Свой среди своих

Свой среди своих

Упоминанием Рио-де-Жанейро я закончил предыдущий раздел и начинаю следующий. Как образ и символ «сбычи мечт». Только в отличие от бессмертного романа Ильфа и Петрова мечтой и символом притяжения служит Его величество футбол. Рио – столица бразильского и мирового футбола. Там гремел Пеле, сам по себе символ футбола. Неважно даже, что «король» не из Рио, а из небольшого городка Сантос, близ Сан-Паулу, второй футбольной столицы Бразилии. Но он такая же достопримечательность и гордость Рио, как знаменитый пляж Копакабана и стадион «Маракана».

Рио и «Маракана» в этом повествовании ненадолго превратятся из символа в место действия, а Пеле – в главное действующее лицо. Потому что все они – Рио, «Маракана», Пеле признавались в любви к Яшину, и для нас важно, что он по-вратарски и по-человечески заслужил ее, как повсеместно, и в самом сердце футбола.

… В западной футбольной прессе сложилось представление, что слова Пеле ничего не стоят, на них можно махнуть рукой. Этот ложный вывод подсказан прогнозами «короля футбола» на исход крупных международных чемпионатов – эти прогнозы никогда не сбывались. Но прогнозы в футболе, самой непредсказуемой игре с множеством сильных и равных команд – даже для такого знатока не более чем гадание на кофейной гуще. Прочитав же мемуары Пеле, множество его высказываний и интервью, я пришел к убеждению, что футбольному магу присущ талант тонкого интерпретатора событий и людских характеров. Насколько я знаю, Пеле первым в многочисленных отзывах о Яшине, исходивших от самых больших авторитетов, свел воедино, поставил на одну доску его футбольные и человеческие качества.

В 1971 году Пеле молвил о своем русском друге по сути «глагол нереченный»: «Я не знаю лучшего вратаря, чем Лев Яшин. Я не встречал столь благожелательного спортсмена. Иногда в борьбе мы сталкивались в штрафной площади, и Яшин тут же помогал мне подняться. Если у меня получался хороший удар, Яшин мне за это даже аплодировал и поднимал большой палец. Такой объективности и благородства я не встречал ни у кого из знаменитых футболистов».

Искра взаимной приязни промелькнула между Яшиным и Пеле еще до их очного знакомства. На чемпионате мира 1958 года в Швеции сборные СССР и Бразилии, попавшие в одну группу, поселились в живописном местечке Хиндос близ Гетеборга в четырех километрах друг от друга. Наши футболисты не ленились и пешком, когда не было транспорта, хаживать на тренировки фокусников мяча. Там Яшин засек щуплого негритянского подростка, который расправлялся с взрослыми соотечественниками по законам волшебства, а не футбола. Однако в первых матчах тренер Висенте Феола придерживал юного бразильца, на поле не выпускал.

Но вот наступил день встречи наших сборных– 15 июня 1958 года. Это и был дебют 17-летнего Пеле. В его мемуарах есть строки: «Вот русская сборная занимает место на футбольном поле, это не сон. Наверное, кошмар, но только не сон! Каждый из них крупнее своего соперника в нашей команде, а вратарь Яшин просто гигант… У меня замерло сердце: забить гол такому гиганту– немыслимое дело!» Пеле и не забил, отметился лишь ударом в штангу. А позже признавался Яшину, что возненавидел будущего друга, когда «бреши советской защиты он в буквальном смысле слова закрывал своим телом», мешая «королю» отличиться в первом же матче на чемпионате мира. Хотя для Пеле на первый раз было достаточно победы своей команды (2:0) – после игры плакал от счастья (а при вручении «Золотой богини» рыдал на плече Диди).

Когда переехали в Стокгольм на решающие игры плей-офф, советская и бразильская сборные оказались в одном отеле. Но наша команда выбыла в первом же матче и готовилась к отправлению домой. Как раз в это время прилетела на решающие игры, рассчитывая поболеть за своих, группа советских туристов, куда попали и жены некоторых игроков, в том числе Валентина Яшина. Созвонившись по приезде с мужем, она услышала: «Бери такси и жми ко мне в гостиницу». Лев встретил ее у входа, повел к себе. В этот момент по лестнице проскакал чернокожий парнишка – мелкий такой, Яшину по грудь. Тот притормозил его ладонью за шею и обернулся к жене:

– Знакомься, Пеле – будущая звезда. Станет таким игроком, какого не знал мир.

Завтрашний «король» улыбался во весь белозубый рот. Скоро эта очаровательная улыбка, неповторимая, как футбольное искусство Пеле, надолго засияет с телеэкранов и со страниц газет всего мира.

Своим единственным мячом Яшину Пеле отметился 21 ноября 1965 года в Рио-де-Жанейро на 150-тысячной «Маракане» в ничейном (2:2) матче сборных Бразилии и СССР. И последний, третий раз они встретились лицом к лицу на поле там же 6 ноября 1968 года, когда десятилетие первой победы бразильцев на чемпионатах мира было отпраздновано встречей юбиляров со сборной ФИФА. Ее ворота и защищал Лев Яшин, а во втором тайме, как принято в таких встречах, уступил место уругвайцу Ладислао Мазуркевичу, позже блиставшему на чемпионате мира-70 и через год прилетавшему в Москву на его прощальный матч.

Надо понять огорчение Пеле, которому статистики тогда насчитали 899 забитых мячей и очень хотелось забить 900-й. «В тот день Яшин был великолепен, – вспоминал «король футбола». – Я от досады топнул ногой, когда он достал улетавший уже от него в верхний угол мяч, переброшенный мной поверх его головы»… Но когда уходили на перерыв, Пеле успел успокоиться и горячо обнимал русского вратаря.

