Советский характер

Советский характер

В 8 часов утра 25 июля над Екатерининской гаванью торжественно прозвучала медь оркестров. На палубах кораблей замерли шеренги моряков в праздничном обмундировании, при всех орденах и медалях. Корабли оделись флагами расцвечивания.

Северный флот отмечал двойной праздник: свой десятилетний юбилей и День Военно-Морского Флота.

На каждой из лодок, находившихся в базе, перед строем был зачитан Указ:

«За образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками и проявленные при этом доблесть и мужество наградить орденом Красного Знамени бригаду подводных лодок Северного флота.

Председатель Президиума Верховного Совета СССР М. Калинин.

Секретарь Президиума Верховного Совета СССР А. Горкин.

Москва. Кремль. 24 июля 1943 г.».

Громкое переливчатое «ура» трижды прокатилось над палубами и дальним эхом замерло в сопках. И снова гремит «ура» — уже в честь славных наших лодок «Щ-403» и «Щ-404», награжденных орденом Красного Знамени. И снова «ура» — в честь «М-172», «Щ-402» и «Щ-422», преобразованных в гвардейские.

Но не только подводники ходят сегодня именинниками. Орденом Красного Знамени награждены эскадренный миноносец «Валериан Куйбышев», дивизион кате-

[249]

ров «МО» капитана 3 ранга Зюзина, тральщик «ТЩ-32», отдельный береговой артиллерийский дивизион майора Космачева, 12-я бригада морской пехоты. Гвардейским стал эсминец «Гремящий».

Подумать только — десять лет назад, когда мы пришли обживать эти края, какими дикими и пустынными казались они нам! Как екало у нас первое время сердце, когда вспоминали мы Ленинград, Кронштадт, ставшую родной Балтику. И какой неправдоподобной все-таки казалась нам мысль, что в этих малолюдных местах, где человеку чуть ли не ежедневно приходится воевать с природой, может разразиться по-настоящему большая, кровопролитная война!

Десять лет! Как мало это по сравнению с историей Балтийского флота, берущего свое начало от Петра I, или по сравнению с историей флота на Черном море, носившем на своих волнах корабли Спиридова и Ушакова. И как это много, если судить по тому, что сделано на Севере, каким стал его флот. У нас есть надводные корабли разных классов. Наша бригада подводных лодок, несмотря на потери, стала многочисленней, чем была до войны. Наша авиация добилась господства в воздухе. Наша береговая артиллерия — неприступная оборонительная сила. И ведем мы бои на таких просторах, которых не сыщешь ни на Балтике, ни на Черном море. Таков уж наш театр.

Впервые за время войны так весело и с такой широтой отмечали мы военно-морской праздник. Да это и понятно. Победа была еще неблизка, но зрима и ощутима. Позади был триумф на Волге. Сейчас, в эти дни, гремела почти такая же по масштабам битва у Курска. В огне невиданных танковых сражений все явственнее проступал счастливый для нас исход. И там, где решались главные судьбы Советской России, и здесь, на самом-самом правом фланге, дела шли хорошо. Что ж не праздновать-то?

Был и концерт в Доме флота. Был и банкет. Были и многочисленные поздравления. Не было лишь душевной легкости и покоя: перед глазами не могли не стоять судьбы боевых друзей, не вернувшихся с моря.

«Щ-422» не получила заслуженной награды. За десять дней до того, как был подписан Указ, связь с ней прервалась. А в море лодка вышла 1 июля.

[250]

Нелепое совпадение: когда Видяев вышел командиром на «Щ-421», лодка тоже не успела получить боевой орден. Но тогда погиб лишь сам корабль — люди остались живы. Сейчас дело обстоит в тысячу раз хуже. Не вернулась лодка, не вернулся экипаж. И что случилось с ними — никому не известно.

Навсегда мне врезалось в память, как Федор Алексеевич с присущим ему оптимизмом говорил, застенчиво улыбаясь, друзьям:

— Вот сбегаю в море разок — и в отпуск. Комфлот отпустить обещал, сына повидать надо.

