1.

1.

...- Вы можете объяснить, что со мной случилось? Ведь это какой-то кошмар! Конечно, я понимаю: надо взять себя в руки, стучаться во все двери, добиваться справедливости... Но знали бы вы, как унизительно доказывать, что ты действительно честный человек! Куда бы я ни пришел, всякий чиновник смотрит на меня, как на жулика, который избежал правосудия. Раньше я понять этого не мог. На Севере я проработал тридцать с лишним лет, работал честно, это каждый рыбак подтвердит, собирался уйти на пенсию, как только подниму Терский берег... А вместо этого - оказался в тюрьме. И как мне теперь жить, во что верить, если я и сейчас не могу добиться справедливости?..

Гитерман смотрит на меня большими карими глазами. В них и боль, и недоумение. Внешне председатель мурманского рыбакколхозсоюза - теперь уже бывший председатель - Юлий Ефимович Гитерман изменился мало: такой же коренастый, широкоплечий, смуглый и широколицый, со слегка приплюснутым, как у боксера, носом. В его голосе отчетливо звучат энергичные нотки, он готов снова идти и работать, снова заниматься Терским берегом и колхозными рыбаками, снова организовывать колхозную базу флота. Но во всем том, как он говорит и держится, в едва заметных движениях крупных сильных рук с подрагивающими пальцами, в необычной сутулости и зависающих уголках рта проступает тот душевный надлом, который отмечает человека, прошедшего через мясорубку следствия и тюрьмы.

Со всем этим мне приходилось сталкиваться, и, к сожалению, не раз. Но Гитерман в тюрьме?! Я достаточно хорошо узнал этого человека за то время, что занимался судьбой рыболовецких колхозов Мурманской области. Знал его безукоризненную честность, точность, удивительную энергию, о которой один из знакомых мне колхозных капитанов выразился достаточно емко: "Сам не спит и нам спать не дает". Я знал, что он сделал все возможное, чтобы остановить гибель старых поморских сел на Белом море, их распад и исчезновение, и как потом, подключив к ним в качестве партнеров мощнейшие предприятия "Севрыбы", начал "наращивать обороты", отсчитывая шаги перестройки задолго до того, как она была официально объявлена.

А чапомская зверобойка? Ее можно было критиковать, особенно в том, как и из чего она строилась. Но нельзя было не восхищаться тем, что она была построена, в полном смысле слова, из ничего! Построена и пущена, в первый же сезон с лихвой окупив все затраты.

Первый миллион она дала трем терским колхозам через месяц после того, как Гитермана бросили в следственный изолятор, как деликатно именуется на юридическом жаргоне тюрьма. Все это случилось весной 1985 года - того самого года, когда прозвучал призыв к перестройке и гласности, когда Прокуратурой СССР вскрывались поистине страшные преступления власть имущих против народа и государства. Но именно в тот год, словно бы в ответ на "красный террор", объявленный расхитителям, растлителям человеческих душ, убийцам и казнокрадам, их пособники в нижних этажах следственного и административного аппарата развернули широкую кампанию своего, "белого террора", направленного против честных людей, в первую очередь занятых в народном хозяйстве.

То был точно рассчитанный шаг. Жулики освобождались от свидетелей их преступлений. Освобождались от тех, кто мог предъявить им справедливый иск и потребовать к ответу. Они освобождались от тех, кто, по идее перестройки, должен был сменить их во всех звеньях государственного, партийного и хозяйственного аппарата. Неважно за что, важно - как. Достаточно бросить на человека тень, обвинить его, подставить двух лжесвидетелей, которые бы "явились с повинной",- и человека можно бросить в тюрьму, а дальше все идет своим чередом: его исключают из партии, лишают наград, накладывают арест на имущество, снимают с работы, и начинается долгая и мучительная процедура "выжимания" признания.

А если все это не помогает, то и тогда не страшно. Трудно найти администратора, который - не для себя, для людей, для дела, для общества,- не был бы вынужден обходить законы или балансировать на острие бритвы между законом и беззаконием. Пусть не преступление, пусть только административный проступок, маленькая оплошность - в ход пускается уже отработанный десятилетиями прием нагнетания "обстоятельств". И человек, столь же виновный, как нарушивший правила уличного движения, выходит из зала суда с судимостью и сроком, который должен оправдать полугодовое заключение в "следственном изоляторе" и все, что с ним связано.

Потом его реабилитируют? Выясняется "судебная ошибка"? Но ведь этого сначала надо добиться! А как это трудно, Гитерман знает гораздо лучше меня. Вряд ли теперь он и сам сможет подсчитать, сколько писем во все инстанции он написал за те полгода и сколько писал потом. Все они оставались или без ответа, или возвращались к тем самым людям, по поводу которых он и писал свои жалобы.

- ...Они только смеялись надо мной,- говорит Гитерман, и по его лицу пробегает судорога ужаса и гнева.- Они приходили ко мне в камеру или вызывали в комнату при тюрьме на допрос и, показывая мои письма, говорили: "Видишь? На кого жалуешься, сука? Ты отсюда все равно не выйдешь, пока не подпишешь все, что мы скажем!"... А потом, в камере, уголовники, которых они специально ко мне сажали, меня били. И если я жаловался и показывал синяки, начальник тюрьмы, улыбаясь, говорил одному из громил: "Ну, Лебедев, так мы с тобой не договаривались. Видишь, какой он нежный!"

- Юлий Ефимович, кому вы могли мешать?

