И. Дроздов Солдатский характер
И. Дроздов
Солдатский характер
Личный состав батареи находился в артиллерийском парке, когда в казарму пришел новичок-солдат Насибов. До вечера он пробыл у старшины в каптерке, а когда настало время вечерней поверки, несмело подошел к строю и занял место на левом фланге. Началась поверка. Старшина называл фамилии, солдаты бойко отвечали. И чем ближе подходила очередь новичка, тем больше он волновался. На смуглом лице проступил румянец.
— Рядовой Насибов!
— Я! — ответил солдат, едва узнав собственный голос.
Если бы не команда «смирно», все посмотрели бы на новичка, оценили бы его внешний вид, выправку, но попробуй поверни голову перед всевидящим оком старшины, живо получишь замечание. А посмотреть интересно. Ведь как-никак не один год кашу из общего котла есть придется.
Старшина продолжал:
— Рядовой Насибов назначается в расчет сержанта Тараскина.
Алексея Дмитриевцева, второго наводчика из расчета Тараскина, известие о назначении Насибова не воодушевило. «Не видать теперь расчету первого места! — с досадой размышлял Дмитриевцев. — Когда-то он теперь товарищей нагонит...»
Наконец поверка была окончена, и старшина распустил строй. Дмитриевцев видел, как к новичку подошел сержант Тараскин и начал разговаривать с ним.
«Первое знакомство с подчиненным», — ухмыльнулся наводчик. И, выждав момент, когда Насибов остался один, он как бы ненароком придвинулся к нему.
— В нашем расчете служить будешь.
Насибов взглянул на него равнодушно.
— Как тебя зовут?
— Мурсал.
— Ишь как — Мурсал! Неловко назвали. Может, по батюшке лучше, а? Я говорю, батюшку-то как зовут?
— Намаз, — неразборчиво буркнул Насибов и хотел было отойти в сторону, чтобы отвязаться от этого рослого с тонкой талией солдата, но Дмитриевцев проводил его до самой койки.
— Намаз, говоришь? Хорошо! Это, брат, лучше, выходит, Намазович, а проще — Намазыч. Странные у вас имена! Должно, и наши имена звучат для вас непривычно.
Дмитриевцев, сильный, гибкий, с длинными руками, держал себя свободно, шумно вдыхал воздух, по-хозяйски прохаживался между койками. Насибов хотя и крепкого сложения, но незаметный, тихий; он весь как-то съежился, опустил голову, точно в чем-то провинился и теперь ждал наказания.
— Служил где или сразу к нам? — допытывался Дмитриевцев.
— В другой части служил.
— Ну, и как служил? Поди, в учебе-то не силен был? Трудно, когда не силен в русском языке.
— Это Насибов-то не силен? — загремел проходивший мимо старшина батареи. — Да он благодарность от Министра обороны имеет, а вы, Дмитриевцев, говорите: не силен!..
И прошел дальше.
Дмитриевцев тронул новичка за плечо.
— Благодарность министра?.. Вот это да! Ну-ка, расскажи, за какие заслуги получил?
Но Насибов только опустил стриженую голову и даже исподлобья не взглянул на собеседника.
— Ты что ж, не слышишь меня или говорить не хочешь?
— Зачем, слушай, говорить? — покачал головой Насибов. — Не надо говорить...
— Вот те на! Не надо говорить! Я тебя не по любопытству спрашиваю, а по службе, как первый наводчик.
Но новичок все так же неподвижно сидел на краю табуретки, и было трудно понять, соглашается он с Дмитриевцевым или по-прежнему не хочет продолжать беседу. Наводчик почувствовал себя неловко и, постояв еще минуту, с досадой махнул рукой и направился к своей койке...
Погас свет. Только над входной дверью горела синяя лампочка. И койки, и табуретки, и стенная газета, что висела против Насибова, — все погрузилось в тихий полумрак. Мурсал закрыл глаза. В сознании одно за другим всплывали впечатления дня. То взору представлялся старшина, то шумный и большой солдат, донимавший его вопросами. Слышался его басовитый голос: «Благодарность министра?.. Ну-ка, расскажи!» А что Мурсал мог ему рассказать? Объявил командир полка перед строем... Так и сказал: «Министр обороны СССР за отличные действия на тактических учениях рядовому Насибову объявляет благодарность». За отличные действия... Почему отличные? Он действовал, как все. Может, за то, что с пулеметным станком на плечах перешел реку?.. Но разве мог он не перейти? Разве можно было не выполнить приказ командира роты?..