Новый толчок их сближению дало в 1969 году поздравление с юбилейным, 1000-м голом, полученное Пеле от Яшина. Оно оказалось для «именинника» незабываемым сюрпризом. Футбольный мир заранее предвкушал 1000-й гол Пеле – об этом постоянно трубили газеты. В Бразилии своему славному сыну готовили торжества, поздравления, подарки. На «Маракане» юбиляра ждало открытие мемориальной доски, туда доставили вратаря, имевшего честь пропустить первый гол из этой тысячи. Из-за рубежа потоком шли приветственные телеграммы. Каково же было удивление Пеле, когда прорвавшийся сквозь все кордоны в раздевалку знакомый русский журналист Игорь Фесуненко передал ему, уже изнемогавшему от рукопожатий и поцелуев, скромный сувенир из Москвы – красочный буклет о команде «Динамо» с сердечной надписью Яшина. Виновник торжества остолбенел: «Великий Яшин не забыл меня в эту минуту!» На глазах показались слезы. Не меньше, чем мастерство Яшина, его и потом трогало радушие русского вратаря.

Пеле и Яшин были бесконечно рады своим свиданиям, периодически случавшимся уже вне поля за последующие 20 лет – в гостях друг у друга и на нейтральных территориях, скажем, во время чемпионатов мира и Европы, куда оба приглашались. Когда в честь 50-летия Пеле летом 1990 года был устроен грандиозный футбольный спектакль в Милане на «Сан-Сиро», он с грустью заметил: «Сожалею только об одном – что на этом празднике с нами нет Яшина». Русский соратник юбиляра скончался за несколько месяцев до торжества.

Мало говорить о человеческой совместимости и взаимных симпатиях футбольных исполинов – оба, непосредственные и добросердечные, нашли друг в друге верных друзей. Свои чувства Пеле перенес на Валентину. В любой поездке на Пеле всегда претендует множество официальных лиц и журналистов, ему не дают прохода, заранее записываются на интервью, он вечно в окружении секьюрити. Так было и на чемпионате Европы 1992 года в Швеции. Но вдруг узрев Валентину, Пеле отодвинул все окружение, изменил программу, ни на шаг в этот день не отходил. Такую память оставил в нем незабываемый друг из далекой страны.

Отношение Пеле можно считать лакмусовой бумажкой двух главных знаков различия Яшина – человеческого благородства и футбольной незаурядности. То и другое в огромной цене на родине Пеле, где живут простодушные, чувствительные люди, боготворящие футбол и его рыцарей. Поэтому мне и казалось естественным перенестись в Бразилию, чтобы зафиксировать столь ценное двуединство.

Там советский вратарь оставил о себе добрую память еще в 1957 году, когда «Динамо», открывавшее советский футбол второму футбольному континенту – Южной Америке, прибыло в тогдашнюю столицу республики (перенесенную позже в город Бразилиа) для матча с командой «Васко да Гама». Напряженной игрой против популярного клуба (1:1) испытания первого номера «Динамо», однако, не закончились. Ему сообщили о существующей традиции приглашать вратарей из гастролирующих команд на телестудию, где три добровольца из числа футболистов-любителей, приобретя за солидную плату билеты, получали право пробить чужестранцу пенальти. За удачу смельчакам полагалось вознаграждение, в десять раз превышавшее стоимость билета. И Яшина доставили в телецентр.

Ни одному из трех пенальтистов не удалось поразить импровизированные ворота. Гостю объяснили, что он оказался в этом своеобразном соревновании первым «сухим» телевратарем и тут же вручили крупную денежную премию. В ответ на игривый вопрос ведущего, на что собирается потратить ее, Яшин объявил, что жертвует нуждающимся детям Бразилии. За дни пребывания он испытал потрясение, когда видел несчастных на каждом шагу, не говоря уже о районе фавел, куда наших футболистов возили посольские, чтобы показать «язвы капитализма».

Вся местная печать откликнулась на этот благородный жест. Лев Иванович сохранил газету, где жирным шрифтом выведено: «Вратарю «Динамо» Льву Яшину была предоставлена возможность вывезти пол-Бразилии. Но странный русский добровольно отказался от этой возможности, пожертвовав огромную сумму в пользу наших детей».

Не могу пройти и мимо другого случая, происшедшего там же, в Рио-де-Жанейро, в 1965 году, когда в столице чемпионов гостила сборная СССР. Автобус с нашей делегацией должен было вот-вот отъехать от стадиона «Фламенго», где проходила тренировка. Все страшно торопились, чтобы успеть в кино (тогда, в отсутствие видео, при ограниченности импорта фильмов, выезжавшие из СССР прямо-таки рвались в кинотеатры). Переводчик, войдя в автобус, обратился к Яшину:

– Там мнется репортер. Говорит, что если не возьмет у вас интервью, редактор его уволит…

– Уволит? Надо выручать…

– И Яшин спрыгнул с подножки автобуса.

Юный журналист был ошарашен и потерял дар речи. Все вопросы, которые заготовил, выскочили у него из головы. Яшин и здесь пришел на помощь. Попросил переводчика «чуть-чуть поработать» и начал вспоминать разные футбольные эпизоды. В кино безнадежно опаздывали, но все в автобусе терпеливо молчали, понимая, что иначе Яшин поступить не мог. Уж они-то его знали…

Знали, как выручал он людей, как ценил добросовестно делающих свое дело, будь то журналист или футболист. Можете представить себе, как после римского триумфа 1963 года, который я не устаю поминать, его атаковали репортеры, взявшие в осаду целый этаж гостиницы, где разместилась советская сборная. Игра настолько вымотала Яшина, еле успевшего отойти еще и от жестокой простуды, что он валился с ног. Кто-то предложил спрятаться, исчезнуть, но в ответ услышал: «Ребята, это же их работа, их хлеб».

