СДАЁТСЯ КВАРТИРА ПОСУТОЧНО, ПОЧАСОВО

СДАЁТСЯ КВАРТИРА ПОСУТОЧНО, ПОЧАСОВО

Вот вы думаете, какое главное качество у домработницы? Ну, чистоплотность, тщательность – само собой, не обсуждаемо. А ещё? Главное: умение держать язык за зубами! Не трындеть, что в доме видишь, что слышишь, что трогаешь мокрой тряпкой. Чужая грязь – твой хлеб, а кто же раскидывается хлебом?

Но и не молчать бревном – угрюмую, взгляд исподлобья, домработницу-буку заподозрят в завистливых и иных нехороших мыслях. Разгребая свинарники, отскабливая заросшие двери и полы, отмывая липкие холодильники и мохнатые микроволновки, – вскользь, без нажима бросить: «Да у вас и так чистенько! Когда только успеваете?» Однако и не переусердствовать в комплиментах: хозяйка может вообразить, что не нуждается в твоих услугах.

За кофе с печеньем (если предложат) рассказать о себе. Хозяйский кофе – только предлог выведать больше информации о новой прислуге. Рекомендации рекомендациями, но проверка на вшивость не повредит: всё же тебя допускают в святые святых, в сердце семьи.

Кофе глотать бесшумно, печенье откусывать маленькими кусочками, хозяйке вопросов не задавать: сочтёт нужным – расскажет сама. В общем, не устройство в домработницы, а сплошное шнырянье туда-сюда между Сциллой и Харибдой.

Всё было замечательно, но приходящую домработницу Зину на пятом десятке начал мучить остеохондроз: поползай-ка с тряпкой на коленках, проникая под антикварные диваны и шкафы, похрусти шейными позвонками, обмахивая высокие лепные потолки. Зина взялась за швабру – хозяйка поджала губки. Ни со шваброй, ни с моющим пылесосом в углы не залезешь, укромные места не промоешь.

Но ведь как меняется человек! Неделю назад та же хозяйка вилась вокруг: «Зинуля, на вас одна надежда!» За дополнительную плату её срочно перебросили в качестве сиделки к хозяйкиной бабке, которую хватил удар. Бабка проживала отдельно в пятикомнатных хоромах, лежала чуркой в роскошной кровати и выкрикивала: «Ведь не зря этот порошок содой 3 эффект назвали!» Этот стих она отчаянно декламировала неделю, пока её второй раз не шандарахнуло – на этот раз окончательно и бесповоротно.

Все приписали крики за съехавшую крышу. Бабка выкрикивала про соду 3 эффект и не сводила с Зины пронзительных горящих глаз. Казалось, вот-вот она обретёт разум и завопит: «Держите воровку!»

Ровно неделю назад Зина, в поисках моющих средств, заглянула под бабкину ванну. В углу, закиданные мелким хламом, затянутые паутиной, стояли пяток баночек с тем самым тройным эффектом. Открыла одну – порошка оказалось чуть-чуть сверху, для маскировки. Сама же ёмкость была туго набита тяжёленькими цилиндриками из чайной фольги. Зина колупнула фольгу ногтем – засияли столбики новеньких жёлтых монеток. И так (деловито проверила) во всех банках.

Она, недолго думая, это хозяйство переместила в свою старенькую сумку, прикрыла газеткой. И – пошла обмывать бабку, сверлящую её сердитым взором и читающую стихи про 3 эффект.

Потом в банке (не где сода, а где крутят операции) Зине объяснили, что это инвестиционные монеты. То есть не имеющие ценности для коллекционеров, зато имеющие вполне осязаемую материальную ценность, потому что золото растёт в цене.

Бабку пышно похоронили. Зина, как водится, помыла за покойницей полы и попросила у хозяйки расчёт. Бабке за упокой – не поскупилась – поставила самую дорогую цветную, толстую, увитую восковыми ленточками свечку. Мучила ли её совесть за совершённое воровство? Господь с вами: для кого воровство, а для кого – торжество справедливости и подарок в кои-то веки прозревшей судьбы. По сравнению с тем, как ворует власть – Зина просто жалкая сявка.

