПРАВО ее надеть? – последовал очередной взрыв братского хохота:

– Цепляй на грудь, да и носи! Нужна ты им…

Мой мудрый брат был старше меня на целых пять лет, в том далеком 1965-м он многое понимал и уже знал настоящую цену разным вещам, про которые я по малолетству понятия не имела.

И вдруг наступила весна! Яркое майское солнце било толстыми лучами прямо на стол, где валялся испорченный янтарь. В открытую форточку, вместе с громким пением птиц, ворвался теплый свежий ветер, на мокнущей в стакане ветке раскрылись настоящие маленькие зеленые листья! Мир опять сделался большим и красивым.

На первомайской торжественной линейке я стояла в белом переднике, на голове красовался огромный белый бант, а на моей груди сверкала новенькая звездочка. И я поняла важную вещь: счастье в том, чтобы быть как ВСЕ.

Потом принимали в пионеры. В первый эшелон меня не записали, несмотря на то что я училась хорошо и ничего не нарушала.

Потом опять принимали в пионеры, а я простудилась и проболела это событие, отлеживаясь дома с перевязанным горлом.

И потом принимали в пионеры уже последних: второгодников, просто двоечников, нарушителей и прочий асоциальный элемент. По злой иронии судьбы я опять болела – на сей раз каким-то гастритом.

Так мне и не удалось стать пионеркой, несмотря даже на то, что «Клятву юного ленинца» я заранее добросовестно выучила: к тому самому, первому разу…

Когда же наступил очередной «великий праздник» и было велено прийти на праздничную линейку в парадной форме и – естественно – в отглаженном пионерском галстуке, я спокойно пошла в магазин, заплатила семьдесят копеек и купила себе галстук. Даже отглаживать утюгом его не стала. Так и алел он на мне, изгибаясь во все стороны девственными магазинными изломами. И мне было нисколечко не стыдно.

К десятому классу, уже будучи комсомолкой, я поняла, что в этой стране все можно делать понарошку. Не просто можно, но даже нужно. Кругом было вранье. Тот, кто врал наиболее красиво и убедительно, жил лучше, чем те, которые врать не умели или не хотели. Тот, кто не только не врал, но и пытался говорить правду, из страны изгонялся с позором. Как Солженицын, чье имя учительница Наталья Петровна произносила шепотом, говоря о «запрещенной литературе».

И вся страна годами наблюдала за тем, как взрослый и даже старый человек цеплял на себя звезды совсем не октябрятские. Был он в той стране главным. И потому над ним смеялись потихоньку, беззвучно.