Глава 20 В каком вы виде, Баранов!
Глава 20
В каком вы виде, Баранов!
В новом, штурмовом, полку Аню Егорову и ее товарищей по очереди вызывал на собеседование замполит. Неизвестно, о чем уж он говорил с ребятами, но первым его вопросом Ане было: «И зачем вам подвергать себя смертельной опасности?» «Сразу уж и смертельной?» — буркнула та в ответ, и замполит признался, что потери у них «великоваты»: «Скажу по секрету, что в последних боях под поселком Гизель мы потеряли почти всех летчиков».[420]
Ане он отечески посоветовал подумать хорошенько и возвращаться в учебный полк, где она принесет большую пользу как летчик-инструктор. А быть штурмовиком не подходит женщине. Замполит говорил без злости и пренебрежения, но Аня так часто в последнее время слышала подобные слова, что завелась с полоборота.
«А что же подходит женщине на войне, товарищ комиссар? — с вызовом спросила она. — Санинструктором? Сверх сил напрягаясь, тащить с поля боя под огнем раненого? Или снайпером? Часами в любую погоду выслеживать из укрытия врагов, убивать их, самой гибнуть?»
Комиссар начал что-то говорить, но остановить Аню уже было трудно.
«Видимо, легче быть заброшенной в тыл врага с рацией? А может быть, для женщин сейчас легче в тылу? Плавить металл, выращивать хлеб, а заодно растить детей?»
Комиссар не стал возражать, только, грустно улыбнувшись, сказал Ане, что у него такая же «сумасбродная» дочь. Она сейчас врачом на фронте где-то под Сталинградом, и писем от нее давно нет.
Скоро уже Аня вместе со штурмовым полком ехала на завод за новыми Илами. В вагоне было шумно, летчики радовались большому успеху Красной армии под Сталинградом и высказывали сожаление, что не придется повоевать там, очень уж медленно везут их за самолетами. 2 февраля на одной из станций они услышали из репродукторов сообщение Информбюро: «Южная группировка гитлеровских войск во главе с генерал-фельдмаршалом Паулюсом сдалась в плен». Вскоре они ждали на заводе новые самолеты, которые им обещали со дня на день. Обманули: ждать пришлось долго. Они не были единственными, в столовой заводского аэродрома всегда стояла длинная очередь. Чтобы получить алюминиевую ложку, нужно было отдать свою шапку-ушанку — ложки постоянно пропадали. Еда в столовой оказалась не ахти: суп «погоняй» — в нем нужно было гоняться за одинокими крупинками и кусочками овощей, все та же каша «шрапнель» и размазанный по большой алюминиевой тарелке «кисель а-ля малина». Ребята шутили: «Жив-то будешь, а по девочкам не пойдешь». Жили в землянке, «большой, как тоннель Метростроя, с двумя ярусами нар». В эту землянку Ане как-то принесли письмо от подруги по Метрострою Тани Федоровой.
Таня писала о новых станциях метро, строительство которых шло, несмотря на войну, — «Новокузнецкой», «Павелецкой», «Автозаводской», — и об аэроклубовцах, которые почти все были на фронте. Анин инструктор Мироевский и Сережа Феоктистов воевали на штурмовиках. Валя Вишников, Женя Миншутин и Сережа Королев — на истребителях. Многие уже погибли: Лука Мировицкий, Опарин Ваня, Саша Лобанов, Вася Кочетков, Виктор Кутов…
Какой Виктор?! Аню «как током ударило». Все померкло — ни солнца, ни людей, ни войны. Казалось, что нечем дышать. Потом она увидела возле себя доброе лицо полкового доктора, говорившего: «Ну поплачь, голубушка, поплачь. Сразу легче станет…» Но Ане «не плакалось. Что-то невыносимо тяжелое легло на сердце и уже не отпускало долгие, долгие годы…».