Как девчонкой взялась за ведро и тряпку – так и вкалывала всю жизнь. Руки изъеденные, во взбухших венах: будто под кожей расползся клубок лиловых дождевых червей. Беспрестанный чих: аллергия из-за моющих средств. Про остеохондроз уже говорили. А для хозяйки те содовые деньги – тьфу, она с Лазурных берегов не вылезала. Да ещё, за какие такие заслуги, привалила пятикомнатная квартира в центре.

Зина недолго думала, куда вложить (инвестировать) монеты: в недвижимость, конечно. Как раз в подъезде этажом ниже продавали однушку. Сделала кое-какой ремонт, обставила бэушной, из комиссионки, мебелью. Дала объявление в газету: «Сдаю квартиру посуточно, почасово». И дело закипело.

Это только с первого взгляда город затянула ряска семейных идиллий. А всколыхни сонную зелень – под ней бурлили такие роковые страсти, таким махровым цветом расцветали романы, так мощно пробивались измены и прорастали клятвопреступления, такими кинжальными клиньями вычерчивались любовные треугольники… Куда тебе Санта-Барабара.

С утра названивали сбежавшие с пары студенты. Бегая блудливыми глазёнками, зажимали в потных ладошках данные мамой на бутерброды карманные гроши.

В обед хозяева торговых точек таскали девчонок как по конвейеру: рядом находился центральный рынок. Жмоты: за копейку удавятся. Яростно торговались, жестикулировали корявыми волосатыми руками: «Нам, слюшай, разный трали-вали туда-сюда не нада-а. Время – деньги, да-а?» Их воля, они бы жучили девчонок с калькулятором в джигитских оскаленных зубах и ухитрялись выцыганить поминутную оплату.

Вечером, по дороге с работы домой, заглядывали постоянные клиенты: люди солидные, степенные, семейные, не шухры-мухры. Зина их уважала.

Ночи оплачивали разбитные профессионалки, находящиеся в свободном плавании.

Преступная, тайная любовь щедро одаряла Зининых клиентов серотонином и эндорфинами (не путать с венерологией, хотя и её, надо полагать, хватало). Разглаживала морщины, придавала блеск глазам, подтягивала брюшки, разгоняла кровь. Парочки возвращали ключи, полыхая тёмным, как выстоявшееся рубиновое вино, грешным румянцем, смущённо потупляя косые от страсти глаза.

Зина споласкивала рюмки, вытряхивала пепельницы, выбрасывала презервативы – иногда, чего греха таить, шприцы. Раздёргивала шторы, проветривала комнату, споласкивала ванну, прыскала дезодорантом – приборки на десять минут.

Постель другое дело. Снимала бельё, придирчиво рассматривала на свет: нет ли пятен. Крепко встряхивала, брызгала водой из пульверизатора. Проглаживала раскалённым утюгом на сгибах пополам, потом по четвертушкам, потом по восьмушкам. Получались тугие складки: свидетельства стерильности и свежести. А чего попусту стиральную машинку гонять. Зина слыла у клиентов чистоплотной и ответственной хозяйкой.

Постояльцы были сыты любовью: на кухне оставались нетронутыми нарезки, сыры, ветчина, красная рыба. Она не брезговала прихватывать деликатесы на ужин. Уносила недопитые коньяки и вина: сгодится задабривать соседок – вредных старушонок: чтобы не стучали в ЖЭК и участковому на незаконную сдачу квартиры.

Бизнес затягивал, Зина проявляла чудеса изворотливости. Например, поселяла командированных, и пока они разрывались по своим делам, успевала в их отсутствие несколько раз сдать койку дневным любовникам: получался двойной, даже тройной навар. Вошла во вкус настолько, что начала предлагать собственную квартиру: а чего площадям простаивать, добру пропадать, верно?