Когда Яшин перешагнул границу футбольного поля, чтобы остаться подле него начальником своей же команды «Динамо», мне понадобилось взять у Льва Ивановича большое интервью для очередного справочника-календаря. Он был занят по горло, встречу дважды переносил, обещал перезвонить. Прошла, кажется, неделя, сроки меня поджимали, надежда услышать в трубке голос Яшина улетучивалась. И вдруг звонок, да еще с извинениями: «Можете подъехать? Вы на машине? Нет? Тогда я сам примчусь». И собственной персоной появился на Миуссах, где я работал. Целых два часа просидели, еще раз приезжал прочитать запись собственного интервью, материал можно и сейчас найти в лужниковском календаре 1972 года.

Прошу разрешения читателя на небольшое лирическое отступление. Простой вопрос: кто к кому должен направить стопы, чтобы взять интервью – журналист к интересующему его человеку или наоборот? Двух мнений быть не может: конечно же, журналист. Таков неписаный закон, не требующий даже упоминания в учебниках журналистики. Но «объект интереса» его нарушил, сам ко мне явился. И кто? Лично Яшин! Потому что неписаные человеческие законы, которых он придерживался, выше деловых условностей.

Такое приятное открытие, повторно посетив меня уже в ходе работы над этой книгой, ощущается сейчас еще острее, потому что в наше время протухли элементарные нравственные нормы поведения и далеко не всякий дождется внимания даже от детей с внуками. А чужой человек, да еще крупный босс спортивного бизнеса, друг-приятель самих Беккенбауэра и Пеле, еле знакомый мне по телефонному общению, узнав, что я болен и не могу его посетить, чтобы порасспросить о герое этого повествования и забрать любезно обещанные фотографии, сам приехал ко мне домой, вырвав пару часов между сложными и ответственными переговорами. Я говорю об Анатолии Александровиче Коршунове и по-детски радуюсь, что среди человекоподобных в нашей жизни еще встречаются человеки.

Впрочем, почему я вроде как извиняюсь за такое отступление? Какое же это отступление, если свой человеческий капитал, помимо других источников (родной семьи и предводимого Н.П.Старостиным «Спартака»), Коршунов начал извлекать в футбольной жизни как раз под благотворным воздействием и прямым влиянием Льва Ивановича Яшина, когда состоял в «Динамо». Жаль, что не всем даже из самого ближнего яшинского круга оказались впрок и успешно примерены на себе его деликатность и любезность, поэтому особенно греет, что рядом с вратарями, заслужившими похвалу «сыграл по-яшински», на виду люди, поступающие по-яшински. Так что это как раз в тему!

Любой, кому посчастливилось общаться с Яшиным, может удостоверить, насколько он был внимателен, предупредителен, готов идти навстречу. Наше время стремительного расчеловечивания людей не располагает к сантиментам, но для меня, когда пишу эти строки, перевешивает, что к ним располагает Яшин. В этом же мне признавался давным-давно Лев Иванович Филатов, по-видимому, первый из малочисленных тогда спортивных журналистов, кто увидел в игроке не функцию, не деталь командного или тактического механизма, а живого человека.

Многие из нас, если и касались в своих опусах человеческой природы футболиста, то лишь через игру, – славили мужество, решительность, куда реже замечали трусость, подлость. Филатов глубже забрался в душу игрока, старался соотносить ее тонкие движения с чисто футбольными привычками того или иного мастера. Наряду с неотъемлемым писательским талантом этому способствовала близость к лучшим советским футболистам, установленная в совместных поездках и дополненная его способностью к доверительным отношениям.

Футбольным читателям, повезло, что именно Филатов был чуть ли не единственным из журналистов, замордованных строгой советской системой, кому на протяжении многих лет милостиво разрешалось путешествовать вместе со сборной СССР не только на турнирные, но и на товарищеские матчи. Поэтому он лучше кого бы то ни было знал и чувствовал людей, о которых писал, хорошо изучил и Яшина. Так что я неслучайно прибегаю к неординарным суждениям Филатова для воспроизведения на этих страницах чаще, чем к каким-либо иным.

Это не значит обязательно соглашаться с любым его высказыванием. Лев Иванович писал, например, о другом Льве Ивановиче, что, трогая своей человечностью, даже уязвимостью, тот никогда не выглядел «железным», «невозмутимым», «не ведающим страха и сомнений». Однако при всей своей трогательности Яшин именно так большей частью и воспринимался с трибуны стадиона – его уязвимость, ранимость, замеченную вне арены, Филатов, по-моему, напрасно в полном объеме перенес на поле футбольной брани. Там Яшин, поглощенный борьбой, преображался, во всяком случае его хладнокровие, стойкость щедро открывались болельщикам. И, слава богу, не им одним. Если бы Яшин не умел трансформировать свои предматчевые волнения в полную мобилизационную готовность, он так успешно не вселял бы уверенность в партнеров – впрочем, об этом вы уже знаете.

А вот в чем Филатов прав не на сто – на двести процентов, это в своем блистательном экспромте: «Такт жил в нем как реакция на мяч». В этой метафорической параллели столь лаконично, сколь и выразительно (краткость – сестра таланта) схвачен если не весь Яшин, то важнейшие, может быть, определяющие свойства его индивидуальности.

Чуткость Яшина была предназначена, однако, не для публичной демонстрации на людях, она проявлялась им совершенно органично в закрытом для посторонних глаз каждодневном общении на тренировочных базах, стадионах, в клубных офисах – где угодно. Даже малышня отдавала должное дяде Леве Яшину. Нам с известинцем Борисом Федосовым за час до начала какого-то матча, кажется, в конце 60-х, довелось под Западной трибуной Лужников, где находились служебные помещения, стать очевидцами такого эпизода. Мы случайно оказались рядом с мальчиками, подающими мячи. Они бросали между собой жребий. И что разыгрывали? Оказалось, места за воротами Яшина. Борис спросил: почему? Один из ребят сказал: «Он никогда не кричит на нас, всегда говорит спасибо».

