Глава 26 Это за Катю!

Глава 26

Это за Катю!

«Родная моя мама! — писала Катя Буданова 25 июня. — Я снова на фронте. Долетела благополучно. Здоровье хорошее. Приступаю к боевой работе. Мама, погибли мои четыре боевых товарища. Сейчас я вооружаю себя на беспощадную месть за них. Мамочка, ты обо мне не беспокойся. Я буду писать тебе часто, и ты мне пиши…»[520]

Подробнее Катя, только по возвращении в полк узнавшая о гибели «Бати», Алеши и Гриши Буренко, написала в письме сестре Вале.

«Дорогая моя Валюшенька! Долетела благополучно, но ты, дорогая моя, не можешь себе представить, какой удар… Помимо «Бати» и его заместителя погибли еще два — командир эскадрильи Герой Советского Союза Леша Соломатин и Гриша Буренко. И вот теперь ты понимаешь мое состояние, что значит потерять самых дорогих людей из своей родной семьи — своего полка. Это все произошло за один месяц — за мое отсутствие. Чувствовало мое сердце, поэтому я так и рвалась скорее на фронт…»[521]

Полк, когда Катя вернулась, стоял на другом аэродроме, но совсем недалеко от предыдущего: фронт совсем не продвинулся.

Командир звена из 2-й эскадрильи Иван Домнин в своих коротких воспоминаниях о Кате недоумевает, почему она не получила звания Героя. В его памяти и в памяти других однополчан она осталась настоящим героем. Домнин, часто бравший Катю ведомой, считал, что она спасла ему жизнь как минимум дважды. Как-то, садясь на аэродром около Миуса, Домнин «прозевал воздух». Оказалось, что за ним и Катей летела четверка немецких истребителей («по-воровски», выразился Домнин, хотя подкараулить самолет противника на взлете или посадке было совершенно обычным приемом). Домнин уже зашел на посадку, когда вокруг начали рваться снаряды, и он подумал, что по ним по ошибке бьют свои же зенитчики. Катя, вовремя сориентировавшись, спасла положение: осталась в воздухе и отбила атаку. Посадив самолет, она доложила пристыженному командиру эскадрильи: «Вы знаете, товарищ командир, пристали эти нахалы ко мне, еле выкрутилась, аж пот градом». Домнин, отдав должное ее чувству юмора, признался, что сам он немцев не видел. «За то, что меня не сбили, большое спасибо тебе».[522]

Второй случай, когда Буданова, как считал Домнин, спасла его, произошел совсем незадолго до ее гибели. Вместе с Катей он прикрывал штурмовиков, вылетевших на цель у Миуса. Налетели «мессера», и, увлекшись атакой, Домнин не видел, что по нему ведет огонь еще одна пара немецких истребителей, — снова, по его собственному выражению, «прозевал воздух». Эту атаку смогла отбить Катя, которая тогда, как и Домнин, сбила немецкий истребитель.

Стояло жаркое-жаркое степное лето, летчики 296-го полка, как и год назад, выбивались из сил. Немцы из-за небольшого количества самолетов в своих ВВС начали перебрасывать авиагруппы между фронтами и к середине июля, пользуясь наступившей плохой погодой под Курском, перебросили оттуда часть воздушной эскадры «Удет». Летчики 296-го полка иногда делали по пять боевых вылетов в день, по ночам плохо спали, не могли есть между вылетами, да и обед, когда его привозили на аэродром, был несъедобным из-за постоянно налетавших стаями и падавших в борщ полевых блох.[523]

Удивительно, но, несмотря на страшное дневное напряжение, по вечерам после ужина, если только находились желающие устроить танцы, Литвяк и Буданова по-прежнему «любили потанцевать». Как и раньше, Катя часто танцевала за парня.[524] Об этих вечерах, которых было всего два или три, не пишут биографы Литвяк. Если им верить, то после гибели Леши Лиля хотела только одного: «воевать и мстить за него». Но то, что Лилька ходила на танцы, — неужели это означало, что Леша уже ушел для нее в прошлое? Валя Краснощекова считала, что это просто разрядка после страшного напряжения дня, способ поддержать ребят, своих боевых товарищей.[525] Теперь с Лилей снова была Катя, которую она очень ждала, смелая и неунывающая. Но они пробыли вместе совсем недолго.