В старенькую сумку складывала документы, деньги. Днём гуляла по магазинам, ночью отправлялась сидеть на вокзал. Ну, побродит бездомной кошкой: зато лишние две тысячи рублей на дороге не валяются, верно? Зинино лицо приобрело осмысленность и одухотворённость, она помолодела и похорошела, курсируя круглые сутки на свежем воздухе – кто бы дал ей её пятьдесят два?

Накопленную выручку Зина трепетно обращала в сияющие тяжёленькие монеты. Только прятала их не как глупая старуха, в соде – а за плинтусом.

Был один жирный минус: квартиранты, в тумане любви и вина, теряли равновесие и падали, раскалывая фаянсовые бачки, унитазы и раковины. Пытаясь удержаться на ногах, цеплялись за проводки и с мясом выдёргивали розетки. В общем, наносили ощутимый урон Зининому беспокойному хозяйству. Пришлось в расходной графе внести пункт «неизбежные производственные издержки». Зина через газету бесплатных объявлений вышла на умельца на все руки, молодого электрика и сантехника Витька.

Витькова изба сгорела вместе с отцом и матерью по пьяному делу: для деревни вещь обыденная. Однако непутёвый родитель успел заложить в Витьке мужицкую хватку: руки у парня росли откуда следует и знали, с какой стороны браться за инструмент.

Витёк сговорился с одной бабкой сторожить дачный домик. За лето натаскал сушняк, забил дровяник под самую крышу. Спал в баньке и мылся тут же: сначала дождевой водой из бочки, после растопленным снегом. Мутноватый чай тоже кипятил из снега – жить можно было!

В город приезжал утренней семичасовой электричкой. Испещрённая заказами грязная тетрадка лежала в ящичке с отцовым инструментом. Среди городских хозяек Витёк был нарасхват, но вечера у него были свято неприкосновенны: с недавних пор записался в любительскую киностудию. Там же познакомился с городской подружкой, на которую имел серьёзные виды.

Зина не нарадовалась: Витёк сменил клапан в бачке, покрыл акрилом ванну, и она сияла как пасхальное яичушко. С замыкающим светильником возился целый вечер, Зина подавала инструменты. Под конец Витёк по собственной инициативе поднялся в её квартиру, подкрутил телевизор.

Телевизор для Зины был отдушиной, глотком свежего воздуха. Вечером включила – ничего не поняла. Вместо пальм, фазенд и знойных бразильянок – подозрительно знакомая типовая квартира, вид сверху на двуспальную кровать. А там… Зина чуть не рухнула со стула. То есть она не была пуританкой и хорошо понимала, чем занимается парочка, только что получившая ключи… Плюясь, бросилась вызванивать Витька.

Витёк не стал отпираться. Смиренно покаялся, что просто хотел модернизировать Зинин бизнес, обогатить творческим подходом:

– Тёть Зин, ты сама жаловалась, что постояльцы безобразничают, мешают соседям. Будешь наблюдать за порядком онлайн…

– Завтра же чтобы этот срам, этот свой онлайн выковырял!

Положив трубку, Зина задумалась. Ясно, что Витёк вмонтировал камеру в светильник не для того, чтобы блюсти нравственность квартирантов. Вспомнила рассказы товарок: дескать, есть нынче извращенцы, готовые выложить за «живяк» огромные деньги, и ценится среди них клубничка с гнильцой: с дряблыми пузами, кальсонами, небритыми подмышками…

Только этого не хватало: Витёк ступил на кривую дорожку, ещё и хозяйку подставил. Ничего, Зина его вразумит. Но Витёк всё отнекивался, кормил завтраками («Тёть Зин, заказов полно. Далась вам та кнопка. Не включайте её – и всех дел»). Подступиться к глазку Зина сама не смела: до смерти боялась тока. Бессильно грозилась: «Ну, дождусь этого негодника Витька». И дождалась.

Как-то ближе к вечеру раздался звонок. Хрипловатый медленный мужской голос уточнил:

– Бабка, квартира свободна? До утра хочу со шмарой полюбиться. Не обижу: спустись к почтовому ящику, там башли. Туда брось ключик, – и, веско пригрозил: – А кто длинный нос сунет, куда не надо – укоротим.