Вскоре, уже на Южном фронте, она увидела прекрасный, необыкновенно яркий сон. Как-то, усталая и замерзшая, она вернулась в маленький домик, который ей отвели по настоянию полкового врача, доктора Козловского. Печку истопили, и в ней еще не потухли угли: красиво переливались, то красными огоньками, то синими, то золотыми. Аня согрелась и, не раздеваясь, уснула на кровати. Как наяву приснился ей Виктор, в белой рубашке с галстуком, в расписной тюбетейке. С ним была и Аня в «черной плисовой юбке, голубой футболке с белым воротничком и со шнуровкой». На голове — белый берет, на ногах — белые с голубой окантовкой тапочки с белыми носками. Берет — такой у них был шик — «еле держался на макушке и на правом ухе». Этот наряд, «все это великолепие»,[421] у Ани и правда было до войны, она купила все в Торгсине на подаренную мамой старинную золотую монету. А вот галстука Виктор никогда не носил. И вот, во сне, Аня гуляла с ним в Сокольниках на какой-то громадной поляне, а вокруг росли ромашки. Как легко и весело было в этом сне! Кто-то стучался в дверь, но она не хотела просыпаться. Барабанили все громче и громче, кричали, повторяя ее имя. Тело не слушалось; кое-как поднявшись, Аня пошла к двери по стеночке. Не дошла, упала, с трудом доползла и, подтянувшись, повернула ключ. Оказалось, что она угорела и, не зайди к ней «на огонек» ребята-летчики, утром бы не проснулась.
Всю ночь ее отхаживали — водили по улице, по свежему воздуху, — а утром отвели в санчасть к доброму доктору. Ему она рассказала о своем сне и прибавила: «Хорошо бы мне не просыпаться».
Лицо доктора стало строгим, и он сказал: «Там все будем, а вот достойно на этом свете прожить не всем удается». На следующий день, взяв себя в руки, Аня пришла на занятия по освоению Ил–2 как ни в чем не бывало, запудрив ссадины на лице от удара при падении. Настроение у ее товарищей было преотличное: радио сообщило, что «гитлеровские войска под Сталинградом… полностью разгромлены».
Теперь Красная армия должна развернуть наступление на всех участках фронта, и, несомненно, их Южный фронт снова будет участком сосредоточения главного усилия.
На другом фланге Южного фронта в небо поднималась истребительная дивизия Бориса Сиднева. Январь для нее прошел довольно спокойно. «Произведено воздушных боев — 3», — отмечал в политдонесении замполит 296-го полка майор Крайнов. «За этот период сбитых самолетов противника нет. Боевых потерь в полку нет». Биографы Кати Будановой отмечают, что 8 января она в паре с Барановым участвовала в воздушном бою против четырех «фокке-вульфов», один из которых был ими сбит.[422] Однако в документах полка об этом ничего не сказано; вероятно, это очередная легенда. Победы Литвяк и Будановой в 296-м полку начались лишь в феврале — зато какие!
Южный фронт развивал наступление на Ростов-на-Дону. Если город будет взят быстро, могут попасть в котел — и намного больше Сталинградского — немецкие армии на Кавказе. В начале января по приказу Военного совета Сталинградского фронта политработники и командиры «в беседах показывали героические подвиги летного состава и самоотверженную работу технического состава». Продвижение советских войск показывали «непосредственно на карте» — как не показывали недавнее отступление. В полку у Баранова в этой работе принимал участие весь партийный актив во главе с самим «Батей», «разъяснявшим в беседах значение наступления и разгром немецких полчищ под Сталинградом».