Незадолго до этого Федор наконец описался с женой, связь с которой оборвали долгие и извилистые эвакуационные пути-дороги. Своим малышом он еще не успел по-настоящему налюбоваться.

Не будет теперь долгожданной встречи.

Шуйский и Каутский ходят сами не свои. С Видяевым их связывала неразлучная дружба. Это была замечательная троица. При всем несходстве характеров их роднило одинаково честное, предельно добросовестное отношение к своему боевому труду, влюбленность в свою профессию. Я не хочу сказать, что другие командиры не обладали такими же качествами. Но у этих они были выражены особенно ярко, наложив отпечаток на весь их духовный склад. Это были скромные трудяги по характеру и образу мыслей. Но слово «скромность» никак не подходило к их боевым делам.

За Видяевым прочно закрепилась репутация исключительно настойчивого и отважного командира. Обнаружив цель, он делал все возможное и невозможное, чтобы не дать ей уйти. Он никогда не останавливался перед тем, чтобы прорвать охранение, каким бы плотным оно ни было, и нанести «пистолетный» удар с четырех-пяти кабельтовых наверняка. Такой была его атака по огромному транспорту в апрельском походе. Так же атаковал он и в майском походе, в котором после успешного залпа на лодку за три часа было сброшено триста пятьдесят глубинных бомб.

Атаками Видяева интересовались все командиры. Все его удары носили отпечаток яркого таланта. Все действия Видяева оказывались наиболее разумными и приемлемыми для сложившейся обстановки. Его умение поль-

[251]

зоваться акустическими пеленгами при выходе в атаку при плохой видимости ставили в пример.

На бригаде хорошо был известен и такой случай. Выходя в атаку, Видяев увидел, что сторожевик из состава охранения повернул прямо на лодку. Заметил он ее или изменил в эту сторону курс по простому совпадению, выписывая противолодочный зигзаг, сказать было трудно. Форштевень корабля вспарывал воду, неумолимо приближаясь к лодке. До выпуска торпед оставалось совсем немного. И Видяев не сворачивал с боевого курса.

Вдруг сторожевик отвернул. А вслед за этим лодка вздрогнула, выпуская торпеды. Потом Федор Алексеевич так объяснял свои действия:

— Я был почти уверен, что сторожевик идет в нашу сторону случайно. Но даже если он шел на таран, все было рассчитано: выпустить торпеды мы бы успели.

В этом был весь Видяев.

Что касается экипажа, то он был вполне под стать командиру. «Гвозди б делать из этих людей, крепче б не было в мире гвоздей», — эти слова Тихонова словно специально предназначались для гвардейской команды «Щ-422».

Моряки очень любили своего доброго, отзывчивого командира. Да только ли они? Это чувство к нему разделяла вся бригада. Не составлял исключения и командующий флотом.

В день последнего выхода «Щ-422» в море Арсений Григорьевич вручал Видяеву третий по счету орден Красного Знамени. Эта по-военному краткая, но торжественная церемония состоялась на лодке. Надо было видеть, как радостно восприняли подводники очередную награду командира корабля.

Сойдя на пирс, Головко сказал:

— С таким командиром личный состав пойдет в огонь и в воду. Скромный, самоотверженный, способный. Посмотрите, всего год, как он командует «Щ-422», а боевой счет довел с четырех до одиннадцати. Это, бесспорно, кандидат к представлению на звание Героя.

Но вот прошли все сроки, на которые была рассчитана автономность «щуки», и я доложил Головко, Николаеву и Виноградову, что Видяев не вернется…

Почему же Федор Алексеевич не был посмертно удостоен звания Героя Советского Союза? Этот вопрос

[252]

и поныне вызывает у многих недоумение. Ведь заслужил!

В Полярном, неподалеку от Екатерининской гавани, стоит небольшой памятник, созданный флотским художником Алексеем Кольцовым. На скромном постаменте — бюст Видяева в реглане и в походной ушанке. Это — дань уважения и любви североморских подводников к герою.

