Мыслитель футбола

Мыслитель футбола

Откуда он такой взялся – Яшин? Как все мы – из детства. Существует теория, доказывающая, что человеческий характер в основе своей закладывается в довольно раннем, во всяком случае, дошкольном детстве. Родители Яшина – Иван Петрович и Александра Петровна, конечно же, не предпринимали, да и не могли предпринять специальных педагогических усилий, ему достаточно было впитать простые и непритязательные нравы и привычки, сложившиеся в семье. А замешены они были на человеческой порядочности – только и всего. Раннее взросление в военные годы лишь добавило ответственности перед окружающими, прораставшей в его натуре под влиянием отца.

Эту ответственность быстро обнаружил, взяв в молодежную команду «Динамо», Аркадий Иванович Чернышев. Какую-то основательность во всем, что делал его подшефный, сразу подметил и Алексей Петрович Хомич. Даже бытовые мелочи, не говоря уже об игре, выдавали в новичке аккуратиста – с легкой руки Левиной бабушки выстиранная и тщательно отглаженная форма всегда была уложена на полке шкафа ровной горкой (потом эту немудреную привычку переняли другие динамовцы). Роль опекуна определили основному вратарю команды тренеры, именно к нему в комнату динамовского общежития подселили новичка на вечных, почти непрерывных сборах: «Пусть дышит вратарским воздухом». Яшин, как еще недавно за заводским вратарем Гусевым, носил за легендарным Тигром чемоданчик, жесткий, окованный металлическим ободом – подобных теперь не существует в природе.

Хомичу шел уже тридцатый год, он чувствовал, что долго не продержаться, поэтому хотелось найти такого парня, которому мог бы передать то, что накопил, как в свое время ему самому помогал войти в дело предшественник – Борис Кочетов. И сам того не зная, Якушин пошел навстречу этому желанию. Познакомившись с Яшиным поближе, Хомич еще больше загорелся, обнаружив много общего в своей с ним биографии: оба из рабочих семей, в раннем детстве потеряли одного из родителей (он отца, новичок– мать), оба подростками встали к станку

На тренировку новоявленный учитель и ученик выходили с запасными майками и полотенцами, потому что пощады от старых партнеров Хомича ждать не приходилось – бить умели. От их беспрестанных и мощных ударов, вспоминал Алексей Петрович, соль выступала на висках. Полотенца помогали плохо. Весной, когда Гагру заливали дожди и приходилось, ловя мяч, то и дело падать в грязную жижу, ко второй, вечерней тренировке не успевали высушивать форму. Заставший их совместные занятия Виктор Царев после таких тренировочных сеансов, на которых человек-легенда наставлял его товарища по молодежной команде «Динамо», сравнивал эту вратарскую пару с шахтерами, только вышедшими из забоя – такими плелись они в раздевалку черными и осунувшимися.

Яшин, молчаливый и стеснительный, не любил донимать лишними вопросами (хотя Петрович был вполне доступный, даже простецкий человек), больше присматривался, наблюдал за его повадками. Размышлял над вратарскими премудростями, но постигал их, скорее, в действии. Тренироваться было, понятно, тяжело, но жуть как интересно. Он и сам не осознавал тогда, что это был не механический, а с каждым занятием все более творческий процесс, в котором, собственно, и родился ЯШИН.

Он всю жизнь был, конечно, благодарен своим учителям, начиная с первых, еще заводских тренеров – Владимира Чечерова, как раз и определившего его неизвестно почему в ворота, и Алексея Гусева, прививавшего начальные вратарские навыки, да первого динамовского – Аркадия Чернышева, который лишь за два открытия – Яшина в футболе и Мальцева в хоккее – достоин памятника. Был благодарен Михаилу Якушину, Ивану Станкевичу, Алексею Хомичу, Михаилу Семичастному, Гавриилу Качалину, Александру Пономареву, Константину Бескову, многим другим, принявшим участие в его судьбе. Себя благодарить особенно не умел, но его тренеры как в «Динамо», так и в сборной были убеждены, а мне остается только присоединиться к их мнению, что по честному, так называемому гамбургскому счету, Яшин в своем восхождении больше всего обязан не кому бы то ни было, а самому себе. Таких американцы называют «self-made man». В переводе с английского это означает «человек, сделавший себя сам».

Вратарскую науку Яшин осваивал настойчиво. На тренировках себя не жалел, чтобы преодолеть и чужое неверие, и собственную неуверенность. Понукать его тренерам не приходилось: он попросту боготворил это славное дело – футбол и хотел такому чуду соответствовать. В полной мере соответствовал и своему же ответу на журналистские попытки докопаться до корней пришедшей к нему позже вратарской неповторимости: «Наш удел – греметь костями о землю» (умел же сказануть, черт возьми). И действительно «гремел» часами, весь в пыли и грязи – сами знаете, какие у нас водились и водятся тренировочные поля, особенно по весне и осени. Просил бить ему двумя-тремя мячами. Бросался за одним, вскакивал, нырял за другим. Злился, правда, даже огрызался, когда били, говоря языком физики, не последовательно, а параллельно, иными словами, не с малыми интервалами, а одновременно – это распыляло, рассредоточивало внимание.

Впервые вызванный в начале 60-х на сборы национальной команды СССР, Валерий Лобановский был поражен, как много и самозабвенно, абсолютно не щадя себя, работал Яшин на тренировках – «падая и вставая, снова падая и вставая, без устали и без нытья». То, что узрел и неожиданно открыл для себя киевлянин, уже лет десять или около того было ведомо и привычно московским одноклубникам и старожилам сборной. «Его самоотдача иногда даже пугала нас, – не переставал удивляться спустя целую вечность Константин Крижевский. – Однажды во время тренировки Лева упал в обморок. Хорошо, рядом находился врач, быстро привел его в чувство. Мы испугались, не перегрузка ли. Доктор говорит: нет, к большой работе он уже привык, но уж слишком отдается игре, слишком рьяно за все берется». Но иначе не умел.