8-я воздушная по-прежнему поддерживала армии Южного фронта, который проводил перегруппировку, готовясь нанести удар. Сначала силы — десятки тысяч людей, тысячи орудий и сотни танков — перемещали только по ночам. Но июльские ночи короткие, так что к 14 июля командующий разрешил совершать марши и днем.[526] Огромные колонны машин двигались по фронтовым дорогам круглые сутки, нуждаясь в защите с воздуха: их бомбили большие группы бомбардировщиков, переброшенные из других мест, в том числе с Курского направления. К 17 июля требовалось быть в полной готовности, чтобы нанести удар по участку фронта длиной в тридцать километров — Дмитриевка — Куйбышево — Ясиновский и прорвать там оборону противника.

Вечером 16 июля, поднявшись на патрулирование в район села Куйбышево, Лиля Литвяк участвовала вместе с Яками из других частей (всего советских истребителей было восемь) в бою с примерно тридцатью немецкими бомбардировщиками, которые, как насчитали советские летчики, сопровождало восемь «мессершмиттов». Вылет этот был уже вечером, последний. Литвяк подбила бомбардировщик, Ю–88, который «после атаки со снижением и резким переворотом, сбивая с плоскостей пламя, ушел в западном направлении». Пилот, как отмечало донесение, «падения не видела, так как была атакована “мессерами”». Литвяк повезло: она сажала самолет «на пересеченной местности» около села Дарьевка, совсем недалеко от своего аэродрома, и посадила благополучно. Лилин самолет подбили: как отмечалось в другом документе, «самолет имеет пробоины фюзеляжа, левый бензобак, водосистема, воздушная система», из-за чего имеющую «большие повреждения» машину отправили в «заводской ремонт». Это был не тот самолет, на котором она обычно летала; на свой, номер 16131, который обслуживал Коля Меньков и в кабине которого она во время дежурства выцарапала «мама» и свои инициалы — «ЛЛ», она села уже на следующий день: от отдыха, несмотря на ранение, отказалась, сказав: «Я хочу летать на боевое задание, сейчас некогда отдыхать».[527]

Бои, и на земле, и в воздухе, шли с колоссальной интенсивностью. «Наиболее напряженным периодом боевой работы являлся период с 17.7 до 6.8.1943 года», — отмечал в донесении Крайнов, прибавляя, что основной задачей полка в этот период было «прикрытие штурмовиков и бомбардировщиков путем сопровождения над полем боя».

Советское наступление началось рано утром 17 июля, после артиллерийской подготовки. Однако первая атака сразу же захлебнулась: слишком силен был артиллерийский огонь противника и атаки с воздуха. Телефонист из роты связи Александр Брехов вспоминал: «Мы прорвали их фронт и сумели продвинуться вперед на несколько километров, но понесли большие потери. Немцы напустили на нас столько авиации, что буквально разнесли наш передний край. Их пикирующие бомбардировщики атаковали непрерывно, одну группу в воздухе сразу сменяла другая, а в таких группах было по 18, по 36 самолетов».

За день советским частям удалось продвинуться всего на глубину от двух до шести километров, выйдя на рубеж Степановка — Мариновка, лишь немного расширив плацдарм на берегу Миуса. Противник подтягивал резервы.

У села Мариновка, по воспоминаниям очевидца, «жестокий бой велся днем и ночью, каждый метр земли освобождался с боем». Перед деревней лежали трупы людей и лошадей, немцев и русских. Раненых ночью 17-го отвели к переправе и отвезли в тыл. В следующие дни Мариновку нещадно бомбили «Юнкерсы», каруселью заходя на бомбометание. Вскоре к селу прорвались немцы, советские войска отошли к кургану Саур-Могила, в очередной раз попав там под страшную бомбежку. Немцы продолжали контрнаступление, и поселок Саур-Могила «как-то опустел». Советское наступление захлебывалось.

