«Главное, что меня беспокоило, — смысл жизни»

«Главное, что меня беспокоило, — смысл жизни»

Главное, что меня беспокоило в лагере, — вопрос о смысле жизни. Я решил: все, места в коммунистической партии мне уже нет. Значит, после освобождения нужно зажить тихой частной жизнью, заняться сельским хозяйством… Я выписал из дома учебники, прочел массу всего про урожаи, узнал, что коза — рентабельнее, чем корова… Но скоро понял, что тихая мещанская жизнь не сможет удовлетворить потребность в смысле жизни. И тогда я пришел к вере.

Я всегда был антирелигиозный человек. Я связывал христианство с теорией непротивления злу, толстовством, и считал, что оно делает людей рабами. Но в лагере я обратил внимание, что религиозники — самые выдержанные люди: они не матерятся, не ругаются, ведут себя спокойнее других. Я спросил себя: почему они такие?

Почему они лучше?

В моем бараке был прусский католик, который сидел за шпионаж в пользу Ватикана. Он просветил меня. Я поверил в существование Бога. Не воцерковился, но просто поверил, что Бог есть.

Виктор Данилов. 1960

* * *

Одновременно я мучился тем, что мне так долго сидеть, и думал, что надо бежать. Но все побеги заканчивались неудачей. Все. Колючая проволока, вышки, собаки… Даже если тебе удалось удрать — дальше тундра, болота. На поимку отправляли самолеты, десант. Местных подкупали, давали награды… Я решил, что бежать невозможно без организации за пределами лагеря. И просто из любопытства разработал шифр, которым можно было бы общаться с человеком на воле. Один из заключенных попросил его у меня, я дал — а он меня предал.

Меня арестовали. Первый вопрос: ты готовил групповой побег. Кто в группе?

Я понял, что меня будут пытать, и испугался, что оговорю невинных людей и сам получу 25 лет. И обратился к Богу.

Я стал молиться. Я молился по два часа в день. Я ложился на верхние нары, закрывал глаза и старался представить себе, что Бог смотрит на меня. У меня болела голова, я уставал, прерывался, но не считал за молитву слова, произнесенные без этого ощущения.

Через несколько дней мне приснился сон. Вижу, приводят меня к следователю, он зачитывает показания против меня. Затем подходит, встает прямо передо мной и спрашивает, была ли организация по подготовке побега.

— Нет.

Ба-бах! Он бьет меня по лицу. Снова спрашивает. Снова бьет.

— Ну, сейчас ты заговоришь, — мне снится, что он выходит в коридор и возвращается с группой офицеров (на самом деле пришел с одним). Тот долго орет на меня (наяву говорил спокойно) и отправляет в карцер.

Я просыпаюсь — и через час меня вызывают на допрос к тому самому следователю. Все, что мне приснилось, происходит на самом деле.

Когда я вышел из карцера, я узнал, что мое дело переквалифицировали с группового на одиночный побег.

Я снова получил 10 лет.

* * *

Выйдя из карцера, я сказал: «Боже, ты столько для меня сделал! Как я могу тебя отблагодарить?» — и понял, что должен быть воцерковлен. Меня тянуло католичество, страшно тянуло. Я больше не мог терпеть, пошел к католическому священнику — поляку — и принял католичество.

* * *

Все время заключения я стремился работать там, где меньше устаешь. Работал в ламповой, заряжал лампы для горняков, электриком, измерителем газа в шахте… Самая хорошая работа была — ассенизатор. Утром отработал — и весь день свободен. Я работал так несколько лет.

Молился я обычно, когда в бараке никого нет, лежа на верхних нарах. Утром, днем и вечером, в общей сложности 20–40 минут. Вскоре я пережил религиозный экстаз.

Во время молитвы здесь, в области сердца, возникает сверхъестественная теплота.

Потом начиналось горение сердца. Появлялась сила духа, воля, отвага, мощь внутренняя. Глаза мои словно извергали огонь. Все греховное исчезало, все сгорало…

Я был в состоянии религиозного экстаза — я засекал время — по 25 минут. В это время ты не хочешь свободы, потому что ты свободен. Ты не хочешь счастья, потому что ты счастлив. Все твое сознание поглощено наблюдением Бога. Внешние обстоятельства не имеют никакого значения.