Не умел и жаловаться на трудности, не привык бравировать ими. Как-то сказал мне: «Я не очень люблю, когда выпячивают трудности своего дела. Киноактеры, бывает, рассказывают об адском труде на съемках, балерины – о выматывающем тренаже. Каждое дело трудное, если его не любишь или оно надоело. Если это твое родное дело, если прирос к нему, трудностей не замечаешь. В футболе полагается вкалывать на тренировках, но лично мне это было не в тягость».

Когда был уже в возрасте, за ним не могли угнаться резервисты, хотя были младше на 10–15 лет – присаживались на травку в изнеможении, пока Яшин продолжал «греметь костями». Огромные нагрузки – десятки и сотни ударов за тренировочный день – вошли в привычку, стали, можно сказать, потребностью организма. Единственное, что стал позволять себе со временем, – не летать ласточкой за каждым мячом. Здравый смысл подсказывал ему, что в этом случае физический и нервный износ был бы чрезмерным. Часть таких ударов старался отбивать ногами (и этот навык ох как пригодился в игре!), а некоторые просто провожал глазами, как бы дотягиваясь до мяча мысленно, репетируя бросок в уме. Стоп! Чуть задержим внимание на этом «в уме».

Мысленное моделирование Яшиным своих действий для приема разнообразных ударов может быть понято нами, простыми смертными, мной во всяком случае, только с подачи профессионалов. Первым, насколько помню, обратил на это внимание интересующихся Андрей Старостин. А недавно напомнил, пойдя в своих рассуждениях еще дальше, Валентин Бубукин. Известный в футбольной среде весельчак и баечник, которого, кстати, и Яшин нахваливал как автора доброго настроения в сборной команде, оказался еще и глубоким аналитиком. Задуматься об истоках яшинского мастерства заставил его один случай на тренировке.

Форвард обводящим ударом послал мяч в сетку, Яшин даже не дернулся, и Бубукин исторг радостный вопль. Вратарь посмотрел на него иронически:

– Чего радуешься? Я этот мяч взял.

Бубукин остолбенел: Лев достиг такого совершенства, что мог проводить физическую тренировку мысленно. Нападающий бьет, головной мозг фиксирует удар, дает сигнал в ноги, они пружинят, вратарь падает и берет. Только все это прокручивается в голове! В следующий раз, забив мяч, Бубукин уже не радуется, но и Яшин ведет себя по-другому:

– Какой же я дурила! Момент удара прозевал – я этот мяч не взял.

Валентин Борисович даже отваживается на сравнение с «эффектом Паганини». Некий англичанин, поясняет Бубукин, решил узнать секрет репетиций гениального скрипача. Просверлил дырку в гостиничном номере и сорок пять минут смотрел, как одетый во фрак музыкант стоял с поднятым смычком не двигаясь. После такой «репетиции» он был весь мокрый от пота. Не считая себя большим знатоком психофизических процессов, Бубукин предполагал, что есть научное объяснение такому тренингу, когда голова реально моделирует действия рук и ног. Яшин, считал его друг, был из тех редких счастливчиков, что добивался идеального исполнения своих мысленных приказов.

Бубукин вспоминает, как Лев на тренировках минуты три стоял провожая взглядом летящие в ворота мячи. Со стороны казалось – еще не проснулся или просто пижонит. Потом включался и тащил все что только можно. За те три минуты просчитал все возможные траектории. И уже затем испытывал модель в деле. Эти показательные штрихи из тренировочной практики Яшина, обязательно включавшей серьезные умственные усилия, дают основательный толчок к пониманию корневой глубины его вратарского превосходства.

Одним из своих «производственных секретов» Яшин привел в полное изумление очень знающего французского журналиста Жана-Филиппа Ретакера: «Я становился в двух-трех метрах от ворот, лицом к ним. То есть, получается, спиной к партнерам. По свистку они наносили сильные удары. Я не знал, кто и откуда будет бить, поэтому после свистка резко оборачивался, пытаясь отразить летящий мяч, который посылался по моей просьбе под разными углами и на разной высоте. Так отрабатывал реакцию на удары, которые изначально не видел».

Даже, казалось, привыкшие к яшинской выдумке на тренировочные новшества одноклубники поражались, как он отрабатывал быстроту реакции – мог намертво поймать в углу мяч, мгновенно вскочить и бросить его во второй мяч, пробитый по просьбе самого же Яшина в другой угол. И так не раз за одно занятие!

Видно, взрослые заботы несостоявшегося детства тогда же и начали прививать вместе со стоицизмом совсем не детский подход к делу и здравый взгляд на происходящее. Потому-то, уже динамовским дебютантом, погоревав после первых неудач, Яшин трезво расценивал свои возможности: «До основного состава не дорос». И практическим упражнениям в воротах обычно предшествовал разбор с тренером пробелов его вратарского образования, характерных ошибок в прошедших матчах, чтобы немедленно приняться за их устранение. Наставник динамовского дубля, будущий вузовский педагог и кандидат наук Иван Станкевич быстро убедился в пытливости нового динамовского вратаря, его умении критически смотреть на себя, оценивая как бы со стороны.