У Вали Краснощековой «Батя» ассоциировался с Чкаловым: такой же хороший мужик, такой же отважный летчик. Похоже вспоминал о нем и его друг и ученик Алексей Маресьев, ставший большим советским героем: сбитый над вражеской территорией и раненный в обе ноги, он прополз восемнадцать километров, пытаясь вернуться к своим, и позже, с ампутированными ногами, вновь начал летать и вернулся в боевую часть. «Баранов — мой первый фронтовой командир. Я его как сейчас вижу: среднего роста, плотно сбитый, с вьющимися немного рыжеватыми волосами. Взгляд волевой… Строгий был командир, но людей любил, умел их ценить… Баранов первым научил меня главному для любого летчика — искусству умело, находчиво и неожиданно вести воздушный бой», — вспоминал Маресьев.[423] Летчиков, своих подчиненных, своих учеников Баранов «учил воевать собственным примером, на все сложные задания водил группы сам», вспоминал Евгений Радченко из 296-го полка, прибавляя, что по характеру Баранов «был очень веселым».[424] Батя действительно был очень яркой личностью. Он с детства мечтал быть кавалеристом, только жизнь внесла коррективы и сделала его летчиком. Однако замашки кавалериста у него остались. Как-то Хрюкин, заехав в полк, увидел Баранова, отправлявшего в вылет летчиков, в очень странном наряде: «Батя» был босой, в рубашке вместо гимнастерки, сигнал на вылет подавал саблей, которую бог знает где достал. «В каком вы виде, Баранов!» — заметил Хрюкин,[425] и больше ничего: он любил и уважал Баранова, своего ровесника. О любви Баранова к женщинам и вечеринкам он тоже знал, но считал, что за этим должен следить замполит. Но замполит 296-го полка майор Крайнов, «неинтересный серый человек», нелетающий командир, никакого веса в глазах «Бати» не имел.
В январе Крайнов сообщал начальнику политотдела 6-й ГИАД о проделанной партийно-политической работе: «Политико-моральное состояние личного состава полка здоровое. Весь личный состав полка, партийно-комсомольская организация нацелены на выполнение боевых приказов командования полка. Личный состав воодушевлен успешным наступлением нашей Красной армии и отдает все силы на быстрейший разгром врага».[426] Темы бесед коммунистического актива с личным составом выбирали соответствующие, например: «О революционной бдительности в период наступления Красной армии» (с девушками-оружейницами специальную беседу на тему «Выше революционную бдительность» провел майор Гуськов). Мы не знаем, что думал о женских кадрах своего полка майор Крайнов, а вот замполит соседнего 85-го полка Панов иногда терял терпение. Как-то вечером он проводил с женским личным составом беседу в том духе, что «Америка с Англией нас в беде не бросят, дела япошек на Тихом океане приближаются к полному краху, югославские партизаны снова намылили немцам шею, Роммель в Африке увяз в песках пустыни. Да и у Красной армии есть не только катюши и новые танки, но и героические традиции предков, «правда, графов и князей, но хороших» — Суворова и Кутузова». Девушки, некоторые из которых, устав за день, уже улеглись отдыхать, не зная, что к ним заглянет замполит, казалось, внимательно слушали, однако по их пустым глазам видно было, что они думают о своем. Неожиданно черноглазая Надя, приподняв одеяло, пригласила его под хохот подруг: «Эх, комиссар, комиссар, куда тебе ходить — сыпь под одеяло!» Панову ничего не оставалось, как, махнув на политобразование рукой, сбежать.[427]
Чем мог быть действительно полезен комиссар — так это улучшением бытовых условий технического персонала, если ему не наплевать. Крайнову было не наплевать, он частенько ставил на вид командиру БАО — батальона аэродромного обслуживания — различные проблемы и недочеты. Жизнь техников после Сталинграда не очень-то изменилась: как отмечало политдонесение, в то время как «летный состав полка всегда своевременно в достаточном количестве, сытно накормлен горячей пищей», техническому составу часто «из-за ненормальности в работе БАО» не хватало еды. Все, по наблюдению Вали и Фаины, зависело от начальника этого БАО. Хороший командир БАО мог, проявив инициативу, «выбить» для людей даже то, что не было предусмотрено по нормам, и, уж конечно, мог устраивать баню почаще. У плохого командира БАО заказы не делались вовремя, продукты и вещи, если и прибывали в нужном количестве и вовремя, разворовывались, люди ходили вшивые. Серьезного контроля над БАО в большинстве случаев не было. И в сорок третьем, и потом, особенно в ходе наступления, техников часто «кормили дрянно: варили пшенный концентрат, который хлебали, ничем не заправленный».[428] И, постоянно переезжая с одного аэродрома на другой, не имея возможности помыться, они никак не могли избавиться от вшей. Вши появились еще под Сталинградом, что было неудивительно: там ни о каком мытье речи не было. Технику Коле Менькову инженер заметил там как-то утром: «Ну, Меньков, сколько по тебе мессеров ползает!»[429] А как было от них избавиться? Вшей вытравливали из одежды бензином, собирали на себе, но через пару дней они появлялись снова. Опомнилось начальство только тогда, когда кто-то заболел тифом — тогда уж всех помыли и обработали одежду. Но это уже в Зернограде, перед перелетом в Ростов-на-Дону.