* * *

Многое, очень многое можно сказать о каждом из тех, кто навечно остался в море на гвардейской «Щ-422». И о помощнике командира Николае Беляеве — это он в бытность свою штурманом на «Щ-403» спас ее от смертельного тарана срочным погружением. И об инженер-механике Алексее Большакове, который служил на «Щ-402» и после страшного взрыва на ней привел израненную лодку в базу. И о штурманском электрике Степане Черноусове, светлый духовный облик которого явственно проступал из письма-завещания, оставленного им в политотделе. В этом письме старшина писал своим родителям:

«Родные мои! Я стал на защиту моей Родины и хочу нанести как можно больше урона проклятым людоедам. Каждая минута моей жизни отдана борьбе за счастье народа. В этой борьбе я могу погибнуть. Если так случится, знайте: ваш Степан принес Родине пользу, он воевал с фашизмом и отдал свою жизнь за правое дело, за народ, за партию…»

Но, говоря о самых заслуженных и опытных, нельзя не вспомнить и о самом молодом.

У нас на бригаде было немало юнг. Среди них — Станислав и Юрий Мирошниченко, сыновья заместителя флагмеха (оба потом стали офицерами), Валя Хрулев, сын командира «М-105» (он мичманом остался на сверхсрочную). Большинство юнг работали в судоремонтных мастерских. Но некоторые осваивали и другие специальности. Митя Гомлин, например, учился на радиста.

Все без исключения юнги мечтали пойти в боевой поход на лодке. Стоило большого труда удерживать их от этого. Митя тоже рвался в море. Чтобы получить это право, он меньше чем за полгода вполне овладел своей специальностью. Но его выпускали лишь на Кильдинский

[253]

 плёс на «Умбе» да на лодках, выходивших для отработки учебных задач.

В конце июня флагманский связист Болонкин доложил мне, что юнга Гомлин как радист подготовлен хорошо, лодки изучил и буквально со слезами просится в боевой поход. Ну что тут было делать?! У нас уже случалось так, что юнги после долгих запретов находили способ побывать в море. Пробравшись перед походом на лодку, мальчик прятался в таком укромном месте, что обнаружить его было почти невозможно. Не исключено, что ему помогал в этом кто-нибудь из матросов. А когда лодка оставляла берег далеко позади, «заяц» объявлялся из своего тайника. Командиру ничего не оставалось делать, как признать новоявленного члена экипажа — ведь не возвращаться же из-за него в базу.

Митя, видимо, уже «доспел» и был готов на нечто подобное. И я скрепя сердце разрешил пустить его на «Щ-422».

Мальчик радовался так, словно его отпустили на побывку к родителям. Кто знал, какую судьбу придется ему разделить с боевым гвардейским экипажем…

* * *

С утра я редко задерживаюсь на флагманском командном пункте. Дел каждый день невпроворот. То нужно наведаться на «Красный горн» насчет ремонта. Возможности в этом отношении у нас довольно слабые — ремонт все-таки узкое место. Не хватает ни доков, ни техники, ни рук. Обходимся только потому, что люди трудятся, не щадя своих сил.

То нужно заглянуть на лодку, готовящуюся к походу, проверить, как там дела. То, глядишь, запланирован выход на корабле-цели для приема учебной задачи у лодки, вступающей в строй после долгого ремонта.

А то зайдет с утра командующий — благо его ФКП, тоже расположен неподалеку.

— Чем заняты, Иван Александрович?

— Да ведь как обычно.

— Собирайтесь, поедемте в авиацию.

У летчиков сегодня крупная операция, и мы едем на их КП, чтобы из первых рук узнать, как она проходит. Это — не пустая трата времени. Оказывается, и у авиа-

[254]

торов подводник может почерпнуть для себя много полезного. Яснее становится обстановка на театре, лучше ощущаешь пульс оперативной жизни флота и четче представляешь роль и возможности своей бригады.