Передо мной образ Яшина, каким его по обыкновению точно и выразительно нарисовал несколько десятилетий назад Андрей Старостин: «Когда Яшин уходит с тренировки, ему, судя по усталой походке, можно дать 60 лет. Когда он выходит на матч, то выглядит 20-летним». Эти слова подчеркивают, как умел вратарь готовить себя к любой игре полноценными, напряженными занятиями. А заключала их особая, сугубо индивидуальная метода непосредственно предматчевой настройки – уединение, прогулка по лесу. Неудивительно, что реакция на мяч и в 40 лет оставалась у Яшина «молодой». В этом еще сравнительно недавно могли убедиться зрители «Футбольного клуба» НТВ, если бы знали, что в заставке телепередачи, позже погребенной бесконечными взрывами, перманентными выборами и мыльными сериалами, использован фрагмент прощального матча, когда Яшин за несколько минут до расставания со зрителями в красивом полете, последнем за 1000 с лишним только официально отыгранных часов, изящным взмахом правой руки отразил фирменный удар английского маэстро Бобби Чарльтона.

Свою, казалось бы, рутинную тренировочную работу он делал до мелочей осознанно. Любил упражняться вместе со всеми как полевой игрок. И кроссы бежал, и рывки делал, и гимнастические упражнения выполнял. На его вратарском посту, может, и не все это было нужно в широком ассортименте и больших объемах. Но Яшин считал полезным вариться в общей каше, чувствовать себя не каким-то исключительным, обособленным членом команды, а таким, как все. Командные занятия закалили и развили его чутье, понимание, или, как главный козырь Яшина сформулировал Лобановский, чувство игры.

Тренируясь непосредственно в воротах, Яшин оттачивал выходы из них в упражнении «три нападающих против трех защитников», стараясь разгадать маневры форвардов, чтобы наработать своевременный перехват мяча. Неповторимый тренер-импровизатор Михаил Якушин придумал для него смешанный вариант, при котором Яшин в тренировочном «квадрате» выступал свободным полевым игроком, но как только мяч перехватывался противником, получал право на действия руками. При этом хитроумный Михей преследовал еще одну цель – чтобы вратарь получил эмоциональную разрядку от бесконечных падений, отбивающих бедра да локти.

Зимой футбольный вратарь с превеликим удовольствием выходил на лед, чтобы, как в юности, покататься нападающим в русском хоккее. Сходство с футболом по размерам поля, числу игроков и тактике дополнялось ускоренностью течения событий, а стало быть, способствовало развитию игрового мышления. Как заметил мне рьяный сторонник хоккейных тренировок в футболе знаменитый «рыцарь трех игр» (футбол, хоккей с мячом и шайбой) Василий Трофимов, «думать в игре быстрее еще никому не мешало».

Сам в прошлом славный «мячист» (или «русач», как еще называли игроков в русский хоккей), Якушин, полностью разделявший мнение бывшего летнего и зимнего партнера, стремился использованием Яшина на большом льду «разбудить» и закрепить перед началом футбольного сезона его незаурядный игровой интеллект. Именно способностью постоянно думать на поле, оперативно разбираться в меняющихся ситуациях больше всего и отличал тренер нового вратаря от искушенных Алексея Хомича и Вальтера Санаи.

В общекомандных тренировках и двусторонних играх Яшина можно было видеть на разных полевых позициях, но особенно нравилось ему прикинуть свои возможности в роли нападающего. В тренировочном квадрате 30x40 метров он постигал тайны понимания обстановки и своих партнеров, позволявшие ему уже вратарем в календарных матчах со знанием дела и особенностей каждого из них подсказывать полевым игрокам направления перемещений и адреса передач, а вбрасыванием мяча удобно расположенному или открывшемуся товарищу выбирать наиболее выгодное продолжение.

«Великий комбинатор» Игорь Нетто, как обычно ворча на партнеров, не раз ставил им в пример Яшина за расчетливость и своевременность паса, которыми тот отличался как полевой игрок в двусторонних встречах. «Эх вы, Аники-воины, учились бы у Левы выкладывать мяч на блюдечке!» – внушал он не кому-нибудь, а игрокам сборной. «Не один Яшин из вратарей играл во время тренировок в поле, – вспоминал позже капитан сборной СССР. – Но только он не уступал партнерам в технике и превосходил многих из них в умении ориентироваться в обстановке. Недаром же любой приказ, который отдавал из своих ворот, был для нас законом: мы были уверены – ошибка исключена».

Игра в поле на тренировках и в спаррингах сослужила Яшину добрую службу в непосредственной охране своего рубежа. Неслучайно реакцию на мяч он проявлял не только «вручную», что для этой профессии привычно, но научился мгновенно отводить ногой сложные удары, зачастую нанесенные с очень близкого расстояния. В этом ему заметно помогли разнообразные упражнения, например, тренировочные «кошки-мышки», когда группе игроков в условиях жесткого сопротивления требовалось удержать мяч от перехвата передачами в касание, – может быть, в этом секрет так называемых быстрых ног, которые считались одним из козырей Яшина. В результате он оперировал ногами значительно искуснее других стражей ворот. И явно предвосхитил более активное использование вратарями «ножных» действий в перспективе, которая уже стала сегодняшним днем футбола.

Вводить мяч в игру рукой когда-то казалось во вратарском арсенале делом десятым. Но и эту «мелочь» Яшин использовал на «все сто», даже больше. Сейчас первым пасом вратаря мало кого удивишь. Но именно динамовский оригинал остается в футбольной летописи тем пионером, кто полвека назад взял за правило выбивать мяч от ворот не куда попало, а точно в распоряжение партнера. Вручную это делать было, простите за тавтологию, сподручнее, чем ногой. И до яшинской эры отдельные вратари, тот же Руди Хиден из «вундертим» (нем. чудо-команда), как именовали сборную Австрии 30-х годов, кидали мяч в поле рукой, но лишь спорадически и недалеко, чаще всего выкатывая низом. Яшин же научился более далекому выбросу по воздуху на свободного партнера, да так, чтобы мяч приближался к адресату, медленно стелясь по газону, и не сзади, а спереди.

