5.

5.

К слову, о председателях.

Когда я спросил Юрия Андреевича Тимченко, председателя колхоза "Ударник", расположенного напротив Мурманска на берегу Кольского залива, как относятся к кооперации колхозники, что о ней говорят, то в ответ услышал следующее:

- Давайте начистоту. Если колхозники доверяют своему председателю и он что-то делает - они считают, что именно так делать и надо. Если завтра на собрании я скажу им - кооперация нам невыгодна, нам от нее следует отказаться,- все как один будут кричать: долой кооперацию, нам ее не надо! Понимаете? Это вовсе не значит, что они слепо делают то, что захочу я, Тимченко. Просто за все предыдущие годы они научились доверять мне, председателю, который плохо для колхоза не сделает. Да зачем вам говорить об этом со мной? Остановите любого колхозника, спросите... Обо всем, что делается в колхозе, я им докладываю. Для этого не обязательно собирать собрание. Об этом я говорю по утрам, на разнарядке. Особенно если их что-то живо интересует, разговоры об этом идут... Колхозники, как вы знаете, консерваторы, они очень осторожны при введении новшеств, долго прислушиваются и присматриваются. Вот и с кооперацией так же. Я тоже не кричал "ура", но и не кричал "караул", а внимательно следил, что получится, и самым последним из всех председателей ответил, что в общем-то наш колхоз за кооперацию, потому что мы все обсудили и продумали...

- А опасность, как вы считаете, была?

- Она и сейчас есть. Ведь мы таким образом можем незаметно скатиться до уровня подсобных хозяйств промышленных предприятий. Это зависит от многих факторов: от того, как будут к нам относиться предприятия, не станут ли они, вкладывая в колхоз деньги, диктовать политику развития хозяйства. Зависит это и от руководства, в том числе от руководства рыбакколхозсоюза и руководства "Севрыбы". Ну и, конечно же, от самого председателя колхоза! Колхоз послабее, председатель несамостоятельный - ну и пошло... У нас, я считаю, такой опасности пока нет. Колхоз крепкий, главное у него - океанский лов, свой причал, львиная доля дохода от моря идет, поэтому сельское хозяйство - учитывая еще местные условия - никогда не грозит стать главным направлением...

Как я уже сказал, приехав в Мурманск, я не спешил в Чапому. Прежде чем отправиться на Терский берег, я хотел увидеть другие рыболовецкие колхозы. День в новом для тебя хозяйстве - знакомство более чем шапочное. И все же смысл в этом был. За день можно было составить общее представление о колхозе, представить, как все выглядит на месте, а главное - познакомиться с председателем, основной фигурой в колхозном производстве.

Слова Тимченко не были для меня откровением. За долгую разъездную жизнь я мог убедиться, что в конечном счете в колхозе все зависит от председателя. Не от колхозников, не от общего собрания, не от партийной организации, хотя все эти факторы нельзя сбрасывать со счета, а именно от личности председателя.

Председатель сильный, волевой, умный, расчетливый, самостоятельный в решениях, обладает широким кругозором, знает цену рублю и копейке, умеет рискнуть, при нужде найти четко ограниченную законом лазейку - ну, тогда колхоз даже в самых трудных условиях встает на ноги и дальше в гору идет! Нет ничего этого, робок человек, без воображения, уже заранее партийного взыскания боится - значит, или он, или колхоз не жилец... Вот почему, пытаясь разобраться в ситуации, я сравниваю два уровня руководства: руководство "Севрыбы" и председателей колхозов, на плечи которых ложилась вся тяжесть получения максимальной выгоды от межхозяйственной кооперации.

С партнерами колхозов, как я понял довольно быстро, разбираться особенно не приходилось. Они были частью "Севрыбы" и послушно следовали сигналам, исходившим от ее головного центра. Но колхозы, как я мог убедиться, оказывались столь же разными, как их председатели.

Начало знакомства было положено поездкой в Белокаменку на катере Мурманской судоверфи. Я был там и в первый свой приезд в Мурманск, но проездом и председателя не застал. Между тем Белокаменка, в которой находился колхоз "Северная звезда", интересовала меня давно: именно сюда весной 1966 года переселили жителей Порьей Губы, одного из древнейших сел Терского берега.

Белокаменка предстала предо мной россыпью довольно неприглядных старых домиков на две квартиры, поражающих глаз запущенностью и угадываемой внутри теснотой. Домики стояли на живописных взгорках, поросших высокой травой, полевыми цветами, столь редкими здесь, в Заполярье, небольшими березовыми рощицами, непохожими на обычное криволесье, но, конечно же, ни в какое сравнение с Порьей Губой, располагавшейся в одном из самых красивых мест Беломорья, все это идти не могло.

Председателя колхоза я догнал на полдороге к коровнику, который достраивала на деньги судоверфи бригада грузин-шабашников.

Геннадий Киприанович Подскочий оказался худым, невысоким человеком с одной рукой. Вряд ли бы я обратил на него внимание в толпе - таким он был неприметным и невыразительным со стороны, разве что приглядевшись отметил бы усталое и вместе с тем умное лицо человека, много повидавшего на своем веку - и хорошего, и плохого.

С порьегубцев, их судеб и начался у нас разговор. Подскочий знал об этом переселении, хотя произошло оно задолго до его прихода. Сейчас переселенцев осталось мало, всего несколько семей, не прижились они на новом месте: большинство довольно быстро перебралось в Мурманск, а те, что остались в колхозе, до сих пор вспоминают родное село и не прочь опять вернуться туда...