В 1962 году, когда сборная страны часть подготовки к чемпионату мира проводила на базе тбилисского «Динамо» в Дигоми, за ограду пробрались двое местных студентов – рьяных болельщиков. Только что закончилась тренировка, и непрошеные гости обнаружили Яшина присевшим покурить. Они были шокированы и решились спросить, как это так: футболист, да еще сам Яшин, курит? Один из этих случайных свидетелей грехопадения (которое для футбольного окружения секрета не представляло), ныне маститый обозреватель газеты «Спорт-экспресс» Аксель Вартанян до сего дня не может удержаться от восхищения, как такой знаменитый человек мало того что не послал подальше наглецов, вторгшихся на закрытую территорию, даже не смерил презрительным взглядом, как позволяли себе многие звезды, а был чрезвычайно обходителен, с какой-то милой застенчивостью извинялся за свою непростительную слабость, при этом даже чуть зарделся то ли от волнения, то ли от стыда.

В общении Яшин импонировал тем, что не позволял себе перебить собеседника, ворчать, а тем более срываться на крик или брань. Собратьев своих, футболистов, старался публично не осуждать, не критиковать. Оскорбительных, уничижительных слов о партнерах или соперниках не слышали от Льва Ивановича ни журналисты, ни тесные компании, ни большие аудитории. А вратарей привык даже выгораживать. Знал, почем фунт лиха, потому-то скорее жалел, сочувствовал, защищал («удар был сильный», «я бы взять не смог» и т. п.).

Заслоненные широкой спиной Яшина, вечно находившиеся в его тени вратари в большинстве своем не испытывали никакого дискомфорта или уязвленности рядом с ним, наоборот, находили в этом соседстве пользу и удовлетворение. Скорее всего сам Яшин подсознательно ощущал какую-то неловкость от того, что многие годы загораживал им, так сказать, вход в ворота. Переживал, что позволял себе уговаривать своего сменщика, тоже, увы, ныне покойного Владимира Беляева не уходить из «Динамо»: «Я же не вечен». Но оказался более «долгоиграющим», чем его подстраховщик. Поэтому чувствовал и свою вину за не очень складную и скоро закатившуюся карьеру способного человека.

Между Яшиным и окружавшими его вратарями не возникало и намека на ссору, на распри типа недавнего конфликта между конкурировавшими вратарями сборной Германии Оливером Каном и Йенсом Леманном (между прочим, напоминающим Яшина необычайной активностью вдали от ворот). За многие годы в «Динамо» и сборной вместе с Львом Ивановичем тренировалось более 20 вратарей. И несмотря на то, что шанс подменить его открывался лишь в случае недомогания или физического отсутствия в команде, со всеми складывались нормальные, добрые отношения. Даже с теми жалкими единицами, кто впоследствии начал изображать себя конкурентноспособным и равным Яшину. Все остальные, однако, и тогда сознавали, что не дотягивали до него, кто талантами и навыками, кто – упорством и характером. Хватило (Кавазашвили) или не хватило (Беляеву) терпения «пересидеть» на лавке, чтобы прочно влиться в основной состав, Яшин не встал им костью в горле просто потому, что чувство справедливости у нормальных людей сильнее своего «эго». Анзор Кавазашвили говорил, что целых семь лет боролся с Яшиным за место в «основе» сборной, но между ними никогда не возникало антагонизма. Отношения питались уважением и пониманием.

С тем же своим двойным дублером (в «Динамо» и сборной) Беляевым они были на сборах и в гостиницах не разлей вода, но глаза друг другу так и не намозолили. Кто бы из них не занял место в воротах, всегда вдвоем разбирали горячие эпизоды. Когда в разгар чемпионата страны 1957 года у Яшина обнаружилась злосчастная язва и он собирался надолго залечь в госпиталь, на прощание потрепал «заместителя» по плечу: «Я в тебе уверен!» После первой же динамовской победы с Беляевым в воротах тот первым делом помчался в клинику. Лев даже чуть прослезился: «Я же говорил, что все у тебя получится!» В тяжелые летние дни 1962 года, когда на Яшина ополчились после Чили, мало кто поддерживал его так, как Беляев.

Фигура Беляева до сих пор вызывает противоречивые толки. Одни отмечают его верность «Динамо». Другие упрекают в отсутствии амбиций, в том, что удобно устроился за спиной Яшина. Каждому дано право судить в меру своей испорченности. Но ни у кого нет права выдумывать то, чего не было и не могло быть. Приглашение Беляева в сборную, которое Маслаченко назвал «динамовским междусобойчиком», он вывел из родословной тренера Гавриила Качалина.

Но почему-то динамовское прошлое Качалина не проявилось в более показательной ситуации, когда он набирал первый состав возрожденной сборной в 1954–1956 годах. Никто слова бы не сказал, если бы туда было приглашено больше игроков из чемпионского «Динамо». Однако Качалин сформировал ее на базе «Спартака», потому что наступательный футбол был тогда символом веры, а в понимании тренера (которое я разделяю) спартаковский стиль отличался большей агрессивностью, чем рациональный и суховатый динамовский. Я уже не говорю об очевидном – многие спартаковцы, особенно в атакующей группе, были, вне сомнения, индивидуально сильнее. Словом, тренер исходил из интересов дела, как его понимал, а не побочных соображений.

Между прочим, вторым вратарем в сборную, исходя из тех же принципов, был взят сперва Борис Разинский. Беляев же получил приглашение, когда доказал свое право на это очень удачной подменой Яшина в динамовских рядах 1956-го и особенно 1957 годов. К тому же с 1957 года спартаковское представительство в сборной сократилось, а динамовское заметно увеличилось, особенно в тыловом звене, и вызов Беляева был вполне обоснован наработанным взаимодействием с защитниками.

