Кочевые сороковые и пятидесятые
Кочевые сороковые и пятидесятые
“Место в сердце”, Или “В чем секрет вечных дружб”: из писем Э. Г. Герштейн Н. Я. Мандельштам
(Публикация и вступительная заметка П. Нерлера)
Эмма Григорьевна Герштейн воспринимается сегодня читателями как едва ли не основной оппонент Н. Я. Мандельштам и разоблачительница ее книг. Выведенная уже в “Воспоминаниях” Н. Я. не в самом привлекательном виде, после “Второй книги” Эмма Герштейн ощутила себя не только обиженной, но и оклеветанной. На книги Н. Я. она отозвалась “Мемуарами” (первое издание вышло в 1986 году в Париже, второе – в 1998 году в Санкт-Петербурге), где она не только ответила на обвинения себе и другим (в частности, Б. Рудакову), но и сама выступила со встречными исками к своей обидчице. При этом она не щадила и Осипа Эмильевича, “выводя на чистую воду” и его. Ответы Эммы Григорьевны явно проигрывали текстам Надежды Яковлевны, а ее контроткровения (про Надины “кривые ноги” и эротические практики) вызывали только улыбку: Н. Я. и не скрывала, что свой зачет по сексуальной революции сдала еще в Киеве, даже до знакомства с О. М. Но, быть может, самое неприятное в мандельштамиане Э. Герштейн – это ее попытка вывести стихи Мандельштама напрямую из того, что она только что разоблачила. Как аналитик мандельштамовской поэзии она потерпела полное фиаско, зато породила группу ценителей и подражателей.
Публикуемые здесь письма показывают совершенно иную фазу их отношений – фазу искренне дружескую, начавшуюся знакомством в 1928 году в академическом санатории “Узкое”. Казалось бы, фазе этой впору закончиться в августе 1946 года – после отказа Эммы Григорьевны от хранения части рукописей О. М., переданных ей для этого Н. Я. через Ахматову, возвращавшуюся в Ленинград из Ташкента через Москву[153]. Но это не так – дружеские отношения отнюдь не пресеклись, и в середине 1950-х годов Н. Я. ставила Эмму в один ряд со своим возлюбленным братом и его женой[154].
Публикуемые письма Эммы Герштейн напрямую свидетельствуют и вовсе о безоблачной дружеской атмосфере, царившей между адресатами в 1940-е годы: общие друзья для перемывания косточек, общие темы и проблемы, общие шутки и щебечущий тон, Эмме Григорьевне, впрочем, дающийся не без труда.
Оригиналы писем хранятся в Принстоне: АМ. Box 3. Folder 102. Items 7, 8 и 10. Интересная деталь: во всех публикуемых письмах – лакуны (четыре последние странички в письме 1943 года и по одной в письмах 1944 и 1946 гг.).
Благодарю Е. Мачерет за помощь в подготовке этой публикации.
Павел Нерлер
7 июня 1943 г.
Дорогая Надичка!
Я поняла, в чем секрет вечных дружб. Для старого друга остается в сердце место, которое никем уже занято быть не может. Старый друг незаменим. Но когда проходят какие-то решающие периоды, старый друг уже не может отвечать на наши новые движенья. (Те самые “новые движенья души”, на которые уже не отвечает Елена Константиновна[155], и которые Вас так рассмешили в одном из моих последних писем. Вы – неисправимая злюка.) Кстати, новые движенья души вовсе не новые: они старые. Но близкое соседство милых сердцу друзей временно мешает им жить.
Так вот, дорогая Надюша, я Вас помню всегда. Утрату Осипа, а частично и Вас (по территориальному признаку) я ощущаю так, как если бы это случилось вчера. Никогда ничего подобного уже не будет.
Но если бы мы с Вами встретились, вероятно, сейчас же пошло бы в ход взаимное недовольство и раздражение. Что за манера, например, постоянно говорить колкости, или со злорадством рассматривать морщины и седины своей же подруги, или делать там всякие намеки сексуального содержания?
Или опять же выказывать демонстративное равнодушие к своей работе и сухо отчитываться в письмах: служба. А вот только теперь я узнаю от Елены Михайловны[156], что Вы занимаетесь детской художественной самодеятельностью.
Имейте в виду, что если бы мы с Вами встретились, я бы всего этого не потерпела и поучала бы Вас самым менторским тоном.
Вот я свела с Вами счеты, и мне стало легче на душе.
Разлука все-таки приучает к добродушию. Зато с Еленой наши редкие встречи почти всегда кончаются злой и непоправимой ссорой. Так как в моей анкете значится, что я литературовед, то я процитирую Пушкина:
Враги его, друзья его
(Что, может быть, одно и то же)
Его честили так и сяк.
NB. Цитату, конечно, надо было начинать отсюда:
Врагов имеет в мире всяк,
Но от друзей спаси нас, боже!
Уж эти мне друзья, друзья.
Об них недаром вспомнил я.
Если Елена при своей невероятной худобе, замученности детьми, хозяйством, службой и мужем[157], при своем предельном нервном расстройстве еще способна к живой злости, она, вероятно, тоже повторяет эти строки, адресуя их ко мне, безнадежно не чувствуя стиха и великолепно произнося русскую речь своим чудным неизменяющимся голосом.
Другой мой старый друг – Николай Иванович.
Он был у меня один раз. Тем не менее мы общаемся гораздо чаще. Он звонит мне по телефону неизвестно откуда. И тут говорится всё самое главное.