После такого вступления нам было проще говорить о колхозных делах и кооперации, к которой председатель относился настороженно, однако соглашался, что выгода от нее колхозу будет. Во всяком случае, надеялся он, не будет приносить сельское хозяйство убытков, которые сейчас покрываются доходами от океанского лова. Убыточным оказался и птичник на четыре тысячи голов: в последние годы в строй вступило несколько мощных птицефабрик, обеспечивших область куриным мясом и яйцами, и держать птицу при дорогом корме и еще более дорогом его завозе рыбакам стало невыгодно. Вот почему во всех колхозах были ликвидированы птицефермы - конкурировать с государством, которое не нуждалось в кооперации, колхозам было не под силу.

Из дальнейшего разговора выяснилось, что флот тоже приносил колхозу не слишком большой доход. С каждым годом его все больше съедал ремонт судов и вызванные им простои. Последнее судно простояло у причала судоверфи - партнера колхоза по кооперации - пятнадцать месяцев. Сложный ремонт? Нет, партнеры объясняли затяжку нехваткой рабочих рук, которые были заняты на строительстве в том же самом колхозе... Вот и считай, что выгоднее: получить два-три десятка тысяч рублей за реализованное молоко или за это же время - сотни тысяч от работающего в море судна?! Выигрываем копейки, а теряем сотни тысяч...

- От сельского хозяйства убытки мы покрывали за счет флота,- повторил Подскочий.- А от флота по десятой пятилетке, я подсчитал, мы получили дохода только семьдесят восемь тысяч рублей. С этим, конечно, не развернешься... Полей у колхоза мало, новые создавать трудно, прибрежного лова, как и у всех здешних колхозов на Мурманском берегу, у нас никогда не было. Можно было бы еще освоить гектаров пятьдесят земель, но нет рабочих рук, да и что с этих земель возьмешь? Пока флоты не объединили на базе, часть моряков еще жила в поселке, а сейчас все уже ушли. У нас как? Поработают на флоте года четыре, потом построят в Мурманске кооператив и уходят из колхоза. Остаются только те, кто учиться не хочет. А со стороны нам людей не взять - нет жилья...

В словах председателя чувствовалась какая-то обреченность, и я подумал тогда, что, возможно, именно Белокаменке грозит судьба переродиться в подсобное сельскохозяйственное предприятие Мурманской судоверфи, когда износится колхозный флот и изменится стратегия лова...

Совсем другая картина открылась мне в Ура-губе, где был колхоз "Энергия".

...Чем дальше я отъезжал от Мурманска на северо-запад, тем суровее становился пейзаж: каменистые сопки с редколесьем, болота, озерца, голые, почти ничем не поросшие скалы. Суровость усугублял пасмурный, туманный день. Тем большее удивление охватило меня на подъезде к поселку, когда по обе стороны дороги стали открываться обширные ровные пространства морских террас, на которых зеленели колхозные поля.

Егоров, сопровождавший меня в этой поездке, предупредил, что "Энергия" - один из самых больших и богатых рыболовецких колхозов в Мурманской области. У него восемь судов, свой причал, плавмастерская, коптильный завод, большой поселок... Действительно, то, что я увидел, выделялось своими масштабами и основательностью, напоминая - только в очень сильном уменьшении - знаменитый рыболовецкий колхоз "Сероглазка" возле Петропавловска-Камчатского. В "Энергии" строились многоэтажные дома, в центре поселка красовалась столовая-ресторан, вот-вот должны были сдать в эксплуатацию большой универмаг. Передо мной был современный, благоустраивающийся поселок, на фоне которого коровники МТФ и склад под корма, которые строил тралфлот, партнер по кооперации, выглядели случайной и не очень нужной деталью.

Здесь вся жизнь зависела от океанского лова, на него было нацелено все внимание, оттуда шел действительно большой доход, который колхоз направлял на строительство и ремонт жилого фонда... Но при чем здесь колхоз? - рвался у меня вопрос. Собственно колхоз и его поселок оказывались довеском, неизбежным обозом, обеспечивающим амортизацию и жизнедеятельность колхозного флота. Прибрежный лов занимал ничтожное место в экономике: всего три тонны семги по плану, хотя уже выловили пять тонн. Сельским хозяйством здесь всегда занимались в расчете на областной центр, с которым колхоз связывала хорошая асфальтированная дорога. Так что, по признанию Егорова, стремившегося при каждом удобном случае указать мне благотворное влияние кооперации на жизнь колхоза, особой роли она здесь не сыграла.

Евгений Архипович Мошников, только что избранный председателем, ждал нас в конторе - невысокий молодой человек с приятным лицом, большими выразительными глазами и красивыми чувственными губами. До этого он был секретарем партийной организации колхоза. Охотно отвечал на вопросы, но сам был немногословен.

Особой нужды в этой встрече и беседе не было - то, что меня интересовало, было видно и так, а как проявит себя новый председатель, сказать можно было только через несколько лет: все, что открывалось нашим глазам, сделано было до него.

По словам Мошникова, трудности в жизни колхоза были заурядные, такие же, как и в других хозяйствах. Нет жилья - стало быть, нет необходимых рабочих рук. Люди в колхоз просятся отовсюду, со всей страны пишут, но приходится отказывать, пока не наладится строительство. Не хватает ни химических удобрений, ни навоза. Мясо закупает тралфлот, молоко - государство. Молодежь, как правило, в колхозе не остается и на флот не идет. Школьников много, с этого года в поселке будет десятилетка, но выпускники уходят в город. На судах есть еще коренные колхозники, но, как правило, они стараются остаться на берегу. Наемные обязаны вступать в колхоз, но они приезжие, так что, если посмотреть внимательно, на судах местных коренных колхозников практически не осталось...