Рота наступает. Впереди река. И, как назло, отказала плавающая машина; приказано переправиться вброд. В боевом порядке одного из стрелковых взводов под огнем противника быстро продвигается пулеметное отделение. В цепи отделения, на левом фланге, рядовой Насибов. Он бежит, низко пригибаясь к земле. Мурсал помнит приказ: пулемету выдвинуться на противоположный берег. Как помощник наводчика, Насибов несет станок пулемета. Станок больно надавил плечи и спину — двадцать три килограмма! К тому же скатка, автомат, противогаз... А бежать еще далеко! Но цепь катится, цепь увлекает. Вот и река. Сейчас он бросится в воду. Плавает он неплохо, но с такой ношей любой чемпион по плаванию пойдет ко дну. Надежда на брод. Ну, а если река глубокая?.. Нет, командир все предусмотрел...
Цепь подкатилась к реке. Под ударами сапог заплескалась вода. Кусочками разбитого стекла поднялись и упали брызги. Стрельба с того берега становилась сильнее.
Насибов шел по каменистому дну.
Вода уже подступала к горлу. Насибов хотел посмотреть на товарищей, хотел убедиться, так ли глубоко в других местах, но под ногами вдруг исчезло дно. Насибов отступил назад и, когда его голова оказалась над водой, чуть отдышался, набрал полную грудь воздуха и снова вперед, под воду. Насибов считал секунды. Он знал, что без дыхания сможет продержаться примерно с минуту. Ну, а если и через минуту не станет мельче? Неужели командир ошибся?..
Солдат считал секунды и прибавлял шагу. Он слышал, как стучало его сердце, как к вискам подступала кровь. Но не бросать же пулеметный станок! Прошло еще десяток мучительных секунд. Он почувствовал боль в голове, перед глазами — красные круги. Дно под ногами вдруг поднялось. Рывок — и голова на поверхности! Широко раскрытым ртом Насибов жадно втягивал воздух...
Мурсал повернулся на другой бок, отмахнулся от воспоминаний. Ведь все в прошлом. А настоящее? Сумеет ли он и здесь заслужить уважение?..
Насибов горд, самолюбив. Это идет от отца.
Шло время. Однажды (это было в казарме) командир орудия сержант Тараскин сказал:
- На будущей неделе стрельбы из карабинов.
К Насибову подошел товарищ по расчету рядовой Эргашев.
— Ты хорошо стреляешь?
— Стрелял отлично.
Сказал и испугался своих слов. Расхвастался! А вдруг промажет? И тут же решил поправиться:
— В той части у меня был автомат, а здесь карабин. Может, и не попаду в мишень, — и широко улыбнулся. В черных глазах Мурсала сверкнул огонек задора.
Только Эргашеву он сказал так много. Заговори с ним Дмитриевцев, ни слова бы .не ответил. Впрочем, наводчик теперь заговаривал с Мурсалом редко. Может, потому, что командир отделения так много внимания уделяет Насибову: всегда рядом с ним — учит, показывает, поправляет. Но Дмитриевцев все-таки смотрел на него как-то странно. Нет-нет да и подмигнет лукаво. Насибов уверен, что Дмитриевцев его недолюбливает. «А за что он будет меня уважать? — думал Насибов. — Дмитриевцев — хороший наводчик, примерный солдат; любая работа горит у него в руках. И все-то он знает, во всем помогает товарищам. Каждый раз говорит: «Наш расчет должен стать отличным». И при этом пристально поглядывает на меня, будто хочет сказать: «За тобой только дело».
И Насибов, думая о предстоящих стрельбах, волновался. Вечерами почти бегом направлялся к сержанту Тараскину, брал у него наставление по стрелковому делу и сидел над ним столько, сколько позволяло время. На стрелковых занятиях, да и в любую удобную минуту тренировался на стрелковых приборах. Внимательно прислушивался к тому, что говорил ему командир отделения.