Только в привычно кривом зеркале Маслаченко «судьба сама улыбалась Беляеву, шла ему навстречу с широко распахнутыми объятиями. То, чего другие добивались, себя не жалея, к Беляеву приходило как-то само собой». Эта инвектива не выдерживает критики ни фактами, ни совестью. Трудноразрешимая драма второго вратаря, если при достаточно высоком классе он обречен большей частью сидеть в запасе, упрощена здесь настолько, что искажает положение вещей до неузнаваемости, выставляя Беляева чем-то вроде нахлебника. Слава богу, как вратарь и человек он не нуждается в дополнительной реабилитации, потому что прошел проверку на таком оселке, как многие годы доброго отношения и профессионального доверия Яшина.

Годы спустя столь же теплые, а не конкурентные отношения сложились у Льва Ивановича с последним его дублером и прямым наследником Владимиром Пильгуем. Юный днепропетровец с первого же знакомства почувствовал внимание человека, признанного величайшим из вратарей. Свое благословение желторотому мальчишке Яшин, наподобие своего учителя Хомича, каждодневно давал ненавязчивой опекой на совместных тренировках. Не замечаниями сыпал, а показывал, как лучше выходить из затруднительных ситуаций. Пильгуй не всегда соглашался, упрямился, поступал по-своему. Яшин, к его удивлению, не нажимал: «Делай, как знаешь, лишь бы не пропускал». Только советовал, вопрос ребром не ставил, назиданий вообще терпеть не мог.

Когда Яшин сошел, по образу и подобию его тандема с Беляевым напарником к Пильгую был приглашен богатырь из Владивостока Николай Гонтарь. Он до сих пор не может забыть, как обомлел в аэропорту, когда увидел, что встречает его сам Яшин. И прежде чем «сдать» на стадион «Динамо», повез на своей «Волге» к себе на Чапаевский, чтобы накормить домашним обедом. Не оставлял его вниманием и заботой все годы становления молодого вратаря.

В сборной СССР второй половины 60-х уже при Якушине, а затем вернувшемся Качалине, Лев Иванович фактически взял на себя обязанности тренера вратарей, особенно когда травмы выводили его самого из строя и освобождали от собственных тренировок. «Натаскивал» Юрия Пшеничникова, Виктора Банникова и совсем зеленого Юрия Дегтярева.

Юрий Пшеничников, вспоминая свои «университеты», первым делом заговорил об уроках Яшина: «Лев Иванович мне особенно помог. Это человек душевно щедрый. Сколько отличных советов он мне дал, как внимательно относился ко мне, когда я старался освоить новый прием. Он не жалел времени, был терпелив. Это Яшин помог мне в полной мере освоить выбор позиции, игру на выходах, руководство обороной».

19-летний вратарь донецкого «Шахтера» Юрий Дегтярев «лег» ему на душу и жадной ученической прытью, и рассудительностью. Яшин и не скрывал, что Дегтярев его любимец, сдружился с ним настолько, что потребовал обращения на «ты», принимал у себя дома, бывал и у него, а в 1983 году летал в Донецк на проводы уже 35-летнего ветерана из большого футбола.

Дегтярев до сих пор не перестает восхищаться, как его старший друг и добрый попечитель умел строить отношения с самыми разными людьми, как хорошо чувствовал и различал кто есть кто, как отметал всякую фальшь в отношениях. Никогда не напускал на себя всеми признанную легендарность, а если и использовал свой авторитет, то для посильной поддержки самого футбола и его подданных.

Вратари всегда оставались слабостью Яшина. Занимаясь в футболе уже совсем другими делами, он заинтересованно, с надеждой следил за младшими «сородичами». Искренне обрадовался появлению на горизонте Рината Дасаева, не скрывал удовлетворения, когда к тому пришли успехи и слава. Дасаев имел основания отвечать взаимностью. Приятельствовавший с ним в то время журналист Александр Львов однажды поинтересовался, какой фотоснимок наиболее ему дорог, и когда Ринат начал копаться в объемистом конверте, подумал, что сейчас достанет отпечаток броска за мячом от Диего Марадоны, Мишеля Платини или Олега Блохина. Но тот извлек из толстой пачки фото, где сидит на скамейке в тренировочном костюме рядом с Яшиным. На обороте было помечено: «Новогорск, 11 июня 1982 года».

Это было за несколько дней до отъезда сборной СССР на чемпионат мира в Испанию. Через месяц этот тассовский снимок обошел многие газеты мира, а подпись с небольшими вариациями везде имела один и тот же смысл: «Вратарь всех времен легендарный Лев Яшин и его преемник, один из героев испанского первенства мира Ринат Дасаев». Присутствовав там, могу лично засвидетельствовать по играм в Севилье и Малаге, что вратарь был один из немногих в советской команде, кто не ударил в грязь лицом, а сам считал, что ему пригодились бесценные советы Яшина.

Как вспоминал Лев Иванович ту предотъездную беседу, он почувствовал понятное волнение Дасаева перед дебютом в главном турнире мирового футбола. И, кажется, вопреки здравому смыслу не успокаивать стал, а, наоборот, предупредил, что ему предстоит испытание игрой, с которой сталкиваться не приходилось, – более быстрой, жесткой, напряженной, чреватой крутыми поворотами и неожиданностями.

– Что же вы посоветуете? – растерянно спросил Дасаев.

– Ни в коем случае не забивай себе голову мыслями о том, сильный противник или нет, кого он до этого обыграл, а кому уступил. Это притупляет восприятие игры. Либо вносит нервозность, либо расслабляет. Постарайся быть в воротах чуточку позлей, поазартней. Дай почувствовать нападающим, что не боишься игры, а ищешь ее.