Особо натренированное Яшиным выбрасывание толчком или броском на дальность и точность преследовало цель начать атаку не только через ближнего (что тоже регулярно делал) – по мере возможности он старался выложить мяч в центр или даже за центр поля прямо в ноги форварду. Вот на такой выброс ему принадлежит патент, который и пытался присвоить себе Маслаченко. Но о вратаре из Днепропетровска еще никто и не слышал, когда Яшин в середине 50-х уже в редких случаях позволял себе выбивать мяч ногой в борьбу, предпочитая отсылом с руки начать атакующую комбинацию. Недаром основательный немецкий футбольный журнал «Киккер» дал ему парадоксальную дефиницию: «Яшин является вратарем наступательного стиля. Что он доказал долгими годами выступлений за свой родной клуб «Динамо» и сборную Советского Союза».

Эта мысль нашла и поэтическое выражение. На 60-летии Яшина Евгений Евтушенко, давно запомнившийся футбольному люду пронзительными строками о Всеволоде Боброве, Алексее Хомиче, Василии Карцеве, Гайозе Джеджелаве, прочитал переполненному стадиону «Динамо» стихи, которые начинаются так.

Вот революция в футболе:

вратарь выходит из ворот

и в этой странной новой роли

как нападающий идет.

«Когда Яшин приобрел уверенность в игре на выходах, – рассказывал Михаил Якушин, – мы стали уже с учетом его действий строить и свою тактику. Предусматривали различные стандартные комбинации. Скажем, на наши ворота с правого фланга следует навесная передача. Мы уверены, что Яшин сыграет на перехвате. Поэтому левый защитник Борис Кузнецов, не дожидаясь, пока это произойдет, устремляется вперед на свободное место. Яшин, поймав мяч, отыскивает его взглядом, быстро делает передачу и мы моментально организуем контратаку. У нас было даже несколько примеров, что контрнаступательная операция, начатая таким образом вратарем, завершалась через несколько ходов голом в чужие ворота».

При появлении в составе Кесарева вместо Родионова, который редко привлекался к таким комбинациям, соперники начали теряться, откуда ждать грозы. Только мяч оказывался у Яшина, крайние защитники молниеносно разбегались от ворот к боковым линиям. Он обрадовался – появилась и у вратаря возможность обманного движения: размахнется в одну сторону, выбросит мяч в другую.

Когда Якушин обдумывал очередные перестановки игроков, запамятовав, видно, что эта страсть стоила ему в 1950 году тренерского места в «Динамо», решил к концу 50-х перебазировать Кесарева с правого фланга обороны в центр. Тому уже приходилось время от времени выступать за «Динамо» и сборную центральным защитником – справлялся он с этой миссией отменно. Не всегда удовлетворенный надежностью стареющего Крижевского, Якушин пожелал Кесу, как все его звали, закрепить там насовсем.

Но тренер неожиданно наткнулся на категорический протест Яшина: «Ни в коем случае! Мы сразу потеряем в атаке. Володя же лучше всех открывается, и я знаю, что сразу же могу выбросить ему мяч на ход. В центре он не сможет регулярно выдвигаться вперед». В дальнейшем Якушин и другие тренеры использовали Кесарева на обеих позициях в зависимости от баланса в составе и тактического замысла на ту или иную игру. Но реакция вратаря на якушинский проект убеждает в полной правоте «Киккера»: да, Яшин мыслил гораздо шире подответственных ему охранных функций, был нацелен на организацию и результат общекомандной игры.

Яшину приписывали изобретение выходов из ворот, но это были уже издержки захваливания. Перехваты мяча в штрафной площади до него практиковали из советских вратарей тбилисец Александр Дорохов и одессит, позже киевлянин Николай Трусевич, из зарубежных – чех Франтишек Планичка. Другое дело, что Яшин ввел рейды по всей штрафной в систему, не застаивался на линии, постоянно и энергично, а не от случая к случаю, вмешивался в игру. И в отличие от первооткрывателей вынес активность вратаря даже за пределы штрафной площади. Всякий раз это была обдуманная и безошибочная акция, где не исключались и пижонские, но лишь на поверхностный взгляд, проделки, когда, сдергивая свою вечную кепку, Яшин отбивал мяч головой.

Между прочим, Хомич добродушно оправдывал своего ученика и в первых его опытах игры головой, когда тот подбрасывал мяч козырьком кепки: «Эх, молодо-зелено!» Для публики это было занятно и смешно, а шуточные репризы нового вратаря, по мнению Хомича, снимали напряжение и нервозность у партнеров, зато злили соперников. Но все же эти эксперименты, относившиеся больше к выступлениям Яшина за дубль в самом начале 50-х, повзрослевший вратарь из практики убрал и играл головой, а не кепкой, исключительно по делу.

… Когда после английского чемпионата мира доброхоты в очередной раз прочили Яшину отставку, он опять посрамил торопливых скептиков в матчах сборной с Мексикой (2:0) и Францией (4:2), «Динамо» с бразильским «Фламенго» (3:1) и совсем уж очаровал футбольный мир в мае 1967 года, оказавшись в Глазго на знаменитом гиганте «Хэмпден парк». Матч Шотландия – СССР (0:2), который у нас не транслировался, тем не менее следует, по отзывам очевидцев, занести в разряд его достижений.

Шотландцы в то время громили одного соперника за другим, не сделали исключения и для свежеиспеченного чемпиона мира сборной Англии, своего извечного супостата, которого сломили у него в гостях на самом «Уэмбли» (3:2). Но Яшин с партнерами обернул знаменитый «рев Хэмпдена» против хозяев, всегда пользовавшихся неслыханной шумовой поддержкой. Ни с чем не сравнимый вопль, в едином порыве издаваемый десятками тысяч глоток в сопровождении шквала аплодисментов, на сей раз адресовался 38-летнему советскому вратарю. Не оставив без реакции пару-тройку спасительных бросков, «Хэмпден» с удивлением, но явно одобрительно воспринимал необычную плотность вратарского участия в игре. Присутствующие попросту разинули рты от неожиданности, чтобы тут же восторженно загалдеть, когда Яшин в высоченном прыжке вынес мяч головой от греха подальше или наподобие то ли дискобола, то ли толкателя ядра швырнул его рукой за центр поля Стрельцову, которому оставалось сделать лишь короткий рывок для удара по воротам.

