Allegro

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Allegro

Весь день работа спорилась, и, когда Джон Леннон покидал студию звукозаписи «Фабрика пластинок» в Манхэттене, был уже поздний вечер. Сумерки окутали Нью-

Йорк, обнажив, словно пораженные цингой десны, неоновые рекламы. Жена Джона — Йоко Оно предложила поужинать где-нибудь в городе, но усталый Леннон решил ехать прямо домой. Лимузин студии подвез их к «Дакоте», старому — ему уже сто лет — роскошному, в готическом стиле кооперативному дому в пересечении 72-й стрит и авеню Сентрал-парк Вест, где живут многие известные представители артистического мира Нью-Йорка.

Леннон вышел из машины и направился к подъезду — массивным витым железным воротам. Швейцар уже распахивал перед ним калитку, когда кто-то окликнул его:

— Мистер Леннон!

Леннон оглянулся. В двух шагах от него стоял молодой мужчина в джинсах, белой тенниске, бежевом свитере и авиационных очках. Леннон узнал его. Утром этого же дня он надписал ему пластинку — последний только что поступивший в продажу диск «Двойная фантазия». Но на сей раз в руках мужчины был не диск, а пистолет системы «Смит и Вессон» 38-го калибра, так называемый «Андерковер» («тайный», «подпольный») — стандартное оружие полицейских детективов. Леннон застыл. Мужчина пригнулся и, держа пистолет на вытянутых руках, как это принято у агентов ФБР, стал стрелять в самого знаменитого из четверки «экс-битлзов». Первый же выстрел оказался смертельным. Он пробил навылет грудную клетку и левое легкое жертвы. Затем последовало еще три выстрела.

— Я ранен, — прошептал Леннон и повалился у входа в вестибюль. Кровь хлынула горлом, и он потерял сознание.

Вызванные швейцаром полицейские не стали дожидаться «скорой помощи», уложили в свой автомобиль истекающего кровью Леннона, усадили рядом с ним бившуюся в истерике Йоко Оно и помчались в госпиталь имени Рузвельта, находившийся неподалеку — что-то около мили — на 58-й стрит Вест. Леннон был уже мертв, когда его вкатили в операционную. Врачи делали все, чтобы вернуть ему жизнь. Но их ожесточенные, остервенелые попытки были напрасными. Наконец они смирились с неизбежным и уступили тело убитого представителям судебной экспертизы…

Ровно два месяца назад — 9 октября 1980 года Джону Леннону исполнилось сорок лет…

— Он будет жить? Его спасут? — продолжала повторять, как сомнамбула, Оно, когда продюсер Леннона Дэвид Геферрен вез ее обратно в «Дакоту».

Покушавшийся не собирался бежать. Он хладнокровно засунул револьвер в карман брюк, извлек из другого кармана книжку в мягком переплете — «Над пропастью во ржи» Джеймса Сэлинджера — и преспокойно погрузился в чтение.

— Ты знаешь, что натворил? — набросился на него швейцар.

— Конечно, знаю. Я только что застрелил Джона Леннона, — ответил убийца, отрываясь от книги. На его губах блуждала глупая, самодовольная улыбка.

Толпа перед «Дакотой» росла. Узнав, кого убили, одни начинали плакать, другие пытались устроить самосуд над стрелявшим. С огромным трудом полиции удалось отстоять его и доставить в уголовный суд Манхэттена. Суд установил имя покушавшегося. Им оказался некто Марк Дэвид Чэпмен, частный детектив из Ваикики (Гавайские острова) двадцати пяти лет от роду. Помощник окружного прокурора Ким Хогрефи предъявил Чэпмену обвинение в убийстве Леннона. Назначенный судом адвокат Герберт Алдерберг пытался утверждать, что его подзащитный «потерянная личность, которая не понимает, что происходит, и не отдает отчета в своих поступках». Помощник прокурора решительно возражал. Он говорил, что Чэпмен действовал «сознательно, спокойно, хладнокровно, предумышленно», что он купил пистолет, занял две тысячи долларов и приехал с Гавайев в Нью-Йорк специально для того, чтобы убить Джона Леннона.