Вообще, Зина немедленно отсекала подобный контингент. Однако к почтовому ящику спустилась, сквозь дырочки белел газетный свёрток. Дома развернула – деньги. Много денег. Крестьяне говорят: весенний день год кормит. Для Зины случился именно такой крестьянский день, обещающий приятно пополнить плинтусные закрома. Проходя мимо зеркала, поправила перманент: какая же она бабка… Потрогала нос: вполне себе симпатичный, не длинный нос.

По телевизору передавали вечерние новости. Министр украл миллиард… «Пьяный» автомобиль врезался в остановку с людьми, устроив месиво из железа и тёплой плоти… По дороге домой исчезла девочка… Всё как всегда, ничего интересного.

В каждой женщине живёт чёртик. Через пять минут Зина начала елозить, помирать от любопытства: включи да включи запретную кнопку. В конце концов, мир перевернётся, что ли, если она на секундочку одним глазком взглянет, что за шмары бывают у уголовников? И что там небывалого происходит, что ей отвалили такую сумму? В конце концов, её это квартира или нет?!

Но ничего такого не увидела. То есть как раз увидела, чего не ожидала: нетронутая, пышно заправленная кровать, на которую никто не думал посягать и разбирать её. Квартира была пуста. Очевидное – невероятное какое-то. Она уже собралась отключиться, когда заметила в уголке экрана подозрительный предмет. Предмет шевелился и при внимательном рассмотрении оказался скрюченной худосочной фигуркой, на пышнотелую шмару явно не тянущей. Голова поникла, тонкие волосы рассыпались, поднятая к батарее рука неестественно вывернута.

Первой трезвой мыслью было: ничего не вижу – ничего не слышу. Второй: а ну дело вскроется, запишут в сообщницы?! Звонить 02? Всё одно начнут мурыжить: легально ли сдаётся квартира, не в сговоре ли хозяйка? Оно ей надо?

…Прямо перед носом крошечный паучок ткал свой дом. Потешно приподнимая задик, панически, суетливо мельтешил, будто перед концом света. Хотя если конец света, зачем строить дом?

Зина чихнула. Дёрнулась почесать нос – нечем. Руки заведены за спину, ногами тоже не пошевелить. Чисто баран перед стрижкой. Сколько она так пролежала на бетонном полу? Повела круглым от ужаса глазом: чужой, почему-то ярко освещённый гараж, электрический свет беспощадно режет глаза.

В шоковом состоянии в человеке щёлкает предохранитель и вырубает сознание: иначе мозг не переварит происходящее и взорвётся, как лампочка. События последних часов припоминались как дурной сон: вот Зина лихорадочно открывает дверь своей квартиры. Ходуном ходят руки, ключ прыгает как живой. «Терпим, терпим», – уговаривает она, отлепляя скотч ото рта девочки. Пленница мычит и показывает вытаращенными глазами на входную дверь.

– А ты бабка шустрая, – говорит за спиной Зины медленный голос. – Помнишь наш уговор?

Щёлкает выкидной ножик, два пальца больно ухватывают Зину за нос. Она жмурится, ожидая хруста хрящей и брызг юшки… Вместо этого хрустит скотч – и она в минуту утрачивает способность произносить что-либо членораздельное и шевелить руками и ногами. После – теснота большой картонной коробки из-под холодильника, запах бензина и пыли, дорожная тряска…

И вот – бетонный пол и девочка рядом. И неустанно снующий паучок перед глазами. Край паутины цеплялся за торчащий ржавый гвоздь. Гвоздь… Опираясь о стену, Зина кое-как исхитрилась встать на четвереньки – приспособилась водить заклеенными губами вдоль гвоздя. Сначала не получалось, после дело пошло. Раздувала ноздри, шумно сопела носом… Туда-сюда, туда-сюда… Зинино счастье, что скотч в спешке приклеили неплотно. Вкус кислого железа и крови – но рот, рот свободен!

– Погодь маленько, – задыхаясь, облизывая солоноватые губы, пообещала Зина девочке, – передохну, развяжу тебе руки.

