Ноябрь 2004-го

Ноябрь 2004-го

Понедельник, 8 ноября

В этот день Стиг запоздал, что нередко с ним бывало. На исходе утра он зашел позавтракать в кафе, чтобы потом, как обычно, отправиться в редакцию «Экспо». Я поцеловала его на прощание. Он чувствовал себя прекрасно. Вечером мне нужно было уезжать, и примерно в 19.45 я позвонила ему с вокзала. У него все было хорошо. Три часа спустя я приехала в Фалун. Стояла уже настоящая зима, темные узкие улицы плохо освещались, так что на всякий случай я всегда держала при себе баллончик со слезоточивым газом. Добравшись до дома, я сразу позвонила Стигу — сказать, что все в порядке. У нас так было заведено, чтобы он не волновался. У него не произошло ничего особенного. «Целую тебя, спокойной ночи».

Вторник, 9 ноября

После обеда мне вдруг позвонил журналист из «Экспо» Микаэль Экман. Он сообщил, что Стигу стало плохо, и посоветовал позвонить секретарю журнала, Рикарду, чтобы узнать подробности. Рикард объяснил, что Стига увезла «скорая» и с ним поехал Пер, наш близкий друг вот уже тридцать лет.

Я позвонила Перу, и он сказал, что положение тяжелое.

— Что мне делать?

— Приезжай немедленно.

Я сразу отправилась на вокзал к первому же поезду. Прямого поезда не было, и я еще раз позвонила Перу со станции Гельве, где пересаживалась. Голос у него был встревоженный:

— Ева, поторопись.

Тогда я позвонила в Умео Эрланду, отцу Стига. Трубку взяла Гун, его подруга, и сказала, что он в библиотеке занимается генеалогическими изысканиями. Я предупредила, что Стиг в больнице и я толком не знаю, что с ним, но мне кажется, что Эрланду лучше приехать в Стокгольм.

Около 19 часов Пер встретил меня у входа в больницу Святого Йёрана. С ним были еще пять или шесть человек, среди которых наш друг, врач-психиатр Сванте. Все они молча смотрели на меня.

Я взяла кофе, предложенный сестрой, и пошла к врачу, который хотел со мной поговорить.

И услышала:

— К огромному сожалению, должен вам сообщить, что ваш муж скончался.

Оказалось, что Стига привезли в тяжелом состоянии, немедленно отправили на рентген, но на снимках было ничего не понятно, и его поместили в операционную для более тщательного обследования. Там он потерял сознание и спустя несколько мгновений сердце остановилось. Медицинская бригада более сорока минут пыталась вернуть его к жизни, но безрезультатно.

В 16.22 была констатирована смерть.

Значит, в то время как я садилась в поезд, он был уже мертв. Когда я снова вышла в холл, там стояла мертвая тишина.

— Вы знали, что его уже нет, когда звонили мне в последний раз? — спросила я.

Все молча кивнули. Врач велел им ничего мне не говорить. Меня спросили, хочу ли я его видеть. Я была настолько не в себе, что задала идиотский вопрос:

— А это обязательно?

Потом я подумала: мне надо его видеть, иначе не поверю, что он умер. Но мне хотелось, чтобы рядом был Эрланд. Я позвонила Гун. Она была в прекрасном настроении:

— Ну, как там Стиг?

— Он умер, — сдержанно ответила я.

Оказалось, что Эрланд уже вылетел. Я осталась ждать его у главного входа, расхаживая взад-вперед, и выкурила целую пачку сигарет. Постепенно начали съезжаться сотрудники «Экспо». Некоторые возникали из темноты и оставались на улице; лица у всех были заплаканные и растерянные. Некоторые приезжали на такси, буквально катапультируясь из машин, кидались друг к другу, обнимались, плакали… Все, кроме меня. Я будто окаменела. Люди были подавлены, потеряны… А я просто стояла и курила, ничего не понимая. Но, глядя на толпу отчаявшихся людей, я подумала, что в «Экспо» у Стига было много верных друзей.