Выслушав обе стороны, судья Мартин Реттинджер распорядился отправить Чэпмена в госпиталь «Беллвью» на тридцатидневное психиатрическое освидетельствование для установления степени вменяемости убийцы — может ли он предстать перед судом или должен коротать свой век в сумасшедшем доме…

Убийство Джона Леннона произошло в «удачное и Удобное» время — около одиннадцати часов вечера, как Раз накануне передачи последних известий по телевидению и радио. Словно стая изголодавшихся волков, набросилась «электронная медия» на кость — сенсацию, которую ей вновь подбросило общество насилия. Репортеры крупнейших телекомпаний, подобно эстафете, передавали друг другу тело Леннона, завернутое в зеленый брезент и перехваченное ремнями: от готической «Дакоты» через госпиталь имени Рузвельта и офис судебной экспертизы в городской морг. По всему пути следования стояли сотни, тысячи людей, потрясенные, ошеломленные бессмысленной смертью своего кумира. Телевизионные камеры беспощадно, как хирургические скальпели, скользили по их заплаканным лицам. Микрофоны, как зонды, вводились в их сердца. Где-то далеко, на Гавайях, в волшебном городе Гонолулу подняли с постели Глорию Эйб, жену убийцы, тоже японку, как и жена, вернее, уже вдова Леннона. Где-то далеко, в Джорджии, в не менее волшебном городе Атланте репортеры ломились в дом отца покушавшегося, рыскали по следам его школьных товарищей. Где-то далеко, в Англии, на буколической ферме в Сассексе накрыли «экс-битлза» Пола Маккартни, белого как полотно. «Джон был великий парень… Его не будет хватать всему миру… Это невыносимо…» — твердил он одно и то же, пока его не усадили в машину и не увезли. (Время по Гринвичу показывало четыре часа утра. В тот же день Пол Маккартни нанял несколько детективов за 240 долларов в сутки, чтобы они несли двадцатичетырехчасовую охрану его поместья и семьи. Он хорошо знал, что некоторые убийства носят эпидемический характер.) «Экс-битлз» Ринго Старр прервал отпуск, который он проводил в Европе, и вылетел в Нью-Йорк, окруженный плотной стеной телохранителей. Последний из четверки «битлзов» — Джордж Харрисон отменил все концерты и ушел в подполье.

Телевидение работало эффективно, слаженно, без сучка и задоринки, ликуя и содрогаясь. Казалось, убийство Джона Леннона было заранее запрограммировано и «электронная медия» основательно подготовилась к нему. «Смит и Вессон» 38-го калибра на какое-то время нахально устранил с авансцены все остальные новостии— формирование кабинета Рейгана, ирано-иракский конфликт, положение в Польше, последние данные о заложниках в Тегеране и о котировке биржевых акций на Уолл-стрите. «Смит и Вессон» 38-го калибра справлял свой очередной бенефис, не желая делить ни с кем огни рампы. Лишь всемогущая реклама иногда врывалась в эстафету убийства, превращала ее на пару-другую минут в хоровод пошлости и снова исчезала с голубого экрана, кокетливо махнув на прощанье мехами и колготками, ожерельями и сумочками, короче, всем содержимым «этой маленькой корзинки» потребительского общества, вмещающей все, «что угодно для души», кроме самой этой души, разумеется. Затем вновь вступал в свои права его величество «Смит и Вессон», только что, как выразился один из репортеров, «изъявший из обращения» Джона Леннона. Звукооформители, видимо, стараясь попасть в такт событиям, сопровождали репортерскую трескотню музыкой «битлзов» из диска «Револьвер» и песенкой под названием «Счастье — это еще теплый пистолет». Слово «диск» невольно ассоциировалось с магазинной коробкой — не с рождественскими подарками, а с патронами, и на память невольно приходили слова Джона Леннона из его последнего, предсмертного интервью «Плейбою» о том, что название песенки «Счастье — это еще теплый пистолет» было взято им из заголовка какого-то каталога по продаже огнестрельного оружия.