Не скажешь же: «разгрызу». Хотя именно грызла, зубами рвала, дёргала, перетирала скрутившийся скотч. Уголок ленты отошёл на миллиметр – вот за этот миллиметр она и ухватила зубами, дёрнула. Какое нечеловеческое счастье: со стоном облегчения опустить сведённые плечи, вволю шевелить затёкшими руками, ногами…

– Ты не бойся, – морщась, прошамкала (болели челюсти) Зина. – Видала, они натянули на лица шапки с прорезями? Чтоб не опознали.

– Значит, они нас… не убьют?! – подхватила смышлёная девочка, хотя произнесла последнее слово с заминкой. С тревогой умоляюще смотрела на Зину: – Ведь не убьют?

– Убьют – не убьют. Некогда гадать на ромашке. Давай выбираться отсюда.

– Как?!

– Надо же было мне, идиотке, сунуться? – сокрушалась Зина. – Да похищайте, на здоровьице, кого хотите, мне какое дело? Апчхи! Зачем тебя, горемычная, сразу-то не в заброшенный гараж увезли, а подбросили мне на квартиру? Апчхи!

– Не знаю. Кажется, в городе объявили перехват. Им машину надо было поменять… Как вы смешно чихаете. Как наша кошка Пуся.

…Они уже охрипли, крича: «Помогите!» Тишина в ответ – только слышны посвист ветра да дальний стук поездов. Обползали весь гараж, тщетно трясли толстую дверь, даже не дрогнувшую от их жалких попыток. Спускались в смотровую – она же овощная – яму, где валялось несколько дряблых брюкв. С таким же успехом две мыши в панике искали бы лазейку в запаянной коробке. И вот теперь сидели, привалившись спинами к тёплым, нагретым солнцем железным воротам.

Уже было выяснено, что девочку зовут Кристина, живёт с отцом-бизнесменом и мачехой Катей.

– Мачеха на тебя не имеет зуб? Ты ж наследница.

– Катя?! Что вы! – голос Кристины стал нежным и умилённым, будто она держала в руках котёнка. – У меня даже слов нет, какая она удивительная красавица. Я однажды, не помню что натворила, и отец меня выдрал ремнём. Он меня по английской системе воспитывает. Стали искать Катю – нет нигде. И вдруг всхлипы в шкафу. Она туда забилась и плакала. И сказала отцу: «Ещё раз тронешь Крисёнка пальцем – я от тебя уйду»! Она меня зовёт Крисёнок. Вроде крыски, а ничуть не обидно… У меня ближе неё никого нет. С ней про всё-всё можно говорить, как с подружкой. Сядем на диване, прижмёмся… Прикидываем, как будем жить вдвоём, когда отец уйдёт.

– Куда уйдёт?

– А у него новая секретарша. Блондинка, – зло процедила девочка. – Отец от неё торчит. И хватит о нём, он предатель!

Зина качнула головой: какое ей дело до всех этих Кать, блондинок-шмондинок? Снова и снова тщетно обшаривала взглядом бетонную ловушку. Вдруг резво вскочила, ощупала ничего не понимающую Кристинку, заглянула в подпол.

– Пролезешь! – уверенно заключила она. – Худющая как щепка – пролезешь! Там вентиляционная труба широкая – дурак вытяжку делал. Главное, головой не застрять. Голова пролезет – всё остальное пролезет. Как я стразу-то не сообразила. – Зине приходилось делать уборки в гаражах – была знакома с их устройством.

Отыскала в дальнем углу кусок бутылочного стекла, с трудом разрезала гофру. Жёсткими руками – тридцать лет тряпку жамкала – пыталась отогнуть край цинковой трубы, расширяя лаз. Возня, пыхтенье, айканье – и Кристина подсажена. Из трубы болтались тощие ножки. Потом ножки исчезли, посыпался мелкий мусор, снова ввергнувший Зину в отчаянное чихание… Издалека, с воли послышалось тоненькое торжествующее:

– Я вылезла!

– Чего орёшь. Дуй к железной дороге – держись кустов. Заслышишь машину – прячься… Там много грибников, звоните в полицию.