Новаторская природа яшинского таланта и предпосылки форы, которую он давал и предшественникам, и современникам, и последователям, кроются не столько во введении новых чудодейственных приемов исполнения, как пытались нам внушить любители гипербол, сколько в усовершенствовании мало-мальски известных, в суммировании или приумножении накопленного коллегами капитала. У каждого из выдающихся вратарей прошлого были свои сильные стороны, сильной же стороной Яшина оказалась универсальная способность использовать и объединить их достижения. Он, разумеется, не мог видеть в игре ни Планичку ни Хидена, ни Трусевича. И не изучал их методику по литературе или по чьей-то наводке. Тренерам оставалось только корректировать яшинские новшества, с которыми тот перед ними предстал. Как же перенимал достоинства лучших?

Мне удалось обсудить эту тему с Львом Ивановичем, когда я привлек его к работе над энциклопедическим справочником «Все о футболе». В конце 1971 года я уже заканчивал рукопись и радостно сообщил об этом в издательство «Физкультура и спорт». В ответ мне предложили подыскать в качестве автора предисловия кого-то из известных футболистов или тренеров. Я обратился к Яшину, он дал согласие и получил рукопись для ознакомления. Когда мы сели обдумывать предисловие, Лев Иванович поделился со мной, что первым долгом прочитал краткие биографии знаменитых вратарей. Вот тут я и спросил его:

Было ли вам известно о приемах, употреблявшихся вашими предшественниками, прежде чем их усовершенствовать?

Я и знать не знал, что Планичка «гулял» по штрафной, а Хиден выбрасывал мяч рукой. По секрету скажу, первое время вообще понятия не имел, кто это такие (зато через много-много лет, когда гостил у Планички в Праге и виделся с Заморой в Мадриде и Москве, убедился, какие это милые старики). Но я играл в туже игру, что и они, значит, искали в одном направлении – только и всего. До чего-то доходил сам, своим умом или интуицией. Наверное, чувствовал, когда надо вылезать из своей «берлоги». Сначала не получалось, выбегал из ворот опрометчиво, набивал шишки на лбу. Но как-то не испытывал сомнений, что надо играть в таком духе. Много тренировал выходы на высокие мячи и на длинные передачи. Если не получалось ловить, старался отбивать обязательно кулаком в высшей точке полета мяча. Якушин даже специально просил нападающих не только бить, но и делать навесы, чтобы я попрактиковался выносить его подальше. Постепенно все это превратилось в привычку, к которой приспособились мои защитники. Когда их стало не три, а четыре и появилось больше толкотни в штрафной, обстановку для выходов нужно было отслеживать внимательнее, покидать ворота осмотрительнее. Перешел на короткие рывки, далеко убегал уже реже, потому что при четырех защитниках стало меньше длинных передач на ход.

А у кого-то все же учились?

Многому научился, конечно, у старшего поколения. Главным образом у Хомича, который «пас» меня первое время. Но я все-таки был другой комплекции, другого склада. Поэтому стал приглядываться к рослым вратарям. Мне импонировали Акимов, Никаноров, они отличались выбором места – зря не кидались за мячом, он сам летел к ним. Добивался того же, искал в воротах свою «точку».

Устроенные для нас Яшиным пиршества вратарского искусства, так или иначе впечатанные в память очевидцев и ставшие уже достоянием истории футбола, как нельзя лучше раскрывали его персональные способности, но в то же время чуть заслоняли, что ли, доминанту стиля, главную особенность его игрового почерка. Серьезных специалистов, да и любого посетителя стадионов, безусловно, впечатляло, как заматеревший, в последнее время казавшийся уже тяжеловатым и медлительным, сутулившийся Яшин мгновенно распрямлялся пружиной в реактивных полетах из угла в угол ворот. Но сам-то он старался обходиться без этих деликатесов, любил, можно сказать, простую вратарскую пищу, а потому еще больше впечатлял знатоков постоянством хозяйской предприимчивости в воротах.

В основании этой неизменной вратарской надежности Яшина лежали приемы, казавшиеся немудреными, а то и создававшие ложное впечатление поддавков – будто нападающие посылали мяч ему прямо в руки. На самом же деле Яшин чаще всего предугадывал направление удара и успевал занять такую позицию, чтобы можно было справиться с мячом без лишних падений. Он в какой-то степени виновник выражения, привившегося в футбольной среде, – «играет на кухарок». Яшинское «доказательство от противного» относилось к любителям брать легкий мяч в ненужном падении, своей мнимой красотой способном тронуть лишь визгливых дам.

Как не согласиться с проницательным Аркадием Галинским, который в своей радиореплике на выпады Маслаченко («Свобода», 1996) поставил каждого на свое место: «Эквилибристикой, подобно Разинскому и Маслаченко, Яшин в воротах не занимался. Но вовсе не потому, что не владел техникой головокружительных прыжков, а по той причине, что в 99 случаях из 100 необходимости в такого рода прыжках у него не было. Ведь Яшин прежде всего в том и был гений, что находился едва ли не всякий раз именно там, куда соперники направляли мяч». При этом Галинский вовсе не отрицал (да и я ни в коем случае не отрицаю) талантов Маслаченко и Разинского, но для них были гораздо привычнее, характернее нелепые, досадные голы, не вытекавшие из логики ситуаций, что возникали перед воротами.