Холодный труп — «оборотная сторона» теплого пистолета…

Радио вело себя куда благороднее телевидения. Диск-жокеи, выроосшие на музыке «битлзов», откровенно плакали, а не лицемерно комментировали. Они сделали то, что было самым правильным, самым уместным — предоставили слово «битлзам», их музыке, и она, уже успевшая стать несколько старомодной, даже классической на фоне современной поп-культуры, в особенности «панка», рвалась в ночную мглу из радиоприемников автомобилей, из транзисторов, сидевших, как голуби, на руках траурных толп, рвалась и плакала, рвалась и плакала, ища защиты и сострадания.

На следующее утро заговорила «тяжелая артиллерия». Бывший премьер-министр Англии Гарольд Вильсон охарактеризовал убийство Леннона как «большую трагедию» и явно неуместно прихвастнул тем, что именно по его представлению королева Великобритании Елизавета II возвела «битлзов» в ранг кавалеров Британской империи. Мистер Вильсон «забыл» упомянуть о том, что Джон Ленном впоследствии возвратил сейнтджеймскому двору кавалерский орден, заявив: «Мне стыдно именоваться британцем в свете того, что происходит во Вьетнаме и Биафре».

Президент Картер назвал убийство Леннона «бессмысленным». Но и он не был откровенным до конца. Он тоже «запамятовал» кое о чем — о своем предвыборном обещании запретить продажу и производство пистолетов, известных под названием «Специально для субботней ночи», и другого огнестрельного оружия. Соответствующий законопроект, разработанный еще в 1977 году, так и остался в недрах министерства юстиции. Он даже не дошел до Капитолия, задушенный могущественным оружейным лобби во главе с Национальной стрелковой ассоциацией.

Будущий президент Соединенных Штатов Рональд Рейган был, по крайней мере, откровеннее своего предшественника.

— Что вы думаете об убийстве Джона Леннона? — спросили его репортеры, когда он прибыл из Лос-Анджелеса в Нью-Йорк и нанес визит нью-йоркскому архиепископу кардиналу Теренцу Куку.

— Ну, что можно сказать по этому поводу? — ответил, несколько смешавшись, Рейган. — Это еще одно свидетельство того, что нам пора положить конец трагедиям подобного рода. Надо что-то предпринять против насилия на улицах наших городов. Мы обязаны найти решение этой проблемы.

Затем Рейган добавил, что, несмотря на убийство Леннона, он по-прежнему выступает против законодательного ограничения и тем более запрещения торговли и владения огнестрельным оружием. Рональд Рейган отвечал на вопросы репортеров, стоя на лестнице у парадного входа в кафедральный собор Святого Патрика, где отпевали братьев Кеннеди — Джона и Роберта, президента и сенатора, убитых и не отмщенных.

Супруга Рейгана Нэнси заявила, в свою очередь, что она всегда держит в верхнем ящике ночного столика, «на всякий случай, для самообороны», маленький револьвер, обращению с которым научил ее муж. Она не знает, какой он системы, и еще никогда не пускала его в дело. «Ронни часто бывал в отлучке, выступая с речами и лекциями, и я оставалась дома одна», — пояснила госпожа Рейган. Интервьюировавшие ее репортеры шутливо заметили, что, после того как она переедет в Белый дом и перейдет под охрану секретной службы, «маленький револьвер» ей уже больше не понадобится.

— По-видимому, так оно и будет, — подтвердила, улыбаясь, госпожа Рейган.

Но в Соединенных Штатах кроме президентской четы проживает еще около 230 миллионов американцев. И никто из них не прописан на Пенсильвания авеню, 1600 (почтовый адрес Белого дома), никто из них не пользуется услугами секретной службы, и не каждый может платить ежедневно по 240 долларов частным детективам. И вот ежегодно 20 тысяч из этих 230 миллионов умирают от огнестрельных ран. Один человек каждые пятнадцать минут — свидетельствует статистика, свидетельствует бесстрастно, как это ей и положено. Впрочем, как показывает уже не статистика, а история — и давняя, и не столь уже давняя, — наличие секретной службы еще далеко не гарантирует неприкосновенность и безопасность даже высоких обитателей Пенсильвания авеню, 1600.