Зато теперь навели порядок с зимней одеждой, пусть она Вале и Фаине досталась на несколько размеров больше, чем нужно: еще в Котельникове техники получили «валенки, куртки, перчатки, ватные брюки, теплое белье, шерстяные подшлемники». Это пришлось очень кстати: зима 1942/43 года запомнилась как необыкновенно суровая, с морозами до сорока градусов. Руки, если работать без рукавиц, тут же примерзали к металлу, оставляя, когда их отдирали, лоскуты кожи на металлических частях самолета. А как без рукавиц поменять, например, водяную помпу, к которой и голыми-то руками не все техники могли подлезть. «Валь, я тебе все сделаю, ты только мне водяную помпу отвинти!» — часто просили Краснощекову, которую выручали тонкие руки. Часто, как под Сталинградом, латали самолеты ночью, чтобы утром летчики могли летать.
Из Котельникова 296-й полк перелетел в Зимовники, где пробыли всего несколько дней и полетели догонять фронт, дальше — в Малую Орловку, потом в Большую Орловку, потом — в Хутор Сухой, потом — в Зерноград, все ближе и ближе к Ростову.
Согласно документам, большая часть вылетов для летчиков 296-го истребительного полка имела целью поддержку наступавших на Ростов-на-Дону наземных советских войск, стремившихся взять немецкий фланг в кольцо. Это сделать не удалось.
Наученный горьким опытом Сталинградского окружения, Гитлер в январе 1943 года санкционировал вывод войск с Кавказа как раз вовремя: части Манштейна, успешно обороняясь между Доном и Донцом, «сохранили открытой дверь» для находившихся на Кавказе армий, предотвратив угрозу их окружения с севера. Арьергард 1-й немецкой танковой армии выходил с Терека на Дон целых тридцать дней. Оборонительные бои они вели днем, по ночам двигались. В середине января возникла новая угроза: две советские армии рассекли немецкий фронт между Доном и Салом и неумолимо продвигались в сторону Ростова-на-Дону. 3-й гвардейский танковый корпус генерал-майора П. А. Ротмистрова наконец вышел к Дону северо-восточнее Ростова.
Внимание всего мира еще было обращено на Сталинград, но в конце января главное происходило на мостах Батайска, города, от которого Ростов отделяла лишь широкая полоса Дона. Захват Ростова означал бы безусловное окружение трех или четырех немецких армий, имеющих в своем составе примерно миллион человек — в четыре раза больше Сталинградского котла.
Пришлось спасаться. Группа армий «А» начала гонку — со временем и с русскими. У них осталось всего тридцать километров фронта. Манштейну было не занимать решительности и таланта полководца. Положение спас он. 22 января у деревни Манычская, там, где в Дон впадает река Маныч, в результате яростного боя немцам удалось ликвидировать советский клин — они заставили отступить передовой отряд Ротмистрова. Как Ротмистров докладывал командованию, личный состав его 5-го гвардейского механизированного корпуса 26 января сократился до 2200 человек (вместо примерно 15 тысяч), из бронетехники осталось семь танков и семь противотанковых орудий. Все командиры бригад погибли. Пока русские держали деревню и мост через Дон, они могли в любое время возобновить наступление на Ростов с юга. Теперь ситуация стала намного сложнее, и неудивительно, что, по словам командующего Южным фронтом генерала Еременко, «все попытки взять Ростов и Батайск в январе 1943 года к успеху не привели». Ростовская дверь на Кавказ осталась открытой. 31 января 1943 года, когда под Сталинградом погибала 6-я армия, передовые части 1-й танковой армии, покидая Кавказ, достигли Таганрога.