Может показаться, что это напутствие не содержало ничего особенного. Но Дасаев полагал иначе. Он оценил прежде всего, что Яшин, как обычно, не поступился правдой, не утешал и не успокаивал, а точно подсказал, как себя вести в необычайно накаленной обстановке. Судя по тому, как действовал вратарь советской сборной, о советах Яшина он не забывал. Это была, конечно, не единственная их встреча. И Дасаеву сначала приходилось только удивляться, а потом он привык и особенно дорожил тем, что один из руководителей футбола, сам Яшин разговаривал с ним не как старший с младшим, не как всезнающий начальник, не как строгий или даже добрый папаша, а как товарищ с товарищем, футболист с футболистом, вратарь с вратарем. От Яшина, видимо, перенял внимание к «братьям по оружию». Молодых напарников, своих потенциальных, да и реальных конкурентов Дасаев тоже всегда поддерживал.

Заботливое, сочувственное отношение к коллегам по профессии, понимание братьев-футболистов достигало у Яшина такой степени, что распространялось и на непримиримых спортивных противников, кто бы и откуда они ни были. Вчитайтесь в его слова: «Не знаю, как кому, а мне вид поверженных и раздавленных отчаянием соперников омрачает радость победы. В такие минуты мне неловко не то что показывать свою радость, мне неловко встречаться взглядом с побежденным. Я ставлю себя на его место. Разве я сам не бывал в его положении? Или не мог оказаться сейчас? Вот почему я против диких плясок триумфаторов, немереных выражений восторга… Ну ладно, забил ты хороший гол, взял трудный мяч. Но на то ведь ты и мастер, забивать или брать мячи – твоя обязанность. И надо горевать, если ты с ней не справляешься». Сам Яшин был воплощением сдержанности и достоинства как в победные минуты, так и в огорчительные.

Поистине классовая солидарность с футбольными собратьями вербовала ему все новых и новых друзей. В 1956 году из Парижа, где в ответ на визит в Москву гостила наша сборная, он, несмотря на поражение (1:2), вывез незабываемо сильные впечатления на годы вперед. Но вовсе не от длившейся почти пять минут овации вставшего на ноги стадиона, когда в броске из одного угла в другой удалось взять мощный удар Роже Пьянтони. А от дорогого ему знакомства с вратарем «трехцветных» Франсуа Реметтером. Потому что знакомство это переросло в крепкие взаимные симпатии.

Сохранилась фотография Льва Ивановича в свитере сборной Франции, подаренном Реметтером. Это, возможно, было бы не так важно для книги, вместившей и без того много подобных знаков притяжения, если бы не святая правда по-французски изящной оценки Яшина устами далекого друга. От ее воспроизведения мне было трудно удержаться: «Что Лев Яшин лучший вратарь, знают все. Что он очень симпатичный человек, знают многие. Что он верный друг, знают только друзья. Я счастлив, что отношусь к их числу».

Но недаром говорят, что друзья познаются в беде. Это испытал на себе Михаил Месхи. Яшин особенно заступался за тех игроков, кого тюкали совсем уж несправедливо, а кумир тбилисцев, да и не только их, одно время подвергался массированным нападкам. Каюсь, и я приложил к ним руку. В книжице «Наш друг футбол» (1963) сдуру сравнил его с Юрием Кузнецовым, футболистом совсем другого профиля и склада, занятым, по выражению игроков, «на раздаче». В упреках Месхи за пренебрежение к командной игре соревновались многие. Футбольное начальство тоже косилось на проделки виртуоза, казавшиеся избыточными.

Яшин пользовался всеми возможностями – доступом к спортивным боссам, закрытыми совещаниями, от которых тогда не было спасу, журналистскими знакомствами, чтобы защитить Месхи, счистить накипь с его репутации, доказать пользу его действий. Реакция грузинского мастера не заставила себя долго ждать: «Я буду благодарен Яшину до конца своих дней. Он поверил в мой индивидуализм. Он защищал его всюду и везде. Может быть, он делал это потому, что сам был великим виртуозом индивидуальной игры.

И хотя футбол, говорят, игра коллективная, да здравствует индивидуализм Яшина!.. А какой он человек?! Настоящий друг!»

Месхи, очевидно, славил не тот индивидуализм, который воспевал в себе Владимир Маслаченко, когда говорил: «Я индивидуалист. Вратарь – это индивидуальный вид спорта в коллективном. Я не верю во вратарскую дружбу, она мне не нужна. На этом клочке суши я должен быть сильнее конкурента». Ему, бедняге, не понять, что Яшин стал сильнее всех конкурентов не в последнюю очередь потому, что начисто отверг вратарскую отдельность, словно царскую привилегию. И из общекомандных тренировок извлекал вратарскую пользу, участвуя в них на равных с полевыми игроками, и был полностью вписан в коллективную игру, а то и заправлял ею со своего вратарского КП. И, как мы уже убедились, дорожил футбольной дружбой, в том числе вратарской, коллег держал не за соперников, а за соратников, молодых вратарей по-доброму опекал.

Он и Маслаченко поддерживал, старался замолвить за него словечко перед тренерами сборной, а тот не пожелал, как сам признается, пользоваться «милостью Яшина» – так мог воспринимать великодушие только неблагодарный или заносчивый человек. Явной завиральностью веет от допущения, что Лев Иванович болезненно воспринимал претензии Маслаченко на вратарское первенство. И Владимир Никитович смеет возводить напраслину после того, как Яшин, ни вратарски ни человечески, конечно же, для него недосягаемый, не менее трех раз (1960, 1962, 1966) просил, даже уговаривал тренеров сборной оказать доверие будущему злопыхателю.

Яшину же впору было взять девизом слова Гоголя: «Нет уз святее товарищества». Это человеческое мерило превратилось в образ его футбольной жизни, принцип всего существования на поле и вокруг него. Разве, например, не связаны одной нитью житейская коммуникабельность Яшина с футбольной – неповторимым умением достигать взаимопонимания и взаимодоверия с партнерами? Прислушаемся же к словам того, кто знал своего товарища как самого себя, даром что ходил восемь лет в его напарниках, – Владимира Беляева: «Лев стал величиной в футболе, помимо прочего потому, что был добрым, душевным, вообще замечательным человеком».