Вопрос вырывается неожиданно для меня самого. И все же он не случаен. Только теперь я понимаю, что с самого начала, с того самого момента, когда узнал об аресте председателя МРКС, меня не оставляет мысль, что кто-то решил свести с ним счеты. Кому он мог помешать? А главное - в чем?

Некоторое время Гитерман смотрит на меня непонимающим взглядом. Постепенно до него доходит смысл сказанного. Раньше я не обращал внимания и только теперь начинаю догадываться, что за всем тем, что лежит за пределами дела, его выполнения, преодоления трудностей, технических и организационных, мой собеседник может быть по-детски наивен. Это не хитрость. Еще в самом начале нашего знакомства я отметил у него прямолинейность мышления. Так он и шел по жизни с тех пор, как, закончив судостроительный институт, приехал по распределению на Север, в Заполярье, связав свою судьбу с колхозным флотом. Сейчас он впервые задумался над тем, что его, Гитермана, выбросили из жизни при молчаливом попустительстве ближайших соратников в МРКС и в "Севрыбе". Ведь из партии его исключали его же заместители и помощники единогласно, не усомнившись в преступлении своего руководителя. Почему? Он стал не нужен? Но ведь ни в хозяйстве области, ни в "Севрыбе", ни в МРКС ничего не изменилось. Те же проблемы, работа ведется в том же направлении, куда ее двигал он.

- Кому я мог мешать? - Он искренне недоумевает.- Не могу себе представить, этот вопрос у меня как-то ни разу не возникал...

- А если подумать?

Гитерман смотрит на меня с недоверием и растерянностью.

- Но я действительно не могу ничего сказать! Конечно, в работе возникают трения, какие-то напряженности. Я был требователен, это знали все. И если видел, что человек не хочет работать, ловчит или просто не может справиться со своими обязанностями, я предлагал ему подыскать себе другое место. Такое я говорил прямо. Зачем мне работник, который не хочет работать? В МРКС я пришел из архангельской базы флота в 1981 году. Здесь был полный развал. Держались только колхозы мурманского побережья, а что делалось на Терском берегу, так это тихий ужас. Меня позвал Каргин, наобещал, как это водится, десять бочек арестантов, обещал поддержку, ну и все такое, что полагается... До сих пор простить себе не могу, что поддался на его уговоры и ушел от архангелов! Зачем мне это было надо? Зачем надо было взваливать на свои плечи Терский берег? Но ведь сердце разрывалось от того, что здесь творилось! Каргин хотел, чтобы я полностью сменил весь аппарат МРКС. Я его не послушал, кое-кого оставил, например Немсадзе, вы его знаете. Почему-то Каргин настоятельно просил его убрать. Других сменил. Конечно, они остались недовольны. Но так бывает всегда. Потом с некоторыми даже наладились добрые отношения. Так что в МРКС я не вижу никого, кому бы мешал...

- А ваши заместители? По флоту, по сельскому хозяйству, по зверобойке? Никто из них не мог претендовать на ваше место?

- Могли, конечно. Но, право, я как-то об этом не задумывался. У нас были ровные отношения, я не вмешивался в их работу, давал возможность делать так, как они считают нужным. Так что представить, что кому-то я стал поперек дороги, никак не могу.

- С Каргиным вы, по-моему, ладили?

- Михаил Иванович поддерживал меня. Тем более со всем, что связано с Терским берегом. Нет, у нас не было никаких разногласий, наоборот...

- И все же он не стал за вас заступаться. Ни как начальник ВРПО "Севрыба", ни как депутат Верховного Совета СССР.

- Не стал, вы правы. И никто не стал. Мне говорили, что на партийном собрании, когда меня исключали, только Егоров, мой заместитель по сельскому хозяйству, сказал, что сомневается в моей вине. Из начальства - никто! Каргину, конечно, это было бы проще всего сделать. Но ведь он вместе с Данковым, начальником УВД области, который меня допрашивал, в это время на охоту ездил. Друзьями были! А этот "друг" из меня "особо опасного преступника" делал...

Каргин. "Капитан рыбной индустрии", адмирал рыбацкого Севера. Он делал все, чтобы планы Гитермана смогли воплотиться в жизнь. Это под его каждодневным нажимом директора предприятий заключали контракты с колхозами, вывозили от них сельскохозяйственную продукцию в виде мяса, сливок, творога, масла, платя вдвое из-за доставки в Мурманск по воздуху, отрывали от себя необходимые стройматериалы, посылали бригады рабочих на покос, на строительство, снабжали хозяйства дефицитным электрооборудованием, инструментами, запасными деталями... Это было его, Каргина, дело, которое вел председатель МРКС, им выбранный и поставленный, служивший верой и правдой, не за страх, а за совесть, так что подозревать Каргина в том, что он способствовал аресту и снятию Гитермана, было бы абсурдом.

Получалось, что со стороны "Севрыбы" у Гитермана вроде бы не оказывалось врагов. А друзей? Но кто верит в дружбу, углубившись хоть немного в самые нижние "коридоры власти"?! Доброжелательство, ощущение сотрудничества - вот все, на что может рассчитывать человек, ступивший на путь административного восхождения, со стороны окружающих и непосредственного начальства.

А снизу? Со стороны председателей?

Весь Терский берег с тремя его рыболовецкими колхозами можно было исключить. Что бы ни происходило, там каждый знал, что председатель МРКС последние годы отдает им все в первую очередь, много больше, чем они раньше получали по заявкам. Это я видел собственными глазами, слышал ото всех и знал, что тут отношение к Гитерману однозначное. К его заместителям - Егорову и Стефаненко, первый из которых ведал сельским хозяйством, а второй зверобойным промыслом,- отношение было иным по ряду причин, в которые сейчас не стоило вдаваться. Но не к Гитерману.

