РЕБЁНОК НА КЛУМБЕ

РЕБЁНОК НА КЛУМБЕ

…Поздняя осень выдалась холодной и снежной. Одна из обитательниц рабочего общежития, проснувшись, выглянула в окно: много ли намело за ночь? Там, где летом была разбита клумба, в сугробе угадывались очертания полузанесенного снегом предмета. Ей показалось – кукла.

Откопали трупик: страдальчески сморщенное личико, поджатые ножки, косицы волос примерзли к лобику. Девочка весом 3 кг 200 г, рост 50 сантиметров – прекрасные данные для новорожденной! Прожила не более часа, причина смерти – переохлаждение.

Девятнадцатилетняя незамужняя Вера, придя с завода со второй смены, равнодушно выслушала возбужденных, строивших различные предположения соседок, их рассказ о том, как приходил участковый, всех опрашивал. А потом нечаянно обронила, что сегодня на работе упала в обморок. На нее посмотрели с легким подозрением. Как-то вдруг вспомнились казавшиеся незначительными прежде детали: крупная Вера в последние месяцы особенно пополнела. Летом, вернувшись из деревни, выглядела такой раздобревшей, что ее игриво спросили: «Беременная, что ли?» Она в ответ только усмехнулась.

Вчера к вечеру Вера совсем расхворалась, жаловалась на поясницу. Соседка сделала ей массаж, предложила вызвать «неотложку». Вера наотрез отказалась. А утром проснулась вроде бы похудевшей и надела новый халат. До этого, сколько помнят, неизменно ходила в стареньком голубом халате, очень просторном.

Милиционеры приехали за Верой прямо на работу. В больнице подтвердилось: подозреваемая нуждается в стационарном лечении с диагнозом: криминальные роды. И тут Вера заговорила.

…Знакомый парень пригласил в гости. Зашла, посидела, выпила двести грамм водки. Стало хорошо, показалось, что это любовь. Скоро почувствовала, что по утрам подташнивает, сказала ему. Он сразу уволился и уехал. На учет не встала – стыдно, на аборт не пошла – неудобно. Так и объяснила в суде: «неудобно».

У нее очень полная комплекция, поэтому никто ничего не заметил. В баню всегда ходила одна. Она вообще любила одиночество, все время лежала на койке, читала книжки или смотрела телевизор. Соседки звали бегать «худеть» или в кино, твердила одно: «не хочу».

Тот день выдался особенно трудным. В Верином цехе случился пожар, все бегали, даже обед отменили. В выходной она уже не вставала с постели. Ночью боль сделалась нестерпимой, но она не то, что вскрикнуть – застонать себе не позволяла. Кое-как проковыляла в ванную, легла на кафельный пол. Когда рожала – тоже молчала.

Ребенок пищал и мог перебудить жильцов. Над ванной торчал обломок крана, оттуда постоянно струйкой текла горячая вода. Она и положила под нее младенца – в надежде, что захлебнется. Ребенок зашелся в крике. Тогда Вера вышла на улицу. В трех метрах от дорожки, ведущей к подъезду, положила его, плачущего, в сугроб. Потом вернулась в теплую комнату, где во тьме тихо посапывали соседки, и легла спать.

На следствии, Вера очень возмутилась и удивилась: она никак не думала, что за «это» садят. Простодушно считала: ребенок ее собственный, происшедшее никого, кроме нее, не касается. Всю беременность она знала: как только родит, ребенка выбросит («Я сама еще в жизни не устроена»). Мысленно поставила на нем крест, не думала о нем.

На допросах рефреном звучало это «не думала»: «Я вообще ни о чем не думала. Жалости не было». «Не думала, что ребенка можно отдать в дом малютки». Когда выбрасывала – «ни о чем не думала». «Утром, когда шла на работу, не посмотрела в его сторону и не вспомнила о нем».