Лев Яшин – вратарь, который поймал «Золотой мяч»

Как видите, мой старший и почитаемый коллега Аркадий Галинский вовсю славит гений Яшина. По личному знакомству, многочисленным периодическим и книжным публикациям Аркадия Романовича знаю, что такие обязывающие слова он всуе не употреблял. Это сейчас безответственные и развязные СМИ плодят одного за другим «великих» и «гениев», с легкостью необыкновенной относя к ним без особого разбора писателей, актеров, спортсменов вчерашнего, да и сегодняшнего дня. Видимо, на такие щедроты настраивает время усредненных и стертых личностей, явно занижающее критерии. Девальвация этих понятий еще сильнее побуждает отдавать дань невымышленным носителям высшего людского признания.

Я не числю себя в любителях сыпать громкими эпитетами, но Яшина определенно ставлю в малый, очень малый ряд тех, кому они положены. Но кто есть гений? Он отличается от «обыкновенного» таланта отнюдь не более высокой степенью способностей. По некоторым параметрам вратарского мастерства (например, прыгучести), а, может быть, вообще по природному вратарскому дару Яшин отдельным коллегам уступал. Невозможно было прочитать или услышать от знатоков про его артистичность, воздушность, легкость, но разве это не искупалось проком? Согласитесь, эстетика, а правильнее сказать – эстетство во вратарском деле мало что стоит в соотношении с пользой. Поэтому-то за явным преимуществом Яшин обошел на конкурентной дистанции в чем-то даже превосходивших его, приятных глазу вратарей.

Определяя, в чем же гений Яшина, Галинский как раз и видел его в противовесе и превосходстве надежной простоты над всяческой цветистостью и вычурностью вратарских действий. Руководствовался при этом известной формулой «все гениальное просто». Но не все простое гениально, и для понимания яшинского феномена, отвергавшего популизм внешних эффектов, формулы Галинского, мне кажется, недостаточно, потому что в ней зримо проступает оболочка, а не природа явления. Правда, в приведенном фрагменте коллега и не задавался целью полностью, всеобъемлюще раскрыть ее, а лишь касался по ходу конкретных рассуждений. Поэтому тему закрывать рано.

Напоминая слова Яшина, что искал свою «точку» в воротах, вижу основу почти безошибочной простоты его вратарских решений именно в том, что он эту «точку» нашел. Известный вратарь дояшинского периода, а в его время не менее известный журналист Алексей Леонтьев любил занимать «наблюдательный пункт» за воротами, чтобы понять, в чем секрет экономных и рациональных действий Яшина. И, кажется, разобрался: «30 сантиметров. С трибуны их не заметишь. Но для Яшина они очень важны. Он мысленно как бы очерчивает сектор перед воротами – и ровно на 30 сантиметров больше, чем его коллеги. Это диктуется опытом, точным расчетом. Учтены собственный рост, прыгучесть и скорость реакции. С какого бы места нападающие ни наносили удар, Яшину не нужно лишних движений, чтобы преградить полет мячу. Шаг в сторону, и позиция идеальная».

Своего рода ключом к пониманию феномена Яшина, мне кажется, можно считать краткую, но емкую оценку, прозвучавшую когда-то из уст Константина Бескова: «Яшин не только великий исполнитель, но и великий мыслитель футбола. И именно это поднимает его над всеми остальными вратарями». Здесь кроется существенное дополнение к мысли Галинского о гениальной простоте – истоки ее следовало искать не столько в манере исполнения, сколько в искательстве, желании и умении глубоко копать, шлифовать нюансы, а это доступно только вратарям умным, думающим, понимающим хитросплетения игры, и Яшин – первый среди них, а чем-то и единственный.

Бесков знал, что говорил: они пуды соли съели, вместе оказавшись в «Динамо» и сборной – как партнеры (1950–1954), как тренер и игрок (1963–1964 и 1967–1970), как тренер и начальник команды (1971–1972). Бывало, пробегала между ними черная кошка, как осенью 1963 года, когда тренер сборной отказал в доверии Яшину, но после «Уэмбли», где присутствовал, вынужден был, пусть косвенно, признать свою неправоту. Как-то я спросил у Льва Ивановича, не обижен ли он на Константина Ивановича за 1963 год.

– А чего, собственно говоря, обижаться? В футболе всякое бывает. Обидеть может несправедливость, а не ошибка. Тренер имеет право ставить кого угодно по своему усмотрению. К тому же не уверен, что тогда обошлось без давления. Только не знаю, людей или обстоятельств. Видно, обстоятельств, потому что Бесков человек самостоятельный. Но и ему, как многим другим, могло показаться, что пора мне заканчивать. Что бы ни происходило, я благодарен ему за учебу уму-разуму Да и общение в неформальной, домашней обстановке давным-давно сняло все вопросы между нами.

Такое вот отношение двух футбольных мыслителей друг к другу

Когда испарилось раннее недоверие к Яшину, в период зрелости вратаря его реноме, видимо, ни у кого не вызывало особого желания позволить себе критический анализ действий. Речь не об отдельных матчах – тут он не избежал критики, иногда даже несправедливой, а об архетипе игровых навыков и привычек. Убежден, что идеализация была Яшину совершенно ни к чему, он и без нее возвышался, словно Эверест. Помню, как Лев Иванович заразительно смеялся, когда я рассказал, как две-три редакции отказали мне в намерении преподнести его реалистический образ, фиксирующий не только масштаб личности, но и, как тогда выражались, «отдельные недостатки» живого классика футбола. И добавил: «Заставь дурака богу молиться, он и лоб расшибет».