Я позвонила сестре, брату и нашей доброй подруге Элеанор.

Когда появился Эрланд, я пошла ему навстречу и взяла за руки.

— Ну, как он? — спросил Эрланд.

Я сказала ему, что Стига нет и что можно его увидеть, если Эрланд хочет. Я дожидалась, чтобы пойти вместе с ним.

— Когда будешь готов, пойдем, — прибавила я.

Прежде чем решиться, мы с минуту постояли.

Медицинская сестра спросила, не пойти ли ей с нами, и я согласилась. Никто не знал, как я отреагирую, и все думали, что если я сломаюсь, мне понадобится психиатрическая помощь. Мы с Эрландом вошли. Медсестра осталась стоять у дверей. Я села рядом со Стигом и взяла его руки в свои. Вид у него был безмятежный. Может, он просто спал? Я гладила его руки, и они были теплые. Я же совсем закоченела на улице. И я сказала ему:

— Видишь, это безумие какое-то, ты даже сейчас меня согреваешь.

Эрланд сидел с другой стороны, я его не видела. Наконец он встал и вышел, сестра вслед за ним. Я гладила волосы Стига, его лоб, щеки… совсем как всегда, когда будила его, если он не мог сразу проснуться. По мере того как он остывал, я согревалась, все еще не отдавая себе отчета в том, что произошло. Мне казалось, что он, как всегда, приоткроет глаз и подмигнет. Помню, что прошептала ему:

— Мой милый, мой любимый, спасибо за ту жизнь, которую ты дал мне, спасибо за все, что ты сделал.

Я целовала его губы, гладила по волосам. А он становился все холоднее. Совершенно опустошенная, я наконец встала и, перед тем как выйти, взглянула на него в последний раз. Он спал. И это было непостижимо.

Позже друзья подробно рассказали мне о событиях того утра. У Стига была назначена встреча с Джимом, одним из друзей еще со времен Гренады. Когда Стиг подходил к дверям «Экспо», его пошатывало. Джим, заметив, что ему плохо, стал настаивать на том, чтобы немедленно ехать в больницу. Стиг отказался: ему надо было сначала зайти в «Экспо». Лифт не работал, и он стал подниматься на седьмой этаж пешком. Пер и Моника, бухгалтер журнала, заметили, что лицо его покрылось каплями пота и он дышит с трудом. Он пожаловался на боль в животе. На «скорой помощи» его увезли в больницу, находившуюся в нескольких кварталах. Моника поехала с ним, захватив его рюкзак, где находился ноутбук Стига, принадлежавший «Экспо».

Спустя несколько недель, снова беседуя с врачом и медсестрой, я поняла, что смерть Стига произвела на реанимационную бригаду очень тяжелое впечатление. Им редко приходилось видеть, как больной умирает так быстро, что даже жена не успевает приехать. И они никогда не видели, чтобы к больному сразу съехалось столько народу. Медсестра рассказала о последних минутах жизни Стига. Когда его привезли, он на несколько секунд пришел в себя и сказал:

— Надо сообщить Еве Габриэльссон.

И дал мой мобильный телефон. А потом снова потерял сознание. Навсегда.

В тот вечер Элеанор подвезла нас с Эрландом до дома. Квартира выглядела странно. На столе остатки последней трапезы: засохший хот-дог и какой-то шоколадный коктейль, явно купленный в ближайшем газетном киоске. Эрланд не желал ложиться спать и все твердил, что это ненормально, когда дети умирают раньше родителей. И тут же принимался бормотать, что надо приготовить сообщение о смерти Стига, и спрашивал себя, кто придет на похороны и какие газеты опубликуют это сообщение. Он тоже пребывал в состоянии шока. Это было невыносимо. К счастью, позвонила Элеанор и предложила приехать ночевать к нам. Я с благодарностью согласилась. Эрланд устроился в кабинете Стига, Элеанор на кушетке в гостиной, а я в нашей комнате. Постель с утра оставалась неубранной.