Немецкие части прошли через Ростов, взрывая за собой мосты. Начав отступление 10 января, за четыре недели все воевавшие на Кавказе соединения 17-й немецкой армии спустились на Кубанский плацдарм. Красная армия должна была развернуть наступление, догнать немецкий арьергард и прорваться в Краснодар, но сначала нужно было взять Ростов. Фронт двигался к нему все ближе, 8-я воздушная армия перелетала к городу, и в начале февраля полки истребительной авиадивизии Сиднева уже базировались на аэродроме Зерноград в пятидесяти километрах от Ростова.
К началу боев за Ростов в 296-м полку осталось всего пятнадцать исправных самолетов, еще два ремонтировались в Котельникове. Четыре самолета, которые до сих пор находились за Волгой, пришлось списать, так как починке они не подлежали.[430] На имевшихся в наличии самолетах летали по очереди, Лиля Литвяк — часто на одном самолете с Сеней, Семеном Горхивером. Техникам такой расклад нравился: Горхивер был маленького роста, ненамного выше Литвяк, так что, когда один из них летел после другого, не приходилось передвигать педали, как для высоких ребят. Лиля и Горхивер любили перекинуться шуткой.[431] Горхивер, с вечной каплей на кончике носа, был добрый и остроумный парень, неплохой летчик, разве что упрекали его в излишней осторожности. Он совсем не был трусом, хоть и без безрассудной смелости, какой обладали некоторые из ребят в полку. Трус бы таких боев не выдержал. Только в сентябре, под Сталинградом, у него один раз сдали нервы, но там творился самый настоящий ад. Горхивера тогда пригрозили перевести в штрафную роту, если такое повторится, но он воевал хорошо.
10 февраля Куценко, Соломатин, Буданова и Горхивер отличились, сбив три немецких самолета.[432] Литвяк не отставала от подруги. 11 февраля полк «произвел 20 самолето-вылетов на прикрытие своих войск». В этих вылетах по Ю–87 сбили командир полка Баранов и Лиля Литвяк, один «мессер» — группой другие летчики. Замполит Крайнов отмечал в политдонесении и авангардную роль коммунистов в боевой работе: «Член ВКП(б) ст. Лейтенант Соломатин и член ВКП(б) капитан Верблюдов являются бесстрашными воздушными бойцами».[433]
Но у Леши Соломатина оставалось на партийную работу все меньше времени: в его жизни появилась любовь. В полку не спрячешься, то, что происходило между двумя летчиками первой эскадрильи, было у всех на виду. Но Алешу Соломатина так любили в полку, так восхищались им, а Литвяк, став летчицей этого полка, так хорошо показала себя в первых же воздушных боях, что к их чувству даже летчики, любившие побалагурить и поддеть товарища, относились бережно. И летчики, и техники, как могли, «создавали им условия, чтобы они побыли одни».[434] Уже в начале марта Соломатин и Литвяк подали Баранову рапорт о том, что хотят пожениться. Разрешение было получено, но даже после этого возможности побыть вдвоем у них было немного — только ночью, в какой-то комнатушке, которую им ухитрялись выделить, или просто за занавеской в углу горницы деревенского дома, куда летчиков определяли на постой.[435] Фронт наступал, и эти временные жилища теперь менялись быстро.
«Немцы отступают, мы их догоняем», — писала в дневнике Женя Руднева. 4-я воздушная армия шла по пятам за немецкими войсками, уходившими с Кавказа.