Никогда не нарушается у нас устоявшийся ритуал инструктирования командиров, уходящих в боевые походы. Многое значит для командира доброе напутствие, теплое слово. Это-то я уж знаю на собственном опыте. И встреча лодок, возвращающихся с моря, тоже проходит без отступлений от принятого порядка. Лодки встречают комбриг, начальник штаба, начальник политотдела, а если есть такая возможность у командующего, члена Военного совета и начальника политуправления, то и они не преминут появиться на пирсе.

Так и проходит в этих неизбежных хлопотах день. А еще надо подготовиться к завтрашнему разбору похода или к занятию с командирами. И бумаги. Никогда не думал, что комбригу приходится иметь дело с таким обилием бумаг, которые надо читать, подписывать, принимать по ним какие-то решения. Война войной, а без бумаг, видно, не обойтись. Они иной раз допоздна съедают весь вечер.

И еще в любое время суток оперативный дежурный может доложить, что пришла радиограмма с такой-то лодки, и что положение там создалось сложное, и что командир опрашивает: как быть дальше? Трижды, четырежды надо подумать, прежде чем дать ответ на такую радиограмму. Надо представить себя там, в холодном и мокром мире, в окружении врагов, представить и понять обстановку, вызвать в памяти те чувства, которые испытывает сейчас командир лодки. Большие последствия может иметь ответ, посланный командиру. Преувеличишь трудности, с которыми он столкнулся, — и уйдет лодка с позиции, оголив ее, оставив открытой лазейку для неприятельских караванов. Недооценишь размер осложнений, грозящих лодке, — и пойдет корабль навстречу своей, может быть даже бесполезной, гибели…

Крепко надо подумать, прежде чем дать какое бы то ни было указание командиру, находящемуся в море.

Мне теперь, по сути дела, не приходится бывать в боевых походах. Не потому, что не тянет, не чувствую в этом потребности, и не потому, что времени нет — на это время всегда бы можно найти. Но командующий в ответ

[255]

на мои просьбы выйти в море говорит: «Незачем. Уйдете вы на одной лодке — одному командиру и будет помощь. А вся бригада на двадцать суток без руководства останется…»

Когда часто ходишь в боевое плавание, сердце грубеет. Смертельный риск, физические трудности и даже страдания перестают трогать, вызывать сочувствие — все это приобретает черты повседневности, укладывается в рамки вполне обычного. Но когда долго сидишь на ФКП, начинаешь смотреть на жизнь и дела лодочных экипажей немножко как бы со стороны. И не можешь не восхищаться мужеством и нечеловеческой выносливостью — физической и моральной — этих людей. И порой ловишь себя на мысли, что почти каждый поход, каждая атака — подвиг.

А походов, которые вызывают такое отношение, у нас за последнее время проведено немало. В августе отличились обе старые североморские «эски» — «сто первая» и «сто вторая».

«С-101» под командованием Евгения Трофимова выходила в Карское море. Егоров обеспечивал это плавание. В ту пору совершал переход необычный конвой, состоящий из речных судов, от устья Печоры до устья Оби. Руководство Главсевморпути, обеспокоенное, как бы не повторился прорыв надводных кораблей противника на наши внутренние коммуникации наподобие прошлогоднего рейда «Шеера», запросило через посредство Москвы прикрытия в виде подводной лодки. И лодка была послана.

Надводных кораблей «С-101» не встретила, да их и не было в Карском море. Зато с подводным рейдером встреча произошла. Сначала акустик, а потом и командир в перископ обнаружили неприятельскую лодку в надводном положении. Во время сближения «эска» ничем не нарушила скрытности, и с шести кабельтовых последовал трехторпедный залп.

Гибель врага удалось не только пронаблюдать в перископ. На месте, где торпеды настигли цель, разлилось огромное пятно соляра, плавали обломки дерева, пробковая изоляция, бумага, одежда, обезображенные трупы. По документам, выловленным из воды, установили, что лодка называлась «U-639» и что командовал ею капитан-лейтенант фон Вихман.

[256]

— Если бы этого пирата не потопили, — говорил потом командующий флотом, — то из пятнадцати речных судов, входивших в конвой, немногие добрались бы до места назначения.