Во второй половине дня 18 июля на правом берегу Миуса остался советский плацдарм примерно десять на десять километров. Подтянутая в помощь 5-й ударной армии, 18-го включилась в активные боевые действия 2-я гвардейская армия, которая должна была попытаться развить наступление и выйти на рубеж реки Крынки. Именно там и тогда при сопровождении штурмовиков погибла Катя Буданова.

Восемь штурмовиков, вылетевших в район села Покровское недалеко от Артемовска, они сопровождали всего лишь парой — лейтенант Катя Буданова и младший лейтенант Алехин. О том, что с ними случилось, стало известно со слов пилотов штурмовиков, которых эти два Яка защитили хорошо, отбив все атаки. На них напало шесть Ме–109, один из Як–1 ушел «домой», сопровождая подбитый Ил. Это был самолет Алехина, который, однако, на свой аэродром не вернулся. Второй Як–1, согласно донесению, «после ухода “мессеров”» на высоте около двух тысяч метров «вошел в отвесное пике — врезался в землю и сгорел…».[528]

Писарь из полевого госпиталя 2-й ударной армии Е. Швырова первой оказалась на месте падения самолета. Подробности она рассказала в письме, написанном в московскую школу № 63, в которой создали музей Кати Будановой. Она писала: «Воинская служба моя проходила в полевом подвижном госпитале, который находился в составе 2-й гвардейской армии. Июль — август 1943, когда шел штурм на Миус-реке, мы дислоцировались в селе Новокрасновка Антрацитовского района Ворошиловградской области».[529]

Швырова вспоминала, что бои шли такие жаркие, что из-за грохота снарядов и шума авиации в штабе можно было разговаривать, только крича друг другу на ухо.

«И вот так случилось, — продолжала автор письма, — что я оказалась на улице и мое внимание привлек снижавшийся самолет. Я поняла, что летчик ранен или убит; самолет упал и мгновенно вспыхнул…

Село расположено в низине, а самолет упал на пригорке, пока я его одолела, этот пригорок, самолет уже догорал, а летчица (это была Катя Буданова) лежала рядом с самолетом окровавленная, парашют окровавленный».

То, что обгоревший окровавленный труп был телом женщины, нашедшие Катю узнали из документов, которые были с ней. Похоронили ее деревенские женщины, а писарь Швырова и ее товарищи долго перечитывали письма, которые нашли у Кати, и пересматривали фотографии, только позже отослали все в Москву катиной сестре Вале. Среди писем было письмо Кате от Михаила Баранова и катино недописанное письмо матери. Были разные фотографии: в военной форме у самолета, в гражданской одежде и, совсем молодая, в красивой шляпе. Эти снимки Швырова хорошо запомнила — не верилось, что это фотографии девушки, которую переломанную, в крови, Швырова нашла у обломков самолета.

Девушки в штабе, хотя видели всякое, были потрясены гибелью летчицы. Ровно через день на том же пригорке упал и так же сгорел немецкий самолет. «Тогда у всех, как по команде, вырвался вздох: “Это за Катю!”»

Некролог на Катю, опубликованный в газете «Сталинский воин», подписали и начальники, и рядовые летчики, ее товарищи по полку: вслед за Хрюкиным, Сидневым, Голышевым и Шестаковым шли имена Литвяк, Линовицкого, Сошникова и других людей, которые были с ней рядом на фронте.[530]

Биографы Литвяк и Будановой писали, якобы со слов однополчан, что через несколько дней после того, как деревенские женщины похоронили Катю, в Новокрасновку прилетала девушка-летчица, белокурая, невысокого роста. Она спросила, где похоронили Катю, и ходила на могилу. Без сомнения, это была Лиля Литвяк.

Но это выдумка. В Новокрасновке не было аэродрома, а Як — не У–2, посадить его там было негде. На похороны Кати приезжали на полуторке с женщиной-шофером несколько человек из полка, летчиков и техников — все, кто в этот момент жестоких боев смог поехать.[531] Лиля не ездила на могилу к подруге, она все время была в воздухе. В день похорон, 19-го, она сбила еще один немецкий самолет.[532]

После гибели Кати Валя Краснощекова Лилю почти не видела: Литвяк летала в другой эскадрилье, и шли такие бои, что не продохнуть.[533] Валя про Лильку часто думала, жалела ее, потому что Литвяк осталась совсем одна, и решила, когда представится момент, просить командира полка, чтобы ее перевели в ту же эскадрилью. Но командир полка Голышев через два дня после Кати Будановой тоже погиб.