Бог знает, от кого они услышали легенду о себе, которая якобы ходила среди немцев. Как записала в дневнике Галя, «гитлеровцы узнали про существование полка». Якобы немцы говорили, что «в наш полк набрали “уличных сорвиголов”, “уличных женщин”, что нам делают специальные уколы, от которых мы наполовину перестаем быть женщинами. И таким образом, мы наполовину женщины, наполовину мужчины, днем спим, ночью летаем бомбить». Говорили еще, что, когда какой-то У–2 из мужского полка попал к немцам, «все, особенно офицеры, бросились бежать к машине, надеясь своими глазами увидеть летчиц. Но там были парни. И все ж таки их заставили раздеться догола».[436]
Этой глупой выдумке «ночные ведьмы» поверили. Удивительно: они уже столько месяцев были на фронте, столько видели страшного, но в них жила все та же наивность, свойственная молодым, все тот же недостаток жизненного опыта. И, сея своими бомбами смерть, многие из них еще никогда вблизи не видели трупа врага.
Первый труп немца Наташа Меклин увидела как раз тогда, в феврале 1943-го, на станции Расшеватка. Здесь еще день назад были немцы, которых прогнал кавалерийский корпус генерала Кириченко, прославившийся в боях за Кавказ. В поселке догорали пожары, повсюду лежали трупы людей и лошадей. На обочине ведущей к аэродрому дороги Наташа и ее летчица Ира Себрова наткнулись на убитого немца. Он лежал за бугорком, и Наташа чуть об него не споткнулась. Девушки остановились, чтобы рассмотреть. Они молчали. Немец был молодой, без мундира, в голубом нижнем белье. «Тело бледное, восковое. Голова запрокинута и повернута набок, прямые русые волосы примерзли к снегу».[437] Казалось, что он только что обернулся и в ужасе смотрит на дорогу, чего-то ожидая.
До этого Наташа и Ира довольно смутно представляли себе, как «конкретно выглядит» та смерть, которую они каждую ночь сеют. «Подавить огневую точку», «разбомбить переправу», «уничтожить живую силу противника» — все это звучало привычно и обыденно. Они знали, что каждая смерть врага приближает победу, для этого они и пошли воевать. Но теперь, глядя на бескровное лицо убитого, на котором не таял свежий снег, на «откинутую в сторону руку со скрюченными пальцами», Наташа испытывала сложные чувства: подавленность, отвращение и, как ни странно, жалость. «Завтра я снова полечу на бомбежку, — думала она, — и послезавтра, и потом, пока не кончится война или пока меня не убьют…»
«Фронт км за 150, — написала Галя второго февраля. — Завтра летим догонять».[438]
Снова и снова перелетали с направлением на Краснодар: 4-я воздушная армия поддерживала Северо-Кавказский фронт, быстро двигавшийся к столице Кубани. «Мы летаем. У меня уже 28 боевых вылетов. Мы сейчас в Джерелиевском. Привыкли не спать ночами, независимо от того, работаем или нет. Тут как на передовой. Шныряют разведчики врага. И все время самолеты. Фашисты стягивают к Керченскому проливу всю свою технику и войска с Кавказа. А мы, значит, клюем их сверху. Взяты Ростов, Шахты, Новошахтинск, Константиновка. А вчера известили о взятии Харькова»,[439] — писала она 17 февраля. События развивались так быстро, что освобождение Краснодара, которое произошло всего за пять дней до этого, для нее уже ушло в прошлое.
Ростов-на-Дону освободили через четыре дня после Краснодара.
Истребительные полки авиадивизии Сиднева перелетели в Ростов сразу после его освобождения. Им поставили новую задачу: прикрывать с воздуха Ростов и места сосредоточения советских войск, которые подтягивали, готовя наступление дальше, к Азовскому морю. 9-й полк разместили на гражданском аэродроме Ростова, полки Еремина и Баранова — на аэродроме Военведа, а 85-й полк — на аэродроме Ростсельмаша, вдоль кирпичной стены которого немцы сложили штабелями около пяти тысяч авиационных бомб разного калибра и веса, и бросили их при отступлении.[440] Если бы немцы попали в этот штабель хотя бы одной бомбой, от полка, да и от соседнего с аэродромом завода ничего бы не осталось. К удивлению замполита Панова, убирать эти бомбы никто не спешил: то ли не было сил, то ли «сказывался фронтовой фатализм, которому поддавались многие, устав играть в прятки со смертью». Летчики не волновались, не думали, что задержатся здесь, ведь последние два месяца аэродромы менялись все время. Однако в Ростове они пробыли долго, сначала поддерживая наступление, потом — оборону.