- Другими словами, вступление в колхоз - всего лишь форма, обязательная для зачисления в судовую роль на колхозное судно?

Задавая этот вопрос Мошникову, я не мог не вспомнить утверждение Несветова, что на колхозных судах работают исключительно колхозники.

- Да, конечно. Ведь флот считается колхозным. Исключение делается только для комсостава и специалистов. А так о каких коренных жителях может идти речь? Здесь все приезжие, это не на Терском берегу, где села еще Великим Новгородом основаны, там чужаков по пальцам пересчитать можно. У нас - наоборот, приезжают работать за северный коэффициент и надбавки... Здесь и климат, и условия жизни - все свою роль играет!

Очень интересный факт. Не знаю еще, зачем он мне нужен, но за прежним, несколько аморфным словосочетанием - "рыболовецкие колхозы", "колхозный флот" - я начинаю угадывать контуры чего-то совсем иного, весьма отличного по содержанию, использующего прежние термины словно бы по традиции. Не в этом ли несоответствии коренятся причины экономических и социальных конфликтов, которые мы пытаемся разрешить старыми средствами, не увидев другого конфликта - между старой, давно отжившей формой и новым содержанием?

Ура-губа только продемонстрировала этот факт с наибольшей выразительностью. Передо мной было мощное хозяйство, уже разделившееся на две части, связанные между собой поселком и службам: флот, существующий и работающий в системе "Севрыбы", однако числящийся на балансе в колхозе, матросы и командный состав которого были только формально колхозниками, и сельское производство, существующее при поселке, в котором еще находились несколько семей моряков.

Колхоз жил своей жизнью, судно - своей, потому как управлял им не председатель колхоза, не правление, а государственное всесоюзное объединение "Севрыба", в которое входил составной, очень маленькой частью рыбакколхозсоюз, представлявший семь оставшихся в живых из двадцати с лишним рыболовецких колхозов Мурманской области. Получалось, что не флот привязан к береговому хозяйству, а колхоз подвязан за ниточку к судам, бороздящим где-то Мировой океан, и существование его зависит от того, что и сколько попадет в кошелек судового невода.

Флот приносил доход. Часть его откладывали в обязательном порядке на очередной ремонт судна, другая часть шла на ремонт жилого фонда и строительство поселка, третья часть покрывала убытки сельскохозяйственного производства и шла на его расширение. Называть такой хозяйственный комплекс можно как угодно,- внутрихозяйственной кооперацией, агропромом - однако с действительно рыболовецкими колхозами Терского берега, да и всего Беломорья, здесь было мало общего...

"Ударник" в Минькино, напротив Мурманска, занимал как бы среднее положение между Белокаменкой и "Энергией", хотя по мощи своей вполне мог конкурировать с последним хозяйством. У колхоза тоже восемь океанских судов, свой причал с краном, который Тимченко предлагал строить на паях с другими колхозами, но те отказались, он построил его сам и теперь им же сдает в аренду. В "Ударнике" строится межколхозный забойный пункт, куда, может быть, придется возить скот не только из Белокаменки и Ура-губы, но даже из Варзуги, за полтысячи километров.

Здесь все в образцовом порядке, начиная с подъездной дороги и кончая колхозным складом, где все разложено по полочкам, на своих местах, даже маркировано. Тимченко водит нас с Егоровым по теплым коровникам, знакомит с ветврачом, который окончил Ветеринарную академию колхозным стипендиатом, демонстрирует новое родильное отделение фермы. Новые склады, гаражи, магазин, здание правления, склад для кормов с пневмопокрытием... Но главное, что производит безусловное впечатление на свежего человека,- два ряда двухэтажных кирпичных коттеджей для колхозников, вытянувшиеся вдоль залива. Они двухквартирные, каждая квартира в двух уровнях. Проект председатель привез из Прибалтики, с которой у него крепкие деловые связи.

Поставив "Ударник" между "Энергией" и "Северной звездой", я не оговорился: не по "калибру" хозяйства поставил, а по реальной связи с землей. В отличие от Ура-губы, это именно колхоз, где большинство своих, местных, хотя на судах приходится использовать и "мурманских колхозников".

Сам Тимченко крупный, широкоплечий, с большими руками, большим открытым лицом. У него уверенный взгляд, в нем ощущаешь спокойное доброжелательство, интерес к делу и уверенность во всех своих поступках и суждениях, если он их решился высказать. Такие люди вызывают симпатию, чувствуешь сразу, что на них можно положиться в большом и в малом, но там, где запахло выгодой, надо держать ухо востро: Тимченко далеко не простачок, каким может показаться на первый взгляд, и в "Севрыбе" мне порассказали о том, как буквально из всего он ухитряется извлекать для колхоза пользу.

Например, из старых кошельковых неводов, которые он забирает даром где только можно, в том числе и у своих партнеров. Невода отработали свое, окупили себя десятки раз, были списаны и должны уйти в утиль или просто быть выброшены. Но в "Ударнике" пожилые колхозники шьют из них мешки под овощи для Арзамаса. Почему для Арзамаса? Им там нужно, вот они и предложили, а в результате колхоз получает до семи тысяч рублей прибыли от одного списанного невода...

Из всего - прибыль, но эта прибыль тотчас идет в дело.

У Тимченко принципы настоящего современного хозяина, что называется, без дураков. Но гораздо больше, чем даже его хозяйственный талант, меня заинтересовывает его отношение к людям, живущим и- работающим в колхозе.

Очень скоро я замечаю: о чем бы ни говорил председатель, он рассказывает не об экономическом, а о социальном опыте колхоза. Опыт этот стоит того, чтобы над ним задуматься, потому что в своем роде уникален, как уникален сам председатель. Правда, нечто подобное я обнаружил позднее еще в одном колхозе - имени XXI съезда в Териберке, где председателем Коваленко, но сравнивать их нельзя, они разные.