Такую же поддержку Гитерман имел со стороны большинства председателей колхозов Мурманского берега, за исключением, пожалуй, Тимченко, председателя колхоза "Ударник".

Среди председателей рыболовецких колхозов Мурманской области Тимченко был самым смелым, самым талантливым, самым предприимчивым и самым крепким. Каждого, кто с ним знакомился, он восхищал неожиданной широтой и смелостью решений, поскольку был прирожденным финансистом и хозяином, умевшим из всего извлекать прибыль для колхоза и, что особенно важно, для людей, работающих в колхозе. Это вызывало ревность со стороны других председателей и досаду со стороны начальства, которому Тимченко не хотел подчиняться.

Пока Тимченко не перечил начинаниям Гитермана, у них все складывалось хорошо. Разрыв произошел в 1984 году, когда, совершенно неожиданно, Тимченко решением общего собрания вывел свой колхоз из базы флота. Это восприняли как тройной удар: по базе, только что созданной стараниями Гитермана и Каргина, по авторитету МРКС и по самому Каргину, с которым Тимченко был дружен семьями.

Скандал, вспыхнувший в Мурманске, получил свое отражение на страницах "Литературной России", где Эд. Максимовский опубликовал аргументированный очерк, напомнив о том, что за показателями планов стоят живые люди. Тимченко и его колхоз, как доказывал с цифрами в руках журналист, оказались "подмяты" базой. Вместо того чтобы служить колхозам, база флота встала над ними, на что ее,- так получалось,- уполномочил МРКС. Началась битва, продолжавшаяся больше года. Сначала колхоз и Тимченко пытались "образумить" и вернуть колхозный флот в базу. Потом началась кампания против самого Тимченко с тем, чтобы его снять. Использовали все: давление личное, экономическое, административное, вплоть до следственных органов. Тогда у меня сложилось впечатление, что два характера, два руководителя, оказавшись по разные стороны барьера, перешли пределы допустимого, став уже личными врагами. И большую долю ответственности я возлагал в этом на Гитермана, как на председателя МРКС, который имел в своих руках рычаги управления.

- Тимченко? Но ведь ничего подобного в деле не было, я его внимательно изучил. Даже намека! Во время следствия его никто не вызывал, и меня о нем не спрашивали. А потом, вот еще один факт. Когда мне было особенно плохо, когда начали преследовать мою семью, звонить по телефону и говорить жене всякие гадости, угрожать ей и представляться под именем Тимченко - да-да, все это было! - она говорила об этом всем, хотя с Тимченко знакома не была, раздался звонок, и мужской голос спросил, слышала ли она его раньше? Она ответила, что слышит его в первый раз. Мужчина сказал, что он - Тимченко и что, хотя у него со мной последний год были очень тяжелые отношения, он просит ее, если нужна какая-нибудь помощь семье, пусть она не задумываясь обращается к нему, вот его телефон. Нет, я уверен, что Тимченко тут ни при чем! Я знаю, что он не простил мне попыток отстранить его с поста председателя колхоза. Тогда его отстоял Кольский райком, это их номенклатура. Но ведь Тимченко своей авантюрой нанес удар по базе флота! А это было не только мое детище - Каргин брал меня в МРКС с тем условием, что я эту базу создам. Я ее создал, она работала, и, когда Тимченко вышел, его снятия требовали все - и Каргин, и Шаповалов, заместитель Каргина, и Несветов...

Да, разбираться в делах политики "Севрыбы" и МРКС куда проще, чем в переплетении человеческих взаимоотношений, в том числе и в действительной подоплеке "дела Гитермана". Мне трудно ему сказать, а быть может, и не надо, что как ни сострадаю я ему, но в конфликте "Гитерман против Тимченко" продолжаю стоять на стороне Тимченко и колхозников "Ударника".

Но мы с Гитерманом опять ушли от вопроса, который не дает мне покоя, и, собравшись с мыслями, я предлагаю:

- Юлий Ефимович, а что, если попробовать с другой стороны? Попытаемся восстановить все, что вам довелось перенести - вам и вашим близким. Я пони маю, вам это трудно...- Заметив, как он внутренне вздрогнул, словно прося о пощаде, спешу добавить: - Нет, подробностей вашего заключения не надо. Мне важно установить последовательность событий, которая от меня пока ускользает. Это необходимо, поскольку я многого не знаю или не понимаю. Давайте вспоминать вместе: я - то, что я узнал, пока вас не было, вы - то, о чем вас допрашивали. Быть может, из этого сложится сколько-нибудь целостная картина? Скажем так: пусть это будет комментарий к вашему приговору, который во многом мне непонятен.

Он смотрит на меня, вздыхает и, понимая, что другого выхода нет, молча кивает. И пока он собирается с духом, я вспоминаю, как раздался у меня телефонный звонок и тот самый мой однофамилец, которому я обязан знакомством с Гитерманом, сообщил о его аресте.

- Ты слышал, старик? - кричал он откуда-то издалека.- Арестовали Гитермана! Да-да, именно Гитермана! Почему? Говорят, взятки брал. Чушь? Я вот тоже говорю, что чушь, и все так говорят, но вот - арестовали! Прямо в аэропорту. В Архангельск летел, в командировку. Честнейший человек был, это я точно знаю... Почему "был"? Ну, это я как-то так... Я ему как себе верю, учти! Но у тебя о нем очерк идет, я слышал? Может, пока задержишь? Все-таки человека арестовали...