Среда, 10 ноября

В семь утра первым поездом из Гётеборга приехала моя сестра Бритт. Эрланд ходил взад-вперед по гостиной и вслух сочинял уведомление о смерти. Он без конца перекраивал подготовленные фразы и спрашивал у нас, годится или нет. Я сидела окаменев, уставив глаза в одну точку, и была готова в любую минуту взорваться. Бритт поняла, что Эрланда надо увести, и отправилась вместе с ним в редакцию «Экспо». Рюкзак Стига, в котором лежал редакционный компьютер и который я привезла из больницы, она забрала с собой. В компьютере находился его ежедневник, нужный сотрудникам для проведения конференции.

Весь день кто-то звонил, кто-то приносил цветы. Дом был полон букетов, и у меня возникло впечатление, что я нахожусь на кладбище. Запах стоял одуряющий. За большим столом в гостиной собрались друзья. Кофе, фрукты, пирожки… Меня все время заставляли съесть или выпить чего-нибудь, но я была как автомат.

Друзья перешептывались и обращались ко мне очень ласково. Я была им благодарна за то, что они рядом. Одна из близких подруг притащила целую коробку с провизией. Слова, которые она произнесла, обнимая меня, показались мне самыми осмысленными за весь день:

— Это счастье, что он умер вот так, а не от руки убийцы. Ты же всегда этого боялась. Вообрази, ведь тогда ты должна была бы всю жизнь кого-то ненавидеть!

Как верно сказано!

Когда возвратились Бритт и Эрланд, отец Стига удивился, увидев в доме столько людей. Он никого из них не знал и держался в сторонке. В тот же вечер он уехал обратно в Умео. Иоаким даже не позвонил.

Накануне, ожидая Эрланда возле больницы, где собрались все сотрудники «Экспо», я услышала, как Рикард сказал:

— Теперь все пропало. «Экспо» больше нет.

«Экспо» больше нет? Значит, Стиг бился столько лет напрасно? Газета не может просто так взять и исчезнуть. Это невозможно. Я была ошарашена, меня охватило отчаяние. Если Рикард, преемник Стига, отступится, все пропадет. Я позвонила Микаэлю Экману, нашему другу и одному из главных лиц в редакции:

— Рикард опустил руки, но так нельзя, «Экспо» не должна закрыться. Иначе получится, Стиг убил себя работой просто так, без всякой пользы. Ты должен что-то предпринять.

— Я завтра приеду.

Вечером 10 ноября работа редакции «Экспо» возобновилась, и состоялось историческое совещание. На него явились все сотрудники, даже те, что были в это время разосланы с поручениями. Народу пришло столько, что не хватило стульев и люди стояли вдоль стен, кое-кто устроился на углах письменных столов. Микаэль руководил собранием тоже стоя. Он огласил всю информацию, содержавшуюся в записной книжке Стига: даты совещаний и предельные сроки сдачи статей. Рядом с Микаэлем сидела Моника, держа на коленях коробку с бумажными носовыми платками, которые подавала ему время от времени, ибо слезы ручьем текли у него по щекам. Многие тоже плакали, но на работу прибыли все как один.

Вечером Микаэль явился к нам домой и сказал:

— Все прошло хорошо.

До половины четвертого утра мы пили вино и виски. Смерть Стига больше не обсуждали, но благодаря алкоголю удалось поговорить по душам.

И я с облегчением поняла, что «Экспо» будет жить. Кроме этого облегчения, я пока ничего не чувствовала.

В Швеции принято хоронить усопших спустя несколько недель после смерти. В случае Стига нам пришлось ждать особенно долго, потому что люди съезжались отовсюду: из Англии, Германии, Соединенных Штатов… Я выбрала для погребения 10 декабря, день вручения Нобелевской премии, надеясь, что удастся избежать внимания экстремистов, которые явно собирались объявиться.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.