С каждым громоподобным поворотом ключа в гаражной двери сердце сжималось и, учитывая Зинин возраст и кучу болячек, в любую минуту вполне могло разорваться. Она лежала на боку, поджав ноги к животу, как её и оставили: своей позой демонстрировала полную покорность и беспомощность.

– Та-ак, – насмешливо и оттого жутко протянул бандит. Присел на корточки, посветил фонариком в яму, в лохмотья гофры. – Ну, пеняй на себя, старая прошмандовка.

Их было трое: этот с фонариком, второй молодой и ещё длинная гибкая женщина в чёрной обтягивающей водолазке и брюках. Слова мужчины точно послужили для неё сигналом: она резким движением стянула с головы ненужную шапочку-маску. Из-под тесной шапки обильно хлынули, вырвались с трудом сдерживаемые ослепительные, с лёгким янтарным отливом волосы. Блондинка!

– Ствол могут услышать, – деловито вслух размышлял бандит. – В багажнике монтировка?

– Это без меня, – брезгливо сказала блондинка. – Я пережду на улице. И не пачкайте сильно, отмывать потом.

Зина делала вид, что то, что говорилось над ней, её не касалось. Она планировала жить ещё минимум лет сорок. Пробормотала:

– Я продам квартиры. Всё отдам. Отпустите, ради Бога…

На красивом лице блондинки выразилось такое неподдельное, такое презрительное изумление, что Зина поняла: об её жалкие вонючие грошовые квартиры даже пачкаться не захотят.

В аду пыльного душного бетона заиграла нежная мелодия.

– Алё! – сказала блондинка. И вдруг лицо у неё всё просияло, радостно вздрогнуло. Она торопливо сделала знак мужчинам. – Крисёнок, родной, ты где?! Не плачь, успокойся, я уже за тобой еду! Только скажи, куда? На железную дорогу, какой километр?

– Апчхи! Апчхи! – Зина сотрясалась от чиха: то ли на пыль, то ли на яркий свет, то ли на нервной почве. – Апчхи!

– Бросила трубку, – растерянно сообщила Катя. Перевела взгляд на Зину и догадалась: – Эта сука дала ей знак. Точно, эта сука своим чиханьем дала ей знак! – Красивое Катино лицо разом подурнело, отяжелело. Откуда-то у неё появилась штучка, похожая на зажигалку-пистолетик из галантереи, упёрлась дулом в висок. Из дула несло засасывающим холодком, как из пылесосного шланга.

– Дыц-дыц!

– Снято! – крикнул молодой голос. Мужчины с облегчением стянули шапки, отёрли потные лица. И все трое шумно, возбуждённо, перебивая друг друга, махая руками, начали обсуждать какой-то ложный контур, контроль диафрагмы и глубину резкости. И что Катин проект теперь точно заметят на фестивале. Катя сердилась, что всё пошло не по сценарию, откровенная отсебятина, но вообще так даже реалистичней.

Она озабоченно присела перед Зиной:

– По-моему, нашей артистке плохо… Витёк, я тебя убью. Только не говори, что она ничего не знала! Когда-нибудь со своими экспромтами ты доведёшь человека до инфаркта, а нас – до тюрьмы. Бегом за водой – на заднем сидении!

В жизни Зины произошли изменения. Она резко прекратила смотреть сериалы и больше не занимается квартирным бизнесом: ни посуточным, ни почасовым – никаким. В нижней квартире, чтобы не пустовала, живут Витёк и Кристина – актриса-травести местного театра. А так как они ждут ребёнка, то не будет же Зина выгонять людей с дитём на улицу?!

Если родится девочка, молодые назовут её Зиночкой, мальчик – Зиновием. Подлизываются, конечно, изо всех сил заглаживают вину. Какую вину, Зина точно не помнит. Она вообще после «дыц-дыц» ничего не помнит. Хотя в остальном абсолютно здорова – только вздрагивает, растерянно оглядывается и мучительно морщит лоб при слове плинтус.

Зинина сантехника, электрика и бытовая техника всегда находятся в идеальном порядке.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.