Наступил день стрельб, Когда пришла очередь Насибова выходить на огневой рубеж, сержант как бы невзначай тихонько пожал ему руку выше локтя. Мурсал с благодарностью посмотрел в лицо командира отделения и, спокойный, пошел вперед.
— Заряжай! — раздалась команда.
Насибов ловко, как делал в пехоте, припал к земле, выбросил вперед карабин. Он услышал, как кто-то сказал:
— Хорошая сноровка!
И почувствовал уверенность, хотя, совмещая мушку с прорезью прицела, заметил, что слегка дрожали руки. Но так они дрожали и раньше, а пули ложились в девятку и даже в десятку. Секунда, другая... Выстрел! За ним второй, третий... Насибов поднялся. Краем глаза увидел лица своих товарищей: довольны. Но результаты стрельбы еще неизвестны. Скорее бы объявили!..
Подошел Дмитриевцев, тронул за рукав:
— Молодец! Хватка солдатская!
Вдруг издалека кто-то выкрикнул.
— Посредственно!
«Мне? Посредственно?..» — со страхом подумал Мурсал.
Снова появился Дмитриевцев и коротко бросил:
— Мазила!
«Зачем мазила? — хотел возразить Мурсал. — Раньше я стрелял отлично!»
Но ничего не ответил, а только отошел в сторону. Казалось, что на всей земле не было несчастнее человека, чем он. И зря командир отделения подбадривающе кивнул ему головой, Мурсал все понимает.
О наводчике же подумал: «Дурной человек! Зачем говорит: «Мазила!» И смотрит так, будто я провинился. А вот Эргашев — добрый. Хорошая душа у этого человека! Идет ко мне и улыбается»,
— Тебе сказали «посредственно», а мне скажут «плохо». Кто из нас счастливее?
— Не надо стрелять плохо, — отвечает Насибов, — отлично стрелять надо.
Эргашев неуверенно возражает:
— Все по порядку бывает: сегодня посредственно, завтра хорошо, потом уж...
— А «плохо» пропустил? — оживляется Насибов.
— Плохо у меня было, — машет рукой Эргашев. И оба смеются.
С того дня Насибов еще больше ушел в себя. Он и раньше не отличался общительностью, редко заговаривал первым, все больше слушал, а если случалось включиться в беседу, односложно отвечал на вопросы, покачивая головой, и не очень весело улыбался. Теперь же у него появилось такое чувство, будто он задолжал всему расчету и не скоро сможет расплатиться. Одно лишь согревало сердце: он верил, что настанет день, когда он заставит Дмитриевцева пожалеть об обиде, которую тот нанес ему в тире.
На очереди были зачеты по материальной части.
— Завтра начнем переборку пушек, — объявил командир на вечерней поверке. — Теперь вы увидите механизмы в разобранном виде. Используйте эту возможность. Скоро зачеты по знанию техники.
Насибов живо представил себе учебный класс, развешанные на стенах плакаты, стол, а за столом — командира. Командир называет его фамилию. Провожаемый десятками глаз, Насибов идет к столу.
От этих мыслей стало так беспокойно, что захотелось выйти из строя и походить по казарме.
Вечером Мурсал взял учебник у сержанта и до самого отбоя читал. Укладываясь спать, с удовлетворением подумал, что устройство и принцип действия механизмов знает теперь неплохо и только не может удержать в памяти многих мудреных слов. «Завтра буду писать их на листке», — решил Насибов.
В артиллерийский парк солдаты направились с песней. Как и всегда, Дмитриевцев шел в голове строя, а Насибов замыкающим. Сегодня он шагал так же бодро, как и наводчик, но пел без воодушевления. «Им легко петь, — мысленно рассуждал Насибов, имея в виду товарищей по орудийному расчету. — Они все отличники учебы. И если расчет не называют полностью отличным, то это только из-за меня...»
Мурсал представлял себе радость товарищей при словах командира: «Насибов — отлично!» На общем построении командир батареи скажет: «Расчет сержанта Тараскина стал полностью отличным». А Дмитриевцев посмотрит на Мурсала через весь строй и дружелюбно кивнет головой. Правда, у Насибова есть одна посредственная оценка — по стрельбе из карабина, но на днях они снова пойдут стрелять, и Мурсал не сомневается, что поправит прежнюю оплошность. Не зря с ним столько занимается командир отделения.