Разговор с Тимченко начался с моего вопроса, достаточно провокационного: каким быть колхозу - узко специализированным или многоотраслевым?

- Знаете, я считаю, что колхоз должен быть много отраслевым,- не задумываясь ответил Тимченко, и я понял, что этот вопрос для него давно решен.- Конечно, председателю легче работать, если есть четкая направленность. Но что-то тебе не привезли, не смог достать - сиди и плачь! Возникают иждивенческие настроения, у многих председателей они уже есть. Значительно труднее работать, когда хозяйство многоотраслевое. Не хватает специалистов, сказывается то здесь, то там обычная наша неорганизованность...

- И все-таки - многоотраслевое?

- Да. К чему ведет узкая специализация? Вот, скажем, мы - рыболовецкий колхоз. Такие же колхозы есть в Прибалтике. Они категорически против сельского хозяйства. Но надо думать не только о хозяйстве, надо думать о человеке. Сегодня он плавает, а завтра здоровье подкачало: сердце, давление, почки и так далее... Что ему делать? Какую работу найти на берегу? А он - член колхоза.

- Для этого, вы считаете, и нужны побочные отрасли? Заранее рассчитывая на тех, кого море завтра спишет на берег?

- Не только для них. Когда пятьдесят лет назад организовывали наш колхоз, сельское хозяйство специально предусматривалось для вторых членов семьи...

- Простите, не понял?

- Это так в Уставе - жены, сестры, матери колхозника. Моряк в море, а "второй" член семьи работает на берегу. Таким образом семья не рвется, часть ее не уходит на заработки в город. Мне кажется, сделано было очень правильно. Я считаю, что чем больше будет разнообразных отраслей, тем меньше шансов, что они станут убыточными - всегда их можно расширить или сократить. А тем самым больше возможности человеку подобрать работу по вкусу и способностям. Да вы сами посмотрите у нас в хозяйстве: чем оно разнообразнее, тем устойчивее и гибче...

В "Ударнике" есть даже цех сувениров. Собственный колхозный цех, который показал мне Тимченко. Может быть, слово "цех" слишком громко звучит для маленького - три на три метра - помещения, в котором работает молодой художник. Он делает из гипса памятные отливки для гостей колхоза и для колхозников (дальше они пока не идут), готовится поступать в художественное училище. Он - свой, миньковский. Кончил школу, но по здоровью ему нельзя было идти на флот, а по склонности и по способностям работы не находилось. И чтобы не отпускать его из колхоза в город, Тимченко с согласия правления открыл "сувенирный цех", положил парнишке зарплату, и теперь в Минькино растет свой художник, а при надобности оформляет стенды, витрины, пишет плакаты и прочее.

Это - начало. Как рассказал мне Тимченко, в перспективе у него развернуть подготовку кадров для колхоза уже со школы. Сделать это могут учителя, секретарь парторганизации, комсомольская организация колхоза, совет ветеранов, сам председатель, постоянно бывающий в школе. Суть замысла - помочь каждому молодому человеку найти себя в жизни с помощью родного колхоза, открыть возможность наилучшего применения своих физических и душевных сил... Это действительно высокая задача. Если Тимченко удастся в этом направлении сделать хотя бы первые шаги, можно будет с полным правом утверждать, что он приблизил наш завтрашний день.

И шаги эти в известной мере сделаны. Стоит вспомнить о колхозных стипендиатах, которые учатся в ГПТУ, в Высшей мореходной школе, в анапской школе председателей, в институтах Ленинграда. Тимченко сумел всех их привязать к родному колхозу, поселку, позволил ощутить заботу коллектива, вызвать чувство благодарности и уверенности в будущем дне - самое важное чувство для человека, где бы он ни жил и чем бы ни занимался! Вот почему так много в "Ударнике" молодежи по сравнению с той же "Энергией".

Она знает, что ей найдется место и на флоте, и на берегу, там, где она сможет работать с охотой. А когда подойдет предпенсионный возраст, как у их отцов и дедов, правление колхоза подыщет им соответствующую работу по силам, никого не оставит...

Теперь, справедливости ради, следует сказать и о Коваленко, председателе колхоза имени XXI съезда в Териберке.

Минькино, Белокаменка, даже Ура-губа,- все это "пригородные" колхозы, расположенные или в непосредственной близости от Мурманска, или связанные с городом хорошей автострадой. Териберка - на отшибе, к ней только недавно дорогу проложили, да и то официального открытия не было.

В отличие от трех остальных поселков, Териберка - одно из самых старых поморских стойбищ на Мурманском берегу. Она стоит на обширном песчаном наволоке в устье Териберки, которая впадает в широкий залив, открывающийся прямо на север, в Баренцево море и Ледовитый океан. На другой стороне залива - Лодейное, такое же древнее становище поморов, куда сходились промышлявшие треску суда из Архангельска, с Зимнего берега, из Карелии, Онеги и куда пешком через весь полуостров приходили с Терского берега поморы, если не могли подрядиться на промысел дома. Здесь ремонтный завод рыбпрома, сетевязальный цех, большой поселок.

Териберка была когда-то районным центром. От всего ее былого великолепия остались несколько рядов двухэтажных деревянных домов, много маленьких обветшавших коттеджей, в самом ветхом из которых живет председатель, и большое хозяйство.