Какая горькая ирония судьбы — «битлзов» впервые привез в Соединенные Штаты знаменитый импресарио Эд Салливэн в начале 1964 года, привез для того, чтобы, говоря его же словами, «дать Америке несколько забыться и отвлечься после шока, произведенного убийством президента Джона Фитцджеральда Кеннеди».

Молодые парни из Ливерпуля, полные жизни и задора, появились в телевизионном «Эд Салливэн шоу» и сразу же завоевали Америку своей незатейливой песенкой «Я хочу держать твою руку», своим простым, как мычание оптимистических бычков, «йе, йе»…

В ночь убийства Джона Леннона все, как один, телевизионные каналы неоднократно прокручивали эту памятную ленту, эту незабываемую запись, навеки вошедшую в летопись «электронной медии» наряду с любительским фильмом зеваки Эйба Запрудера, запечатлевшего своим дешевеньким киноаппаратом несколькими днями раньше убийство президента Кеннеди в Далласе. «Я хочу держать твою руку», — пел на экране молодой, двадцатитрехлетний Леннон под поощряющим взглядом Эда Салливэна, и аудитория тинэйджеров ревела от восторга, рвала на себе волосы, царапала щеки, истерически плакала. «Я хочу держать твою руку…» Рука убитого Леннона беспомощно свисала с носилок, а толпа бывших тинэйджеров, повзрослевших на двадцать лет и постаревших на добрую сотню, стояла в гробовом молчании перед «Дакотой», этим инородным готическим телом в чреве Нью-Йорка. Никто не рвал на себе волосы, не царапал щек, а если кто и плакал, то скупо, украдкой. И пели вчерашние тинэйджеры не «йе, йе», простое, как мычание оптимистических бычков, а «Все, о чем мы просим, это — дайте миру шанс» — песню Леннона, ставшую гимном антивоенных маршей времен агрессии во Вьетнаме. Они пели, подняв над головами руки с растопыренными знаком победы указательным и средним пальцами, и как-то само собой, незаметно телевизионный репортаж 8 декабря 1980 года тоже начинал походить на хронику давних лет.

Никто не протягивал руку помощи Леннону. (Закадровая музыка тщетно играла «Не1р!».) Никто не давал миру шанс. Каменные джунгли Нью-Йорка, с их низменными страстями, выше подобных сантиментов.

…Когда «битлзы» впервые ступили на землю обетованную, репортеры спросили Джона Леннона:

— Какой вам показалась Америка?

— Зеленой, — ответил он не задумываясь.

В последние мгновения его короткой, насильственно оборвавшейся жизни Америка предстала перед ним красной, залитой кровью.

Леннон, несмотря пи на что, все-таки любил Нью-Йорк. За несколько дней до убийства в беседе с корреспондентом Би-би-си он говорил о том, что на нью-йоркских улицах можно потеряться, остаться неузнанным, можно сходить в кино и даже, подумать только, в ресторан, не привлекая назойливого внимания поклонников и поклонниц. А если иногда и подойдет охотник за автографом, то не беда, всегда можно отвертеться. «В Нью-Йорке я как Грета Хьюз или Говард Гарбо», — шутил Леннон, смешивая имена двух самых знаменитых отшельников — миллиардера Говарда Хьюза и кинозвезды Греты Гарбо. От последнего «охотника» Леннону не удалось отвертеться.

На последнем напетом им диске «Двойная фантазия», надписанном для Чэпмена, Джон стоит с Йоко перед «Дакотой», на той самой нью-йоркской улице, где его опознали и застрелили. Брат Йоко написал ей из Токио: «Приезжай к нам в Японию. У нас количество убийств, совершаемых в год, в двести раз меньше, чем в Америке. Это тебе не Нью-Йорк». Замечание брата вдовы Леннона задело за живое мэра Нью-Йорка Эдварда Коча. «Мы, конечно, скорбим о кончине Леннона, но причем тут наш город? — заявил мэр. — Убийца был алабамцем, проживавшим на Гавайях, а его жертва — англичанином из Ливерпуля. Лондонские газеты пишут, что убийство Леннона — «типичная нью-йоркская история», когда свобода ношения оружия превращает людей в монстров. Позвольте спросить, а разве нет монстров в Англии? Справьтесь на сей счет у северных ирландцев». Коч — старый, опытный политикан, он знает, как надо защищать честь мундира, запачканного кровью. А насчет англичан и Северной Ирландии он прав. Тут ничего не попишешь. Монстры британского колониализма чудовищны, и никто, к сожалению, не собирается упрятать их в Тауэр или хотя бы — на худой конец — на тридцать дней в сумасшедший дом вроде «Беллвью», как Чэпмена…

