«Самое трудное — возвращение»

«Самое трудное — возвращение»

Когда меня уводили, я уже в коридоре обняла маму, шепнула: «Если кто-нибудь спросит, что со мной, скажи, как есть. И сделай, пожалуйста, уборку». Мама отшатнулась, конвоир понял, что что-то здесь не то, заорал. Но «уборку» мама сделала. Когда пришли с повторным обыском, чернил для гектографа и второго экземпляра нашей программы в доме уже не было.

Наши бумаги мама выкидывала, скорее всего, не читая. Когда она приехала ко мне на свидание, она все еще ничего не понимала. А отец по работе бывал на Колыме, проехал мимо всех лагерей и потом говорил мне, что ему в голову не приходило, что я могу быть там. В их посылках в лагерь лежали нарядные ночные рубашки.

* * *

У Бори, с которым мы проходили по одному делу, взяли всех: двух дядей, маму, сестру. У меня никого. До сих пор не понимаю, почему. Говорят, если твоих не взяли, значит, они стучали. Не знаю. Почему остальных взяли, а моих нет?..

Потьма. 1955

* * *

Выпускали меня в Москве. Пришли конвоиры, сказали: ну все, идите отсюда. «Не пойду, — говорю. — Я больная, мне ходить тяжело. Отвезите. Или позвоните отцу, он встретит».

Еще в Инте Женька мне говорил: если меня когда-нибудь отпустят, я скажу, чтобы они меня отвезли. На машине забрали — на машине пусть возвращают. Я это и сделала.

Отец приехал и повез меня домой.

* * *

Самое трудное — это возвращение. В 56-м я вернулась домой, в ту же комнату, откуда меня взяли. Первое время просыпалась по утрам и думала: «Господи, а здесь-то я что делаю?! Ведь мое дело там, там все, кого я знаю. Здесь-то я зачем?!» Каждое утро.

Однодельцев моих отпустили одновременно со мной. Сначала все друг за друга держались, потом каждый начал строить свою жизнь. Все стали устраиваться на работу, я пошла сдавать экзамены на школьный аттестат. Все вокруг говорили, что я сумасшедшая, но для меня это было страшно важно. Вот я сдам — и девчонки мои поймут, что это можно сделать.

Из лагеря я вернулась с первой группой инвалидности. Видела я совсем плохо — на следствии много всяких фокусов делают, от которых слепнешь. Друзья читали мне учебники вслух, я повторяла. Это было очень трудно, но экзамен я сдала. Стала поступать в университет, куда меня, конечно, не взяли. Но это уже была реальная жизнь: добиться, не скиснуть, понять, что делать…

Родители плакали, охали, жалели. Не понимали. Они думали, к ним вернулся тот же самый ребенок. Но я была уже не та…

* * *

Подписку о неразглашении того, что было в лагере, я не дала. Это возможно, но обычно не приходит никому в голову. Чекистам я так и сказала: «Теперь вся моя жизнь будет направлена на то, чтобы рассказать всем, что здесь творится».

* * *

Реабилитацию я получала так. Открывается дверь, входит военный. «Здравствуйте. Я майор… Принес вам постановление прокуратуры о реабилитации. Вы должны его прочитать, расписаться, и я ее заберу обратно. Так велено». Ну велено — так велено. Прочитала, расписалась. «Только, говорю, неправильно здесь. Здесь написано, что никакой антисоветской организации не существовало. А она была». Он так и сел.

Документы для реабилитации я не оформляла. Она мне не нужна. Чтобы мне что-то давала эта власть? Ну на фиг. С голоду не помру и без них.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.