Однажды он позвонил, чтобы многозначительно сказать: “я Вас помню”[158].
‹…› мне подробно рассказать с тем, чтобы я описала Вам. Но вот, такой разговор не состоялся, и я даю только схему.
Дорогая Надичка, приведу еще одну цитатку: “Однажды к нам приехала совершенно чужая особа, девушка лет сорока, в красной шляпке, с острым подбородком и злыми черными глазами. Ссылаясь на происхождение из местечка Шавли, она требовала, чтобы ее выдали в Петербурге замуж”[159].
Именно так явилась я недавно к Шкловскому и, ссылаясь на то, что я была у него однажды с Анной Андреевной, стала требовать, чтобы он провел меня в Союз писателей (ибо рекомендации Эйхенбаума, Бродского, Цявловского и Ираклия[160] мне не помогли, и мне отказали.)
С этих пор я от времени до времени робко звоню ему по телефону и напоминаю о себе.
Видя мою застенчивость, обусловленную, конечно, мыслью об этой ехидной цитате, Шкловский наконец мне сказал. “Вы не стесняйтесь. Звоните”. Вот завтра я опять буду ему звонить.
Что из этого выйдет, не знаю, но Шкловский решил мне помочь. Про рекомендации, к<оторы>е мне написали, он сказал, что это “стихи в прозе”, и сам написал мне такую, что ее надо хранить как автограф и целовать перед смертью.
Интересно знать, почему Евг<ений> Як<овлевич> перестал мне писать. Потому ли, что он рассердился на мое последнее письмо, где я его уверяла, что славы ему не будет? Опять же не без литературной цитаты из Чехова. Или это письмо не дошло? Всё равно, надо бы написать тоже, знаете ли, Евгений Яковлевич, “чего”*-с… Тут-то я и запнулась. Больше ничего написать не могу.
Целую всех. Эмма. * См. стр. 5[161].
6 мая 1944 г.
Милая Надюша!
Я думала, что скоро увижусь с Анной Андреевной, да и Вам должен был быть послан вызов[162]. Но вот А. А. не едет, а Чагин[163] болен, и, насколько мне известно, от этого вопрос о Вашем вызове остается открытым.
За это время случилась еще одна печальная для меня смерть. Сергей Борисович[164] убит в бою 15 января 1944 года. Я не хотела Вам об этом сообщать, предполагая скоро увидеть лично. С трудом представляю себе существование Лины Самойловны[165], для которой весь смысл жизни был в муже. Она живет пока в Свердловске у своего двоюродного брата и служит в Ленинградской обсерватории. Когда этот институт (не знаю точно названия) вернется в Ленинград, она захватит мать и вернется с нею домой.
‹…›[166]
Евгения Яковлевича вижу редко. Он по вечерам топит печку и готовит обед. Так как у него нет телефона, то я раза два заходила к нему невзначай. Елена Мих<айловна> очень мила, но мне было скучно.
Правда ли, что Вы готовите диссертацию? Какую? Очень интересуюсь.
Напишите мне поскорее. Скучно переписываться, когда между письмами полуторамесячные промежутки. Поэтому совсем не пишу.
Когда же приедет Анна Андреевна?
Целую Вас и А. А.
Переписываетесь ли Вы с Борис<ом> Сергеевич<ем>[167]? Где он? Как он? Эмма.
Если А. А. всё же приедет, то мой телеф<он> В1-43-39.
2 февраля 1946 г.
Милая Надя!
Благодарю Вас за внимание.
Мама с удовольствием ела компот, а я растрогалась, когда услышала от Эдика[168] “трубку мира”, описание Бориса Сергеича[169] с его руками ниже колен и любовью к Баху и Оффенбаху, ваши словечки и манеры.
Конечно, когда нет движения вперед, нет перемен, то иногда трудно бывает общаться как раньше тому, кто стал совсем иным, но есть и великая прелесть в этой устойчивости, найденной раз навсегда манере жить и дикой настойчивости, и жадности к жизни. Вероятно, вы все-таки поняли, что речь здесь идет
‹…›[170]
<Та>шкент, хотя для Вас, мне кажется, это была бы большая радость.
Прелестный мальчик! Но комнатный и поэтому шляпа.
Женя уверяет, что перетащит Вас вскоре в Москву. Мне думается, что это довольно реально, в силу того, что Елена Михайловна тоже считает это нужным.
Вероятно, Вы знаете, что ему, т. е. Вашему брату, теперь лучше, он уже выходит по делам. Когда он был болен, я его иногда навещала.
Анна Андреевна всё собирается в Москву и всё не едет. Говорят, что она переменилась до неузнаваемости. Лева живет с ней и счастлив.
Была в Москве Лина Самойловна. Ее горе неописуемо, ибо без Сергея Борисовича она ничто, у нее нет жизни, кроме быта, в котором она очень нормально обращается. Ее адрес: Колокольная, д. 11, кв. 6. Напишите ей, не теряйте с нею связь, а то она и к Анне Андреевне не зашла ни разу, и совсем оторвалась от всех, кроме меня.
Елена Константиновна развелась с Осмеркиным.
Елена Михайловна зарабатывает массу денег уроками, но у нее нет квартиры, и кожа на лице ее жесткая, грубая, как бывает у предельно измученных женщин.
Я совершенно седая, что очень уродливо.
Желаю успеха. Эмма.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.