А на западе, у мыса Слетнес, «С-102», которой по-прежнему командует капитан 3 ранга Городничий, потопила вражеский транспорт.

В том же августе в свой второй боевой поход выходила «Л-15». На этот раз кроме минной постановки перед лодкой стояла задача действовать и в торпедном варианте. Капитан 3 ранга Комаров, увидев в районе Конгс-фиорда три малых тральщика, стоявших без хода друг возле друга, произвел по ним шеститорпедный залп. Прогремели взрывы. Когда командир поднял перископ, над поверхностью моря стлался черный дым, и уточнить результаты атаки ему не удалось.

Сентябрь был ознаменован новыми успехами. В очередной поход отправился капитан 3 ранга Кучеренко. Из этого похода «С-51» вернулась с триумфом: на ее счету три торпедированных транспорта. Все три атаки были выполнены искусно и смело. Командир и экипаж умело и мужественно вели себя во время преследования и бомбежек.

Отличились и именные «малютки» — «Ярославский комсомолец» и «Новосибирский комсомолец». Первая из них под командованием капитан-лейтенанта Лукьянова атаковала большой конвой, и каждая из двух выпущенных ею торпед настигла по транспорту. «Новосибирский комсомолец» впервые выходил на позицию. Вместе с командиром лодки капитан-лейтенантом Кофановым на ней находился и комдив — капитан 2 ранга Фисанович. Лодка встретила конвой из одного транспорта и довольно сильного охранения. Этот единственный транспорт и был пущен ко дну.

Каждый из этих походов, каждую из этих атак, я еще раз повторяю, можно назвать подвигом. Но если слова «можно назвать» или «можно приравнять» все-таки несут какой-то оттенок условности определения, то о двух сентябрьских походах следует сказать без всяких скидок: да, это были подвиги, далеко выходящие за пределы будничного.

«Щ-404» находилась на позиции в Варангер-фиорде. 14 сентября у мыса Кибергнес произошла ее первая

[257]

встреча с врагом. Эскорт в составе десяти вымпелов конвоировал транспорт водоизмещением в восемь тысяч тонн. Григорий Филиппович Макаренков вывел лодку в атаку и дал по транспорту носовой залп. Две торпеды, достигнув его борта, решили участь судна. Лодка удачно уклонилась от преследования — все сброшенные кораблями охранения бомбы упали далеко в стороне.

Настроение у команды было боевое. Всем не терпелось скорее снова повстречаться с врагом. И ожидание моряков не было обмануто. Двадцатого числа вскоре после полудня молодой краснофлотец Леванович, несший акустическую вахту, доложил, что слышит шум винтов. Началось сближение с целью. Минут через сорок в разверзшейся стене тумана Макаренков увидел два танкера. Но туман тут же вновь поглотил их. Командир решил продолжать атаку по акустическим пеленгам. В 13 часов 11 минут из носовых аппаратов последовал залп, и вскоре глухой подводный гул возвестил о попадании двух торпед.

Но уже не к победным результатам боя было приковано внимание всего экипажа. Одна из четырех торпед, не выйдя до конца из аппарата, застряла в нем. Курок ее откинулся, и машины самодвижущегося снаряда начали работать. Первый отсек наполнился едким запахом керосина и горелой резины. Но страшно было не это. Лодка шла, и вертушки инерционных ударников торпеды крутились встречным потоком воды.

Эти вертушки выполняют у торпеды роль предохранителей. Пока торпеда находится в аппарате, она не опасна или, точнее говоря, почти не опасна. Ее взрыватели не могут сработать, потому что ударники удерживаются стопорами. Но когда торпеда выходит из аппарата, откидывается ее курок, поднимаются крышки взрывателей и встречный ток воды начинает вращать вертушки предохранительных стопоров. Прокрутившись определенное время, вертушки снимают стопора с ударников, и теперь достаточно даже небольшого толчка, чтобы бойки накололи капсюли-детонаторы с гремучей ртутью и грянул страшный взрыв.

