33

Захожу я как-то в зимнее время в Центральную научно – исследовательскую лабораторию университета (ЦНИЛ). Заведует лабораторией Неля Марсовна – очень интересная во всех отношениях, продвинутая в своей области средних лет женщина, доктор фармацевтических наук. Она сидит, как нахохлившийся в зимнюю стужу воробей, в своем кабинете в валенках и шубе. В ногах у нее плохо греющий допотопный калорифер. В помещении не работает отопительная система.

– Проректору по АХЧ я шлю заявки, в течение всей зимы, чуть ли не каждый день, а воз и ныне там, – жалуется она мне на жизнь.

Когда-то сотрудники института, делая диссертации своими руками, продвигая науку вперед, здесь копошились как муравьи, а ныне наш разговор откликается эхом. Никто уж, так как раньше не грызет гранит науки.

Я прошелся по лаборатории и сказал:

– Здесь, как у Плюшкина в чулане, одна рухлядь с незапамятных времен. Все нужно давно списать и сдать на металлолом.

– Не говорите, и все числится на мне, – сказала Неля Марсовна и после паузы с глубокой грустью добавила: – До нас никому дела нет. Очень обидно также то, что кандидатам и докторам наук, занимающимися со студентами, накинули за кандидатскую три, за докторскую семь тысяч, а нас, научных работников, при этом обделили.

– Так вы получаете гроши! С вас и науку за такие деньги грешно требовать. Ваша деятельность оценивается на уровне поликлинической медсестры.

– Не говорите. Но я ведь докторскую – это было самое начало перестройки – своими руками в столице сделала. Как перспективного работника, меня оставляли в Москве, но здесь у меня родители, к тому же я прельстилась заведованием. А как увидела, что к чему, так впала в депрессию. Сейчас только понемногу отхожу. Надеюсь и даже часто вижу во сне, что здесь будет капитальный ремонт, а нас переведут в новое здание.

Кстати сказать, через несколько лет ее сон сбылся.

– А диссертаций стало больше, – заметил я.

– Как же не больше. Три года назад мне навязали в аспиранты одну блатную соплюшку. Целый год я с ней маялась, а у нее не наука, совсем иное на уме. Потом, чтобы с рук своих ее сбыть и не нажить «доброжелателей», я ей дипломатично говорю: «Для тебя будет лучше, если ты подыщешь другого научного руководителя». Целый год она мне не появлялась на глаза, а затем заявилась, вся из себя, кладет передо мною на стол уже переплетенную диссертацию и мне, не моргнув глазом, говорит: «Не могли бы вы быть моим вторым научным руководителем?» Я глянула диссертацию и лишилась дара речи. Она буква к букве, вместе с графиками, таблицами, рисунками, слизала мою докторскую. А я на нее несколько лет жизни положила.

Кстати сказать, в скором времени Нелю Марсовну убрали с заведования ЦНИЛом. И стала она работать на четверть ставки на одной из фармакологических кафедр. Заведует этой кафедрой профессор Поцелуева. Ей уж седьмой десяток лет, и она, видя в Неле Марсовне конкурента, не дает ей ходу.

– Такая уж у меня судьба, – говорит мне Неля Марсовна при встрече. – Ушла в отпуск, стыдно сказать, получила отпускных семь тысяч. У меня сосед в подъезде без образования, работает охранником на автостоянке – получает десять. Ходила и к старому ректору, и к новому – никому я не нужна.

– У вас ведь чудесный голос. Вы могли бы стать певицей.

– В свое время я думала, что пение – это не столь серьезно, как занятие наукой.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.