Коваленко - человек странный, можно сказать, своеобычный. С первого взгляда он почему-то кажется увальнем, может быть даже не слишком далеким человеком и уж совсем не энергичным, не умеющим ни дисциплину поддержать, ни собственный авторитет на должную высоту поставить. Одним штрихом не опишешь - ускользают, меняются черты лица, слегка сутулая и мешковатая фигура не привлекает к себе внимания, и глаза смотрят как-то слишком уж добро и вразнобой... Нет, сколько пытался, а не берусь за его портрет. Другое в нем - не внешнее, что не сразу открывается человеку, а открывшись, берет тебя в плен надолго и глубоко.

Я ощутил это еще по первому к нему приезду, тем более что случай был из ряда вон выходящий. Суть его долго рассказывать, да и незачем. Мы были на другой стороне залива, и тут произошло небольшое ЧП, непредвиденная накладка, как говорят в театре, настолько серьезная, что Коваленко пришлось позвонить на погранзаставу - это касалось их людей. Сам он себя вел в этой ситуации настолько безмятежно и мягко, что я даже усомнился - а есть ли у этого человека самолюбие? У него было все, но была еще и выдержка, и терпение, и полный контроль за обстановкой. Однако поразило меня не самообладание Коваленко, а то, что еще раньше пограничников возле нас оказалось два колхозных катерка из поселка. Молодые колхозники краем уха - на Севере все вести разносятся с мгновенной быстротой - услышали, что у председателя, уехавшего с гостями, что-то случилось, и мгновенно бросились на выручку. И так же незаметно, не задерживаясь, убедившись, что больше их помощь не нужна, отправились восвояси...

Не знаю, как для кого, но для меня этот факт высветил тот поразительный авторитет и настоящую любовь, которыми пользуется в колхозе председатель.

А ведь на самом деле он требователен, и дисциплина в его колхозе, пожалуй, самая строгая по сравнению с другими хозяйствами. Да это и не может быть иначе.

Коваленко возглавляет крупнейший рыболовецкий колхоз в области, у него высокие показатели по всем статьям, он начал строительство современного жилого поселка, океанский промысел приносит хороший доход, но между тем председатель постоянно отыскивает новые и новые направления хозяйственной деятельности, связанные с берегом, чем тоже напоминает Тимченко. Он давно понял, что надо иметь собственную строительную бригаду, расширяет колхозное стадо, подумывает, не завести ли собственные шампиньоновые плантации в пустующей неподалеку штольне, а вместе с тем организовать ежегодный грибной промысел с последующим консервированием и сушкой, поскольку грибов в округе каждую осень хватит на десяток заготовительных организаций. В Териберке лучший универмаг, который я видел в колхозах, лучший книжный магазин, а у председателя в его ветхом коттедже, откуда он никак не соглашается переехать,- одна из обширнейших библиотек, которые мне пришлось встретить в этих широтах.

О Коваленко и Териберке надо писать отдельно. Они заслуживают этого. Сейчас же мне важно подчеркнуть, что все без исключения колхозники в Териберке, как и Коваленко,- приезжие. Коренных местных жителей нет, как нет, пожалуй, и сколько-нибудь значительного числа пенсионеров.

Самый старый колхозник - завкадрами колхоза Модест Михайлович Урпин, приехавший в Териберку в 1946 году; все остальные - гораздо моложе. Люди прибывают постоянно - в колхозе от бывшего райцентра остался большой жилой фонд, пусть ветхий, но еще пригодный для жилья. Вот и едет со всей страны, как правило, из городов, молодежь; едут семьями, с детьми, готовые работать и на ферме, и в полеводстве, чтобы потом пойти в море...

Каков же итог этого не совсем обычного обзора? В одной фразе его, пожалуй, трудно выразить, да и слишком категорично он может прозвучать. И все же впечатление такое, что рыболовецкие колхозы севера Мурманской области и колхозы Терского берега - разные производственные организации, разные социальные общности, и задачи перед ними тоже стоят разные, и проблемы они решают каждый - свои и каждый - по-своему.

Чем больше оборот средств, чем больше морской продукции дает хозяйство, чем больше его результат зависит от морских судов, на которых, как я мог убедиться, плавают вольнонаемные, только имеющие книжку колхозника, тем меньше в нем осталось от той соседско-родственной общины, которую мы подразумеваем, когда говорим о поморском да и любом другом селе и находящемся там колхозе. Хорошо это или плохо - вопрос другой. Просто здесь все иначе. Производственный коллектив и отношения внутри него строятся совсем по иному принципу. Поэтому и возглавляют такие коллективы люди тоже не местные, а приезжие - Тимченко, Коваленко, Подскочий, Мошников,- нашедшие здесь и работу по призванию, и возможность наиболее полного приложения своих сил, наибольшей душевной отдачи.

От колхоза как такового сохранилась только структура управления людьми и финансами да мешающие в настоящее время его развитию ограничения в отношениях с государством. Во всем остальном эти хозяйства мало чем отличаются по своей вооруженности и методам производства от государственных промышленных предприятий. Беднее - да, но это уж не по своей вине, а по инструкции.

На Терском берегу - совсем иное. Там - все изначальное, идущее от веков и традиций, которых нет и не может быть в той же Териберке или Ура-губе, поскольку возникли эти поселки лишь в конце прошлого или начале нынешнего столетия, вместе с рождением теперешнего Мурманска, бывшего порта Александровск.

На Терском берегу приезжих - по пальцам пересчитать. Хозяйство стоит на земле, в него входит береговая полоса с тоневыми участками, леса, тундры, ручьи и реки, бесчисленные лесные озера с рыбой, олени и многое другое, чего нет на побережье Баренцева моря. И главное - все это преданиями, бывальщинами, памятью поколений связано в сознании живущих с их семьей, родом, прошлым. Не случайно, что у терских колхозов неизменной осталась и сама основа колхозного рыболовства - промысел семги у берега моря и в реках. Выход в океан на современных судах, создание своего флота под нажимом сверху были в общем-то лишь кратковременным эпизодом в жизни поморских сел на Берегу, но так и не получили дальнейшего развития.