Потребовалось совсем немного времени, чтобы убедиться: к сожалению, мой знакомый не ошибся. Как в классических фильмах "про шпионов", председателя МРКС арестовали чуть ли не на трапе самолета. Согласно одной версии, он летел в служебную командировку в Архангельск, и в его "дипломате" лежал номер "Литературной газеты", зубная щетка, полотенце, а в кармане пиджака, вместе с паспортом, билетом и командировочным удостоверением - 91 рубль. Еще 3 рубля и 17 копеек находились в кошельке, в кармане пальто. Согласно же другой версии, которая в тот же день начала усиленно распространяться в Мурманске, упомянутый "дипломат" был набит пачками советских денег, золотом, иностранной валютой, а сам Гитерман готовился сесть то ли на московский, то ли на ленинградский рейс.

- А как было на самом деле, Юлий Ефимович?

- Так, как "с копейками". Командировку в Архангельск я взял на три дня, хотя надеялся обернуться за двое суток. Летел к архангельским рыбакам, обговаривать предстоящую совместную зверобойку. Мы впервые входили на лед с нашего берега. Уехал от Каргина, на его машине, со мной летел еще один сотрудник "Севрыбы". Только приехали, стали в очередь на регистрацию, как меня по радио попросили пройти в комнату милиции. Вскоре туда приехали сотрудники ОБХСС. Предъявили обвинение в хищениях и взятках, назвали "особо опасным преступником", сказали, что им обо мне все известно и свидетели меня ждут... Сами понимаете, понять я ничего не мог: сон какой-то дурной! Но они привезли меня в Мурманск, начались допросы, и тут начался сплошной кошмар. Нет, не могу и не хочу все это вспоминать!

- И не нужно, Юлий Ефимович! Но в каких взятках вас обвиняли? И кто такой Меккер, на показания которого ссылались ваши следователи?

- Меккер? Во-первых, не еврей, как я, а финн - Иван Яковлевич Меккер, что всех очень разочаровало, потому что не получалось "еврейского дела". Во-вторых, он мастер ленинградского завода "Эра". Его рабочие вели электромонтажные работы на судах тралового флота в Мурманске. Мы познакомились с ним лет пять тому назад, он помог нам сделать какую-то работу с помощью своей бригады и с тех пор заходил в МРКС раз или два. Так сказать, поддержать знакомство. В январе 1983 года в Чапоме, как вы знаете, уже шло строительство зверобойной базы. Здание дизель-электростанции построили, нужно было срочно монтировать оборудование. В Мурманске мы специалистов найти не могли. Искали по всем каналам, по всем предприятиям - пусто! И тут в МРКС зашел - или он сначала позвонил? - уже не помню - Меккер. Как да что... Короче, выяснилось, что у него сейчас в Мурманске бригада электриков без дела, то, что нам надо. Сначала Меккер согласился помочь, но, когда узнал, что надо лететь в Чапому, наотрез отказался. Сказал, что за это дело не возьмется, но обещал связать с бригадой, пусть сама решает: захочет подзаработать- он возражать не станет... А рабочие согласились. Я направил их в МКПП - это межколхозное производственное предприятие, которое ведало всеми строительными работами в Чапоме, заключало договора, выплачивало деньги, поставляло стройматериалы... Всего этого я не касался. Там был директором Бернотас, вот к нему я и направил людей. С ними заключили трудовое соглашение, они улетели, за месяц сделали все необходимое, хорошо заработали, а главное - нам помогли. Если бы не они, строительство бы встало и мы бы потеряли свой первый миллион...

- Но где же тут взятка?

- Подождите. Я уже совсем забыл об этой бригаде, когда через месяц позвонил Меккер и попросил, чтобы бригаде поскорее выплатили заработанные ими деньги. Я страшно удивился. Оказалось, он звонит из кабинета директора МКПП. Бернотас тогда сдавал дела своему приятелю, Куприянову. Пока Бернотас директорство вал, у него обнаружили много беспорядка, и ему пришлось уходить. В "Севрыбе" за него заступились, и дело, уже открытое, если не полностью замяли, то притушили. Я сказал, чтобы Меккер передал трубку Куприянову, который был рядом с ним, и попросил того побыстрее разобраться. Тот обещал. Через несколько дней Меккер позвонил снова и сказал, что все в порядке, он получил по доверенности деньги. Тем дело и кончилось. Было это в 1983 году, а припомнили - в 1985-м...

- А за что полагалась вам взятка? По-моему, это вы должны были дать взятку Меккеру, чтобы он отпустил своих рабочих на ваш объект!

- Вот именно! Мне это говорили все, кто знакомился с моим делом. А было вот что. Сначала мне приписали взятку, которую якобы мне дал Меккер за то, что я послал его людей на выгодную работу. Потом - за то, что вроде бы завысил им расценки. Но, как вы знаете, это я упрашивал ребят поработать в Чапоме, а расценки были нормативными, их рассчитывали в МКПП. Последний раз взятка объяснялась тем, дескать, что им быстро заплатили. С точки зрения следователей, людям надо как можно дольше затягивать расчет. Самое печальное, что так это и было. Бухгалтерия МКПП затягивала расчет с бригадой, как если бы вымогала у них взятку. В конце концов рабочие уехали, получив только аванс, а на остальное оставив доверенность Меккеру. Тот получил за них деньги. И вот тут начинается настоящий криминал, с которого все и пошло: Меккер брал взятки со своих рабочих!

- Но выяснилось это уже после того, как арестовали вас?