21 июля был плохой день: из вылета по сопровождению Илов не вернулись командир полка Голышев, Лиля Литвяк и ее ведомый Дима Свистуненко. Майор Крайнов писал в донесении, что командир полка ушел на задание пьяный: его пытались остановить начальник штаба Смирнов и полковой особист лейтенант Перушев. Голышев «послал Перушева матом». Для интеллигентного, строгого Голышева такое поведение не было типичным, однако возможно, что сказался сильнейший стресс последних недель, опасные задания по сопровождению штурмовиков, постоянные потери.[534] Голышев, вероятно находясь в пьяном азарте, считал, что он в прекрасной форме, поэтому особиста, которого, как и большинство людей в его полку, сильно недолюбливал, слушать не стал.

Они сопровождали шесть Илов в район деревни Криничка, близко от реки Крынка, где советские войска все еще обороняли маленький плацдарм, безуспешно пытаясь контратаковать. Над целью штурмовиков атаковала большая группа «мессершмиттов». Как докладывал начальник штаба Смирнов, «Литвяк прибыла в часть 22.7.43 г., доложила, что она была в бою подбита и преследовалась Ме–109 до земли, произвела ВП (вынужденную посадку) на фюзеляж в районе Новиковка».[535]

Когда по расчетам в самолете должно закончиться горючее, механики начинали ждать свои самолеты назад, высматривать их в небе — они их как-то узнавали еще издалека. «Мой летит», — говорил кто-то, а те, кто не дождался свою машину после того, как горючее по времени уже кончилось, еще какое-то время ждали, а потом в подавленном состоянии уходили со стоянки. Теперь надежда была на то, что самолет сел где-то на вынужденную посадку и пилот подаст о себе весточку. Так было в тот день и с Колей Меньковым: его самолет не вернулся и ему ничего не оставалось, как ждать и надеяться на лучшее.

Литвяк, с царапинами на лице, но невредимая, появилась в полку уже на следующий день, и механик поехал на полуторке с шофером-женщиной вызволять ее самолет.[536] Литвяк рассказала, что налетела большая группа «мессеров» и они приняли бой, но о том, что случилось с Голышевым и Свистуненко, ничего конкретного сказать не могла.

Судьба очень хорошего парня Димы Свистуненко, пришедшего в полк после полка ночных бомбардировщиков, в составе которого он воевал под Сталинградом, стала известна лишь в сентябре. После прорыва Миус-фронта в примерный район падения его самолета, указанный Литвяк, выехал полковой особист гвардии старший лейтенант Перушев. Помогли местные жители, к которым он обратился: около хутора Михайловский Перушев нашел самолет, на котором летал Свистуненко, — Як–1 с хвостовым номером 28. Около самолета Перушев нашел, если верить донесению Крайнова, труп с отдельно лежащей головой, опознать который было невозможно. «Единственные приметы — это на нем была суконная рубашка, которая сохранилась в целости, и брюки. Документов обнаружить не удалось, так как карманы в рубашке и брюках были вывернуты».

Жители хутора рассказали Перушеву, что произошло. Самолет Свистуненко подбил немецкий танк (видимо, пулеметной очередью). Летчик развернул самолет на 90 градусов и взял курс на восток, но мотор начал давать перебои, и летчик «стал производить посадку прямо на склоне горки по канавам». Удачно посадив самолет на фюзеляж, летчик вылез из кабины. Мы не знаем, видел ли Свистуненко, что к нему едут немецкие мотоциклисты, вылез ли он для того, чтобы вести с ними бой, или не видел немцев и надеялся скрыться. Как бы то ни было, увидев двух подъехавших к нему мотоциклистов, он поднял руки, как будто хотел сдаться, и, как только немцы начали слезать с мотоциклов, выхватил пистолет и застрелил обоих. С другой стороны к нему уже бежали немецкие автоматчики. Перед тем как выстрелить последним патроном в себя, Дима попрощался со своей любимой машиной. «Летчик обвернулся, сняв с себя шапку, помахал лежащему самолету, произвел выстрел и упал, — писал Крайнов. — Подошедшие к нему автоматчики постояли возле него и ушли». Местные летчика не похоронили, потому что тогда же, в ночь с 21 на 22 июля, хутор оказался на линии фронта и их эвакуировали в тыл.