Шла операция по освобождению Донбасса, основного угольного бассейна страны. Окрыленный успехом советский генеральный штаб поставил своим войскам поистине наполеоновские задачи. Согласно плану «Скачок», утвержденному Ставкой Верховного главнокомандования 20 января, «армии Юго-Западного фронта, нанося главный удар… отрезают всю группировку противника, находящегося на территории Донбасса и в районе Ростова, окружают ее и уничтожают, не допуская выхода ее на запад и вывоза какого бы то ни было имущества». Войска Южного фронта одновременно с операцией «Скачок» должны были разгромить ростовскую группировку немецких войск, освободить Ростов-на-Дону и Новочеркасск и в дальнейшем развивать наступление вдоль побережья Азовского моря.
Немецкое командование опасалось, что Донбасс будет потерян, и подтягивало туда войска, перебрасывая дивизии. Начав наступление, армии Юго-Западного фронта сразу столкнулись с трудностями. Им пришлось форсировать реки Дон и Северский Донец по льду под сильным огнем артиллерии, минометов и авиации. Советские части прошли за два месяца с боями сотни километров. Они были утомлены и потрепаны, тылы отстали. Тем не менее наступление поначалу развивалось: Юго-Западный фронт освободил Купянск, Изюм и наступал на Харьков. На другом секторе, создав плацдарм на правом берегу Северского Донца, советские части захватили сильно укрепленную станицу Крымская, затем — Славянск, откуда можно было продолжить наступление на Краматорск и далее на Ворошиловград. «А где же техника?» — встревоженно спрашивали горожане в Славянске у военных из ворвавшихся в город передовых частей. «Техника подойдет», — отвечали те, однако этого не произошло.[441]
В тот же день, 17 февраля, немцы нанесли сильный контрудар, которому ослабленные советские части не смогли противостоять. К 24 февраля Славянск был почти полностью окружен. Немцы нещадно бомбили отступавших. Борис Иванищенко, оказавшийся с отступающими советскими частями в Славянске 28 февраля, вспоминал, как немецкие самолеты среди бела дня начали массированный налет на переполненный отступающими город. «Грохот, пыль, дым, крики, ржание обезумевших лошадей, озверевшие лица шоферов и ездовых, не имевших возможности продвинуться вперед в этой каше. А сверху раз за разом заходили на бомбежку все новые и новые самолеты, пикируя и поливая пулеметным огнем человеческое месиво…» Правое крыло Юго-Западного фронта отошло за Северский Донец, оставив открытым левое крыло Воронежского фронта, по которому немцы нанесли сильный удар.
Немецкое контрнаступление остановило и продвижение вперед дивизий на соседнем участке, 14 февраля освободивших Ворошиловград. Они продвинулись до 16 февраля на сто километров, однако уже 18-го были отрезаны. Только 3-я гвардейская армия еще несколько дней пыталась контратаковать, однако «фактически это была агония — у них не было необходимых сил…».
Войска Южного фронта, который поддерживала 8-я воздушная армия, включились в Донбасскую операцию 5 февраля. К исходу 11 февраля войска фронта форсировали реку Северский Донец и освободили десятки населенных пунктов. К 19 февраля стрелковые и кавалерийские соединения вышли к реке Миус, за которую немцы отвели войска почти без боев, заняв хорошо укрепленный рубеж. Все попытки советских частей пробиться на правый берег Миуса, прорвать заранее подготовленную там оборону потерпели неудачу. В начале марта войска Южного фронта прекратили наступательные действия и перешли к обороне по левому берегу Миуса.
Войска Юго-Западного фронта продолжали контратаки во второй половине февраля, однако противник создал численное превосходство, вынудив их отойти за Северский Донец. Харьков и Белгород вновь оказались в руках немцев. Первая наступательная операция в Донбассе осталась незавершенной.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.