- Нет, раньше. Собственно говоря, все началось в феврале 1985 года, за две недели до моего ареста, с явки одного из рабочих, если не ошибаюсь, их бригадира, в ОБХСС. Направляя рабочих в командировку в Мурманск, Меккер брал с каждого из них по полсотни рублей, а потом требовал до трети заработанного. Как он выражался, "хорошим людям". Рабочим это надоело, и они решили прийти с повинной, чтобы не выглядеть взяткодателями. Меккера тотчас же взяли, он сознался, стали выяснять, куда и когда он посылал бригаду, сколько с кого брал. И вот тут всплыла Чапома. Но дальше произошло то, чего я до сих пор понять не могу: в протоколы допросов следователи мурманского ОБХСС стали вписывать мое имя. Никто из рабочих меня не знал и моего имени от Меккера не слышал, поэтому они запротестовали и отказались подписывать такие протоколы. Об этом же они сказали на суде. Тогда следователи взялись за Меккера. Тот тоже отрицал мою причастность к его махинациям. Его стали допрашивать круглосуточно, угрожали, обещали "послабления", вымотали его, и тогда он решился меня оговорить. Все это было, когда я уже сидел. Но когда дошло до очных ставок, Меккер стал путаться - где, когда и при каких обстоятельствах он передавал мне деньги. Потом экспертиза нашла, что деньги в таких купюрах, которые были названы, он не мог мне передать. Свести нас с Меккером и с деньгами во времени и пространстве следователям так и не удалось...

То, что в это время происходило в Мурманске и в доме Гитермана, я знал из рассказа его жены, преподавательницы русского языка и литературы. Она приехала в Москву в конце лета того же года хлопотать о правосудии, потому что сам Гитерман спустя шесть месяцев после ареста был выпущен под подписку о невыезде до суда, хотя все обвинения с него были фактически сняты. На самом же деле не сняты, а как бы отложены за "недоказанностью".

Невысокая, худенькая светловолосая женщина с измученным лицом и воспаленными глазами рассказывала при мне корреспонденту "Правды", как сразу же после ареста по телефону началась настоящая травля ее и детей, как вызывающе вели себя с ней следователи на допросах; рассказывала, как грубо вели обыски, взрезая обшивку единственного дивана, переворачивая постели, разыскивая несуществующие драгоценности; как отобрали сберкнижки, на которых оказалось куда меньше сбережений, чем потом распространяли слухи, и долго их не отдавали, хотя из-за этого семья первое время оказалась буквально без средств существования - зарплата перечислялась на книжки. У нее дрогнул голос, когда она рассказывала, как производившие в очередной раз обыск, не найдя ничего сколько-нибудь похожего на "вещественные доказательства", забрали ящик с консервами в металлических банках заводской упаковки. Дело происходило перед 8-м Марта, и получить обратно удалось далеко не все: как видно, тресковая печень и рубленая ветчина были "дефицитом" и для следователей мурманского ОБХСС.

Тогда же по городу кто-то пустил фотографии, на которых можно было видеть золотые вещи и пачки валюты, якобы изъятые при обыске у Гитерманов. Слушать все это было не только страшно, но и мучительно стыдно. И теперь я понимал Гитермана, который сейчас старательно обходил подробности своего камерного существования.

Но я должен был спросить его еще об одном. Как что-то естественное, суд отметил, что "под воздействием следователя и оперативных работников" Гитерман написал 16 апреля 1985 г. заявление, в котором признавался, что получил от Меккера деньги. Я не задаю ему этот вопрос - просто показываю отчеркнутую мною фразу в копии приговора и поставленный рядом вопросительный знак.

Гитерман поднимает глаза, и мне очень трудно не опустить свои. Но вместо упрека он оправдывается:

- Поймите, я просто не мог больше выдержать! Ведь меня дважды бросали в карцер. Каждый день - я уже говорил вам об этом - меня избивали специально посаженные в камеру уголовники, Лебедев и Акимов. На допросах сам генерал-майор Данков говорил, что будет держать меня в этих нечеловеческих условиях сколько потребуется и всю оставшуюся жизнь я проведу в тюрьме, никто мне не поможет - ни бог, ни царь, ни Генеральный прокурор. Следователи грозили сделать меня инвалидом. И вот в апреле, после очередного избиения, меня отвезли в КПЗ и продержали там десять дней, требуя, чтобы я написал на себя заявление - у них это называется "явка с повинной". Если не напишу - все начнется сначала. Верите ли, еще немного, и я бы сошел с ума или покончил с собой. И вот тогда я сказал, что напишу это заявление, пусть только они скажут - где, кому и сколько денег я передавал. Потом я все равно откажусь от него на суде...

- Помогло?

- Помогло,- вздыхает Гитерман.- Уже на следующий день побои и издевательства кончились, но им мое заявление тоже не помогло...

- Вас допрашивал сам начальник УВД области, Данков?

- И он тоже. Ему надо было знать, кому я передавал деньги в "Севрыбе" и в Минрыбхозе. Но, ради бога, скажите, какие деньги? За что?

- Подождите, Юлий Ефимович, вот это уже интересно. "За что" - вам не говорили, но были уверены, что за что-то вы должны расплачиваться - или делиться - с вашим начальством в "Севрыбе" и в министерстве? С кем? С Каргиным, его заместителями, еще с кем-то? Но что вы оттуда получали?

- Ничего, кроме помощи по строительству зверобойки, по морскому промыслу. Чисто служебные отношения. Самые обычные.

- А другие следователи вас об этом спрашивали?