Перушев похоронил Свистуненко, которому в ноябре исполнилось бы двадцать два года, на деревенском кладбище, сделав ему с помощью местных жителей гроб и памятник, на котором написал, что Свистуненко погиб как герой. Над могилой он отдал погибшему пилоту салют. Доброе имя Свистуненко было восстановлено, его родные теперь имели право на пенсию. А командира полка Голышева, пропавшего в том же районе, Перушев найти не смог. Его нашли через тридцать лет школьники, искавшие самолет и останки Лили Литвяк.

Жительница села Артемовка Закутняя Анна Лаврентьевна рассказала школьной экспедиции, что она видела, как немцы в районе Красной Горы сбили самолет. Он загорелся в воздухе и упал прямо на немецкую батарею. Летчик не выпрыгнул, скорее всего, был ранен. Его выбросило из кабины взрывом, и он был еще жив, когда прибежали немцы. Летчика тут же расстреляли.[537]

Немцы ушли, и местные женщины похоронили летчика возле разбитого самолета, который стал ему своеобразным памятником. Так делали часто, — не потому, что хотели оставить летчика с его машиной, а просто потому, что перенести куда-либо не было возможности. А для летчика его самолет становился, конечно, лучшим памятником. Лицо погибшего летчика Анна Лаврентьевна запомнила так хорошо, что через много лет сразу узнала его на групповой фотографии. Только глянув на показанное школьниками фото, она закричала: «Ой, деточки, вот же он!» Председатель сельсовета выделил телегу, и старуха показала экспедиции высокий обрыв, под которым в глубокой воронке и вокруг нее валялось множество обломков самолета. Там же потом нашли и останки командира 73-го истребительного полка Ивана Васильевича Голышева.

Поплутав с девушкой-шофером по деревням — спросить было некого, все местные жители были эвакуированы, ведь линия фронта была совсем рядом, — Меньков наконец нашел нужную деревню, около которой в высоком бурьяне лежал «на брюхе» Як — тот самый, под номером 16131, который он знал как свои пять пальцев.[538]

Несомненно, самолет побывал в переделке: у него был пробит радиатор, поврежден мотор, винт погнут при посадке «на брюхо». Подошли солдаты-связисты, один из них азиат, видевшие эту аварийную посадку. «Самолет сел, — рассказали они Коле, — считай, упал в бурьяне». Прибежав туда, они стали искать летчика, звать его. Тут, как они со смехом рассказали Менькову, они услышали тоненький голос: «Я летчик», но никого не увидели: бурьян был намного выше, чем Лиля Литвяк. Скорее всего, бурьян ее и спас, закрыв самолет от огня с немецкой стороны. Когда она подошла к солдатам, лицо ее было испачкано машинным маслом и кровью: она при жесткой посадке ударилась носом о прицел. Поев со связистами и переночевав в их части, Литвяк уехала утром на попутной машине.

«У самолета был разбит правый блок и картер двигателя», — вспоминал Меньков, и, как рассказали связисты, линию фронта Литвяк перетянула с трудом, сев «на пузо» всего в семистах-девятистах метрах от передовой. Меньков с другим техником доставили самолет в часть на полуторке, подняв его с помощью привезенных с собой баллонов с воздухом и закрепив хвост на машине: передние колеса самолета ехали по земле. «№ 16131 ремонтируется при части», — докладывал Смирнов. У самолета заменили мотор и ремень планера, и через пять дней он снова был готов к работе. Механик Меньков точно помнил, что на его самолете Литвяк сделала до своего исчезновения еще семь боевых вылетов.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.