Приступили к разборке пушки. Вначале Насибов работал в группе, которая занималась магазином. В строгом порядке Мурсал раскладывал на брезенте детали. Если встречалась незнакомая, спрашивал солдат, как она называется, и для памяти рисовал деталь себе в тетрадь. Никто не удивлялся его работе, а командир взвода, увидев тетрадь, сказал, что Насибов поступает правильно и что не мешало бы и другим последовать его примеру. И хотя никто его примеру не последовал, все заглядывали в тетрадь и повторяли слова командира, что Насибов поступает хорошо. Подошел к Мурсалу и Дмитриевцев, взял тетрадь и долго рассматривал каждый рисунок. Потом сказал:
— Художник из тебя, конечно, не ахти какой выйдет, но рисунки пригодятся. — И добавил: — А ты, Насибов, настойчивый.
Через минуту Дмитриевцев снова подошел к Мурсалу.
— Ствол хорошо знаешь?
— Не хорошо.
— Тогда переходи ко мне на ствол. Попроси разрешения и переходи.
Остаток дня Насибов работал с наводчиком. И все удивлялся: как может этот грубоватый и с виду неуклюжий парень так старательно и аккуратно выполнять любое, даже самое тонкое дело? Вот он вертит в своих мозолистых больших руках дульный тормоз. Жгутами мягких ниток прочищает внутреннюю резьбу. Насибов подает Дмитриевцеву масло. Тот усердно растирает масло ладонью, затем смачивает чистую тряпку и с наслаждением покрывает резьбу тонким блестящим слоем. При этом он не перестает рассказывать:
— Дульный тормоз! Будто бы и пустяковая часть, а поди, какую важность при стрельбе имеет. Ты, Насибов, может, думаешь, что эта воронка только и делает, что пламя от выстрела гасит? Так это напрасно ты так думаешь. Эта, брат, воронка и другие функции выполняет.
И Дмитриевцев рассказывает по порядку обо всех «функциях» дульного тормоза. Насибов слушает. Свой рассказ наводчик сопровождает красочной жестикуляцией. А если и это средство не помогает, пускает в ход такие словечки и сравнения, что Насибов долго над ними смеется. Мурсалу нравится этот добрый и шумный солдат. Он уже простил ему обидное слово «мазила». Мурсал даже подумал: «На таких людей нельзя обижаться. Зло у них не от сердца. Добро у них от сердца».
Время от времени Дмитриевцев прерывал свой рассказ и задавал вопросы Насибову. Тот отвечал без запинки.
-- Понятливый ты, — хвалил его наводчик. — И упорный. Лучшим солдатом батареи станешь. Помяни мое слово.
— Зачем лучшим? — смущенно улыбался Мурсал. — Худшим не хочу быть. Очень это плохо, когда человек хуже других.
* * *
Со времени этих событий, неярких и негромких, если смотреть на. них со стороны, но значительных в солдатской биографии Насибова, прошло немало дней. На зачетах по материальной части пушки Мурсал получил отличную оценку. Правда, он забыл, как называется деталь, сжимающая жидкость в противооткатном механизме, но не растерялся, а подошел к доске и нарисовал эту деталь. «Шток с поршнем», — подсказал командир и одобрительно кивнул головой, давая понять, что это не так уж плохо, если солдат знает деталь, но забыл ее название. Тем более простительно солдату, не успевшему вполне овладеть русским языком.
Вслед за проверкой технических знаний взвод стрелял из личного оружия. И Насибов показал лучшие результаты. Но самым большим его успехом были боевые стрельбы из орудия. Обязанности прицельного Мурсал исполнял артистически. Все поражались быстроте и точности его работы. И в том, что орудийный расчет все стрельбы выполнил на «отлично», а на окружных соревнованиях помог батарее занять первое место, — во всем этом есть и доля труда Насибова. И хотя сам он этого, конечно, не признал бы, но товарищи по расчету, по взводу — солдаты всей части знали, какую роль играл в боевой стрельбе прицельный и как выполнял эту роль рядовой Мурсал Насибов.