- Нет. О Минрыбхозе и "Севрыбе" - только сам Данков. Похоже, он придавал этому какое-то особое значение. Другие добивались только одного: чтобы я признал, что получил взятку от Меккера. Потом стали требовать, чтобы я оговорил и других людей в том, что они давали мне взятки...

- Кого, например?

- Вашего друга Стрелкова, Коваленко, Подскочего, сотрудников мехового цеха, главного конструктора Гипрорыбфлота Абрамова. Его особенно долго допрашивал майор Понякин, тот, что проводил обыски... Он уверял, что я давно сознался и теперь очередь за ним, а потом он отвезет его к прокурору.

- А кто был еще из следователей?

- Много их было. В тюрьме надо мной измывался старший лейтенант Белов, зам. начальника следственного изолятора, а на допросах, кроме Понякина, особенно отличались подполковник Белый, заместитель начальника ОБХСС области, и капитан Щавель. Впрочем, и сам начальник ОБХСС, подполковник Александров, был тоже хорош. Я уже не говорю, что все они чувствовали себя хозяевами положения, угрожали физической расправой. Помните нашу межхозяйственную кооперацию? Мы спасли этим колхозы от убытков их собственного сельского хозяйства и получили возможность заняться социальным возрождением поморских сел. Собственно говоря, это и было начало пере стройки - той самой, благодаря которой я сижу сейчас перед вами в Москве, а не копаю мерзлую землю где-нибудь "во глубине сибирских руд". Так вот, Александров мне прямо сказал, что они и это мне припомнят и что со всякими договорами между предприятиями, со всякой инициативой снизу они скоро по кончат...

- Значит, Терский берег вам тоже ставили в вину? А что говорили еще? Понимаете, тут очень важно сейчас понять, вокруг чего они ходили. Почему-то мне кажется, что получение вами взятки от Меккера - это только один эпизод, начало ниточки, с помощью которой они хотели размотать - или намотать? - целый клубок уголовной пряжи.

- Не знаю, что они хотели конкретно. Главное - им нужно было крупное дело. Мне уже потом рас сказали, что в 1984 году было несколько нераскрытых убийств, им это ставили в вину и требовали принять меры. Вот они и приняли. Решили взяться за МРКС по убеждению, что "каждого хозяйственника, если он проработал два года, уже можно сажать", так они мне говорили. А подполковник Александров заявил: "Раз арестовали, мы обязаны доказать, иначе полетят головы, да еще какие!" Вот они и "доказывали", занимались мной днем и ночью, как каким-то матерым преступником. Стали вызывать знавших меня по работе людей, пугали их на допросах, возили в тюрьму, грозили посадить, если они не покажут, что я требовал с них деньги...

- И никто из них не жаловался?

- Но вы же знаете, рука руку моет! Ни один из протестов никем не разбирался...

Похоже, в Мурманске действительно хотели сделать Гитермана центральной фигурой какого-то обширного "дела"... Может быть, по аналогии с печально известным "делом "Океан" в том же самом Минрыбхозе СССР, в который - самой маленькой частицей - входит и мурманский рыбакколхозсоюз. Но в том "деле" была черная и красная икра, осетры и стерлядь. Множество организованных браконьеров, живших по берегам Черного, Азовского и Каспийского морей, Волги, Амура и других великих рек, даже не подозревая об этом, не покладая рук работали на огромную пирамиду расхитителей, воров, "паханов", развернувших свою деятельность чуть ли не в международном масштабе и безо всякого "философского камня" средневековых алхимиков превращавших матово отливающие черные зернышки икры в радугу бриллиантов и солнечный блеск золота.

А что могло быть здесь? С чего "навар"? Уж я-то знаю точно, что нет здесь, на Севере, никаких рыбных ресурсов, на которых можно было бы "делать деньги". Нет их и не было. Даже на семге, потому что ее слишком мало. Здесь не то что миллионы - тысячу рублей взять не с чего! Или действительно для мурманской прокуратуры и УВД такая пора настала, что хоть из пальца высасывай, хоть самого себя обкрадывай и разоблачай, но чтобы "результат" был? Похоже на это. Уж очень круто они за Гитермана взялись. А главное - темпы, темпы! В начале февраля приходит рабочий с повинной, на следующий день берут Меккера, меньше чем через две недели - Гитермана. А дальше круг ширится, хватают все новых и новых, да только ухватить не могут. Но и это неважно. В следственном отделе кипит работа, заполняются протоколы допросов, наверх идут обнадеживающие донесения и рапорты, строятся новые планы, город начинает лихорадить, в МРКС разваливается работа, неизвестно, как теперь пройдет первая зверобойка и не припишут ли еще и ее к обвинительному заключению по Гитерману...

Потом все лопается и рассыпается прахом. Нет ни дела, ни сообщников, ни "организации". Даже Меккера нет. Один Гитерман. Да и неудивительно, что так произошло: ведь единственная возможность взятки на всем протяжении безупречной жизни Гитермана замерцала для Шерлоков Холмсов Мурманска не в настоящем, а в прошлом.

И я задаю следующий вопрос: если по первому обвинению Гитерман оказался обелен, то в чем же заключалась та вина, за которую его осудили?

Он смущенно улыбается.

- Меня обвинили в должностном подлоге. И, честное слово, обвинение мне показалось настолько смехотворным, что опровергнуть его ничего не стоит. Но я, оказывается, забыл слова Александрова, что виновность арестованных нужно доказать любыми способами и под любым предлогом. Позже мне передавали слова следователей, что "весь город будет смеяться над тем, за что мы будем судить Гитермана".

- И все-таки - за что?