Яшина раздражала неуемная восторженность и лакировка в освещении футбола, в частности, в припудривании его собственного облика. Когда понял, что таковы неписаные правила советской пропаганды и ничего не поделать, махнул рукой, но иногда его прорывало, потому что нереалистичная самооценка мешала нашему футболу, заметно в 70-е годы сдавшему, подняться на прежний уровень. Он публично выражал недовольство, что «критика и самокритика звучат все тише и тише, а вот привычка громко кричать о малом успехе и умалчивать о неудаче остались». Его не устраивало, что «научились гордиться мнимыми успехами». Словно заглянул в наше время, когда эти вещие слова звучат еще актуальнее, чем четверть века назад.

А над своей «непогрешимостью», усиленно раздувавшейся тогдашней прессой, просто насмехался. Спрашивал одного из моих коллег: «Неужели напишете, что я всю свою спортивную жизнь курил? Какой же пример подавал молодежи?» По-моему, это «открытие» наша пресса впервые сделала только в 80-е годы, а об усилившемся пристрастии к выпивке во времена его чиновничьего дискомфорта я вставляю «лыко в строку» только сей момент.

В игровые годы особым пуританством Яшин тоже не отличался. Правда, трешки и пятерки не стрелял, в компанию динамовских выпивох не входил, в забегаловки с ними не гонял. Отъявленным «режимщиком» тоже не слыл, знал место и время, где и когда можно расслабиться. Поэтому я не удивился той были, что поведал мэтр нашей литературы Василий Аксенов. В 1962 году, направляясь с писательской делегацией в Японию, он летел одним рейсом с московским «Динамо», приглашенным туда же на товарищеские матчи. Оказался в салоне по соседству с Игорем Численко, позади расположился Лев Яшин. Число знал о богемности молодого писателя, быстро с ним сошелся и обратился с просьбой:

– Тут за нами стукач присматривает, из-за него даже выпить нельзя. Но ты все-таки закажи виски, а я прилягу на пол, чтобы он не засек, и выпью чуток…

Так и сделали, потом Игорь обернулся к Яшину:

– Лев, выпить хочешь?

– Не против.

– Ложись тогда…

Яшин сильно пригнулся, чуть под кресло не залез. Очень хорошо его понимаю – грех было не выпить в международном рейсе: настроение перед «заграницей» что надо, «под такую закусь, да бутылку», как пел Высоцкий. Кто ж осудит, что усидели ее, да еще втроем, тем более что до первой игры в Нагое оставалось несколько дней.

А когда играть перестал, тормоза не так сдерживали, да и новые обстоятельства настроения не поднимали. По прошествии десятилетий, уже в 2007 году, одна газета, безумно пожелтевшая, при этом бряцающая своим громким брендом, причислила Яшина к алкоголикам, но быстро опомнилась и принесла извинения (только поэтому опускаю название газеты) – настолько диким выглядел этот бред. Нет, у Яшина хватало ума и воли не доводить «вредную привычку» до беспробудности, но стаканчик виски или пару стопок водки из бутылки, упрятанной от бдительной жены в «тетра-пак» (пакет) из-под молока, с утра мог хлопнуть запросто. И упоминаю об этом не на потребу любителям «жареного».

И у другого запоздалого охотника до спиртного, пристрастившегося к нему в постфутбольные времена, – Сергея Сальникова гости стали обнаруживать дома полным-полно пустых бутылок, в основном, кажется, из-под пива. Это когда он ушел из второй семьи и поселился в коммуналке близ Курского вокзала. Яшин, слава богу, и первую семью не оставлял, да и иные несхожие обстоятельства их разводили, а объединяло (и со многими другими ветеранами тоже) все большее истощение интереса к делу, подброшенному судьбой и не сравнимому по увлекательности с прежним – игрой в футбол. И не ради «клубнички», тем более не для укора стоило уже тогда трубить о житейских последствиях опустошающей неудовлетворенности, а для того, чтобы привлечь всеобщее внимание к социальному неустройству вчерашних любимцев публики, переместившихся с футбольного поля на другую стезю. Но пресса, возможно, и не вполне виновата, хотя могла бы попробовать, как водилось, намеками и экивоками – напрямую-то тема была табуирована.

И уж совсем нелепо и смешно выглядела невозможность правдиво писать о самой игре и игроках. Честняге Яшину досаждало, что он представал в наших опусах напомаженным, далеким от реальной жизни. Да и самому хотелось знать, но, конечно же, от профессиональных критиков, а не от одного только клубного или государственного тренера, каковы его собственные характерные погрешности: «Тренер, разумеется, мне указывал, что надо поправлять, но есть же и другие мнения, а мне, особенно после «матча века», не решались делать замечания. За «пенки» газеты пропесочить не забывали, но сыпать соль на раны легко, а профессионально подсказать куда сложнее».

Были ли у «вратаря мира» действительно слабые места? «На этот вопрос, – писал Валентин Иванов, – вряд ли ответишь утвердительно». Того же мнения придерживался Василий Трофимов, негромкий, скромный человек, внутренне настроенный при этом очень критично к футболистам, начиная с самого себя. Наметанным взглядом находил большие минусы и у Боброва, и у Бескова, и у Стрельцова, у других наших «самых-самых», исключая, пожалуй, Петра (Пеку) Дементьева и довоенного Григория Федотова – этих идеализировал. В каком-то разговоре, а их у нас с Василием Дмитриевичем в 60-х было немало, зашла речь про Яшина.

– Лева не годами, так месяцами держал форму, и вам об этом рассказывать не надо. А когда он в форме, – своим тихим голосом, медленно расставляя слова, произнес знаменитый Чепчик, – все у него настолько налажено, что и придраться не к чему.