Кстати, о чести мундира. За день до смерти Джон Леннон пожертвовал десять тысяч долларов на приобретение пулезащитных жилетов для нью-йоркской полиции. Он заботился о ней больше, чем она о нем. Самому Лен-нону пулезащитный жилет не понадобился. Последним одеянием этого «экс-битлза», совершившего переворот не только в поп-музыке, но и в моде, был брезент того самого цвета, какой ему показалась Америка в день их первого свидания.

Пулезащитный жилет понадобился его убийце — Марку Дэвиду Чэпмену. Не в смирительной рубашке, а в этом самом жилете доставили его на следующий день в здание суда. На суд скорый и правый? Нет. Он был лишь сторонним наблюдателем мелкотравчатой трагикомедии. Адвокат убийцы Герберт Алдерберг заявил «его чести» судье Реттинджеру, что отказывается вести дело ставшего по-геростратовски знаменитым клиента, ибо опасается за свою драгоценную — во всяком случае, для него — жизнь. «Его честь» судья Реттинджер счел причину адвокатского самоотвода вполне уважительной. Своя рубашка — в особенности без пулезащитного жилета — ближе к телу. Он удовлетворил просьбу Алдерберга, назначил Чэпмену нового адвоката, а самого обвиняемого приказал перевести из психиатрической больницы «Беллвыо» в более надежное место — в тюрьму на острове Рикер, намытом в одном из рукавов реки Ист-Ривер. (По Нью-Йорку ходили слухи, видимо, не лишенные некоторого основания, что сотни тысяч людей, собравшихся в воскресенье — 14 декабря на поминки Джона Леннона, пойдут на штурм «Беллвыо» и расправятся с Чэпменом.)

Размышляя над убийством Леннона, я вновь и вновь нахожу глубокую и трагическую символику в том, что именно проповедники ненасилия становятся жертвами террора. Вспомним хотя бы самых знаменитых из них — Махатму Ганди и Мартина Лютера Кинга. В песне «Революция», написанной Ленноном, есть такие строки:

Вы говорите, что хотите революцию,

Ну вы знаете —

Все мы хотим изменить мир.

Вы говорите, что это эволюция,

Ну вы знаете —

Все мы хотим изменить мир.

Но если вы говорите о разрушении,

То не рассчитывайте на меня…

В одном из своих последних интервью Леннон, рассказывая об убийствах Ганди и Кеннеди, настойчиво подчеркивал: «Смертная казнь не исправляет убийц. Насилие рождает насилие». С этой же меркой он подходил и к теме насилия и смерти в искусстве. В молодости Леннон считал, что художник может достичь вершин самовыражения лишь через саморазрушение. В качестве примера он приводил судьбу Ван Гога, Оскара Уайльда, Дилана Томаса, Сергея Есенина. Позже он резко изменил свои взгляды па сей счет. Это особенно ярко отразилось в его отношении к течению «панк» в поп-музыке. Одобряя некоторые стилистические новации «панка», Леннон был категорически против его философии насилия и обожествления смерти. «Я отнюдь не без ума от людей, которые разрушают себя. Когда Нейл Янг в своей песне «Ржавчина никогда не спит» утверждает, что «лучше сгореть, чем слинять», я ненавижу его. Как можно делать героев из Сида Вишиоса и ему подобных?» (Сид Вишиос — певец и гитарист из панк-группы «Пистолеты» — сначала зарезал свою подружку, а спустя некоторое время погиб сам, приняв смертельную дозу наркотиков.)