- Как вы помните, я сказал, что деньги бригаде Меккера в МКПП выплатили только после моего звонка. Бернотас, а потом и Куприянов объяснили, что они, мол, не решались выплатить сразу, потому, дескать, что им показалось, будто бы те слишком много заработали. Другими словами, нет ли тут приписок. Чушь! Их люди принимали и замеряли объемы работ, расценки определяли они, так что ни о каких преувеличениях не могло быть и речи. Больше того. У них самих в МКПП незадолго до этого случая - кажется, я об этом уже говорил? - были обнаружены завышения объемов, из-за этого Бернотас и уходил. И что же они сделали теперь? Додумались расписать табель вместо одного - на два месяца и соответственно переделали все остальные документы! То есть пошли на прямой подлог, причем с переплатой районного коэффициента на полтысячи рублей. Кому пошли эти деньги? Не знаю. Как можно думать, не рабочим, поскольку за рабочих, как вы помните, получал Меккер. А кому он давал - почему-то никого не заинтересовало, поскольку выяснилось, что мне он не давал.

- Простите, Юлий Ефимович, но я до сих пор не понимаю, какое имеют к вам отношение бухгалтерские операции, причем не МРКС, а МКПП?

- Но ведь я рассказывал, что Меккер мне звонил от Куприянова по телефону и что я, в свою очередь, попросил Куприянова с этим разобраться...

- Да, помню.

- Так вот, единственное упущение в финансовых вопросах, с которым можно было связать меня,- вот это. Когда вскрылся факт подлога, Куприянов и Бернотас показали, что распоряжение такое дал им я.

- А вы его давали?

- Конечно же нет! Как я могу что-то приказывать субподрядчику? Да и никакой нужды в этом не было, уверяю вас. Я до сих пор не понимаю, почему они решили так сделать, какая им была от этого вы года...

- А если прямая - вот эти полтысячи рублей?

- Вы думаете? - Гитерман смотрит на меня недоверчиво, затем он улавливает правомерность предположения.- Может быть. Я как-то не подумал об этом. А может быть, Меккер им сам подсказал? Но главное не это. Как показала на суде бухгалтер МКПП, ведомости на выплату были готовы еще накануне нашего разговора по телефону. Это сделал Бернотас, своей властью, а когда мы разговаривали с Куприяновым, Бернотаса уже не было. Они переправили табель, наряды, приказ, об этом прямо сказано в моем судебном приговоре. Однако никто из них не понес никакой ответственности. Получалось так: они - исполнители, я - соучастник, хотя категорически отрицал свою причастность, но всю ответственность суд возложил на меня, а в их адрес даже не вынес особого определения! Представляете? Переплаченных пятисот рублей как будто не существовало... Больше того. За то, что они свидетельствовали против меня, дело по поводу их подлога так и не было возбуждено. Скажите, как после этого можно относиться к такому "правосудию"?

И он горестно машет рукой.

Как относиться? Только отрицательно. Я невольно вспоминаю записки Генриха Штадена об опричнине, которые в свое время изучал. Когда Россия была поделена на опричнину и земщину, опричники бросились грабить земцев, возникло много судебных исков, и Иван IV дал следующий наказ судьям: "Судите праведно, что наши (т. е. опричники.-А.Н.) виновны не были". Как живучи, оказывается, кое-какие российские установления, особенно в судах, наблюдая за работой которых порой думаешь, что ошибся на два-три века, а то и больше! Вот они, ревнители "опричников", поименованные в приговоре, который вынесла по делу Гитермана уголовная коллегия Мурманского областного суда - председательствующий В. Г. Орлов, народные заседатели А. Г. Чернюк и Е. М. Чарыгина - "великие молчальники", как их именуют в народе, и прокурор Эменджиянц Л. В. Их задачей было не осудить Гитермана, а оправдать следствие.

А Гитерман?

Ну, что Гитерман? Его же выпустили! Да и два года условных - это формальность, все понимают. Полтора года покрывают отсидку, а еще полгода поработает где-нибудь под присмотром - вот и все... Да, скорее всего, так они об этом и говорили, выходя из здания суда...

Но Гитерман был не единственным потерпевшим.

Суд над Стрелковым, председателем рыболовецкого колхоза "Волна", состоялся в конце марта 1985 года. Осудили его на два года условно, но, как водится, из партии исключили и с должности сняли. Узнал я об этом деле уже где-то осенью или в начале зимы, когда стали приходить вести от Гитермана, и был поражен этим известием.

Стрелков был коренным помором, всю жизнь прожил на Берегу, а стало быть, пережил все, что выпало на долю здешних жителей: "укрупнение", снос, ликвидацию и переселение поморских сел, разорение хозяйств, бегство людей в города, начавшееся здесь гораздо позднее, чем на материке... Я всегда утверждал, что своим существованием Чапома обязана Стрелкову - его настойчивости, энергии, вере, что все как-нибудь "образуется", нехитрой дипломатии с местным начальством и умению "претерпеть" от вышестоящих. Он сохранил и село, и народ в самые критические годы своего председательствования и, главное, не растерял, а потом даже сумел вернуть из города молодежь, когда с приходом Гитермана на пост председателя МРКС началось возрождение Терского берега.