Итак, лодка отрывалась от места атаки, и застрявшая торпеда вскоре пришла в боевое состояние. К счастью, противник не сразу опомнился после удара и начал преследовать «щуку» лишь спустя тридцать две минуты

[258]

после потопления танкера. Он сбросил всего восемь бомб, но взорвались они довольно близко от лодки, и каждый взрыв заставлял замирать сердца людей. Ведь торпеда от этого могла сработать.

Теперь надо было уйти подальше от неприятельского берега, чтоб всплыть и разоружить торпеду. А это значило: форсировать на большой глубине минное поле.

Дифферентовка лодки нарушилась, и удерживать ее на ровном киле было невероятно трудно. Но на «Щ-404» служили такие выдающиеся горизонтальщики, как боцман Юдин и рулевой Гандюхин. Они и несли попеременно вахту, пока лодка шла через минное поле, а шла она долго. Под стать этим морякам работал и рулевой-вертикальщик Суворов. Каждую минуту мог донестись доклад из первого отсека: коснулись минрепа правым (или левым) бортом! — доклад, требовавший от старшины Суворова немедленного и безошибочного изменения курса.

Нелегко передать словами напряжение, которое сопутствовало этому полусуточному переходу. Все понимали: судьба корабля находится в руках случая. Неосторожный толчок о минреп, не говоря уж о взрыве мины, мог стать роковым. И командир и все, кто несли вахту, делали все возможное, чтобы уменьшить вероятность трагической случайности.

Наконец лодка всплыла. Теперь дело за человеком, который взялся бы за разоружение торпеды. Среди торпедистов не было недостатка в желающих. Макаренков остановил свой выбор на смелом моряке и отличном специалисте старшем краснофлотце Сергее Камышеве. Задание это грозило двойным риском. Неосторожное движение — и погибнет вся лодка, погибнет и торпедист. Внезапно появится противник — лодка произведет срочное погружение, а торпедист… В общем, все ясно. Но Камышев не отступился. Он понимал, что в конце концов кто-нибудь должен же выполнить эту смертельно опасную работу.

Взяв артиллерийский банник, торпедист обследовал, в каком положении находится торпеда, насколько она высунулась из аппарата. После этого Камышев надел легководолазный костюм и спустился в ледяную воду. Мешала зыбь. Соленая холодная вода резала глаза. Но моряку надо было работать не мигая, чтобы ни на секунду не терять из виду опасный ударник. Пять раз ухо-

[259]

дил под воду Камышев, пока ему удалось вынуть и утопить оба взрывателя.

Через две минуты, после того как он поднялся на палубу последний раз, в воздухе появился «фокке-вульф». Прозвучал сигнал срочного погружения…

…Другой случай, получивший широкую известность на всем флоте, произошел в этом же месяце с «Л-20». 3 сентября в 10 часов 24 минуты лодка атаковала у мыса Слетнес транспорт, идущий в сопровождении сторожевиков. Трехторпедный залп, произведенный в четырех кабельтовых, отправил судно на дно. Через шесть минут началось преследование лодки.

Уклоняться пришлось вдоль берега, где наряду с глубинами, превышавшими сто метров, встречались и банки и подводные скалы — «сахарные головы», причем далеко не все из них были нанесены на карты. Об одну из этих банок и ударилась лодка своей носовой частью. Во второй отсек через поврежденную шахту гидроакустической установки стала поступать вода. О всплытии не могло быть и речи — преследование лодки продолжалось.

Командир «Л-20» капитан 3 ранга Тамман повернул ближе к берегу, чтобы на подходящей глубине лечь на грунт. Так лодка оказалась на грунте на глубине сто десять метров.

