«После семидесяти наступает полное бесстрашие»

«После семидесяти наступает полное бесстрашие»

Моя жизнь после лагеря складывалось поначалу очень трудно, потом благополучно.

После освобождения мне нельзя было находиться ни в Москве, ни в Ленинграде, и первые полгода я жила там незаконно, без прописки. Конечно, боялась, но вела себя так, как считала нужным. Страх… Не только для меня, но для людей, нисколько не пуганых, страх был фоном жизни. Вплоть до перестройки я читала самиздат и не боялась. Точнее, боялась, но читала. Думаю, какая-то доля страха все равно остается, пока эти пресловутые органы, имеющие власть, непрозрачны, и мы не знаем, что в этих недрах варится и как скажется на обществе, на людях.

Конечно, в чем-то власть изменилась. Сейчас можно выйти на площадь и кричать все, что вздумается. Но сама карательная система не изменилась, психология не изменилась. Правда, я сама уже не боюсь. Корней Иванович Чуковский говорил, что после 70 лет наступает полное бесстрашие.

* * *

Вернуться в Ленинград я смогла благодаря Револьту. Мне было запрещено жить в крупных городах, для меня это было непреодолимо. Но Револьт освободился по помилованию (по ходатайству академика Мстислава Келдыша, поэта Александра Твардовского и некоторых других постановлением Президиума Верховного совета РСФСР Пименов был освобожден условно. — Авт.), его статус был другой. Он прописался, пошел устраиваться на работу в Публичную библиотеку референтом по математике. Его оформили, но на следующий день отказали. Он пошел объясняться в КГБ (к слову о страхе: я бы не пошла никогда), где ему посоветовали идти работать в институт математики, там не так много народа, как в библиотеке. И уже в дверях Револьт сказал: «Мне неудобно перед Вербловской, она пострадала из-за меня и не может вернуться в Ленинград». Сотрудник КГБ ответил: «А, баба, не знала, как себя вести. Пусть напишет заявление, пропишем».

* * *

Лагерь — это отрицательный опыт, он человеку не нужен. Но если ты уже попал… Давайте разделим пополам: есть те, кто этот опыт выдержал, они победители. А есть те, кого он сломал. Им он был не нужен, они бы прожили нормальную жизнь на своем уровне.

Я навидалась всякого, узнала такие глубины физических, психологических возможностей человека… Как сказал не модный уже Ленин про 9 января (разгон мирного шествия рабочих к Зимнему дворцу 9 января 1905 года. — Авт.): «Рабочие получили такой урок, какой бы они не получили за годы серой, будничной, забитой жизни».

Это была очень суровая проверка на прочность, и я, к своему удивлению, ее выдержала. Я вспоминаю, как Анна Андреевна Ахматова сказала о старушке, которая провожала ее на перроне на пути из эвакуации в Ленинград: «Она так жалеет меня! так за меня беспокоится! Она и не подозревает, что я — танк».

Я тоже поняла, что я крепче, чем думала: физически, психологически… Я танк.

* * *

Вы спрашивали, испытывала ли я злость на тех, кто меня посадил… Досаду — да, ненависть — нет. Презрение, может быть. Знаете, я видела озлобленных людей и тренировала себя, чтобы не стать такой. Работала над собой.

В лагере учишься по-другому смотреть на людей, на жизнь. Я там стала более терпимой. К людям, не к системе (к системе наоборот). Потому что… Уязвимое это существо — человек, не всегда может справиться.

Я прошла много. Но ничего. Оказывается, выносимо. Даже такой тетке, как я.

ДОН КИХОТ МОРДОВСКИЙ

«Этот альбом в форме лагерной телогрейки сделали к моему освобождению 12 мужчин из соседнего мордовского лагеря. Некоторых я видела, некоторых не знаю до сих пор. Они написали здесь пожелания, стихи, нарисовали лагерь, вышки и Дон Кихота. С Дон Кихотом в 50-х ассоциировали нас всех, всю 58-ю статью».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.