"Его-то за что?" - невольно воскликнул я, вспомнив коренастую, чуть косолапящую фигуру чапомского председателя, красное, обдутое всеми северными ветрами остроносое лицо и синие, словно промытые морскими далями, зоркие глаза помора. Жизнь Стрелкова проходила у всех на виду. Каждую минуту круглосуточно он был занят людьми и колхозом, так что на свое хозяйство времени у него никакого не оставалось. В конце концов дом Александра Петровича оказался самым худым на селе и требовал уже не ремонта, а перестройки. Когда об этом заходил у нас разговор, Петрович только махал рукой и, улыбаясь, говорил, что, дескать, до конца его работы дом простоит, а когда на пенсию пойдет, попросит у правления МРКС какую-нибудь комнатенку в Мурманске, поближе к детям и внукам... До пенсии, когда случилась непонятная для меня история, ему оставалось всего два года, но что там на самом деле произошло, толком мне никто объяснить не мог. Сам Стрелков в Москву не приезжал, а у меня в Мурманск или на Терский берег тоже дорога не ложилась...

Были и еще два председателя - Подскочий, из Белокаменки, и Коваленко, из Териберки. Сначала я решил, что они проходили по одному делу с Гитерманом, но тот категорически это отверг.

У каждого из них было свое дело, впрочем, тоже высосанное из пальца. Стрелкова обвинили в незаконной переплате денег бригаде ремонтников. Все было законно, только он забыл договор утвердить на правлении колхоза, к этому и придрались. Правда, мне говорили на следствии, будто бы Стрелков сознался, что давал мне взятку, но это был уже блеф самый откровенный. То же самое и с Коваленко. Мне говорили, что он поссорился с прокурором района - семгой к празднику не поклонился или мясо не привез,- ну, тот и решил его для острастки посадить... Что вы, не знаете, как это у нас делается? С Подскочим что-то более серьезное. Что их обо мне спрашивали, это я точно знаю: мои следователи уверяли, будто бы те сознались во взятках, которые давали мне.

- Опять взятки?

- Ну конечно! Но потом уже о них никто не вспоминал.

Что ж, нет так нет. Ему виднее. И все же меня не оставляет мысль, что неспроста все эти дела председателей колхозов и председателя МРКС возникли в одно время. Так ли уж случайно повторял Александров, начальник ОБХСС УВД области, Гитерману, что скоро они "всю эту перестройку прикроют и выведут на чистую воду"? Нет ли здесь попытки расправиться с Гитерманом как с одним из инициаторов возрождения Терского берега? Отсюда и настойчивые поиски его "неформальных" связей с Каргиным, начальником "Севрыбы", которые искал генерал-майор Данков. И он, и следователи не раз говорили Гитерману, что Терский берег - золотое дно, иначе зачем ему заниматься этими колхозами. Все сходится на Терском береге, на том самом Терском береге, который районное руководство вот уже четверть века добивается "закрыть", сселив все села в Умбу, в райцентр.

Деятельность МРКС на Терском берегу оказывалась опасной для многих людей, повинных в том, что там происходило раньше. Строительство зверобойки было не просто обличительный в своем роде акт. Появилось как бы "двоевластие". Умба и прилегающие к ней окрестности с леспромхозом принадлежали районному начальству, были ему подконтрольны. Дальше, на восток, где располагались три оставшихся в живых колхоза, практически распоряжалась "Севрыба" во главе с Каргиным и советом директоров. И здесь начинала утверждаться уже совсем другая жизнь. Вчера еще отчаявшиеся люди теперь обретали смысл и перспективу своей жизни и работы, учились серьезному отношению к делу, учились экономике и хозрасчету, осваивали новые для себя профессии и молодели на глазах, забирая постепенно в свои руки и хозяйственные планы, и оборот, и выпущенные было из-под надзора земли, леса и реки.

С таких вот позиций одновременный удар по лучшим председателям колхозов, входящих в МРКС, и по его председателю был вполне оправданной в политическом отношении акцией. В случае удачи она позволила бы стоявшим за руководством УВД области силам не только подавить хозяйственную инициативу МРКС и "Севрыбы", но и лишить ее вожаков. Все это хорошо вписывалось в подобные акции, прошедшие в 1985 году по всей стране, где оппозиция перестройке попыталась использовать имевшиеся у нее рычаги административной, партийной и судебной власти именно для того, чтобы раздавить и парализовать начавшееся снизу движение. Причем сделано это было с тем психологическим расчетом, что ни партийные органы области, ни руководство "Севрыбы" не посмеют вступиться за Гитермана и председателей, которых объявили ворами, валютчиками и взяточниками. Так и произошло. Дальше действовала, как видно, отработанная за предыдущие годы система: не "психологические подходы" к преступнику, а обыкновенный шантаж, угрозы и физическая расправа, поскольку ничего святого для людей, борющихся за собственное благополучие, чины и жизнь, не существует.

"Концы" вроде бы сходятся, все лежит на поверхности, но опыт историка и археолога заставляет меня относиться с недоверием к таким вот объяснениям, прямо вытекающим из содержания документов. Не фактов, а именно документов, которые составляются так, чтобы факты действительности представить в определенном освещении. Однако других объяснений у меня пока нет. Будут ли - еще неизвестно. Во всяком случае не раньше, чем я окажусь снова на Кольской земле и попытаюсь выяснить, что же происходило там два года назад.

Наш разговор с Гитерманом подходит к концу. Он прощается. Из окна мне видно, как он выходит из подъезда дома с портфелем и авоськой в одной руке, останавливается, на минуту заколебавшись, в какую сторону повернуть, заворачивает направо и, чуть сгорбившись, исчезает за углом дома, унося с собой нелегкие думы о будущем и гнетущую тяжесть пережитого. Ко всему этому мне придется еще возвращаться, перечитывая привезенные им бумаги и прослушивая запись нашего разговора, который оставил во мне ощущение, что я упустил в нем что-то весьма важное, что мне еще предстоит найти.