Если еще нашлись какие-то единицы досадующих на признание вратарской неповторимости Яшина, то мне, например, не известны никакие печатные ли, нашептанные ли на ухо сомнения в человеческой привлекательности Льва Ивановича. Она просматривалась настолько явно и броско, что удивляться этому не приходится. Но как относиться к тому, что в кое-каких отзывах, присутствующих и на страницах этой книги, усиленно создается впечатление, что существует «вилка» между человеческим и футбольным капиталом Яшина? Лишний раз приподнять его личные достоинства для кого-то всего-навсего способ приземлить вратарские. Но правда шире и глубже их несомненной сопоставимости. Исходя из читанного и слышанного, приходится даже удивляться, что мало кому наряду с Пеле или тем же Беляевым явилась очевидная, на мой взгляд, мысль вплотную увязать футбольную, спортивную высоту Яшина с гражданской, человеческой. Во всяком случае, в публичных высказываниях упор на это созвучие встречался гораздо реже, чем настойчиво подсказывала сама яшинская натура.

Как ни ценно подобное постижение этой мощной фигуры людьми, находившимися с ней по одну (Беляев) или другую (Пеле) сторону баррикад, представляет особый интерес совпадение взгляда с обеих сторон, партнерской и сопернической. Наблюдая Яшина извне, в столкновении противоположных лагерей («Спартак» – «Динамо»), и изнутри, объединенные с ним совместной целью в одном лагере (сборная), Никита Симонян и Игорь Нетто пришли к пониманию общего знаменателя в происхождении этого чуда.

Симонян буквально осязал в Яшине неделимость высочайшего мастерства с человеческим достоинством – «это сочетание и сделало его при жизни великим». Среди всех своих званий и наград Никита Павлович считает самой дорогой награду судьбы, которая ниспослала такого друга. Менее пафосно, но столь же достоверно Нетто заметил, что все спортивные и гражданские приметы Яшина проистекали из одного источника – человеческой надежности: «Такие никогда ни в чем не подведут, не обманут ничьих ожиданий, не оставят в беде – ни на поле, ни в жизни».

По моему разумению, неразрывное сплетение спортивной и человеческой незаурядности этого человека, его восприятие в таких пересекающихся измерениях только и может привести к пониманию решающей силы Яшина и его особенного, отдельного положения в футболе. И понимание это лишь углубляется тем, что сам он отделять себя от других в футбольной среде решительно не позволял всем своим поведением – полным отсутствием личных амбиций, материальных претензий, ровными взаимоотношениями со всеми.

Замечено, что чемпионы и рекордсмены редко достигают адекватных человеческих, поведенческих высот. Но почему?! Разобраться поможет знаменитый советский спортсмен, чемпион Европы и экс-рекордсмен мира по прыжкам в длину Игорь Тер-Ованесян. Он один из немногих, кто не затерялся после ухода с арены, нашел себя в качестве спортивного деятеля и долгие годы оставался одним из самых влиятельных лиц Международной федерации легкой атлетики (ИААФ).

Так вот, Тер-Ованесян задался вопросом, почему среди крупных спортсменов мало симпатичных людей. «Потому, – отвечал он, – что задача опередить соперников, добиться результата, да еще и заработать делает их слишком сосредоточенными на себе. Мало кому удается, сконцентрировавшись на подготовке, оставаться приятным человеком». Игорь Арамович приводил в пример великого штангиста Юрия Власова. Вынужденный отупляюще ворочать на тренировках тонны металла, он вечно изображал из себя страдальца.

Когда я слушал Тер-Ованесяна, отметил про себя, что вот уж кто всячески избегал такого автопортрета с мученичеством в глазах, кто совсем не отличался эгоцентризмом и не зацикливался на себе, это Лев Яшин. Изматывающие тренировки он воспринимал как осознанную необходимость, не нагружал своими трудностями окружающих, может, потому и оставался в глазах других таким легким, контактным человеком. Ни на ком свою сосредоточенность ни злобой, ни раздражением не срывал. Казался моментами замкнуто сконцентрированным, но и только.

Яшин настолько незаметно погружался в состояние внутренней тишины, что не доставлял неприятных эмоций другим, тем более что его уединение никому помешать не могло, а если случалось краткосрочное отключение на людях, оно быстро сменялось привычными общительностью и дружелюбием. Действительно, среди великих чемпионов Яшин своими беззлобностью и уживчивостью напоминал белую ворону, умудрившись остаться Человеком.

Напитанное изначально добрым отношением в людям, уважение к партнерам и соперникам было прямо-таки встроено в игровые действия Яшина. Но незачем замазывать некоторые особенности живого, временами заводного характера. Как ни старался Яшин сдерживать и прятать свою игроцкую эмоциональность, жесткие футбольные схватки время от времени выдергивали потайную горячность из ее прочного внутреннего убежища. Серьезность подхода к своему делу, только профанам казавшемуся легкомысленным, в сплаве с накалом борьбы могла обернуться в разгар каких-то, сложно складывающихся матчей излишней крутостью, малооправданной непримиримостью. Возможно, это в какой-то степени объясняет, как пропел бы Высоцкий, «перегиб и парадокс», когда мирный, уравновешенный Яшин моментами вдруг превращался в агрессивного и воинственного.