Жизнь требовала ежечасно концентрации сил и внимания здесь, в родном селе, на обширных колхозных угодьях, куда неизменно стремилась душа колхозного рыбака. Вот почему конец колхозных судов у самих колхозников, насколько я знаю, вызвал даже вздох облегчения: спала с души еще одна забота, отрывающая от мыслей о доме! И если теперь, как мне говорил Каргин, терским колхозам снова дадут возможность приобрести суда - то есть обяжут их купить у "Севрыбы", чтобы пополнить колхозный флот той же "Севрыбы",- в океаны на них пойдут люди, лишь оформленные колхозниками. Да и отношения между судами и их владельцами будут исключительно денежные: столько-то пришло на счет, столько-то списано со счета...

Не так ли с председателями?

Как ни слабы казались районному руководству свои, местные кадры - а они зачастую и были такими! - всякий раз при смене их на пришлую кандидатуру оказывалось, что свои все-таки лучше, вернее, и если не в силах двинуть хозяйство в гору, то, зная местные ресурсы и возможности, жизнь села и своих односельчан, они надежнее могут сохранить колхоз, не растерять его, не пойти на поводу скороспелых, далеко не всегда оправданных решений свыше...

Примеров можно привести достаточно. Да вот, пожалуйста. Пока мы со Стрелковым обсуждали вопрос об оленеводстве, в Чаваньге "с треском" снимали поставленных туда в прошлом году председателя и главного механика. Меньше чем за год они так завалили хозяйство, что теперь браться за колхоз пришлось самому Егорову, по чьей рекомендации они и были переведены сюда с флота. А причина все та же: оба оказались временщиками, чужими людьми в многовековом человеческом коллективе, который их не принял.

Ну и, наконец, была Варзуга, куда я заехал, направляясь в Чапому.

Я не знаю ни одного села в Поморье, которое могло бы сравниться красотой с Варзугой. О Варзуге написано много - и о реке, и о селе, о народном хоре варзужан, и об одной из действительных жемчужин русской деревянной архитектуры - церкви Успения, построенной в 1674 году лучшими храмоздателями Севера. Имена варзужан, обновлявших и реставрировавших свою деревянную красавицу в прошлом веке, сохранились в строительных надписях внутри церкви, под ее шатром. Правда, в этот мой приезд выяснилось, что славу прадедов варзужане не смогли поддержать. Как часто у нас бывает, центральные реставрационные мастерские в середине семидесятых годов уже нашего века бойко взялись за не так-то уж горящую реставрацию храма, сняли с него обшивку, предохранявшую сруб от дождей и гнили, и... бросили на полпути! Вот уже более десяти лет не могут найти ни в Варзуге, ни во всей Мурманской области не то что реставраторов - простых плотников, чтобы спасти от окончательной гибели начавшую гнить и протекать раздетую деревянную красавицу...

Но я, кажется, повторяюсь.

Долина реки у села, окрестные холмы, поля, острова на реке, зацветающие буйным разнотравьем перед косовицей,- все это производит на каждого приезжего человека неизгладимое впечатление какого-то сказочного оазиса среди суровой северной природы. Да и сама река Варзуга, богатая речным жемчугом, являет собой сокровищницу Кольского полуострова. Она одна дает третью часть всей семги, которую ловят в области, и загадка ее семужного стада до сих пор волнует умы ихтиологов: куда оно уходит в море, на каких подводных пастбищах нагуливается? Если пути других семужных стад в мировом океане ихтиологи и океанологи в общих чертах представляют по крючкам иностранных марок, которые иногда находят в теле рыб, то варзугская семга до сих пор возвращается в родную реку никем не меченной.

Вот почему, обсуждая проблемы Терского берега в обкоме партии, я с радостью узнал, что вся Варзуга с ее притоками объявлена заказником и перед республиканским правительством поставлен вопрос о превращении ее в заповедник.

Когда-то здесь было два колхоза - в селе Варзуге, которое отстоит от моря на двадцать с лишним километров, и в Кузомени, одном из самых крупных сел Терского берега. В Кузомени, основанной новгородскими колонистами в начале XIII, а вероятнее всего, еще в конце XII века, было большое птицеводческое хозяйство, больница, школа-интернат, которые обслуживали весь берег от Оленицы до Пулоньги. В 60-е годы были свои суда, промышлявшие рыбу в Атлантике. Суда были и у Варзуги, которая сначала укрупнилась за счет Кузомени, а потом, как это произошло и с другими колхозами, начала все терять. Теперь в колхозе "Всходы коммунизма" нет ни судов, ни больницы, ни интерната, да и от самой Кузомени мало что осталось. Много домов стоят заколоченными, работоспособных всего двенадцать человек, и большое поморское село, о былом достатке и многолюдности которого свидетельствует огромное, на три холма растянувшееся кладбище, засыпают пески великой кузоменской пустыни...

От многочисленных когда-то тоневых участков на морском берегу, вправо и влево от устья Варзуги, где находится рыбоприемный пункт и стоят несколько домиков рыбообработчиков, осталось совсем немного. Тоневые избы ветшали, их разбирали на дрова, если была возможность - перевозили, и центр тяжести промысла неукоснительно перемещался на Колониху, главную тоню варзужан в том месте, где реку полностью перегородил сетевой забор. Колониха с ее семгой и была тем якорем, который удерживал колхозный корабль все эти бурные годы, когда ветшала Кузомень, сокращался и совсем прекратился океанский лов, а сельское хозяйство стало приносить все большие убытки.