Леннон считал опасным и болезненным поклонение культу мертвых — Рудольфа Валентине Джеймса Дина, Элвиса Пресли, Мэрилин Монро, Джона Уэйна и того же Сида Вишиоса. («Вишиос» по-русски означает «порочный». Это был псевдоним певца.) «Я не хочу, чтобы мой сын Шон (ему исполнилось пять лет, когда убили Леннона) подражал Уэйну и Вишиосу, боготворил их. Чему они учат? Ничему. Смерти. Ради чего умер Вишиос? Чтобы мы могли танцевать рок-н-ролл? Но ведь это же чепуха! Что касается меня, то покорно благодарю. Я предпочитаю быть живым и здоровым».

Но мир насилия, который нельзя изменить, не разрушив, не дал Леннону насладиться роскошью жизни и здоровья. Мир насилия расправился и с этим певцом и проповедником непротивления злу. Его тело еще не успели кремировать и предать земле, а его лик уже причислили к сонму Валентино, Пресли, Монро, Уэйна н Вишиоса-порочного. Какая злая насмешка, какая грубая трагедия — человек не смог прожить жизнь, как хотел, и не смог умереть, как хотел. Более того, самим фактом своей жизни и смерти он способствует разрушению своих грез и надежд. Кто знает, сколько юношей и девушек, решив в наркотическом или неврастеническом трансе, что «лучше сгореть, чем слинять», покончат жизнь самоубийством у витых железных ворот готической «Дакоты», как это происходило у могилы Валентино в Голливуде, как это происходит у гробницы Пресли в Мемфисе?!

«Сгореть» в современной Америке — бегство в наркотики, «слинять» — бегство от реальной действительности. Они — две стороны одной и той же медали, и поэтому бороться с «горением» методом «линяния» напрасная затея, в лучшем случае донкихотство, в худшем — капитуляция, «моя хата с краю». Леннон и Оно делали все для того, чтобы их сын Шон не знал, кто его отец. Пускались на все уловки, чтобы оградить его от внешнего мира. При нем не говорили о «битлзах», не исполняли их музыки. «Рассказы о том, будто я, запершись на кухне, подобно Говарду Хьюзу, слушал все эти пять последних лет пластинки «битлзов», сущая чепуха, — говорил Леннон. Однажды, находясь в гостях, маленький Шон увидел по телевидению мультипликационный фильм «Желтая подводная лодка» и был очень удивлен, узнан среди рисованных героев своего отца в самых невероятных одеяниях и ситуациях. Леннону и Оно долго пришлось затем объяснять Шону, каким это образом его «дадди» (папочка) оказался в желтой подлодке и что все это значило. Разумеется, объяснения были также связаны с историей «битлзов», как аисты с деторождением.

Но Леннон, Оно и Шон жили не в подводной лодке, пусть даже желтой, а в реальном мире насилия, где желтизна — удел не солнца и цветов, а прессы и домов для умалишенных. Волшебная желтая подводная лодка Шона была торпедирована в понедельник 8 декабря тем же самым «Смитом и Вессоном» 38-го калибра, который изрешетил его «дадди». Йоко Оно вынуждена была рассказать сыну всю правду об отце, кем он был и кем больше не хотел быть — «битлзом».

Не знаю, сколько и что понял из рассказа своей матери юнга пошедшей ко дну желтой подводной лодки. (Мне невольно вспоминается сын покойного президента Кеннеди Джо-Джон, который радостно салютовал, прикладывая свою ручонку к воображаемому козырьку, когда тело его отца предавали земле Арлингтонского военного кладбища в Вашингтоне. Ему было весело. Бухали пушки, гремели оркестры, чеканили шаг солдаты почетного караула.) Повторяю, я не знаю, сколько и что понял из рассказа своей матери юнга пошедшей ко дну желтой подводной лодки. Но поняла ли она сама, что ни в какой морской пучине невозможно укрыться от бурь мира сего, что бегство от него на «Наутилусе» капитана Немо — тщетная затея. Морской канат мало чем отличается от веревочки из поговорки. Сколько ему ни виться, а конец все-таки будет…

«Мы все живем в желтой подводной лодке,

В желтой подводной лодке,

В желтой подводной лодке…»