«И солдаты к нам прижались, и собаки»

«И солдаты к нам прижались, и собаки»

Начальник лагеря был Баллер — еврей, но из Латвии. Пузатый, пожилой… Как-то раз он приехал, увидел меня: «Откуда вы? О, из Литвы — значит, мы земляки». И каждый раз, когда приезжал, спрашивал, как мне тут живется.

А он бабник был. Один вечер вызывает меня к себе. И все — и украинки, и литовки, и даже блатные: «Яночка, держись, Яночка, держись».

Вызывает, говорит: «Ты моя землячка, такая молодая, мне тебя жалко… Я поеду в Москву, возьму твое дело и попробую тебя освободить». Только я за это должна… ну, с ним любиться и рассказывать, как кто говорит.

— Нет, — говорю, — не будет этого.

— Тогда пошлю тебя в Хальмер-Ю. Там только убийцы сидят. Там тебя изнасилуют и убьют.

Напугал, конечно…

И вот подходит 1948 год, мы пришли с работы, собираемся встретить праздник. Тут заходят в барак: «Собирайтесь с вещами!» Называют 12 человек, в том числе меня.

Вышли — пурга такая, что невозможно идти. Солдаты с собаками гонят. Как зашли на реку Усу, так дует, что на ногах не стоишь. И солдаты к нам прижались, и собаки… Пришли в маленький лагерь. Землянки совсем снегом задуло, только вышка торчит. Штрафной лагпункт. Его, Баллера, личный.

Зашла в землянку… Электричества нет, только коптилка и буржуйка. Около нее валенки, бушлаты развешаны. Темно, пар поднимается, на нарах люди копошатся… Положила свой мешок, села на нары — и заплакала в голос.

Заходит какой-то мужчина. Взял меня за руки: «Не плачь, девочка, все пройдет. Ну что поделаешь? Такая жизнь».

Оказалось, это начальник лагпункта. Украинец, сам только что освободился. Был зэк — стал начальник, бывает…

Людей в лагере было мало. Одна — белоруска Ольга, очень красивая: коса черная кругом головы, глаза карие…

— А ты почему тут? — спрашиваю.

— Потому же, что и ты.

Работа там была самая дурная. Мы копали из-под снега торф, а зачем — не знаю. Наверное, просто чтобы копать. Целый день с мокрыми валенками, мокрыми перчатками. Пока дойдешь домой, все замерзает. Идешь, как окованный железом. А сушить негде, утром снова в мокром на работу…

Один день приходит начальник: «Яночка, приехал Баллер. Тебя вызывает». Отвел меня в свою землянку. Сам не зашел, только пожал мне руку: держись.

Я в платье была, домашнем, вязаном. Босиком, только валенки обула и бушлат накинула. Зашла, встала около дверей.

— Проходи, садись.

— Я постою.

Горит лампа, стоит бутылочка. Он в шубе распахнутой, красный весь.

— Ну, как тебе тут живется? Может, передумала?

— Нет, — говорю.

Смотрит, смотрит на меня… Я раз — запахнула бушлат.

— Чего прячешься, я тебя голую видел, — он на медкомиссиях тоже сидел, такой паразит. — Так что, хочешь домой?

— Нет, — говорю.

— Ну, хочешь в Хальмер-Ю — поедешь в Хальмер-Ю.

И только я вернулась в свою землянку — сразу звон рельсы, общее построение.

Холод, ветер! Мы выбежали кто в чем, без чулок. Он вышел, в шубе такой. Раз прошел, другой. Сел в сани и уехал. А нас еще долго держали на морозе. Весь лагерь. Все понимали почему, но никто не сказал мне ни слова.

Скоро стали собирать этап. И так я начальника кадров просила: «Запишите меня в этот этап. Что хотите сделаю, на колени встану…» И очень просил начальник лагпункта: «Спаси девочку, спаси девочку». Так я попала на этап в Тайшет.