Друзья по команде, не говоря о соперниках, замечали порой всплывавшую яшинскую привычку замахиваться мячом или выставлять его прямо перед носом бесцеремонных форвардов. Однажды, во время южноамериканского турне «Динамо» 1964 года, это стоило Яшину второго за карьеру удаления с поля. Такой жест в матче с перуанской командой «Спортинг кристал» (0:1), когда он отмахнулся мячом от неустанно врезавшегося в него Васкеса, был расценен как угрожающий не только картинно рухнувшим форвардом с наружностью громилы, но и хорошо известным в футбольном мире местным рефери с японской фамилией Ямасаки. В газетах даже появились заголовки «Яшина в Сибирь!» Ему самому и руководству делегации пришлось проявить недюжинные дипломатические способности, чтобы сгладить ситуацию. Пригодилась яшинская способность сходиться с людьми, как выразилась однажды Валентина Тимофеевна, в любом уголке земли. На заключительном банкете Васкес, покоренный обаянием русского вратаря, не отходил от «обидчика». Инцидент был замят, и в тех же газетах появилось его фото в обнимку с «обиженным».

Короче говоря, всякое на поле бывало с Яшиным – и выходил из себя, когда нервы подводили, и с судьей мог сцепиться – некоторые подобные факты разбросаны по страницам книги. Но когда перед глазами проплывают многие десятки только мной виденных матчей Яшина, а не меньше того известны в подробностях от очевидцев и из прессы, оказывается, что таких случаев кот наплакал. Обычно на провокации, действием ли, словом ли, он отвечал завидным самообладанием, вроде того, что проявил в неприятном эпизоде с Логофетом.

Выходец из интеллигентной спортивной семьи известных специалистов по гимнастике и современному пятиборью, даром что знаток нескольких языков, спартаковец Геннадий Логофет, однако, не всегда отличался на поле спортивным, джентльменским поведением. В кубковом полуфинале 1963 года, выигранном «Спартаком» со счетом 2:0, прекрасное исполнение пенальти, когда удалось развести Яшина и мяч по разным углам, 21-летний защитник сопроводил злорадным воплем «Тащи, рабочий!». Лев Иванович весь побелел, но сцепив зубы сдержался.

По окончании матча сам Логофет понял или кто-то надоумил, что совершил непотребство, и явился в динамовскую раздевалку с извинениями. Расстроенный еще и проигрышем, Яшин ответил молчанием, правда, через паузу кивнул в знак примирения: повинную голову меч не сечет. Логофет вздохнул с облегчением, тем не менее его долго преследовало мерзкое чувство совершенной подлости. Но все вокруг знали и ценили, что Яшин умел прощать обиды, никогда не держал камень за пазухой.

Срывы, изредка случавшиеся на поле у самого Яшина, кажутся детскими проказами на фоне хамских выходок, которые позволяли себе невоспитанные детины, вообще не умевшие владеть собой и начисто лишенные стыда, не то что врожденного благородства. Если же нет ни стыда, ни тем более благородства у сказителей, запросто можно превратиться в исказителей и лучшего вратаря мира изобразить отъявленным дебоширом. Именно так расставил акценты в своей книге тандем Маслаченко – Лейбовский, когда у очевидца матчей сборной 1958–1962 годов не находится ни единого слова о том, что коллега, как общепризнанно, неоднократно спасал команду, зато со смаком и преувеличениями раздуваются, а то и выдумываются примеры дерзких поступков, так что редкие эпизоды можно принять за обыкновение.

Наплывы дурных эмоций, иногда посещавшие Яшина, отодвигаются на обочину впечатлений об этой монументальной фигуре еще и полным отсутствием в ее поведении на поле (и вне его)… этой самой монументальности, звездного самоощущения, премьерских замашек. Садясь за эту книгу, я спрашивал и себя и футбольных друзей, в каком обличье больше всего запомнился Яшин. Он снова предстал перед нами по-мужским отважным, суровым и выдержанным, по-хозяйски деловитым, уверенным и спокойным, лишенным какого бы то ни было позерства. Стиль игры неизбежно слился со стилем поведения. Недаром говорят: стиль – это человек.

Если Яшина невозможно даже вообразить разнузданным, то холодным, колючим, гневным представить себе можно. Не скрывая сердечного, даже ласкового отношения к тем, кто прошел с ним рука об руку, кого при этом считал профессионалом, или, как сам говорил, специалистом, он не слишком жаловал малодушных и равнодушных. Любители легкой жизни его даже побаивались, старались держаться подальше. В гневе не всегда мог сдержаться. Был грех, однажды поднял руку на «сачка» – потребовал во время игры не стоять столбом, двигаться, тот огрызнулся, а в раздевалке получил оплеуху.

Дело было в Ростове, напряженный матч предварительного этапа в чемпионате страны 1960 года катился к нулевой ничьей. В последние мгновенья отчаянного штурма местных армейцев Константин Крижевский задел мяч рукой, и бакинский арбитр Юрий Григорьев дал 11-метровый. Так на последней минуте встречи «Динамо» привезло себе «баранку». Яшин был крайне возбужден – так задело его поражение. И когда увидел полное безразличие на челе некоторых одноклубников, набросился на них чуть не с кулаками: «Нападение-то у нас есть? Почему же тогда Фадеев ходит пешком, ни черта не делает?» И в сердцах отвесил тому затрещину.

На собрании команды, где разбирался этот инцидент, был донельзя расстроен и, конечно же, признал, что руки распускать не след. Своим выступлением виновник дал понять, что не кается, а раскаивается. Он отчетливо осознавал: ставить на место щадящих себя эгоистов как-то надо, но проучить – не то же самое, что научить.

Я, конечно же, осведомлен, что благими намерениями выложена дорога известно куда. Поэтому и не собираюсь оправдывать Яшина, когда его заносило на неподобающие или сомнительные шаги. Но ловлю себя на том, что понимаю исходный мотив, двигавший его растревоженными чувствами, равно как и поступками, верными и неверными, – профессиональный и честный подход к своему делу, а он немыслим без любви к нему. Любовь обычно воздействует облагораживающе, однако, как мы знаем, бывает и зла.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.