В первом и втором отсеках, разделенных легкой переборкой и потому представлявших собой как бы один отсек, находилось тринадцать человек во главе со старшим лейтенантом Шапоренко: мичман Пухов, старшины, 2-й статьи Доможирский, Острянко, Чижевский, старшие краснофлотцы Бабошин, Крошкин, Фомин, краснофлотцы Егоров, Матвейчук, Никаншин, Хоботов и проходивший практику курсант училища Портнов. Вода прибывала довольно интенсивно, но моряки деловито, без паники повели борьбу за жизнь корабля. Быстро, со знанием дела выполняли они распоряжения, поступавшие от Шапоренко и из центрального поста.

Вода в изолированных от всей лодки отсеках дошла до второго яруса коек. Люди находились в ледяной воде, головы их — в сравнительно небольшой воздушной подушке. Огромное, до десяти атмосфер, давление сжимало тела. Тускло мерцало аварийное освещение. Но люди не падали духом.

[260]

Чтобы создать в отсеке противодавление и прекратить дальнейшее поступление воды, надо было очистить клапан аварийного осушения, оказавшийся засоренным. Острянко и Чижевский несколько раз ныряли до палубы и очистили клапан. Потом по приказанию Шапоренко нырнул Доможирокий с ключом в руках, чтобы открыть пробку клапана. Но его ударило током Пришлось снять питание с электросети в аварийных отсеках. Все погрузилось в непроницаемую темноту. И тогда старшина Доможирский сумел открыть клапан. Потом он вместе с краснофлотцем Фоминым нырял еще несколько раз, чтобы подсоединить к клапану шланг. Наконец воздух высокого давления пошел в отсек.

— Как самочувствие? — запрашивал из центрального поста командир, не скрывая своего беспокойства. — Выдержите ли до наступления ночи?

— Выдержим… — хрипло отвечали моряки.

Они понимали, что, пока над морем день, а поблизости крутится противник, всплывать — значит обрекать корабль на гибель. И они держались, потому что верили друг в друга, верили в своего командира, в то, что он найдет выход из труднейшего положения, не даст погибнуть ни лодке, ни им.

И, находясь в жутком подобии затопленного склепа, люди верили и терпели. И не просто терпели, а еще ухитрялись производить нужные переключения воздуха, перепускать его из торпед в баллоны, ибо от этого зависела способность лодки всплыть на поверхность.

Несколько раз пускались в ход все помпы для откачки воды. Но звук работающих механизмов привлекал сновавшие поблизости противолодочные корабли, и механизмы приходилось выключать. Корабли отходили — и снова работали водооткачивающие средства.

Только после 23 часов сумел произвести Тамман всплытие. Лодка под дизелями двинулась в сторону базы. Но для героев носовых отсеков испытание не кончилось. Нужно было медленно, постепенно понизить там давление воздуха, чтобы не вызвать у них кессонной болезни. И вдруг давление в первом и втором отсеках резко упало, сравнявшись с атмосферным, — видимо, воздух ушел через поврежденную шахту гидроакустики.

В 2 часа 4 сентября были открыты переборочные двери в третий отсек. Лишь трое из тринадцати с трудом

[261]

передвигались сами. Остальных вынесли на руках. Краснофлотец Александр Егоров был без сознания (на следующий день он скончался в госпитале в Полярном). Все остальные испытывали жестокие муки от кессонной болезни.

Лодка вернулась в базу 5 сентября. Весть о коллективном подвиге тринадцати с невиданной быстротой распространилась по бригаде. Подводники гордились своими славными товарищами.

Эти подвиги уже в силу обстоятельств, в которых они совершались, были начисто лишены честолюбивых мотивов, заботы о славе. Это не были подвиги отчаяния, продиктованные инстинктом самосохранения. Конечно, моряки боролись и за свою жизнь, которая зависит от жизни всего корабля. Но не это было главным мотивом, Люди испытывали больший риск по сравнению с другими. И делалось это ради других. Делалось обдуманно, расчетливо, с великим самообладанием, так, чтобы взять на себя основную часть опасности и снять ее с товарищей, с корабля.

Как это назовешь? Двумя словами: советский характер.

* * *

О подвигах подводников рассказывала многотиражная газета бригады «Боевой курс». Начала она выходить с 1 августа. Ее первым редактором был старший лейтенант Любович.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.