За долгие годы яшинской карьеры пресса тоже не нашла, да и не искала «узкие места», даже специальная («Советский спорт», «Спортивные игры», «Футбол»), все больше нахваливала. Крайне редкие критические обобщения сводились к тому, что низовые мячи он отражал с большими затруднениями, чем верховые, или играл на линии слабее некоторых вратарей. Валерий Маслов считает – того же Беляева (хотя и не сомневался, что в целом как вратарь Яшин «был близок к идеалу»). По поводу Беляева спорить с Масловым не возьмусь – он несколько лет имел возможность сопоставлять каждодневно, стало быть, видел больше моего, только помню, что при всех расхождениях в стиле двух динамовских вратарей дублер Яшина в игре на линии придерживался ясных и рациональных принципов старшего коллеги, не слишком злоупотребляя падениями и бросками.

Просматривая свои достаточно подробные поматчевые записи, которые вел в 1953–1960 годах, я не удивился сочетанию наива с юношеским максимализмом. Доставалось среди других и Яшину, иногда в весьма крепких выражениях («не упал даже, а свалился мешком»). Но мне кажется, и тогда сознавал его необыкновенность. Потеребив свою память, освежив ее этими записями, могу лишь констатировать, что предрасположения к какому-то роду действий за ним не замечал, а оплошностей на линии и на выходах, внизу и вверху он допускал одинаково – одинаково мало. Словом, серьезных нареканий не заслуживал в исполнении Яшина ни один раздел вратарского мастерства, чтобы можно было толковать о каких-то органических пороках.

Анатолий Акимов, с которым я подолгу общался во время чемпионата мира в Англии (он был почему-то приписан к журналистской группе), заметной натренированному глазу слабины, характерной для Яшина, не находил, а во время матча с Венгрией, сидя рядом, особенно восхищался наработанной растяжкой, позволявшей тащить именно низовые мячи. Я напомнил Анатолию Михайловичу, что он писал в 1960 году, будто Яшин «иногда заигрывается». Просил разъяснений, но собеседник упирал на слово «иногда» и, как я понял из туманного ответа, имел в виду неосмотрительность некоторых дальних рейдов. Но Яшин сам сократил их в пользу коротких отлучек из ворот.

И все же – кто ищет, тот всегда найдет. Не то чтобы я специально искал минусы его вратарских навыков и привычек. Но снова и снова перебирал виденное, чтобы доискаться до правды, полагая, что это как раз в духе Яшина, поэтому старался не заслоняться приуроченностью некоторых своих последних публикаций к его юбилейным датам.

Приходилось сталкиваться с мнением, что Яшин иногда не реагировал на дальние удары, поскольку на склоне карьеры стало подводить зрение. Возможно, чуть истершийся глазомер и стал дополнительной помехой вратарской реакции, но это никак не объясняет повторявшиеся время от времени случаи и прежней безответности на некоторые выстрелы из-за границы штрафной. Насколько я понимаю, в тех матчах, где Яшина можно было упрекнуть за такие голы, его подводила концентрация. Не знаю, прав ли я, но нахожу объяснение в делимости, дроблении его внимания, связанных с избранной манерой игры.

Яшин приучил себя следить сразу за несколькими «объектами» – прежде всего за мячом, но и за целой группой игроков, своих и чужих, их менявшимся расположением, чтобы в нужный момент вмешаться непосредственно или своевременной репликой партнерам, корректируя их действия или определяя направление вероятного развития атаки на свои ворота. И в таких случаях он, бывало, поздно реагировал на мяч или вообще зевал удар.

Жаль, в свое время не имел возможности спросить Яшина, как он относится к этой версии, просто потому, что появилась она позже. Но успел как-то справиться о другом. Мне казалось, что его хватку нельзя назвать мертвой, чтобы мяч прилипал к рукам, как, например, у Хомича. В футбольной юности Яшин, чувствуя эту слабину, пытался с чьей-то подсказки даже варить специальный клей, чтобы смазывать перчатки для прочного сцепления с мячом. Но однажды в игре, когда от волнения похлопывал рука об руку, они слиплись, обработанные таким варевом, и мяч залетел за спину. Эксперимент пришлось оборвать, но удалось ли справиться с проблемой? Во всяком случае, на смену кустарщине явилась зрелость подступа к ней. Припоминаю, что Яшину иногда приходилось фиксировать мяч вторым касанием. Вот и спросил Льва Ивановича о том, почему подчас, принимая его, гасил сперва о землю, а потом уже забирал в руки.

– Считал, что так удобнее, когда мяч летел на уровне груди, а соперников рядом не было.

Я был полностью удовлетворен этим ответом, восприняв его как индикатор примерной рациональности и просчитанности любого игрового хода Яшина, да и интуиция, которую он включал во многих случаях, развита у него была как ни у кого. В любом варианте это как раз тот случай, когда свой минус он оборачивал плюсом.

Характер поведения Яшина на поле можно уместить в два слова, как удачно это сделала крупнейшая в мире французская спортивная газета «Экип». Но, назвав его еще в 1960 году играющим тренером, вложила в это понятие новый смысл. Что такое играющий тренер? Тот, кто уже работает тренером, еще не закончив играть. Яшин никогда номинально не был тренером, но уже со второй половины 50-х годов начал осуществлять в игре не то тренерские права, не то обязанности, распорядительные и регулирующие. «Экип» сообщала, что в игре «от него все время исходили оперативные тактические установки».

Такую характеристику Яшина развил самый авторитетный футбольный журналист того времени Габриэль Ано, известный еще и тем, что первым выдвинул идею европейских клубных турниров. Вот что он писал вслед финальному матчу на Кубок Европы 1960 года: «Великий Яшин живет интересами своей команды, является ее составной частью. Это не тот одиннадцатый игрок под № 1, который играет где-то вдали на последнем рубеже и который так не похож на других, потому что ему разрешено пользоваться в игре руками. Нет,

Данный текст является ознакомительным фрагментом.