И все же, как мне представляется, прочность "Всходов коммунизма" определялась тем же, чем и прочность колхоза "Волна" в Чапоме: и там и тут председателями были свои, местные люди.

С теперешним председателем колхоза в Варзуге Петром Прокопьевичем Заборщиковым, из многочисленного, уже давно не считающегося родством клана Заборщиковых, меня познакомили в райкоме партии перед отъездом в Варзугу. Председатель приехал в Умбу на пленум райкома с парторгом и нагнал меня уже вечером следующего дня на первой колхозной тоне, где мы заночевали.

Встреча в райкоме была официальной, разговориться там не пришлось, так что настоящее знакомство произошло, когда мы вступили на земли колхоза. А начались они, надо сказать, с этой самой кузоменской пустыни, протянувшейся по берегу на десяток километров.

Красивы и страшны эти пески, разрушающие в своем неутомимом движении вот уже более столетия и без того тонкий слой почвы. Не остановить их - и они окончательно засыпят Кузомень, перекроют в нижнем течении Варзугу. Река здесь за последние годы катастрофически обмелела. Уже теперь стоит пойти осенью по реке шуге, забивающей семге жабры мелкими острыми иголками льда, как начинает гибнуть рыба, идущая из моря на свои нерестилища. Вот почему первым, о чем заговорил Заборщиков, было то, как остановить пески, создать на месте пустыни луга, новую кормовую базу для развития животноводства Варзуги - мясо-молочного и племенного скота, каким является, по существу, все колхозное стадо уже сейчас.

Сам варзужанин, Заборщиков вырос в родном селе, досконально знает и людей, и ресурсы здешних мест, что можно использовать и на что следует ориентироваться в дальнейшем. Юношей он работал в колхозной бригаде плотников - в каждом колхозе были свои плотники! - потом закончил спортивный техникум, преподавал в Умбе физкультуру, был директором детской спортивной школы. Казалось бы, все есть у человека - живое дело, и благоустроенность жизни... Ан нет!

- Выбор? Если бы у меня выбор был, я, может быть, и не работал бы сейчас председателем! А когда у тебя сердце болит за родное село, за то, что с ним, с рекой, со всем твоим краем происходит,- тогда уже выбора нет,- говорит он мне вечером, когда, побывав во всех бригадах колхоза, мы наконец приехали в Варзугу и добрались до конторы правления.- И начинал не председателем - инспектором рыбнадзора. Дом, который отец начал строить перед войной, еще стоит, брат мой в нем живет. Приезжал я сюда, знал, что здесь происходит, Видел, что в рыбоохране работают люди не для того, чтобы спасать природу, а за бутылку: чужаки, не местные! Ну и решился. С женой посоветовался. Она благословила: если считаешь нужным - делай. Дело-то святое! С работы тоже отпускать не хотели, да я настоял. Сначала принял кузоменский участок, навел порядок. Те, что в Варзуге были, посмотрели да уехали. Тогда я рекомендовал на их место своего давнего сподвижника по спорту, тоже варзужанина, учились мы с ним вместе, выросли здесь. Он механизатор, музыкант, в Кандалакше работал. И тоже решился: бросил город, приехал. Потом меня выбрали секретарем партийной организации, четыре года работал; потом - председателем, когда прежний на пенсию уходил... Так вот все и получилось!

Спортивный, подтянутый, быстрый в движениях, легкий на ногу - не идет, а бежит танцуя,- ему не дашь его лет: так, тридцать пять, не больше... И каждого собеседника - я проверил это на себе и отметил в заметках корреспондентов, которые писали о Варзуге и Заборщикове,- он пленяет своим энтузиазмом, своим оптимизмом, своими проектами, которые - что греха таить! - так смущают районное начальство.

Я бы сказал, что он не столько председатель, сколько партийный организатор, "вожак", как говорили когда-то, поднимающий людей и нацеливающий их на прекрасные, нужные дела. Нет у него еще такой острой хозяйственной сметки, интуитивного, мгновенного расчета,, как у того же Тимченко, осторожности и умения прикинуться простачком, немного туповатым, как то умеет чапомский Стрелков. Но ведь и видеть горизонты тоже не каждому дано, тоже от бога! И нужно такое качество именно здесь, среди поморов, привыкших, в общем-то, жить сегодняшним днем и сегодняшними заботами, как их настраивает районное руководство, обещая за завтрашний день взыскивать именно завтра, а то и послезавтра, но не сегодня. А что там и кто там завтра будет?

Заборщиков знакомит меня со своим другом, рыбинспектором Валентином Евгеньевичем Мошниковым, который теперь взял под свой неподкупный контроль всю Варзугу. Этот невысокий крепыш в форменке, со шкиперской рыжеватой бородкой, "капитан", как я его про себя называю, и Заборщиков - два "прожектёра", по определению председателя райисполкома, два энтузиаста-идеалиста - твердо приняли как аксиому, что не хлебом единым жив и должен жить человек.

Есть в них какая-то наивность, идущая от идеализма героических комсомольских лет двадцатых и тридцатых годов, непонимаемая окружающими, которые пытаются отыскать хоть самомалейшую корысть в их поступках, чтобы сказать себе: "Ага, вот оно что! Ну, тогда ладно..."

Нет, не даются своекорыстному пониманию эти люди, и мне интересно слушать их рассказы о том, чем богаты их родные места, какие промыслы можно наладить в Варзуге и Кузомени, как и на чем будет расти сельская интеллигенция, которой так остро не хватает в селе, а вместе с тем - как поднимать дальше хозяйство, чтобы "Всходы коммунизма" окрепли и наконец всколосились полноценным, литым зерном.

Их все беспокоит: развитие колхозного стада, проекты залужения кузоменских песков с помощью торфяной крошки, травосмеси и песчаного волосинца - жесткой высокой травы с колоском наверху, пронзающей своими разветвленными и длинными корнями песок. Они всерьез переживают и за гибнущую церковь Успения, которая сейчас высится перед нами на противоположном берегу реки, освещенная полуночным солнцем - с ободранной обшивкой, обнажившей начинающие гнить венцы основного сруба, с разоренным иконостасом, часть икон которого оказалась потеряна при реставрации в Москве, хотя именно при мне пятнадцать лет назад произошло здесь торжественное открытие первого колхозного музея древнерусского искусства, первого на всем Беломорье, да, наверное, и единственного...

Где он, этот музей? Не потому ли - беспокоятся друзья, не получающие ответа ни из Мурманска, ни от реставраторов,- глядя на это разрушение колхозного музея вышестоящими организациями, варзужане равнодушно машут рукой, уверяя, что вот-вот и самой Варзуги скоро не станет, свезут ее в Умбу или еще куда, никому до нее теперь нет дела...

Получается, что у "прожектёров" взгляд оказывается острее и тоньше, чем у тех, кто пытается навязать им свое мнение. И судьба Кузомени беспокоит их, потому что знают, испытали: можно стронуть человека, можно его перевезти, переселить, но когда потребуется вернуть его на прежнее место, ты хоть дом ему новый построй и подари - не пойдет он снова, не станет поднимать разоренное пепелище, потому что никогда не может зарасти рана, нанесенная в сердце небрежением к его земле...

И снова я обнаруживаю здесь то, что коренным образом отличает Берег и его людей от колхозников Мурманского побережья. Неисчезающее чувство привязанности к родной земле, ощущение себя ее частью, грубоватая нежность к отчему дому, которую поморы таят под внешним безразличием и характерным для них немногословием.

Вот и с межхозяйственной кооперацией так же, она тоже может служить своеобразным индикатором. В мурманских колхозах к ней отнеслись с прохладцей, на производственный процесс она почти не повлияла: молоко и мясо там и так забирает Мурманск, полеводство и овощеводство развито слабо, основа жизни - океанский лов. Здесь, на Берегу, совсем иное дело. Здесь она открыла новую перспективу, родила новые надежды.

- С кооперацией у меня и единомышленники появились,- говорит, улыбаясь, Заборщиков.- То мы все вдвоем с Валентином, остальные только и ждут, когда все прахом пойдет, а теперь уже кое-кто призадумался. Кто поумней - те за кооперацию, они и детей готовы привлечь себе на подмогу, хотя бы потому, что в колхозе те найдут лучший заработок, лучшие условия труда, чем им предложит город. Таков единственно возможный путь перестройки наших сел. У рыбаков заработки летом хорошие? Значит, надо их зимним ловом еще увлечь! А вот о механизаторах думать надо. Оплата у них низкая, а ведь именно они должны стать основой развития всего нашего производства...

В Варзуге, как и везде, натыкаешься на порочный круг: нужны люди - нет жилья. Чтобы строить, нужны рабочие руки, а их не хватает даже на основное производство; чтобы были руки - нужно жилье. И детский сад. И школа, которую грозятся вот-вот закрыть. Так что же, всех детей сразу в Умбу? Кто тогда сюда поедет?

Заборщиков горячится, и за этой горячностью я ощущаю острую боль и его беспокойство за будущее Варзуги:

- Специально вчера на пленуме райкома выступал, говорил, что у людей должна быть уверенность в завтрашнем дне, что будет здесь жизнь. А то на бюро сказали, что школу закроют,- и люди сейчас же стали думать, куда им уезжать. Они уже не работники, им интересы хозяйства, как говорят теперь, "до лам почки"... А что мы можем сделать? Опровергать бюро? Поэтому большинство и к кооперации так относится, не верят в ее стабильность. Беда еще вот в чем. Договор мы с партнером заключили, продукцию определили, что строить - записали. Но никто не посчитал - а выгодно ли это? Сколько чего действительно нужно? Кто считал кормовую базу? Кто считал затраты труда? Кто считал обработку и реализацию продукции? Да никто! И я, председатель, не знаю, что у меня есть и как это выгод нее использовать. Может быть, свинарник, к примеру, выгоднее строить не на двести голов, а на сто восемьдесят, а коровник не на сто, а на все триста пятьдесят? А где забивать? К Тимченко в Минькино везти? Стало быть, в Умбе надо забойный пункт строить, но об этом никто не думает...

Заборщиков, первый из председателей, затронул один из главнейших вопросов производства, на который мне не могли ответить нигде - ни в хозяйствах, ни в рыбакколхозсоюзе, ни в "Севрыбе". Что надо, в каком количестве, для чего, куда? Абсолютно неизвестно. А решения принимаются, берутся обязательства, определяются цифры... Сколько мы говорим в последнее время о культуре производства, о себестоимости и хозрасчете, о стратегии хозяйствования, однако все продолжаем делать по наитию, на авось, беря и ставя в графу важнейших, по сути дела государственных документов цифры, что называется, взятые "с потолка": вот так как-то подумалось почему-то...

Считать надо, считать! Все. Досконально. И - пересчитывать, чтобы не делать по многу раз без толку одну и ту же работу, не занимать людей ношением воды в решете и перевеиванием мякины.

И хочется подчеркнуть, что первым об этом заговорил не Тимченко, не Стрелков, а Заборщиков, "прожектёр", хорошо понимающий, что почем...